Текст книги "На вашем месте. Веселящий газ. Летняя блажь"

Веселящий газ

1

Едва я сел писать эту историю, как ко мне заскочил за содой один приятель-литератор, накануне слишком засидевшийся в Пен-клубе, и мне пришло в голову показать ему начало, на случай, если я завалил первую лунку и всю партию. Дело в том, что, если не считать анекдотов в курилке «Трутней» про шотландцев, ирландцев и евреев – да и тогда я обычно умудрялся упустить всю соль, – вашему покорному слуге в жизни не приходилось рассказывать никаких историй. Между тем все знатоки этого дела напирают на то, что удачное начало – ключ к успеху.

– Слушай, можно я тебе кое-что почитаю? – обратился я к приятелю.

– Ну, если это обязательно… – вздохнул он.

– Отлично. Понимаешь, мне хочется изложить на бумаге один довольно странный случай, который произошел со мной в прошлом году. Пока еще я не слишком продвинулся… в общем, начинается все с того, как я встретил мальчишку…

– Какого мальчишку?

– Которого я встретил, – пояснил я и приступил к чтению:

«Мальчик сидел в одном кресле, я сидел в другом. Левая щека у него распухла. Моя левая щека тоже распухла. Он перелистывал картинки в «Нэшнл джиографик», и я перелистывал. Короче, мы оба там сидели.

Он был чем-то обеспокоен, во всяком случае, мне показалось, что «Нэшнл джиографик» не поглощает его внимание полностью. Он то откладывал журнал, то снова брал в руки, то вдруг опять откладывал. Наконец в момент очередного откладывания его взгляд упал на меня.

– А где все остальные?..»

Тут мой приятель, прикрывший было со страдальческим видом глаза, вдруг встрепенулся. Он вел себя так, словно ему сунули под нос тухлую рыбу.

– Неужели такую чушь, – спросил он, – собираются напечатать?

– Частным образом. Это останется в семейных архивах для просвещения моих потомков.

– Бедняги. Насколько я могу судить, тут они никаких концов не найдут. Где, черт возьми, все это происходит?

– В Голливуде.

– Ну, так прямо и скажи! А то кресла какие-то… Что за кресла? Где они стоят?

– В приемной у дантиста, – объяснил я. – Мы там встретились с мальчиком.

– С каким мальчиком? Кто он такой?

– Потом оказалось, что это малыш Джо Кули, ребенок-кинозвезда, Кумир Американских Матерей.

– А ты кто?

– Как это кто? – Вопрос меня слегка удивил, потому что мы учились в одной школе. – Ты же знаешь меня, старина, я Реджи Хавершот.

– Да я-то знаю, но ты должен представиться читателю, он же не ясновидящий!

– А нельзя сделать так, чтобы это выяснялось постепенно, по ходу повествования?

– Ну конечно, нет, – отрезал приятель. – Когда пишешь, первое правило – сразу изложить предельно ясно, кто, когда, где и почему. Так что советую начать сначала.

Он забрал соду и исчез.

Итак, возвращаясь назад и приступая к делу по всем правилам, должен сообщить вам, что меня зовут, как и упоминалось выше, Реджи Хавершот, или Реджинальд Джон Питер Свизин, третий граф Хавершот, если уж быть совсем точным. Для друзей я просто Реджи. Лет мне двадцать восемь с хвостиком, а во время тех событий, что я описываю, было, соответственно, двадцать семь с хвостиком. Рост шесть футов один дюйм, глаза карие, цвет волос ближе к морковному.

