Электронная библиотека » Павел Шмелев » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 29 ноября 2013, 02:18


Автор книги: Павел Шмелев


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Выдренок Константин, свидетель того, как Василий наткнулся на бурого медведя, спрятался в кустах крыжовника. А когда все разрешилось мирно, выбежал оттуда и направился к норке Анфисе, чуть не сбив с ног Василия. Но вся эта суета ничуть не тронула хорька. Ведь его дар все еще мирно спал где-то у него в глубинах и пока не собирался ничего рассказывать о себе.

«Вот беда какая, – думал Василий, – иметь божий дар и не знать, какой именно. Да и предмет искусства не находится никак. Неужели навсегда заблудился на подходах к лесу? Вот ведь оказия какая!»

А внутренний голос тоже молчал, причем не от какой-то там особой внутренней вредности или бессовестной заносчивости. Нет. Все было гораздо проще: надоела ему хуже самых горьких орехов, заготовленных Василием на неуклонно приближающуюся зиму, эта история с внезапным даром. Гулял так Василий до самой темноты по закоулкам Дальнего Леса и его окрестностей, снова обошел все заветные поляны, навестил дальние вековые деревья-шептуны, но так и не нашел ничего подходящего. И было хорьку до обидного непонятно: скрывался ли всерьез этот самый загадочный объект искусства, полный несказанного коварства, или просто играл с ним в прятки.

Василий почему-то решил, что судьба должна послать ему какой-то дополнительный знак. В ту же секунду, прямо перед его носом пролетело что-то непонятное и шлепнулось прямо перед ним. Это был явно не божественный знак, а что-то вполне земное и дурно пахнущее. Где-то высоко над головой виновато прокрякала утка. То ли она сожалела о том, что свежий помет приземлился прямо перед носом хорька, то ли переживала, что не попала в него. Но так или иначе, хорек Василий уже хотел идти дальше по лесной дорожке, как вдруг увидел кусочек кожи. Именно из такой кожи ежик мастерил свои котомки. И проснувшийся внутренний голос, устав от скитаний по осеннему лесу, позвал Василия навестить жилище своего недавно улетевшего соседа.

Пройдя через знакомые опушки и наконец добравшись до западного комплекса норок, где когда-то жил ежик, Василий отчетливо вспомнил, что перед полетом тот оставил ему ключи от своего жилища. Давно он там не был, а ведь ежикова норка, не в пример его собственной малогабаритной, самая что ни на есть шикарная, с удобной просторностью. И решил хорек зайти и внимательно посмотреть, как там теперь обстоят дела. Может быть, придет какая-нибудь дельная мысль или особый знак проявится.

Зайдя в норку ежика Василий с грустью осмотрелся: все в ней было как при его друге, как будто бы ежик только-только вышел на минутку отнести кому-то сделанную на заказ котомку. Но он улетел навсегда. И тут хорек Василий увидел гору заготовленной для котомок кожи, запах которой так понравился ему тогда, в последнюю встречу с ежиком. Этот запах преследовал его много дней, а гора кожи даже иногда снилась ночами.

И тут к нему пришла неожиданная догадка: понял Василий, что вот он, его истинный дар, а ведь сколько раз проходил он мимо этой горы и не замечал, что если придать этой коже нужную форму, то она и станет предметом высокого искусства. И сколько ни отговаривал Василия его внутренний голос, уставший от поисков загадочного объекта приложения таланта, ничего не помогало. Сложно с творческой натурой, прямо напасть какая-то.

Василий в порыве вдохновения попытался достать заготовленную кожу, которая почему-то запрятана была в странного вида шкаф. В результате творческого порыва хорька шкаф ежика, и так не обладавший повышенной устойчивостью от переполнявших его кусков кожи, с грохотом упал, чуть не свалив Василия с ног. Хорек же, дорвавшись до обретенного предмета искусства, начал судорожно резать кожу и наклеивать ее на кусочки березовой и сосновой коры, которые нашел в дальнем углу норки ежика.

