Текст книги "Роман на крыше"

Гамильтон Бимиш все еще продолжал ломать голову над этой проблемой, когда девушка сама пришла ему на помощь. Она вдруг сделала забавную гримасу (благодаря которой ее лицо показалось Бимишу еще более привлекательным) и, повернувшись прямо к нему, испустила жалобный возглас:

– О-о-о!

В первое мгновение Гамильтон Бимиш только подумал, что, наконец-то, он встретил девушку с приятным голосом. Сколько раз случалось ему издали восхищаться красотою той или иной женщины, а потом, к ужасу своему, убеждаться, что голос ее подобен крику павлина, приветствующего солнце. В следующее мгновение Гамильтон Бимиш понял, что с незнакомкой случилось что-то неприятное, и тотчас же сердце его исполнилось глубокого сочувствия и жалости. Но вместе с жалостью в нем проснулся и мастер дела, то есть человек, который всегда знает, что и как нужно делать.

– Вам что-нибудь в глаз попало? – спросил он.

– Да, соринка или что-то в этом роде.

– Разрешите – сказал мистер Бимиш.

Одной из самых тяжелых задач, какая может только выпасть на долю простого смертного, является извлечение постороннего тела из глаза совершенно незнакомого человека, тем более женщины. Но Гамильтон Бимиш не был простым смертным. Спустя десять секунд, он уже спрятал свой платок в карман, а девушка, мигая глазами, произнесла с глубокой благодарностью:

– Я вам крайне признательна!

– О, не за что! – ответил Гамильтон Бимиш.

– Ни один доктор не сделал бы этого так быстро и так безболезненно.

– Сущие пустяки!

– Чем это объяснить, что, когда в глаз попадает крохотная соринка, вам начинает казаться, что застрял слон?

На это Гамильтон Бимиш мог дать самый исчерпывающий ответ. Он был прекрасно осведомлен в этой области.

– Видите ли, – начал он, поправляя очки, – конъюнктива, то есть слой слизистой оболочки, покрывающий внутреннюю сторону века, переходит также на переднюю часть глазного яблока. При этом образуется форникс, то есть чрезвычайно мелкие и тонкие разветвления. Особенной чувствительностью отличаются эти разветвления в том месте, где хрящевые пластинки волокнистых тканей прикреплены к углам глазного яблока посредством супериальных и инфернальных пальнебральных волокон.

– Ага, понимаю, – сказала девушка, хлопая глазами.

Наступила пауза.

– Вы к миссис Вадингтон? – спросила девушка.

– Нет, к мисс Вадингтон.

– А я ее не знаю.

– Вы, значит, незнакомы с этой семьей?

– Нет. Только с миссис Вадингтон. Не будете ли вы любезны позвонить?

Гамильтон Бимиш позвонил.

– Я видел вас в омнибусе, – сказал он.

– Вот как?

– Да. Вы сидели недалеко от меня.

– Какое совпадение!

– Прекрасный день, не правда ли?

– Чудесный!

– Солнце…

– Угу!

– И небо…

– Угу!

– Я люблю лето.

– Я тоже.

– Конечно, если только не слишком жарко.

– Угу!

– Хотя, должен вам заметить, что не столько неприятна жара, сколько влажность воздуха, – заявил Гамильтон Бимиш.

Это служит прекрасным доказательством того что даже составители ученых руководств, и те могут нести вздор, когда влюбляются с первого взгляда, нисколько не хуже человека малоразвитого. Незнакомые и тревожные чувства разрывали грудь Гамильтона Бимиша. Откинув прочь все свои принципы, он без малейшего признака стыда мысленно признался в том, что любовь, наконец, пришла и для него, при чем она не прокралась к нему в душу каким-либо научным способом, как предполагал мистер Бимиш, а просто протолкалась силою, заняв место в его сердце, – совсем как дачник, которому удается попасть в вагон отходящего поезда. Да, Гамильтон Бимиш был влюблен! За это говорило уж хотя бы то, что его умственные способности были совершенно затуманены: он находился, например, под впечатлением, что все это время говорит разумно и толково. Дверь отворилась, и на пороге показался Феррис. Он посмотрел на девушку-не тем холодным и пренебрежительным взглядом, которым он удостоил Джорджа Финча, а почти с отеческой лаской. Талия у Ферриса имела добрых сорок шесть дюймов в обхвате, но, тем не менее, он не оставался слеп к красоте.