Заметьте, что, называя себя третьим графом Хавершотом, я не имею в виду, что был им всегда. Напротив, вышел я из самых низов и в жизни пробивался собственными силами. В течение долгих лет гнул спину в качестве самого обычного Р. Д. П. Свизина, нимало не сомневаясь, что только это имя и будет высечено на моем могильном камне, когда вопрос о могильных камнях приобретет актуальность. Что же касается моих шансов выйти в графы, то они поначалу едва ли поднимались выше одного к десяти. На поле с избытком хватало опытных игроков, каждый из которых мог дать мне сто очков вперед. Однако вы сами знаете, как это бывает. Дядюшки отказываются от жизненной борьбы, кузены складывают оружие, и так, мало-помалу, шаг за шагом, не успеваете вы толком разобраться, что происходит, как вдруг – вот оно.

Ну вот, собственно, и все о моей персоне, не знаю, что тут еще можно добавить. Входил в сборную Кембриджа по боксу… Короче, я один из многих, ничего особенного, так что лучше уж сразу перейду к тому, как оказался в Голливуде.

Однажды утром, когда я налегал на яичницу с беконом в своей лондонской резиденции, раздался телефонный звонок. Старый Гораций Плимсолл спрашивал, не могу ли я зайти к нему в контору по важному делу. Ну конечно, ответил я, разумеется! И тут же отправился в путь, причем с большим удовольствием.

Мне по душе старина Плимсолл. Он семейный поверенный, и в последнее время нам пришлось изрядно пообщаться по поводу вступления в права наследства и всего такого прочего. Ввалившись в контору, я, как обычно, едва разглядел его среди всевозможных исков и постановлений. Раздвинув бумажные горы, Плимсолл выбрался на поверхность и взглянул на меня поверх очков.

– Доброе утро, Реджинальд.

– Доброе утро.

Старик снял очки, протер их и вернул на нос.

– Реджинальд, – произнес он, снова устремляя на меня свой взгляд, – вы теперь – глава семьи.

– Знаю, – кивнул я. – Смех да и только. Мне подписать что-нибудь?

– Пока нет. Дело, ради которого я пригласил вас сегодня, носит, скорее, личный характер. Хочу напомнить, что в качестве главы семьи, Реджинальд, вы несете особую ответственность и, я уверен, не станете ею пренебрегать. На вас лежат определенные обязанности, которые должны быть исполнены, невзирая ни на что. Noblesse oblige.

– О! – Я поднял брови, ощутив некоторое беспокойство. Похоже, предстояло раскошелиться. – Плохие новости, да? Какая-нибудь боковая ветвь решила запустить руку в кассу?

– Позвольте мне начать с самого начала, – вздохнул Плимсолл, смахивая с рукава судебную повестку. – Я только что имел беседу с вашей тетушкой Кларой. Она серьезно обеспокоена.

– Ах, вот как?

– Крайне обеспокоена, – кивнул он. – По поводу вашего кузена Эгремонта.

Разумеется, я сочувственно поцокал языком, но не могу сказать, чтобы сильно удивился. С тех пор как упомянутый молодой человек достиг совершеннолетия, он оставался предметом хронического беспокойства моей несчастной тетушки, снискав всеобщую известность в качестве самого одиозного гуляки в Вест-Энде. Сколько ни пытались окружающие убедить Эгремонта в бессмысленности попыток выпить все спиртное в Англии, он продолжал их предпринимать. Настоящее бульдожье упорство, старая добрая национальная черта, однако тетушку Клару это, ясное дело, не могло не волновать.

– Вы знакомы с его послужным списком? – продолжал поверенный.

Я задумчиво наморщил лоб.

– Ну… однажды после регаты я видел, как Эгремонт уговорил шестнадцать двойных виски за вечер, но побил ли он с тех пор свой рекорд, не знаю.

– В течение долгих лет его поведение было для леди Клары источником постоянной тревоги, а на этот раз…

– Стоп, не говорите, – поднял я руку, – дайте догадаться. Он украл шлем у постового?

– Нет, он…

– Бросил яйцо всмятку на электрический вентилятор? В ресторане это производит необыкновенный эффект.

– Нет, он…

– Неужели убил кого-нибудь? Ни за что не поверю.

