Текст книги "Пеле. Я изменил мир и футбол"

Национальная сборная

Однажды, когда день клонился к вечеру, я отправился в офис менеджера на стадионе «Сантос», чтобы сделать очередной еженедельный звонок домой в Бауру.

Мне показалось, что схвативший трубку Дондиньо был сильно взволнован.

«Дико, – обратился он ко мне, – мне кажется, тебя включили в национальную сборную».

В восторге я стал кричать и танцевать прямо в самом офисе. Это значило, что я успею войти в команду как раз вовремя, чтобы принять участие в борьбе за Кубок мира 1958 года – и это в семнадцать лет!

«Погоди, погоди минутку, сынок. Успокойся, – проговорил Дондиньо. – Я сказал, что мне показалось, что тебя включили».

«Тебе… меня… Что?»

У меня было ощущение, что мое сердце вот-вот разорвется, пока Дондиньо объяснял, что произошло. Он сидел дома и слушал радио. Диктор зачитывал имена футболистов, вошедших в национальную сборную, и в числе прочих назвал – Дондиньо точно не расслышал – то ли Пеле, то ли Теле, игрока «Флуминенсе», одного из клубов в Рио.

«Может, тебе стоит пойти и спросить у менеджеров, – предложил Дондиньо. – А потом ты мне перезвонишь».

Я бросил трубку и рванул что было сил в офисы клуба, расположенные под трибунами, чтобы найти кого-нибудь – любого, кто мог дать мне разъяснение. Первые двое из повстречавшихся мне людей лишь пожали плечами и сказали, что ничего не слышали. В конце концов, я разыскал Модесто Рома, бывшего в то время председателем клуба «Сантос». Когда я рассказал ему о путанице, он долго смеялся. «Ну, он точно сказал Пеле, – подтвердил Рома. – Мне позвонили несколько часов тому назад. Поздравляю, малыш, ты пробился в национальную сборную».

Как я и говорил: проклятое прозвище!

Чемпионат без тренера

Я был горд и восхищен тем, что попал в набор, но я так же точно знал, что впереди нас ждали большие испытания.

Прошло восемь лет после катастрофы на «Маракане», а Бразилия все еще не продвинулась ни на полшага вперед. Наша команда прошла раунд квалификации на Кубок мира 1954 года, который разыгрывался в Швейцарии – еще одной стране, не воевавшей во время Второй мировой и потому сохранившейся в приличном состоянии для того, чтобы принять чемпионат. Кубок 1954 года был примечателен по ряду причин: это был первый чемпионат, игры которого транслировались по телевидению, кроме того, немцам вновь разрешили принимать участие в турнире. Но, едва добравшись до четвертьфинала, Бразилия отправилась обратно домой после того, как ее со счетом 4:2 разгромила высокотехничная сборная Венгрии, которых называли волшебными мадьярами. Венгры, в свою очередь, проиграли западным немцам.

В 1970 году Пеле забил 100-й гол сборной Бразилии за всё время её участия в Чемпионатах мира

На этот раз никакой истерии не было – по правде говоря, реакция была совсем незначительная, будто вся страна лишь передернула плечами. Из-за разницы во времени с Европой многие матчи приходились в Бразилии на поздний вечер. Телевизоры имелись лишь у бразильской элиты, качество транслируемых из Швейцарии радиопередач, по некоторым отзывам, тоже оставляло желать лучшего. Но основной причиной апатии явно оставалось то, что бразильцы все еще ощущали боль, полученную в 1950 году. Травма была столь свежа, что людям было трудно эмоционально настроиться на команду 1954 года. Впрочем, такое отношение имело и другое вполне справедливое основание.

Даже после Кубка мира 1954 года Бразилия ровным счетом ничего не сделала для того, чтобы исправить свою репутацию: играя с другими командами Южной Америки в отборочных матчах очередного чемпионата, мы по-прежнему раскрепощенно и ярко выступали против уступающих в классе противников, но сдувались перед сильными парнями. В 1957 году бразильская команда разгромила Эквадор со счетом 7:1 и Колумбию – 9:0, но была сама разбита аргентинцами (0:3) и – самое невыносимое – уступила со счетом 2:3 нашим давним заклятым врагам – Уругваю. Нуждаясь в единственной последней победе над Перу, чтобы пройти отборочный турнир и попасть на Кубок мира 1958 года, Бразилия еле-еле одержала ее с минимальным преимуществом: общий счет в двух матчах был 2:1.