– Миссис Вадингтон просила передать вам, мисс, что дело чрезвычайной важности вынудило ее уехать. Таким образом, она не сможет принять вас сегодня вечером.

– Она могла бы, по крайней мере, позвонить мне по телефону! – с досадой воскликнула девушка.

Феррис позволил одной брови слегка приподняться, как бы желая тем самым сказать, что он вполне сочувствует очаровательной мисс, но лояльность не разрешает ему критиковать действия миссис Вадингтон.

– Миссис Вадингтон просила узнать, мисс, будет ли это удобно для вас, если миссис Вадингтон заедет к вам завтра в пять часов пополудни.

– Хорошо.

Благодарю вас, мисс. Мисс Вадингтон ожидает вас, сэр.

Гамильтон Бимиш не слушал его, он не спускал глаз с девушки, которая кивнула ему на прощание и удалилась, – очевидно, она навсегда покидала его.

– Кто эта леди, Феррис? – спросил он.

– Не могу вам сказать, сэр.

– Почему вы не можете? Ведь вы, насколько мне кажется, знаете ее.

– Никак нет, сэр. Я никогда не видел ее до сегодняшнего дня. Миссис Вадингтон предупредила меня, что сюда придет одна молодая леди, и просила передать ей то, что вы слышали.

– Миссис Вадингтон не говорила вам, кто именно придет?

– Да, сэр. Молодая леди.

– Осел! – вырвалось было у Гамильтона Бимиша. Но даже этот сильный человек не было достаточно отважен, чтобы произнести это слово вслух.

– Неужели она не сказала вам имени этой молодой леди?

– Никак нет, сэр. Разрешите проводить вас к мисс Вадингтон, сэр. Она дожидается вас в библиотеке.

– Как это странно, что миссис Вадингтон не сообщила вам имени этой молодой леди, – все еще не унимался Гамильтон Бимиш.

– Да, весьма странно, сэр, – безучастно согласился Феррис.

– О, Джим! Как это мило с вашей стороны, что вы пришли! – воскликнула Молли.

Мистер Бимиш, полное имя которого было Джемс Гамильтон, с рассеянным видом пожал ее руку. Он был сейчас слишком углублен в свои мысли, чтобы обратить внимание на то, как назвала его мисс Вадингтон.

– Я пережил сейчас нечто изумительное, – сказал он.

– Я тоже! – воскликнула Молли – Мне кажется, что я влюблена.

– Несмотря на то, что в моем распоряжении был весьма ограниченный срок, я все же уделил много внимания этому делу и, в конце концов, пришел к убеждению, что я тоже влюблен.

– Мне кажется, что я влюблена в вашего друга Джорджа Финча.

– А я влюблен…

Гамильтон Бимиш умолк.

– Я не знаю ее имени. Она исключительно обаятельная женщина. Я встретился с нею на империале автобуса, а потом мы некоторое время беседовали с ней на крыльце этого дома. Я вынул соринку у нее из глаза.

Молли недоверчиво посмотрела на него.

– Вы влюбились в девушку и не знаете, кто она такая? Между тем, насколько я помню, вы всегда утверждали, что любовь зиждется на разумном чувстве и все такое прочее.

– Взгляды человека меняются – ответил Гамильтон. – Умственные восприятия не могут оставаться всегда в одном и том же состоянии. Человек никогда не перестает развиваться…

– Я в жизни не слышала ничего более удивительного!

– Я и сам изумлен не меньше вас. Это чрезвычайно неприятно, что я не знаю ни ее имени, ни ее местожительства, ровно ничего, если не считать того, что она, очевидно, друг или, по меньшей мере, знакомая вашей уважаемой мачехи.

– О, она знакома с мамой?

– По всей вероятности.

– Ничего удивительного. В последнее время бог весть сколько народу ходит к маме! Она состоит почетным председателем чуть ли не ста разных обществ.