И так он шумел и кряхтел от творческого порыва, буквально сметая все на своем пути, что даже выдренок Константин из дальней норки прибежал посмотреть, кто там не дает ему спать: неужели ежик, устав от полетов, вернулся котомки делать?

Увидев Василия, перевернутый шкаф и разбросанную повсюду кожу, он просто оторопел. Никак не ожидал он от меланхоличного философа Василия такой прыти. Василий, меж тем, не замечал нежданного гостя и вдохновенно кромсал свежевыделанную кожу на чудные, странного вида куски неправильной формы.

Константин оглядел все вокруг и увидел нечто еще более поразительное и странное: на лавке торжественно лежала странного вида загогулина, назначение которой было выдренку абсолютно не понятно, – три небольших продолговатых кусочка кожи, тщательно прилепленные к березовой коре.

Задумался выдренок Константин, хотя и нехарактерно это было для него совсем. Вспомнил, что, забежав по дороге к Анфисе, он разузнал о каком-то небесном даре Василия, ни с того ни с сего открывшемся намедни. Вот только какой это дар, не знал никто. Но назвать то, что он видел, результатом этого дара он не мог. Вот если бы березового сока выпил бутылочку-другую, тогда, может, и увидел бы в этой сущей непотребности какое-то там искусство. А так ни высокого искусства, ни ремесла попроще даже и не видно.

Константин чувствовал острый запах свежевыделанной кожи, и первой его мыслью было, что, наверное, это надо нюхать. Выдренок недавно виделся с филином, известным своей ученостью. Он, как говорили в лесу, только в этой жизни филин. А в прошлом был то ли ученым, то ли умелым ремесленником. Но, так или иначе, филин наравне с совою был для выдренка Константина непререкаемым авторитетом во всех научных вопросах.

Именно филин и научил Константина рассуждать методом от противного. Порою даже от самого противного. Вот и сейчас Константин решил, что самое время его применить. Вспомнил он, хотя и с превеликим трудом, наставления филина: нужно выбрать явную несуразность, причем самую что ни на есть противную и пакостную. И вот от этой противности надо отталкиваться. Чем дальше оттолкнешься, тем ближе к истине. Одного не мог понять выдренок: почему это истина не может быть противной сама по себе.

Вспомнив все это, Константин решил, что, во всяком случае, это не еда. Вот уж на самом деле было бы противной несуразностью это съесть. Нет, съесть это точно нельзя. Но ведь и нюхать тоже противно. Значит, и от этого тоже придется отказаться. И тут зашел выдренок Константин в тупик, потому что все идеи применения увиденного на лавке оказались противными.

Напрягся Константин и вспомнил еще одну мысль, высказанную мудрым филином. Говорил он как-то, что если все кажется противным и оттолкнуться от него нельзя, то надо выбрать что-то наименее пакостное и считать это как бы правдой.

Константин даже вспомнил слово ученое – «аксиомия». Филин называл таким мудреным словом то, что конечно противное, но не очень и, по мнению ученого филина, сгодится на крайний случай за отсутствием более приятного. Посмотрел Константин еще раз на три кусочка кожи, да еще пришпиленные к куску березовой коры, и наконец пришла ему на ум такая аксиомия – на это определенно надо смотреть. Смотреть ведь на это чистой воды безобразие совсем не противно. Значит, правильно.

В прошлом году Константин видел, как ежик выводил подобные загогулины на песке и называл это как-то по-чудному. Так это еще более чудно, чем загогулины ежиковые, – наверное, это и есть дар Василия. Только неказистый какой-то для дара-то небесного. В конце концов Константин решил, что на то он и подарок – ведь как часто дарят нам всякую непонятную и совсем даже не нужную «неказистость», а принимать, меж тем, все равно приходится со всеми положенными знаками внимания. Подарок ведь – ничего не поделаешь. Не обижать же дарителя.