Между тем в самой команде царил организационный бедлам, который приводил к постоянным и весьма неудачным перестановкам игроков, непрерывным заменам лидера команды и смене семи различных тренеров за предыдущие три года. За четыре месяца до начала чемпионата в Швеции место тренера нашей команды все еще оставалось вакантным.

Руководство просило нас приехать в Рио 7 апреля. Помимо этой даты, нам ничего не было известно о том, чего нам ждать – и, честное слово, нас действительно ожидал сюрприз! Едва прибыв на место, мы, вместо того чтобы отправиться бегать с мечом на тренировочном поле, направились прямиком в местную больницу Санта-Каса-де-Мизерикордия.

Там я вместе с тридцатью двумя другими игроками был подвергнут внушительной серии медицинских осмотров нейрохирургами, рентгенологами, зубными врачами, кардиологами и прочими специалистами. Какова была цель? Она заключалась в том, чтобы отсеять одиннадцать футболистов. Лишь двадцать два из нас смогут поехать в Швецию. Все это, разумеется, было не случайно: хотя вслух об этом никто ничего не говорил, эти проверки явились прямым результатом полученных в 1950 году уроков. Иными словами, предполагалось, что хроническая нищета и недоразвитость Бразилии определенным образом сказались на игре нашей команды против Уругвая, и теперь планировалось использовать все имеющиеся в распоряжении научные возможности, с тем чтобы избавиться от игроков с медицинскими проблемами. Однако это легче было сказать, чем выполнить. Здесь стоит кратко напомнить о том плачевном состоянии, в котором оставалось здоровье населения Бразилии в середине 1950-х годов.

В некоторых сельских районах страны половина младенцев умирала, не прожив и года. У каждого третьего бразильца были глисты. Средняя продолжительность жизни едва дотягивала до сорока шести лет (по сравнению с почти семидесятью годами в Соединенных Штатах). И хотя все в нашей группе из тридцати трех человек, прибывшей в Рио, выглядели здоровыми спортсменами в расцвете лет, врачи были настроены выявить, не таятся ли под этой маской какие-либо из известных эпидемических недугов и другие заболевания.

Для того чтобы соответствовать представлению врачей об идеальном спортсмене, нескольким игрокам тут же, на месте, вырвали зубы. Другим быстренько удалили нёбные миндалины. А некоторых все же отправили домой, поскольку их физическое состояние не отвечало требованиям.

Помимо этого, два игрока удостоились особого внимания. Одним из них был Мануэль Франсиско дос Сантос, игравший правым нападающим за клуб «Ботафого» и более известный под прозвищем Гарринча, что значит «птичка». На первый взгляд казалось, что Гарринча был образцом для демонстрации всех тех физических недостатков и заболеваний, выявлением которых занимались бразильские врачи. Его позвоночник был деформирован, левая нога была короче правой на два с половиной дюйма, а правая, в свою очередь, уродливо искривлена вовнутрь. Гарринча, возможно, никогда бы не был приглашен в команду, если бы другой игрок, полузащитник Жулиньо, выступавший за итальянский клуб, не отказался от предложения, сказав, что оно должно быть сделано тому, кто продолжает играть в Бразилии. Врачи всей больницы собрались подивиться ногам Гарринчи, покрытым шрамами и синяками от столкновений и ударов, полученных им от соперников. При проверке умственных способностей Гарринча продемонстрировал слабые результаты: в анкете, где надо было заполнить строку с указанием профессии, он написал то ли «atreta», то ли «athrete», вместо «atlete» (по-португальски «спортсмен». – Прим. пер.). Хотя по правде сказать, если бы главным критерием избрали правописание, то в 1958 году Бразилия не отправила бы в Швецию ни одного футболиста! Врачи же после довольно тщательного обследования пришли к выводу, что его ноги, как ни страшно на них было смотреть, функционировали отлично – ну, более или менее. Гарринча получил допуск и вошел в команду.

Как вы, должно быть, догадались, вторым игроком, которого решили рассмотреть под микроскопом, был я. Я набрал хорошие очки при физическом осмотре и при проверке сенсомоторных навыков, но недотянул на тестировании поведенческих навыков, на котором, как я понимаю, проверялась на прочность моя психика. Эти навыки считались особенно важными, учитывая, что, как предполагалось, именно неспособность игроков справиться с психологическим давлением привела Бразилию к проигрышу в 1950 году. И никто вовсе не собирался делать мне какие-то поблажки, несмотря на то что в свои семнадцать лет я был одним из самых молодых игроков, когда-либо участвовавших в Кубке мира.