– Эта девушка была среднего роста, она на редкость красиво сложена, и у нее темно-каштановые волосы. На ней был костюм на подкладке из crêpe de chine и шляпа с шелковой лентой. Ноги ее были обуты в лакированные туфельки и в шелковые серебристо-серые чулки. Глаза у нее нежные, с поволокой, точно легкий туман, вздымающийся над волшебным прудом в сказочном царстве. Не знаете ли вы кого-нибудь, кто подошел бы под это описание?

– Нет, не знаю. Но, должно быть, это прелестная девушка.

– Прелестная девушка! Я лишь в течение нескольких секунд смотрел ей в глаза, но я никогда уже не забуду их. Они глубже бездонного моря…

– Я могу спросить у мамы, кто это.

– Я буду вам крайне признателен, если вы это сделаете. На всякий случай, напомните ей, что это та самая особа, у которой она собирается быть завтра в пять часов пополудни. А потом сообщите мне ее имя и адрес. О, если бы можно было обнять ее, прижать к груди и целовать ее, целовать без конца! А теперь, дитя мое, рассказывайте про себя. Если я не ошибаюсь, вы говорили, что в кого-то влюблены.

– Да. В Джорджа Финча.

– Славный малый.

– Агнец!

– Пусть будет агнец, если вам так нравится.

– Я потому просила вас прийти, что хочу спросить вашего совета: как мне быть? Мама не любит его.

– Я уже слыхал об этом.

– Она запретила ему приходить к нам.

– Я и это знаю. По всей вероятности, все объясняется тем, что у него нет денег.

Гамильтон Бимиш намеревался было сказать, что Джордж богат до неприличия, но вовремя сдержался. Зачем разбивать грезы молодой девушки? Ведь Джордж Финч покорил ее сердце именно в роли бедного художника. Было бы жестоко с его стороны, если бы он открыл ей правду и сообщил ей, что Джордж Финч самый богатый и самый скверный художник во всем Нью-Йорке.

– Ваша мачеха весьма узко судит людей, – только сказал он.

– Мне ровно никакого дела нет до того, что он беден! – воскликнула Молли. – Ведь вам известно, что, когда я выйду замуж, то получу жемчужное ожерелье, которое отец когда-то подарил моей покойной матери. Сейчас оно хранится в надежном месте. Я продам его и выручу за него много денег, и нам вполне хватит.

– Вполне!

– Но, конечно, я предпочла бы выходить замуж, не удирая тайком из дому, если бы только это было возможно. Я предпочла бы венчаться, как все люди, и получить подарки и поздравления и все такое прочее.

– Разумеется!

– А потому необходимо, чтобы мама полюбила Джорджа. Послушайте, Джим, дорогой! Мама в самом скором времени, вероятно, отправится опять к своей хиромантке – вам известно, кстати, что она регулярно ходит к хиромантке?

Гамильтон Бимиш утвердительно кивнул головой. Он отнюдь не слышал об этом до сих пор, но про миссис Вадингтон он охотно поверил бы всему. Миссис Вадингтон как-раз принадлежала к тому типу женщин, которые проводят все свое время в институтах красоты и у гадалок.

– И вы вот что должны сделать, Джимми: отправляйтесь к этой самой хиромантке (пока мама не успела повидаться с нею), подкупите ее и заставьте ее уговорить миссис Вадингтон, что я могу быть счастлива только с художником-шатеном, имя которого начинается на «Ф».

– Очень сомневаюсь в том, чтобы даже хиромантка могла убедить в этом миссис Вадингтон.

– Мама верит всему, что ей говорит мадам Юлали.

– Но этому она едва ли поверит.

– Пожалуй, что вы правы. Но, в таком случае, заставьте мадам Юлали уговорить маму избавить меня от присутствия лорда Хэнстантона. Вчера вечером она мне прямиком заявила, что хочет выдать меня за него замуж. Он вечно торчит у меня перед глазами! Это буквально невыносимо!

– Это, пожалуй, можно сделать.

– И вы это сделаете?

– Непременно!

– О, какой вы милый! Я уверена, что за десять долларов ее удастся уломать.

– Двадцать долларов максимум.

– В таком случае, все в порядке. Я заранее знала, что могу вполне на вас положиться. Кстати, вы не откажетесь кое-что передать Джорджу, как бы между прочим, вскользь.