– Вот это мне определенно нравится, – через силу соврал выдренок Константин, глядя в упор на три непонятные загогулины и честно пытаясь не рассмеяться.

Мысленно он уже навсегда прощался со всякой надеждой получить новую котомку. Какие уж теперь котомки, если такое художество пошло! А про себя подумал, что теперь изведет этот мелкий и вредный хорек своим странным даром весь запас кожи, уж точно, и новые котомки мы только и видели.

Вот ведь гад какой, со своим вредным талантом!

По всему видно, что закончилось время дизайнерских котомок в Дальнем Лесу. Навсегда. Бывает же так: живет себе тихо помешанный на своих теориях поэт и философ и никого особо не трогает. И вдруг взбредет ему в голову шальная мысль, что у него особый талант. Вот тогда на самом деле надо ждать большой беды. Любил выдренок Константин вещи простые и понятные. А всякие такие художественные выкрутасы и творческие изыски на дух не переносил.

– Да уж, – ответил Василий невесть откуда прорезавшимся тоном знатока, – это произведение я назвал просто и изящно: «Три грации. Вера, Надежда, Любовь». По-моему, очень сильная вещь получилась.

– Это, наверно, «импрессия» такая? – с огромным трудом вспомнив слово, слышанное от улетевшего ежика, выдохнул Константин. – А вещь-то на самом деле очень сильная получилась, сермяжная. И вся в себе, словно несказанная красота. И, конечно, не лишено это все какого-то изысканно изящного налета. Подлинное искусство, вот. И, ни дать ни взять, самое что ни на есть оно.

Выдренок Константин окончательно запутался сам, не понимая, что говорит. Поэтому решил остановиться на слове «оно» и немного передохнуть. Из всей путаной речи выдренка в голове Василия запечатлелось неожиданное слово «импрессия», которое ему очень понравилось. Правильное слово, подходящее для его художественной методы. Поэтому все остальные словесные выкрутасы Константина хорек просто пропустил.

– Точно, – довольно сказал Василий, продолжая утерянную было нить разговора, – я и не знал, что ты так разбираешься в искусстве.

– Да, подлинное искусство видно сразу, – снова уверенно соврал Константин и начал отчаянно соображать, как ему усилить впечатление любителя изящных искусств и всяческих художественных безобразий и несуразностей. – Я смотрю и вижу, что вот эта, ну которая сбоку прилепилась, как бы на меня смотрит, – это настоящая любовь. Уж не спутаешь ее с аистом или птицей киви-киви.

– Точно, – довольно сказал Василий, – я так и думал, что любовь всякий разглядит. Поэтому, пораскинув мозгами, и начал с нее – уж очень сильная штука эта самая любовь. Но всякому художнику приятно, когда его искусство ценят и понимают еще при жизни. Признание окружающих – это великий знак подлинного искусства.

– Во как сказал! А какой знак-то?

– Специфический.

– Это как же понимать, переведи на наше лесное наречие да растолкуй!

– Это одновременно просто и сложно. Диалектика, знаешь ли Константин, во всей своей природной красоте и несомненной несуразности бытия. Обоюдоострая сущность. Метафизически индифферентно говоря…

– Не-е, – нетерпеливо прервал философа Константин, – прости, Василий. Но ты не туда начал переводить. Переведи на мой язык. Обычный. Лесной. Без несуразностей.

– Прости, не подумал я о твоей лесной сермяжности. Это только в искусстве и найдешь. В нашем лесу не встречается. То есть именно там, в искусстве, и больше нигде и не сыщешь. Потому и специфическим называется.

– Ну, понятное дело, – привычно соврал выдренок, – как же не понять. Это ведь что-то вроде шишки от елки. Тоже вещь особо специфическая. Только на елке и растет. На клене не появится ни в жисть. Если так смотреть, то в лесу у нас много чего специфического найдется.

– Ну да. Если тебе так легче представить, то, наверное, тоже правильно. Вроде шишки. Шишки по природе своей тоже специфические. Можно и так сказать. Занятный ты все-таки, Константин!