– Нет. Он удрал в Голливуд.

– Удрал в Голливуд? – удивленно переспросил я.

– Вот именно, в Голливуд, – кивнул Плимсолл.

Я как мог выразил свое непонимание сути проблемы. Старик продолжал:

– Некоторое время назад леди Клару обеспокоило состояние здоровья вашего кузена. Дрожь в руках, жалобы на пауков, бегающих по спине… Медики с Харли-стрит посоветовали отправить его в кругосветный круиз. Свежий воздух и перемена обстановки…

Слабое место этого плана бросалось в глаза.

– На пароходах есть буфеты, – заметил я.

– Бармены получили строжайшее указание не обслуживать Эгремонта.

– Ему это вряд ли понравилось.

– Не понравилось. Его письма домой, как и почти ежедневные телеграммы, были полны жалоб и выдержаны в неизменно раздражительном тоне. На обратном пути, во время стоянки в Лос-Анджелесе, Эгремонт покинул борт судна и отправился в Голливуд, где до сих пор и пребывает.

– Ну и ну! Пьет, небось, как лошадь?

– Прямых свидетельств мы, к сожалению, лишены, но, думаю, вполне можем предположить, что дело обстоит именно так. Однако это еще не самое худшее. В крайнее волнение леди Клару привело другое…

– Другое? – удивился я.

– Совершенно верно. Отдельные фразы из писем дают основание полагать, что Эгремонт возымел намерение вступить в брак.

– Вот как?

– Да. Его слова не оставляют места для сомнений. Он либо уже обручен, либо вот-вот обручится с какой-то местной девицей, а вам, я думаю, хорошо известно, какого сорта женщины преобладают в Голливуде…

– Говорят, все как одна красотки.

– В физическом отношении они, несомненно, обладают определенными достоинствами, – поджал губы старый Плимсолл, – однако ни в коей мере не подходят в супруги вашему кузену Эгремонту.

Не знаю, не знаю. Лично мне казалось, что такому, как Эгги, еще здорово повезло, если нашлась девица, согласная с ним связаться. Разумеется, своих соображений я высказывать не стал. Старый Плимсолл слишком уж благоговел перед нашим семейством, и мое замечание его бы расстроило. Вместо этого я решил уточнить, чего, собственно, от меня хотят в возникшей ситуации. Чем я могу помочь? Так и спросил его.

Плимсолл посмотрел на меня, словно верховный жрец племени, вдохновляющий юного вождя на священную битву.

– Ну как же, Реджинальд… Вы отправитесь в Голливуд и вразумите этого заблудшего молодого человека. Положите конец его неразумным планам. Употребите все свое влияние.

– Кто, я?

– Вы.

– Хм…

– Никаких «хм»!

– Ха!

– Никаких «ха». Ваш долг очевиден. Вы не можете от него уклониться.

– Но… Голливуд – это же черт знает где!

– Тем не менее я настаиваю на том, что на вас, как на главе семьи, лежит обязанность немедленно туда отправиться.

Я задумчиво пожевал нижнюю губу. Мчаться со всех ног, чтобы подрезать на корню романтическую любовь, в которой я пока не мог усмотреть ничего плохого. Живи и давай жить другим – вот мой девиз. Если Эгги вдруг приспичило бросить якорь, почему бы и нет? Может быть, семейная жизнь изменит его к лучшему. Во всяком случае, к худшему его уже ничто не изменит.

– Хм, – снова сказал я.

Старый Плимсолл уже возился с карандашом и бумагой – очевидно, разрабатывал маршрут.

– Вы правы, – заметил он, – путь довольно долгий, но вместе с тем очень простой. Прибыв в Нью-Йорк, вы должны будете сесть на так называемый экспресс «Двадцатый век» до Чикаго. Оттуда с совсем небольшим интервалом…

Я подпрыгнул на стуле.

– Чикаго? Вы сказали – Чикаго?