– Все, что вам будет угодно.

– Намекните ему, что, если ему случится быть завтра под вечер в Центральном Парке, то он, возможно, встретит меня там.

– Очень хорошо.

– А теперь расскажите мне все, что вы знаете про Джорджа. Я хочу знать, как вы познакомились с ним, что вы подумали о нем, когда впервые увидели его, что он предпочитает к завтраку, о чем он больше всего любит говорить и что он говорил про меня?

* * *

Следовало бы ожидать, что, по прошествии некоторого времени, такой логический мыслитель, как Гамильтон Бимиш, успеет тщательно обдумать свое столь нелогичное чувство, как любовь с первого взгляда, и, раскаявшись, постарается забыть об этом. В действительности же случилось совсем не то. Даже наоборот.

Когда мистер Бимиш на следующий день сидел в приемной мадам Юлали, дожидаясь своей очереди, он мысленно продолжал перебирать свое приключение накануне. Когда его лучшее «я» пыталось доказать ему, что нельзя позволить себе попадаться в сети смазливой девчонки, Гамильтон Бимиш предлагал своему лучшему «я» убираться ко всем чертям. Он был влюблен, и это сознание доставляло ему огромное удовольствие. Он был влюблен и чрезвычайно гордился этим. Единственно, о чем он мог думать сейчас, сидя в приемной мадам Юлали, было следующее: возможно скорее изъять из обращения книгу под названием «Благоразумный брак» и испытать свои способности в области рифмованного стихо писания.

– Мадам Юлали ждет вас, сэр – объявила горничная, прерывая его сладкие грезы. Гамильтон Бимиш вошел в кабинет хиромантки и в тот же момент замер на месте.

– Вы! – воскликнул он.

Девушка прежде всего поднесла руки к волосам – в этом жесте всегда проявляется душевный процесс женщины при неожиданных обстоятельствах. А Гамильтон Бимиш глядел на эти волосы и думал о том, что он не ошибся накануне в определении их цвета.

– Как вы поживаете? – спросила девушка.

– Спасибо. Чудесно!

– Очевидно, нам судьбой предначертано было снова встретиться.

– И я отнюдь не намерен вступать в борьбу с судьбой.

– Вот как?

– Ни в коем случае. Подумать только, что она – это вы.

– Кто это, «она»?

– Что вы-это вы!

Гамильтон Бимиш вовремя спохватился, сообразив, что несет вздор, и добавил:

– Я хочу сказать, что мне дали поручение к мадам Юлали, и вдруг оказывается, что она-это вы.

– Поручение ко мне? От кого же ж?

– От кого же – поправил ее Гамильтон Бимиш, который, даже будучи влюбленным, оставался тем же экспертом чистого английского языка.

Так я и спрашиваю вас: от кого же ж?

Гамильтон Бимиш снисходительно улыбнулся. О, такие маленькие ошибки можно будет исправить впоследствии, хотя бы во время свадебного путешествия.

– От особы, проживающей в доме номер шестнадцать по Семьдесят Девятой улице. Меня просили передать…

– О, так вы пришли ко мне не для того, чтобы я прочла вам будущее по линиям вашей руки?

– Нет ничего такого в мире, чего мне хотелось бы больше этого! – с пафосом произнес Гамильтон Бимиш.

– Мне незачем читать линии вашей руки, чтобы узнать ваш характер. Я вижу вас насквозь.

– Неужели?

– Разумеется! У вас сильная, властная натура и быстрый, проницательный ум. У вас широкий кругозор, железная решимость и изумительная способность логически мыслить. Вместе с тем у вас очень доброе сердце, вы в высшей степени великодушны и не эгоистичны. Вы рождены для того, чтобы руководить людьми. Вы напоминаете мне Юлия Цезаря, Шекспира и Наполеона Бонапарта.

– Говорите еще!

– Если вы когда-нибудь полюбите…

– Если я когда-нибудь полюблю…

– Если вы когда-нибудь полюбите, – повторила девушка, пристально глядя на него и подходя вплотную – то вы…

– Мистер Деленси Кэбот – объявила горничная.

– О, будь он проклят! – воскликнула мадам Юлали. Я совершенно забыла, что назначила этот час еще одному клиенту. Пусть он войдет сюда.