Приговор Жоао Карвальеса, социолога, проводившего тесты, не оставил места для сомнений: «Пеле – явно инфантильный, – написал он. – У него не хватает боевого духа. Он слишком молод, чтобы ощущать агрессию и реагировать с адекватной силой. Более того, у него не развито необходимое чувство ответственности за поддержание командного духа. Не советую брать его с собой в Швецию», – заключил Карвальес.

К счастью, Висенте Феола, назначенный в итоге тренером нашей команды 1958 года, руководствовался инстинктом. Полностью прочитав заключение Карвальеса, он ответил: «Возможно, вы правы. Но дело в том, что вы ни бельмеса не смыслите в футболе! Если Пеле здоров, он будет играть».

Путь моего отца

Наши тренировки проходили энергично и с душевным подъемом. Команда наша была крепко спаянной, и ее почти не тяготили призраки прошлого чемпионата мира. За три дня до нашего отъезда в Европу нам предстояло преодолеть последнее препятствие: финальный матч-разминку против «Коринтианс», одной из сильнейших и популярнейших клубных команд Бразилии, на стадионе «Пакаэмбу» в Сан-Паулу.

Нам ни в коем случае не следовало играть в том матче.

По сей день понятия не имею, зачем наша команда запланировала его. Сыграв матчи-разминки против национальных сборных Болгарии и Парагвая, мы и так были готовы к чемпионату. Игра с местным клубом, имевшим огромную фанатскую базу, каким был «Коринтианс», принесла весьма предсказуемый и совершенно нежелательный эффект: мы стали предметом глумления на бразильской земле, играя перед толпой, почти полностью настроенной против нас. Помимо прочего, команда «Коринтианс» и ее болельщики злились еще из-за того, что их любимейший игрок, Луизиньо, был выведен из состава национальной сборной, что было воспринято как оскорбление.

Когда мы, бразильская сборная, вышли на поле «Пакаэмбу», на нас ливнем обрушились шиканье и свист, лишь усиливавшиеся по мере того, как мы забивали голы. И вот когда мы вели со счетом 3:1 и многие наши игроки уже раздумывали о том, что из одежды взять с собой в Швецию, я получил пас на половине поля соперника и рванул к штрафной. Я даже не заметил Ари Клементе, защитника «Коринтианс», кинувшегося ко мне.

Я почувствовал, будто кто-то глубоко воткнул раскаленную иглу в мое правое колено. Я с криком покатился по полю, а тренеры нашей команды бросились ко мне.

«Встать можешь, сынок?»

Мною овладели боль и страх. Я мгновенно вспомнил отца. Это было то же колено, которое он повредил во время своего первого серьезного матча.

Неужели и мне суждено то же самое?

«Я в порядке, в порядке», – ответил я, в основном пытаясь уверить в этом самого себя.

Но как только я попытался встать на ноги, немного надавив на колено, оно тут же дало слабину и подогнулось. Тренеры обменялись понимающими взглядами и понесли меня с поля в раздевалку. Я рыдал, как дитя.

Размышляя о всех последующих годах моей карьеры и крупных матчах, в которых мне довелось сыграть, не могу назвать ни одного случая, когда я был столь же подавлен, как в те первые минуты в темном тренерском зале «Пакаэмбу», где я сидел, положив колено на металлический стол и вытирая слезы. Медицинские работники – д-р Хилтон Гослинг, врач нашей команды, и Марио Америко, наш любимый физиотерапевт, – приложили лед к моему колену и переговаривались между собой приглушенными голосами.

«Даже не смей волноваться, – проговорил Марио. – Я сделаю все, чтобы ты был в полном порядке».

То были добрые слова, но в действительности никто не знал, что будет дальше. В конце концов, мы все еще находились в Бразилии, где одиннадцать здоровых футболистов, в том числе и Луизиньо, были более чем готовы занять мое место. Оставить меня дома казалось самым простым и верным решением, и позже я узнал, насколько близко руководители бразильской команды к нему подошли. В качестве моей замены был назван футболист Алмир, выступавший за «Васко да Гама».