– Да. Там у вас пересадка. Затем, из Чикаго в Лос-Анджелес…

– Погодите, – снова перебил я. – Тогда это куда больше смахивает на реальный план. Как раз в Чикаго через неделю или около того пройдет чемпионат мира в тяжелом весе…

Теперь ситуация представлялась в совершенно новом свете. С детства мечтая посмотреть мировой чемпионат, я никогда прежде не мог себе этого позволить, а теперь, с титулом и всем, что к нему полагается, мне это – раз плюнуть. Удивительно, что такая мысль не пришла мне в голову раньше. К изменившимся обстоятельствам жизни не сразу привыкаешь.

– А от Чикаго далеко до Голливуда? – спросил я.

– Чуть больше двух дней пути.

– Тогда ни слова больше. Я еду. Не думаю, правда, что смогу справиться со стариной Эгги, но я с ним повидаюсь.

– Вот и замечательно, – просиял старик и вдруг снова нахмурился. Наступила пауза. Я вздохнул, ожидая новых осложнений. – Э-э… Реджинальд…

– Да?

– Надеюсь, вы будете осторожны?

– Осторожен? – поднял я брови.

Плимсолл смущенно откашлялся, теребя в руках подвернувшийся арендный договор.

– Я хочу сказать, в отношении себя самого… Эти голливудские девицы, как вы только что заметили, славятся необыкновенной внешней привлекательностью…

Я от души расхохотался.

– Боже правый! Да ни одна из них на меня и не взглянет!

Он снова нахмурился. Очевидно, я задел честь семьи.

– Вы граф Хавершот.

– Я знаю. И тем не менее…

– Кроме того, если не ошибаюсь, женщины смотрели на вас и прежде.

Я понял, что он хотел сказать. Два года назад в Каннах мы обручились с девушкой по имени Энн Банистер, американской журналисткой, которая проводила там отпуск. Поскольку я в то время считался уже наследником, это событие вызвало изрядный переполох в старшей ветви рода. Полагаю, последующее расторжение помолвки явилось для всех немалым облегчением.

– Хавершоты отличаются крайней чувствительностью, – наставительно произнес Плимсолл, – они склонны принимать необдуманные решения, по воле сердца, а не разума. Поэтому…

– Ладно-ладно. Буду держать себя в руках.

– В таком случае мне нечего больше сказать. Verbum… э-э… sapienti satis. Итак, вы отправитесь в Голливуд как можно скорее…

– Не медля ни минуты! – воскликнул я.

Ближайший пароход отчаливал в среду. Прихватив чистый воротничок и зубную щетку, я едва на него успел. Краткая остановка в Нью-Йорке, несколько дней в Чикаго, и вот уже лос-анджелесский поезд катит по просторам чего-то там – кажется, Иллинойса.

И вот в этом самом поезде, на второй день пути, когда я сидел, попыхивая трубкой, на смотровой площадке и размышлял о том о сем, в мою жизнь вошла Эйприл Джун. Эффект был такой, будто я проглотил хорошую порцию динамита и кто-то поджег фитиль изнутри.

2

Если вы не в курсе, такие специальные смотровые вагоны находятся у них там, где в английских поездах – вагон охраны. Открываешь дверь и выходишь на площадку с креслами, где можно сидеть в свое удовольствие и разглядывать окрестности. В последних недостатка обычно не бывает, поскольку, как вам, вероятно, известно, Америки очень много, особенно в западной ее части, и, сев на поезд до Лос-Анджелеса, вы просто едете и едете, и этому нет конца.

Короче говоря, как я уже сказал, наутро второго дня путешествия я сидел на смотровой площадке и смотрел, когда внезапно открывшаяся дверь вышибла из меня дух.

Ну, не совсем так, конечно. Последнее предложение надо не забыть подредактировать. Я вовсе не хочу сказать, что меня треснуло по голове или что-нибудь в этом роде. Дух из меня вышибла не дверь, а то, что оказалось за ней. А именно, самая красивая девушка, какую я видел в своей жизни.