– Можно мне обождать здесь? – спросил Гамильтон Бимиш, глядя на девушку с рабской преданностью.

– Пожалуйста, оставайтесь. Я скоро освобожусь. Заходите мистер Кабот, – сказала она, поворачиваясь к дверям.

Мистер Бимиш тоже повернулся в сторону двери. В комнату вошел высокий, тощий мужчина, превосходно одетый, с гвоздикой в петлице и в желтых кожаных перчатках. Белоснежный воротник окружал шею, невольно наводившую на мысль об отдаленном родстве между человеком и жирафом. Единственное, что было отрадного в этой шее, это-адамово яблоко. Такой кадык мог принадлежать только одному человеку из всех знакомых Гамильтона Бимиша.

– Гэровэй! – воскликнул Бимиш. – Что вы тут делаете? И что означает этот маскарад?

Бравый полисмен казался весьма смущенным. Лицо его приняло тот же багровый оттенок, что и руки. Нижняя челюсть его так низко отвисла, что, если бы не тугой воротник, то она, пожалуй, совсем отвалилась бы.

– Я не ожидал найти здесь вас, мистер Бимиш.

– А я не ожидал найти здесь вас, да еще под псевдонимом Декерси Бельвиль.

– Дэленси Кабот, сэр.

– Ну, ладно, пусть будет Дэленси Кабот!

– Видите ли, сэр, я как-то видел это имя в одной книге, и оно мне очень понравилось – сказал Гэровэй.

Мадам Юлали слушала, и грудь ее бурно вздымалась.

– Этот человек сыщик? – испуганно воскликнула она.

– Нет, это полисмен – сказал Гамильтон Бимиш. Его зовут Гэровэй, и я учу его писать стихи. Хотел бы я знать, загремел он вдруг, поворачиваясь к несчастному полицейскому, у которого кадык запрыгал взад и вперед с проворностью ягненка, играющего на лугу. – Хотел бы я знать, зачем вы являетесь сюда и… и… одним словом, прерываете… а-а-а… прерываете… ну, прерываете, вот и все! Вам следовало бы либо исполнять свои обязанности в качестве полицейского, либо сидеть спокойно дома и изучать Джона Дринквейтера. Вот на это я хотел бы получить от вас исчерпывающий ответ – закончил Гамильтон Бимиш.

Гэровэй откашлялся.

– Видите ли, мистер Бимиш, я и понятия не имел о том, что мадам Юлали-ваш друг.

– Это не имеет никакого значения, чей она друг.

– Но это имеет огромное значение для меня, мистер Бимиш. Я могу теперь вернуться в главное полицейское управление и доложить, что мадам Юлали находится вне всяких подозрений. Как видите, сэр, я был послан сюда начальством с приказом кой-кого сцапать.

– Что означает ваше выражение «кой-кого сцапать»?

– Я хотел сказать «арестовать», мистер Бимиш.

– В таком случае, зачем вы употребляете такое возмутительное слово «сцапать»? Старайтесь очистить вашу речь от вульгарностей, Гэровэй.

– Слушаю, сэр. Я постараюсь, сэр.

– Стремитесь к чистому английскому языку.

– Совершенно верно, сэр. Я постараюсь, мистер Бимиш.

– А теперь потрудитесь объяснить, что означают ваши слова, будто вас послали сюда с приказом арестовать эту леди.

– До нашего сведения дошло, что мадам Юлали имеет обыкновение предсказывать людям будущее за денежное вознаграждение. Это противоречит законам, сэр.

Мистер Гамильтон Бимиш негодующе фыркнул:

– Смешно! Абсурдно! Если таков закон, измените его!

– Я сделаю все, что в моих силах, сэр.

– Я имел счастье наблюдать за работой мадам Юлали и могу удостоверить, что она говорит сущую правду. А потому извольте вернуться к вашему начальнику и предложите ему прыгнуть с Бруклинского моста в реку.

– Слушаю, сэр. Я так и сделаю, сэр.

– А теперь потрудитесь оставить нас. Мы хотели бы остаться одни.

– Слушаю, мистер Бимиш, – с достойным смирением ответил полицейский. – Сию минуту, мистер Бимиш.