– Так разве плохо это? Занятным быть хорошо. И занятым тоже хорошо. Подожди, ведь еще одно слово сказал ты. Это вот как понимать, «сурмяжный»? Что это вообще-то?

– Это еще проще. Сермяжный, а никакой не сурмяжный, – вроде как самый что ни есть наш, лесной. Истинный, понятный и совсем немудреный. Вот.

– А вот это еще: что-то обоюдозаостренное. Это как? Растолкуй на нашем простом лесном языке. А то заковыристо все.

– Обоюдоострое… Это, грубо говоря, диалектика – и туда, и сюда. Вроде как и на земле, и на воде. Взять, например, бобра: живет и в воде, и на земле. В двух противоположностях сразу. Так и живет всю жизнь в этой своей диалектике.

Но тут Константин решил промолчать. Наверное, это случилось потому, что жизнь в двух противоположностях сразу вызывала у выдренка какой-то непонятный животный страх.

И все же последние слова Василия произвели на выдренка Константина совсем не такое впечатление, как памятные слова про народное признание для художника. Вот где впечатление было абсолютно неизгладимое и убийственно непонятное выдренку. Силился Константин понять, как это понимание может быть не при жизни, но бросил это вредное занятие и промолчал. И так постоянный мыслительный процесс, столь нехарактерный для Константина, изрядно утомил и напряг его до самой крайней невозможности. Понавыдумывали умники мудреных слов на нашу беду: и сами в них путаются, и нас всех путают!

А хорек Василий был удивительно горд тем, что даже выдренок Константин понял его экспрессивное произведение. «Все-таки понимает простой народ Дальнего Леса подлинное искусство, потому что нельзя не понять гениальное творение», – думал Василий и улыбался своим мыслям. Правда, о непонятной и далекой птице киви-киви он никогда не слышал, но все равно: ни одна птица не могла сравниться красотой и величием с его, хорька Василия, великим замыслом, смело воплощенным в нетленных творениях.

Выдренок Константин искренне проникся осознанием исторической важности момента и хотел сказать что-то умное и торжественное. Но боялся очередного словесного поноса Василия. Но и самому ничего особо толкового и торжественного на ум почему-то не приходило. Не был Константин великим оратором. Одни только междометия нестройными рядами сменяли друг друга в голове выдренка, а затем начали беспорядочно циркулировать и отчаянно проситься наружу. Он понял, что сейчас его может прорвать и сермяжная правда его соображений о творениях Василия просочится наружу, как фарш через отверстия в мясорубке. И тогда все может кончиться для него плохо. Совсем даже некрасиво и конфузно может получиться, а Константин ссориться с хорьком совсем не хотел.

Посмотрев еще раз на загогулину под названием любовь, выдренок Константин просто и рассудительно решил, что божий дар приходит и уходит, а ему еще жить рядом с Василием. Да и кто же ее знает, может, и такая любовь бывает, без бутылки березового сока не разберешь. Пожалуй, и двух бутылок на такую диковинную любовь не хватит. И если любовь была для него чем-то непонятным, то уж что за зверь такой под названием «импрессия», он вообще слабо представлял. До Константина не доходил глубокий смысл, который вложил в эти три свежевыделанные шкурки Василий. Если говорить абсолютно откровенно, то выдренок Константин совсем не находил никакого смысла в действиях Василия уже на протяжении долгого времени. Но соседские отношения надо поддерживать.

Выдренок подумал, что либо хорек опять перепил березового сока, что частенько с ним и раньше случалось и было для жителей Дальнего Леса и его окрестностей делом привычным, либо он в самом деле в этом мире чего-то не понимает.

В конце концов выдренок Константин, известный природной смекалкой, которая не раз выручала его в трудные минуты, нашел выход: сославшись на неотложные дела, он выскользнул от хорька. Меж тем Василий совсем не опечалился окончанию беседы с Константином, потому что приступил к созданию очередного нетленного шедевра.