Самым первым, что поражало в ней зрителя, словно пуля, выпущенная в упор, была какая-то особенная милая, нежная, поистине ангельская кротость. Выйдя на площадку в компании проводника негроидной наружности, который положил в свободное кресло подушку, девушка поблагодарила его таким проникновенным воркующим голоском, что у меня даже пальцы на ногах поджались от удовольствия. А если добавить к кротости пару огромных голубых глаз, совершенную модель корпуса и нежную улыбку с ямочкой на правой щеке, то вы без труда поймете, почему ровно через две секунды после того, как это божественное существо ступило на сцену, мои пальцы, сжимавшие трубку, побелели от напряжения, а дыхание стало натужным и прерывистым. Свободной рукой я поспешно поправил галстук, а если бы длина моих усов позволяла их подкрутить, то я бы без всякого сомнения подкрутил их.

Наш цветной брат незаметно улетучился, видимо, вернувшись к трудам, за которые получал жалованье, а прекрасная незнакомка подошла к креслу и опустилась в него, как опускает лепестки поникший цветок. Полагаю, вам приходилось видеть поникшие цветы.

Некоторое время ничего не происходило. Она вдыхала воздух, и я вдыхал воздух. Она вглядывалась в расстилавшиеся вокруг равнины, и я занимался тем же самым. В остальном мы с таким же успехом могли находиться на разных континентах… Печаль от осознания этого факта уже начала окутывать меня, словно туман, когда вдруг девушка издала резкий вопль и стала усиленно тереть глаз. Даже наименее интеллектуально одаренному представителю рода человеческого стало бы ясно, что ей попала туда частица паровозной сажи, которой вокруг летало в избытке.

Таким образом, проблема снятия барьеров и последующего знакомства отпала сама собой. К счастью, если что-то у меня и получается хорошо, так это извлекать из глаз соринки, мушек и прочее – на пикнике или где-нибудь еще. Выхватить из кармана носовой платок было секундным делом, и мгновением позже незнакомка уже сбивчиво благодарила меня, а я прятал платок на место и смущенно отнекивался. Подумать только, еще минуту назад погруженный в отчаяние от невозможности завязать прекрасное знакомство, теперь я был на коне.

Странное дело, но никаких следов сажи я в глазу не заметил, хотя она безусловно должна была там находиться – иначе за что же девушка, как я уже сказал, меня благодарила? Да что там, просто превозносила. Спаси я ее от целой шайки маньчжурских бандитов, она и то не могла бы быть благодарнее.

– Спасибо, большое-большое спасибо! – повторила она уже в который раз.

– Не за что, – потупился я.

– Это так ужасно, когда горячая зола попадает в глаз!

– Да… или муха.

– Или комар.

– Или соринка.

– О да! Я никак не могла удержаться, чтобы не тереть.

– Я заметил, что вы терли.

– Говорят, тереть нельзя.

– Вы правы, нельзя, – кивнул я.

– А я никогда не могу удержаться.

– Да, так всегда и бывает.

– Наверное, глаз красный?

– Нет, голубой.

– Кажется, что красный.

– Нет-нет, совершенно голубой, – заверил я ее и собирался было добавить, что он точь-в-точь как летние небеса или воды замершей под солнцем лагуны, но девушка меня прервала.

– Вы лорд Хавершот? – спросила она.

Я удивился. Мой циферблат выписан довольно четко и его не спутаешь ни с каким другим, но широкой известностью едва ли пользуется. Предположить же, что мы с этой девицей когда-либо прежде виделись, было бы полным абсурдом.

– Да, – ответил я, – но откуда…

– Я видела ваше фото в нью-йоркской газете.