В течение нескольких секунд после того, как закрылась дверь, девушка стояла неподвижно и смотрела на Гамильтона Бимиша широко раскрытыми от удивления глазами.

– Неужели это действительно был полицейский?

– Самый подлинный.

– И вы с ним разговаривали таким тоном? А он отвечал вам «да, сэр», «нет, сэр», «слушаю, сэр»! Он чуть не на четвереньках ползал перед вами!

Мадам Юлали перевела дух, глубоко вздохнула, и из груди ее вырвалось:

– Я вижу теперь, что вы как раз тот человек, в котором нуждается одинокая девушка, живущая в таком большом городе.

– Я счастлив, если мог быть вам чем-нибудь полезен.

– Вы оказали мне огромную услугу, мистер Бимиш!

– Зовите меня попросту Гамильтон.

Девушка в изумлении вскинула на него глаза.

– Неужели вы тот самый Гамильтон Бимиш? Не вы ли автор этих бесчисленных руководств?

– Я действительно написал в своей жизни несколько книг.

– О боже, но ведь вы мой любимый автор! Если бы не вы, я бы до сих пор прозябала в жалком городишке, где нельзя даже получить порцию приличного мороженого! Совершенно случайно я наткнулась на некоторые ваши книги и тотчас же уложила чемодан и помчалась в Нью-Йорк, чтобы здесь жить полной жизнью. Если бы я вчера знала, что это вы и есть Гамильтон Бимиш, я бы вас расцеловала там же у подъезда!

Гамильтон Бимиш намеревался было указать этой юной леди, что комната с закрытой дверью, да еще скрытая от глаз любознательных занавеской, является более подходящим местом для проявления пылких чувств. Но едва он открыл рот, чтобы заговорить, как им в первый раз в жизни овладела такая робость, которая была бы впору разве лишь Джорджу Финчу. Считая чрезвычайно непристойной склонность современных критиков к развенчиванию великих людей, мы, тем не менее, вынуждены сказать правду: мистер Гамильтон Бимиш издал какой-то нечленораздельный, чрезвычайно немелодичный звук, похожий на мычание, и принялся вертеть большими пальцами рук. Вскоре, однако, эта странная слабость прошла, и великий человек снова стал самим собою. Поправив очки, он решительно заговорил:

– Не можете ли вы… Не могли бы вы… Не считаете ли вы возможным для себя позавтракать со мною… скажем, завтра?

Возглас досады сорвался с уст девушки.

– Как это обидно! Я никак не могу.

– А послезавтра?

– Увы, тоже не могу. Я очень боюсь, что придется мне исчезнуть отсюда на целых три недели. Я завтра должна сесть в поезд и отправиться навестить моих стариков там, в Ист-Гилеаде. В ближайшую субботу – день рождения моего папаши, и никогда еще не случалось, чтобы меня не было при этом.

– В Ист-Гилеаде! – повторил Бимиш.

– Угу! В штате Айдаго. Вы, конечно, не могли слышать о таком городишке, но факт тот, что он существует.

– Вы ошибаетесь, я слышал нем. У меня есть друг родом из Ист-Гилеада.

– Неужели? Кто же это такой?

– Его зовут Джордж Финч.

Мадам Юлали звонко расхохоталась.

– Вы хотите сказать, что знаете мистера Джорджа Финча?

– Он принадлежит к числу моих наиболее близких друзей.

– В таком случае, я надеюсь, что он уже не такой остолоп, каким он был когда-то.

Мистер Гамильтон Бимиш задумался. Действительно ли Джордж Финч остолоп? Да и как, вообще, определить степень тупости своих друзей?

– Под словом остолоп вы подразумеваете…

– Остолопа. Человека, который не догадается открыть рот, когда с неба посыплется манна. Гамильтону Бимишу никогда не приходилось, правда, видеть, чтобы Джордж Финч стоял с открытым ртом и глотал манну небесную, но, будучи недурным знатоком человеческой натуры, он нисколько не сомневался, что Джордж Финч вполне способен был бы совершить подвиг, требующий такое ничтожное количество отваги.