Д-р Гослинг сообщил тренерам, что мое колено в самом деле было в довольно плохом состоянии, и мне придется пропустить до месяца, то есть все оставшиеся тренировочные матчи, запланированные нами в Европе, и, возможно, также несколько первых матчей Кубка мира. Но при этом д-р Гослинг добавил, что я молод, здоровье у меня весьма хорошее и что, возможно, – с ударением на слове «возможно» – я смогу поправиться быстрее, чем он ожидает.

Тренеры долго совещались, детально все обсудили и пришли к заключению, что риск, связанный с тем, чтобы взять меня в Европу, все же сто́ит потенциальной отдачи. Не уверен, что на их месте я смог бы принять такое же решение. Но Божией милостью и благодаря вере в меня врачей и тренеров все обошлось; в противном случае моя жизнь сложилась бы совершенно иначе.

Честь представлять свою страну

Всего несколько лет назад, в Бауру, я мечтал стать летчиком. В городе было небольшое летное поле, и я целые дни проводил около взлетной полосы, наблюдая за взлетом и посадкой самолетов и планеров, а иногда прогуливал школу, чтобы посмотреть на летчиков в кожаных куртках и защитных очках. Все это казалось мне невероятно привлекательным, словно некий пропуск в новую и более увлекательную жизнь.

Однажды мы услышали, что в аварии разбился планерист. Это было воспринято как самое драматичное происшествие в истории Бауру. Мы с друзьями первыми прибежали на место крушения и принялись с близкого расстояния разглядывать дымящиеся обломки планера. Затем мы побежали к больнице и попытались рассмотреть что-нибудь сквозь грязное окно. Никаких сомнений – там, на столе для аутопсии, действительно лежало тело погибшего летчика. Я был поражен, мне никогда не приходилось видеть труп. Врач попытался шевельнуть руку бедняги. Поскольку тело, должно быть, уже окоченело, для этого потребовалось усилие; врач резко рванул руку, из мертвеца струей хлынула кровь. Мы с друзьями закричали от ужаса и рванули что было мочи домой. Этот кошмар снился мне потом месяцами, если не годами.

Как вы можете себе представить, этот случай на какое-то время отбил у меня охоту летать. Так что 24 мая 1958 года, когда я поднялся на борт «DC-7» авиакомпании «Панэйр», вылетавшего в Европу, стал первым днем, когда я оказался в самолете. Я медленно поднимался по трапу, с огромной повязкой на правом колене, весь на нервах из-за предстоящего полета и – еще больше – из-за вероятности того, что из-за травмы не смогу вообще играть. Не отправят ли меня обратно в Бразилию, как только мы прибудем в Европу? Меня подташнивало от таких мыслей.

Впрочем, не успели мы взлететь и лечь на курс, как мрак рассеялся. Зубной врач команды, д-р Марио Триго, был весельчаком, способным поддерживать живую атмосферу, он организовал нечто вроде игры-викторины: он задавал нам вопросы, а мы должны были дать максимально возможные тупоумные ответы. Когда мы приземлились в Ресифи, городе на северо-восточном побережье Бразилии, чтобы заправиться, в аэропорту нас встретили тысячи жителей, кричавших, подбадривавших нас, желавших нам удачи. Это помогло нам хотя бы частично избавиться от чувства горечи, оставшегося после игры с «Коринтианс», и напомнило о том, что на нашей стороне вся страна. Мы также начали укреплять личные связи и устанавливать дружеские отношения друг с другом, то есть заниматься тем, что столь необходимо игрокам в любой команде и особенно в сборной.

Ничто не сближает людей так, как честь представлять свою страну. Ну и поскольку речь идет о Бразилии, одной из важных форм укрепления дружеских уз было присвоение каждому глупого прозвища, несмотря даже на то, что у некоторых уже было два или три других. Жилмара прозвали Жирафом из-за его длинной шеи. Де Сорди получил прозвище Голова, поскольку его голова действительно была огромной. Дино Сани заработал кличку Коленка, потому что его лишенная волос голова походила на голую коленку. Некоторые прозвища были столь вульгарны, что публиковать их совершенно недопустимо. Диди стал Черной цаплей, а Маццола – Каменным лицом. Комизм моего физического несоответствия, по-видимому, убедил всех в том, что будет уморительно дать мне прозвище Алемао – «немец».