– Ах, ну да, конечно! – Мне сразу вспомнились те типы с фотокамерами, которые толпились в порту. – Кстати, – заметил я, вглядываясь, – почему-то ваше лицо мне тоже очень знакомо.

– Наверное, по какой-нибудь картине, – предположила она.

– Э-э… я плохо знаю…

– То есть по кинофильму.

– Кино… Боже мой! – вытаращил я глаза. – Да вы же Эйприл Джун, правильно?

Она с улыбкой кивнула.

– Я видел десятки ваших фильмов!

– Вам понравилось?

– Не то слово! Постойте, вы сказали, что были в Нью-Йорке?

– Да, на встрече со зрителями.

– Жаль, что я не знал.

– Об этом сообщалось… А почему вам жаль?

– Потому что… То есть, я хочу сказать… Просто я не стал задерживаться в Нью-Йорке, но если бы знал, что вы там, то обязательно задержался бы.

– Понимаю… – Эйприл сделала паузу, чтобы поправить выбившуюся прядку волос, которая развевалась по ветру. – Как здесь дует!

– Да, немного.

– Что, если мы пройдем ко мне в купе и я приготовлю вам коктейль? Время уже почти обеденное.

– Замечательно.

– Так пойдемте.

Пробираясь вслед за девушкой вдоль поезда, я призадумался. Из головы не шли слова старого Плимсолла. Ему легко предупреждать, но мог ли он предвидеть что-либо подобное?

Войдя в купе, она нажала кнопку звонка. Перед нами тут же предстал негроидный служитель – не тот, что нес подушку, а другой, – и Эйприл нежным воркующим голоском попросила принести лед. Проводник испарился, и она снова повернулась ко мне.

– Я совсем не разбираюсь в английских титулах.

– Правда?

– Абсолютно. Для меня нет ничего приятнее, чем свернуться калачиком на диване с хорошей английской книжкой, но ваши титулы такие сложные… В той нью-йоркской газете вас называли графом Хавершотом. Это то же самое, что герцог?

– Не совсем. Герцоги стоят чуть выше.

– Значит, то же самое, что виконт?

– О нет, – снисходительно усмехнулся я. – Виконты, наоборот, ниже. Мы, графы, смотрим на них свысока. Иногда даже подшучиваем над беднягами.

– А ваша жена – графиня?

– У меня нет жены. Но если бы была, то была бы графиней.

Глаза Эйприл задумчиво смотрели вдаль.

– Графиня Хавершот… – пробормотала она.

– Совершенно верно, графиня Хавершот.

– А Хавершот – это место, где вы живете?

– Нет, я даже толком и не знаю, что это такое. Семейное гнездо у нас в Бидлфорде, в графстве Норфолк.

– Наверное, там очень красиво?

– Ничего, домишко вполне сносный.

– И парк там есть?

– Целый лес.

– А олени?

– Есть и олени.

– Обожаю оленей.

– Я тоже. Мне попадались очень приличные олени.

Тут переносчик льда принес лед. Оставив в покое крупный рогатый скот, Эйприл принялась греметь посудой и вскоре уже смогла предложить мне выпить.

– Надеюсь, это подойдет, – застенчиво улыбнулась она. – Боюсь, я не слишком хорошо разбираюсь в коктейлях.

– Отлично, – причмокнул я. – Очень оригинально. А вы не будете?

Она покачала головой с той же кроткой улыбкой.

– Я так старомодна… Не пью и не курю.

– Боже мой! Неужели?

– Нет. Я вообще тихоня и домоседка. Одним словом, скучная особа.

– Да что вы, бросьте… Нисколько не скучная.

– Увы, это так. Это может показаться странным для девушки, которая снимается в кино, но в душе я совсем простая и домашняя. Мне хорошо лишь среди моих книг и цветов… А еще я люблю готовить.

– Да что вы говорите!

– Да-да. Мои подруги даже подшучивают надо мной. Заходят, чтобы позвать меня с собой на вечеринку, а я на кухне в простом халатике жарю какие-нибудь гренки с сыром. Обожаю свою кухню.