– Надо полагать, что Нью-Йорк в сильной степени изменил Джорджа Финча, – ответил он после должного размышления. – Насколько я сейчас вспоминаю, первоначальная цель моего визита к вам была поговорить с вами об этом молодом человеке. Дело в том, что Джордж Финч по уши влюбился в мисс Молли Baдингтон, в падчерицу знакомой вам миссис Вадингтон.

– Неужели? И, наверное, его застенчивость и робость не позволяют ему подойти к ней ближе, чем на одну милю?

– Я бы сказал обратное. Третьего дня вечером он силою, должно быть, проник в ее дом – да, да, да, можно смело сказать, что силою – и теперь миссис Вадингтон категорически запретила ему встречаться с Молли, из опасения, что он испортит все ее планы. Она непременно хочет выдать бедную девочку замуж за какого-то лорда Хэнстантона.

Девушка в изумлении слушала его.

– В таком случае, вы правы – сказала она. – Джордж Финч, я вижу, действительно изменился. – Итак, я говорил, я и Молли решили обратиться к вам с просьбой… э-э-э… не согласитесь ли вы помочь нам безобидной, так сказать, маленькой хитростью. Миссис Вадингтон должна сегодня в пять часов быть у вас, так вот мисс Молли предложила мне позондировать почву и узнать, не будете ли вы любезны сказать миссис Вадингтон, что ее падчерице грозит опасность от брюнета с моноклем.

– Конечно, я это сделаю!

– Сделаете?

– Ну, разумеется! Сущий пустяк по сравнению с тем, что вы сделали для меня.

– Благодарю вас, благодарю вас! – воскликнул Гамильтон Бимиш. – В тот момент, когда я увидел вас, я понял, что такие женщины, как вы, встречаются лишь одна на миллион. А скажите, не могли бы вы позавтракать со мною по возвращении в Нью-Йорк?

– С удовольствием.

– В таком случае, я оставлю номер моего телефона.

– Очень хорошо. Передайте привет Джорджу. Интересно будет повидать его, когда я вернусь в Нью-Йорк.

– Вы его увидите. До свидания!

– До свидания, мистер Бимиш.

– Гамильтон, – поправил ее Бимиш.

Лицо мадам Юлали выражало сомнение.

– Сказать вам правду, мне не особенно нравится имя Гамильтон. Уж больно чопорно оно звучит.

В душе Гамильтона Бимиша началась борьба, продолжавшаяся, однако, недолго.

– Меня зовут также Джемс, – сказал он. – И я помню даже, что в детстве меня называли Джимми.

Он слегка вздрогнул от отвращения, вызванного звуками этого вульгарного имени, но потом собрался с духом и мужественно повторил:

– Да, Джимми.

– Вот это мне больше нравится. Куда больше!

– До свидания, Джимми!

– До свидания, – сказал Гамильтон Бимиш.

Так закончилась первая стадия романа человека. Спустя несколько минут мистер Бимиш шел по улице какой-то странной поступью. Близ Вашингтон-Сквера он дал какому-то мальчишке доллар и спросил его, не думает ли он стать когда-нибудь президентом Соединенных Штатов.

– Джордж – начал Гамильтон Бимиш. – Я познакомился сегодня с одной особой, с которой вы были знакомы в Ист-Гилеаде. Это девушка.

– Как ее зовут? Но вы мне раньше скажите, не передавала ли мне что-нибудь Молли?

– Мадам Юлали.

– В первый раз слышу такое имя. Не просила ли Молли что-нибудь передать мне?

– Она нежна и грациозна, у нее прелестные серые глаза, напоминающие легкий утренний туман над зеленым лугом в июльский день…

– Вот уж не помню, чтобы в Ист-Гилеаде была такая девушка. А Молли не просила что-нибудь передать мне?

– Нет.

– Нет? – повторил Джордж и в отчаянии опустился на стул. В таком случае, это конец.

– Впрочем, виноват. Она действительно что-то просила передать – сказал Гамильтон Бимиш. – Я совсем забыл. Она просила вам передать, что, если вам случится быть завтра под вечер в Центральном Парке, неподалеку от Зоологического Сада, то вы, возможно, встретите ее.

– Это самый безумный, это самый радостный день в истории человечества! – воскликнул Джордж Финч.