Пеле был удостоен премии Эдинбургского университета за «значительный вклад в области гуманитарной помощи и защиты окружающей среды, а также за свои спортивные достижения»

Нашим первым «портом прибытия» в Европе стал Лиссабон, где мы вновь заправились. Далее наш путь лежал в Италию, где были запланированы две тренировочные игры с итальянским клубом «Фиорентина» из Флоренции и миланским «Интернационале», обе из которых я пропустил из-за своего колена. Перед матчами наша команда совершила автобусную экскурсию по Риму. Мы и сами представляли собой еще то зрелище: куча деревенских ребят из Бразилии, надрывавшихся от сумасшедшего крика и смеха во время знакомства с колыбелью западной цивилизации. Нам показали Колизей, фонтан Треви, улицу Виа Винето и прочие популярные достопримечательности. По правде говоря, все это время было потрачено на нас впустую – еще задолго до того, как экскурсия завершилась, мы начали скандировать: «Обед! Обед! Обед!» Наконец, наши тренеры сдались и порадовали нас, организовав посещение большого итальянского ресторана, где мы опустошили гигантские тарелки с макаронами. Вот это мы оценили.

Мы мало что знали о мире. Впрочем, и мир мало что знал о нас. Когда спустя несколько дней мы наконец прибыли в гостиницу в Швеции, то увидели, что наши хозяева вывесили на флагштоках флаги всех стран – участниц Кубка мира: Советского Союза, Англии, Уэльса… Все они были там и выглядели прекрасно, за исключением флага Бразилии, который был почти полностью искажен. Да, на нем присутствовали наши цвета – синий, зеленый и желтый, – но вместо круга в середине был изображен ужасно скособоченный квадрат.

Я стоял перед отелем с несколькими старшими членами команды: Нилтоном Сантосом, Загало, Жилмаром и другими. Один из них указал на флаг, и на какое-то мгновение мы все молча застыли в полном изумлении. Затем кто-то хихикнул, и вскоре все расхохотались. Наконец, Жилмар, наш голкипер, сказал: «Ну вот, что б их! Полагаю, нам стоит попросить их заменить флаг».

Жилмар взял эту обязанность на себя, и вскоре наши шведские хозяева со всем уважением водрузили новый, безупречный во всех отношениях флаг. Конечно, это было невинной ошибкой, но она не осталась нами незамеченной: мы оказались не единственными, кому предстояло кое-чему научиться.

В современном мире социальных сетей Google, YouTube и CNN просто поражаешься тому, как мало люди в то время знали о других странах. Даже в 1958 году телевизор оставался предметом роскоши и был доступен лишь немногим избранным в Европе и куда меньше в Бразилии. Поэтому в Швеции, как и во всех последующих поездках за рубеж, мы были не просто футболистами, мы были послами. Для большинства людей, смотревших на нас с трибун или встречавших нас на улице, мы были первым в их жизни контактом с Бразилией. Многие миллионы людей во всем мире впервые познакомились с нашей страной именно благодаря футболу. Это была огромная ответственность. Но вместе с тем и большое удовольствие.

Мое внимание было главным образом сосредоточено на том, чтобы вылечить колено. Но у нас оставалось шесть дней до начала кубковых матчей, и я все же старался присоединяться к другим игрокам постарше во время их прогулок по городу. Довольно быстро мы влюбились в этот странный, новый для нас мир.

Разумеется, у нашего руководства было свое, радикально отличавшееся от нашего, представление о том, чем нам следовало заниматься в свободное время. Они были решительно настроены добиться от нас максимальной сосредоточенности на главном. Возможно, они также хотели вытравить из нас хотя бы часть «бразильянства», которое, как им казалось, столь дорого обошлось нам в 1950 году. Длинный перечень норм и правил, распространявшихся на нас, категорически запрещал нам проносить на борт самолета бубны, трещотки и барабаны. «В Швецию вылетает бразильская сборная по футболу, а не школа самбы», – писал в своей книге «Одинокая звезда» журналист Руй Кастро. Нам также запрещалось общаться с прессой вне специально отведенного для этого времени и приносить с собой газеты или журналы в зону тренировок. Вскрывались все получаемые нами из дома письма, чтобы проверить, перед тем как вручить их нам, не содержат ли они новостей, которые могли бы расстроить нас. Раз в неделю нам разрешалось поговорить с семьями по телефону в течение максимум трех минут.