Едва переведя дух от встречи с настоящим искусством, выдренок помчался на другой конец леса, чтобы рассказать об удивительных событиях единственному знакомому ему магическому персонажу – норке Анфисе. Уж она-то точно все сможет понять и доходчиво объяснить. Он так спешил, что, ворвавшись в домик Анфисы, столкнулся с ней в дверях. Норка, собираясь на свой обычный дневной моцион по берегу Серебряного озера, буквально вытащила его на улицу. Константин сбивчиво, своими словами пересказал Анфисе тот недавний разговор с хорьком Василием. Как только смог. Без особо мудреных слов, типа «обоюдозаточенного» или противоположности земной и водной жизни бобра.

Анфиса тяжело вздохнула.

– Вот беда какая с этими народными талантами из глубины Дальнего Леса и его окрестностей! – произнесла она, не выпуская выдренка из цепких лапок. – Ведь бывает же так: ударит кого-то случайная молния – и просыпается в душе спавший талант диковинный или дурь отчаянная и несусветная. Как повезет, смотря что Бог в ту душу при рождении заложил. Вот только чаще дурь встречается, чем истинный талант.

– А по мне, этот талант и есть самая дурь, – проговорил Константин. – Вот взять того же Василия: ведь изничтожит он почем зря весь запас ежика. Теперь мы кожаные котомки только и видели. Вот ведь какая дурь получается! И нет для меня никакой разницы между этим его новым безобразным талантом и подлинным сумасшествием. Талант талантом, да котомок больше не будет. А будет какая-то дурь нарезанная, которая только на выброс годится.

– Да, жалко, – согласилась с выдренком Анфиса. – Знатные у ежика получались котомки. Но все равно без ежика ничего не получилось бы. Уж больно сноровист он был в этом ремесле. А Василий совсем не такой. С его философскими вывертами не котомки делать, у него только закавыки и получатся. Он ведь больше рассуждать любит. Да…

Константин только вздохнул в ответ. Сам-то он ни на секунду не сомневался, что это и есть чистая дурь, но темен он был в вопросах высокого искусства. В глубине души у него закралось смутное сомнение по поводу такой изящной непонятности, как искусство вообще. Показалось Константину, что все искусство, вся эта долгая и кривая дорожка от самого первого наскального рисунка через черные квадраты до загогулин Василия и есть самая настоящая Дурь.

Ведь по всем сказочным понятиям был выдренок Константин еще молод да и по жизни слыл существом с незамутненным непонятными аллегориями и неземными фантазиями, практическим и конкретным разумением, без всяких там философий, катарсисов и божественных откровений. Настоящий трудяга, на таких все лесное сообщество держится. Тем и гордился немало. Да и березовый сок практически не пил. Ну разве что по особым праздникам лесным, дням рождения, дням ангела, именинам сердца, по поводу открытия сезона сбора ягод после лютой зимы, последней теплой недели осени и первого снега зимы. И всё. Больше ни-ни. Случались у него редкие приступы особо сильной тоски, которые без березового сока ну никак не проходили. Но это уж скорее лечение, а не выпивка…

– Долг у меня перед Василием, – сказала задумчиво и грустно норка Анфиса. – Обещала однажды я превратить его в состоятельного и работящего ежика, производящего котомки. Ну относительно богатого. Да вот только тогда у меня ничего не получилось, не смогла я тогда ничего сделать. То ли не хватило моей магии, то ли он сам не захотел. Это ведь такая тонкая материя – магия. Но, так или иначе, не получилось тогда. А теперь у него совсем крышу снесло, надо бы ему помочь. Раз не превратился хорек Василий в ежика, создающего дизайнерские дорогие котомки, так пусть художником будет. Все эти творческие натуры по природе своей немного сдвинутые, это ему по жизни как раз подходит. Все равно он, по правде говоря, кроме «импрессий» своих странного вида и непонятного содержания, и делать-то ничего на этом свете не способен. А так всегда при деле будет. Может, оно и лучше так. В искусстве – главное в нужную сторону направить и рекламу организовать.