Я уважительно отхлебнул из бокала, с каждым ее словом все больше убеждаясь, что имею дело с ангелом в человеческом обличье.

– Значит, вы живете один в… как, вы сказали, называется это место?

– Бидлфорд. Ну, не то чтобы… То есть, я еще не совсем переехал. Титул у меня недавно. Но со временем собираюсь обосноваться, иначе старого Плимсолла удар хватит. Он наш семейный поверенный и следит, чтобы все было как положено, у него пунктик насчет этого. Главе рода положено сидеть в своем замке.

– В замке? Значит, у вас замок?

– В общем, да.

– Настоящий замок?

– Вполне.

– Старинный?

– Весь мхом зарос. Его в свое время еще Кромвель громил.

В глазах Эйприл снова появилось мечтательное выражение.

– Как приятно, наверное, иметь такой чудесный старый, – вздохнула она. – В Голливуде все новенькое, с иголочки, все показное… один внешний блеск и мишура. От этого так устаешь. Он такой…

– Показной? – подсказал я.

– Да, показной.

– И вам он не нравится? Слишком показной?

– Не нравится. Он меня ужасно раздражает. Но что поделаешь? Работа есть работа. Ради работы приходится жертвовать всем.

Эйприл снова вздохнула, и я почувствовал себя свидетелем большой человеческой трагедии. Потом героически улыбнулась.

– Не будем больше обо мне, лучше поговорим о вас. Вы первый раз в Америке?

– Да.

– А зачем вы едете в Голливуд? Вы ведь едете в Голливуд? Или выходите раньше, до Лос-Анджелеса?

– Нет, все правильно, именно в Голливуд. У меня там дело, в некотором роде. Семейные неприятности, знаете ли. У меня там кузен, который, похоже, решил свалять дурака. Вы, случайно, не знакомы с ним? Такой высокий, желтоволосый, по имени Эгремонт Маннеринг?

– Нет.

– Ну так вот, он сейчас в Голливуде и, судя по всему, собирается жениться. Насколько мы его знаем, скорее всего, на какой-нибудь пылкой красотке из кабаре. Хочешь не хочешь, приходится вставлять им палки в колеса. Для того меня и послали.

Эйприл понимающе кивнула.

– Меня не удивляет ваше беспокойство. Девицы там просто ужасны. Вот еще почему мне так неприятен Голливуд. Почти невозможно найти настоящих друзей. Многие считают меня излишне щепетильной, но я ничего не могу с собой поделать.

– Я вас понимаю. Да, проблемы…

– Лучше быть одинокой, чем общаться с людьми, чуждыми по духу, у которых на уме одни только вульгарные вечеринки. Хотя… разве ты одинок, когда у тебя есть книги?

– Вы правы.

– И цветы…

– Конечно.

– А еще кухня.

– О да!

– Ну вот, опять говорим обо мне! Расскажите что-нибудь еще. Значит, вы приехали только для того, чтобы разыскать кузена?

– Не совсем. Я, знаете ли, решил в некотором роде убить двух зайцев. В Чикаго как раз был чемпионат по боксу в тяжелом весе, и мне очень хотелось на нем побывать.

– Неужели вам нравится бокс? – поморщилась она.

– Понимаю, что вы хотите сказать, – вздохнул я. – В девяти случаях из десяти смотреть там, конечно, не на что, позорище одно… Но на этот раз бой был что надо! Ради одного только пятого раунда стоило проехать четыре тысячи миль. – Приятные воспоминания охватили меня, и я вскочил, чтобы понаглядней проиллюстрировать свой рассказ. – Все шло неплохо с самого начала, но пятый – это что-то! Чемпион с ходу загнал претендента в угол, врезал по носу и поставил синяк под глазом. Вошли в клинч, судья их растащил. Чемпион провел апперкот, претендент ответил боковыми. Еще клинч. Опять растащил. Пошел ближний бой по всему рингу. Чемпион лупит прямыми, опять угодил в лицо, кровь так и хлещет, зубы, уши летят во все стороны… А потом, перед самым гонгом, он снизу ка-ак…

Тут я запнулся, потому что Эйприл лишилась чувств. Сперва вроде бы просто прикрыла глаза, чтобы внимательней слушать, но затем склонилась набок и потеряла сознание.