Все эти ограничения были довольно жесткими. Но шведскому окружению были присущи и такие элементы, с которыми руководство нашей команды, как ни старалось, было не в силах совладать. Конечно, они очень старались! К примеру, д-р Гослинг попросил хозяев гостиницы в окрестностях города Хиндос, в которой мы остановились, временно заменить весь женский обслуживающий персонал, состоявший из 28 девушек, на мужчин. Замечательно. Гостиница просьбу удовлетворила, однако вскоре футболисты нашли куда более опасное развлечение: островок, едва видимый из окон нашей гостиницы, но расположенный неподалеку, на одном из шведских озер, прозванный колонией нудистов. Д-р Гослинг обратился к властям, прося «островитян» из любезности прикрыться на то время, пока бразильская команда находилась в городе. В просьбе было вежливо отказано. Некоторым игрокам удалось каким-то образом раздобыть бинокли, и с этого все началось.

Установив таким образом первый контакт, мы уже не могли избавиться от шведских девчонок. Шел лишь 1958 год, но судя по всему происходящему, шестидесятые пришли в Швецию на несколько лет раньше. Женщины были красивы и совершенно без тормозов – так нам тогда казалось, ведь ничего подобного в Бразилии мы не видели. К нашему полному удивлению, самыми популярными игроками нашей команды оказались не рослые и красивые ребята, а трое чернокожих футболистов: Диди, Моасир и я. Девчонки бросались к нам со всех ног, чтобы сфотографироваться, взять автограф или просто поболтать. Мы совсем не знали шведского, а они – португальского, и у нас в запасе было меньше шести английских слов на троих. Но девушкам, похоже, было на это наплевать. Полагаю, многие из них никогда раньше не видели чернокожих. Некоторым просто хотелось потрогать наши руки и лица. Конечно, это вызывало у остальной команды взрыв смеха и поток колких замечаний.

«Пеле, скажи им, что твоя кожа не линяет! Что ты можешь, не опасаясь, выходить в дождь!»

Знаю, сегодня подобные комментарии могут показаться обидными, но тогда все это происходило в невинной атмосфере познания окружающего мира. Девушки на самом деле искренне удивлялись тому, что наша чернота, если ее чуть потереть, не пропадала! В итоге я умудрился завести небольшой роман с красавицей шведкой по имени Илена, которой тоже было семнадцать лет. Да, мы не могли общаться по-настоящему, но она так замечательно смеялась, и мы гуляли по городу, держась за руки, тыча пальцами во все стороны и улыбаясь так, что у меня сводило скулы. Мы были в восторге от того, что встретились и оказались в водовороте этого важного, захватывающего мирового события. Помню, как плакала Илена, когда я уезжал из города. Это одновременно и опечалило меня, и пробудило во мне восхитительное чувство: я ощутил себя взрослым, у которого есть кто-то, кто будет столь сильно скучать о нем.

В конце концов, мы нашли способ обойти запрет на посторонние связи – ну, более или менее. Однажды наша группа отправилась по магазинам. В те годы магазины в Бразилии совсем не были завалены импортными товарами; Бразилия была страной закрытой экономики, и все, что поступало из-за границы, стоило очень дорого. Мы увидели массу вещей, ставших для нас истинным откровением, включая относительно недавнее изобретение: радиоприемники на батарейках. В тот день я был с Гарринчей, футболистом с искривленными ногами, и Нилтоном Сантосом, товарищем Гарринчи по клубу «Ботафого». Мы копались в приемниках, пробовали настроить их, проверяя, работают ли динамики, и вдруг у Гарринчи на лице появилось жуткое выражение, будто он дохлую крысу проглотил.

– Я этот приемник ни за что не куплю!

Нилтон с удивлением обернулся:

– Почему, Гарринча?

– Я ни черта не понимаю, что он говорит!

С минуту мы молчали, соображая, а потом догадались. В маленьком приемнике звучал голос человека, всего вероятнее, говорившего по-шведски.

– Ну, брось, Гарринча! – прогрохотал Нилтон, жадно заглатывая воздух и задыхаясь от сильного смеха. – Он заговорит по-португальски, когда ты вернешься в Бразилию!

Гарринча замотал головой, совершенно ему не веря. «Нет, дружище, ни в коем случае».

Я тоже смеялся, хотя и сам мог с легкостью совершить такую же оплошность. Как я уже говорил, это была другая эпоха. Трудно даже поверить, что она не вышла за пределы жизни одного человека.