– Вот ведь прямо диковинная напасть лесная с незамутненным коварством и несуразностью, – проникновенно произнес Константин, вспоминая мудреные словеса Василия. Он искренне надеялся, что вставил этот непонятный оборот кстати и ничего не перепутал в чудных словах, хотя и не совсем понимал, что именно они на самом деле означают.

– He-а. Не напасть совсем, ты что! И никакого коварства у нее нет, тем более незамутненного. Все у нее закручено да замутнено. Планида такая. А вот с тобой – сущая беда. Пообщался с Василием и набрался его словечек. Это же такая зараза, как туман. Заберется внутрь, и потом никак не выгонишь. Ты, выдренок, меня не путай. Напасть – это же совсем другое, конкретное. Знаю я одну напасть – она очень живая и в чем-то даже добрая и суразная. Захаживает она ко мне от случая к случаю на чашечку малинового чая.

– Это как же так?

– Ну да, заходит по делам магическим, когда зову. А чаще запросто, по-приятельски – чаю попить и заодно обсудить последние лесные новости. Она забавная и совсем даже не страшная. Дружим мы с ней. Она ведь для художников самое главное магическое существо. Слышал ли ты когда-нибудь про муз? Вот это она и есть, в чистом и натурально-художественном виде.

– Чудно как-то. Дружить с напастью нельзя. Напасть – это ведь такая вредность лесная. В общем, нечто из мира чудес и безобразий.

– Да нет никаких чудес и безобразий. И дружить с напастью очень даже можно и совсем она не вредность. Просто магия сказочных мест. Вот познакомлю вас. С напастью многие встречаются по жизни, просто не знают, что это на самом деле напасть и есть. То ее музой назовут, то просто напастью, то еще как. А это напасть и есть. Самое что ни на есть наше лесное магическое существо.

– Как это – встречаются?

– Ну, приходит она ко многим. Некогда мне сейчас тебе все растолковывать. Как-нибудь, будет время, расскажу и приглашу в гости. Это отдельная история. Напомни мне потом. А пока у нас много работы с Василием и его новым талантом.

Константин и Анфиса, по совету ученой совы Василисы, тоже жалевшей хорька Василия и неуклонно пополнявшей его словарный запас, стали рассказывать всем жителям леса и соседних королевств о внезапно открывшемся удивительном и необычном таланте хорька Василия.

Анфиса, скрепя сердце и чувствуя, как она в этот раз рискует, выпросила у Василия его главный шедевр «Три грации» и повесила его на самое видное место на кухне, главном месте всех важных разговоров. Гостям она по секрету рассказывала, что, если купить у хорька картину сейчас за корзину орехов, то через несколько лет она будет стоить не меньше двух ведер грибов и отборных лесных ягод, если вообще выпадет такая редкая возможность и удастся купить подлинное произведение хорька Василия. Г ости вздыхали мечтательно и соглашались. Аргумент с живым примером про два ведра работал безотказно даже для самых далеких от искусства зверей. Вот ведь какой парадокс: сказка сказкой, а экономические законы везде работают.

Разве можно ругать обитателей леса за неизбывную любовь к красоте подлинного искусства? Не так ли мы все, истинные любители и ценители высокого искусства, боясь показаться абсолютными невеждами, искренне и нежно, даже без намека на какое-либо притворство, восторгаемся черными и белыми квадратами в красивых рамочках и без оных. Кто же из нас, живущих отнюдь не в далеком сказочном лесу, успешных и состоятельных или всеми силами старающихся казаться такими, захочет вдруг опозориться в компании друзей?