Я страшно перепугался. В порыве вдохновения мне и в голову не пришло подумать, какой эффект может произвести подобный рассказ на столь нежное экзотическое растение. Что делать? Вообще-то лучший метод лечения в таких случаях – укусить за ухо, но кусать за ухо это божественное существо… Кроме всего прочего, мы недостаточно близко знакомы.

К счастью, моего вмешательства и не потребовалось. Веки девушки затрепетали, она чуть слышно вздохнула и открыла глаза.

– Где я?

Я выглянул в окно.

– Вообще-то я здесь впервые, но, думаю, где-нибудь в Нью-Мексико.

Она села.

– О, мне так неудобно!

– Что?

– Это так глупо – падать в обморок!

– Я сам виноват. Все эти кровавые подробности…

– Что вы, нисколько. Я уверена, большинству девушек они бы, наоборот, понравились, хотя мне кажется, в них есть что-то ужасно неженственное… Продолжайте, пожалуйста, лорд Хавершот, что случилось дальше?

– Нет-нет, ни за что!

– Пожалуйста!

– Ну, короче говоря, один хороший удар в челюсть, и дело в шляпе.

– Не могли бы вы подать мне воды?

Я кинулся за стаканом. Вся дрожа, Эйприл сделала крошечный глоток.

– Спасибо, – пробормотала она. – Мне уже лучше. Простите мне мою глупость.

– Что вы, никакой глупости!

– Нет, это глупо, очень глупо.

– Вовсе нет. Все произошедшее лишь делает честь вашей женственности.

Я хотел было добавить, что в жизни не видывал ничего, что потрясло бы меня глубже, чем то, как она бухнулась в обморок, но тут негроидный тип просунул нос в дверь и сообщил, что обед подан.

– Вы идите, – сказала она. – Наверное, вы умираете с голоду.

– А как же вы?

– Думаю, мне лучше остаться и немного отдохнуть. Я все еще… Нет-нет, идите.

– Какой же я болван!

– Почему?

– Остолоп! Нести при вас такое!

– Не надо, прошу вас! Идите обедать.

– А вам не нужна помощь?

– Нет.

– Вы уверены?

– Вполне. Полежу, подумаю о цветах… Я так часто делаю – просто лежу и думаю о цветах. Чаще всего о розах. Тогда мир снова кажется прекрасным и благоуханным…

Наконец я отчалил и, прожевывая свой бифштекс с жареной картошкой, предался весьма усердным размышлениям.

У меня не было сомнений в том, что произошло. Подобные вулканические симптомы ни с чем не спутаешь. Мужское сердце не станет так колотиться ни с того ни с сего. На этот раз все по-настоящему, а то, что мы с Энн Банистер два года назад приняли за страсть, просто ерунда, второсортный товар. Стало быть, деваться некуда. Любви, наконец, удалось опутать своей шелковой сетью Реджинальда Хавершота.

Я подозревал это с самого начала. В тот момент, как перед моими глазами появилась эта девушка, у меня возникло отчетливое ощущение, что она просто создана для меня, и все, что происходило потом, лишь укрепляло его. Ее милая, нежная кротость и мечтательность – вот что разбило меня наголову. Наверное, так всегда бывает со здоровяками вроде меня, нас инстинктивно тянет к таким вот хрупким цветочкам.

В глубокой задумчивости я покончил с бифштексом и придвинул к себе блюдо с яблочным пирогом и сыр.