А вдруг и вправду во вредной каждодневной суете просто не видим мы гениальное произведение в свеженачертанных загогулинах очередного непризнанного гения. На то и есть у нас друзья, поднаторевшие в высоком искусстве и всём, что около него крутится. А ведь нетленный шедевр рядом, прямо-таки рукой достать можно. Все еще доступен и прост, как правда искусства. Да и потом, если все вокруг так покупают – значит, что-то в этом предмете есть, и в будущем он целое состояние стоить будет…

Так или иначе, но зачастили к Василию жители Дальнего Леса. Не то чтобы всех сразу сразила наповал свежая струя таланта Василия, но вот захотелось им тоже приобщиться к его «импрессии» и высокому искусству.

Общественное мнение при умело и правильно выстроенной рекламной кампании и здоровой доле цинизма – поистине великая вещь. И после этого бума «импрессий всякий из уважаемых членов лесного сообщества пытался что-то купить у хорька. Так и стал Василий очень быстро модным художником. Ходил он теперь по лесу медленно и степенно в новом малиновом берете и такого же цвета шарфе. А во многих норках и домиках Дальнего Леса появились на видном месте его разные «импрессии».

В сказочном Дальнему Лесу с недавних пор это стало хорошим тоном – взять да и повесить на самое видное место в домике вместо семейных портретов какую-нибудь модную загогулину работы хорька Василия или даже целую серию с авторской подписью. Эти сокровища непонятной формы на стенки вешают и потом ими любуются.

Авторские копии его первого шедевра «Три грации», первой серии из ста экземпляров, которые норка Анфиса сообразила заказать Василию, вообще стали раритетными. Так что Анфиса попросила Василия больше их не делать. Ну разве что по особому случаю, для соседей.

Выдренок Константин, обладая здоровой рабочей жилкой и практически полным отсутствием пустопорожних и только мешающих делу мечтаний, рядом с одиноким домиком Анфисы построил новый салон по ее проекту и тоже помогал жителям леса приобщаться к подлинному искусству. Анфиса часто захаживает туда, потому как, пока Василий посредством своих загогулин витает в высоких сферах, кому-то надо и коммерцией заниматься. Талант талантом, но домик Анфисы совсем покосился. Надо думать о новом. Да и зима уже не за горами. А она в этих сказочных местах особой добротой и мягкостью не отличается.

Только не бывает ни в нашем мире, ни у ни в Дальнем Лесу, ни даже в знаменитом Вестбинском королевстве, которое находится не очень далеко от сказочного леса, чтобы все были одинаково счастливы, благополучны и величаво-спокойны. Так уж устроена жизнь. Да и сказочный мир совсем не лучше.

Пафнутий где-то там высоко на небесах по-прежнему посылает вниз положенные молнии и разные плановые природные несуразности малого и среднего масштаба и дальности, и до сих пор страшно, нечеловечески и практически несказочно страдает – ведь он по нелепой ошибке спустил ту злосчастную молнию вниз, на Землю. Вот ведь какая незадача, просто неземная трагедия отчаянной ошибки и природной несуразности бытия. Ах, если бы знал, какой дар и талант спрятан в той, казавшейся самой заурядной стандартной молнии среднего радиуса действия и невзрачного вида, то точно оставил бы ее себе. Талант ведь лишним не бывает. Даже для небожителя.

Как часто нам кажется, что у всякого высоко посаженного волею судьбы или случая существа все мысли должны быть исключительно чистыми и возвышенными, даже почти божественными. А уж про небожителей и говорить нечего. Сплошное благолепие в замыслах и поступках.

Ан нет, если ты не бог, а например, его помощник по природным явлениям, то гложут тебя страсти. Кажется, что ты и не небожитель совсем, а простой земной червь. Не так уж высоко ты сидишь, чтобы избежать страстей земных. А к земным еще и неземные цепляются. Прямо чистая природная несуразность в душе типичного небожителя средней руки. Напасть, одним словом. Вот и сиди себе младшим помощником бога дождя и прочих осадков с туманными перспективами, по крайней мере на ближайшие триста лет, да и спускай молнии с громовым сопровождением, без всякого таланта и всеобщего признания…


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации