Текст книги "Участники рынка"

Динамо

– И что мне теперь с этим делать?

Два пожилых человека стояли в сквере у ближнего к центру города выхода из метро Динамо в одиннадцатом часу вечера. Очень жаркий день заканчивался сизыми, очень теплыми сумерками. Ветра не было, и дневная бензиновая гарь неподвижно висела в воздухе. Ленинградский проспект ровно гудел, и посверкивал габаритами на расстоянии пятнадцати метров отсюда, сосисочные ларьки у входа в метро обросли очередями, молодежь бесстрашно выпивала на лавочках.

– Что хочешь. Можешь оставить себе, продать или подарить.

– Но я в этом ни черта не понимаю.

– Я тоже. Могу только догадываться, что если это было интересно шефу, то может быть интересно и другим персонажам аналогичного уровня и склада характера.

Некоторое время собеседники молчали, потом автор последней реплики пожал плечами.

– Впрочем, это не мое дело. Мне было велено передать тебе то, что я передал и еще сказать, что «это» и есть твой гонорар за услугу. Пока заказов больше не будет.

– Очень красиво!

– Да, я считаю, достаточно изящно. Если шефу что-то не нужно, он это выбрасывает.

– Я говорю, очень красиво вы со мной поступаете.

– Может, хочешь поспорить?

Тот, кого он спросил, инстинктивно сделал полшага назад, и собеседник это заметил.

– Брось, мы не в том возрасте…

Отступивший на полшага человек открыл было рот, но затем, придвинувшись ближе к собеседнику, заглянул ему в глаза и вопросительно качнул подбородком. Похоже, он пытался узнать, не хочет ли тот сказать что-то еще, но задавать этот вопрос вслух не стал. Собеседник сделал удивленное, насколько, это можно было разглядеть в тени листвы, лицо, вопросительно взглянул на пропустившего свою реплику человека и даже подчеркнул свое недоумение, слегка разведя руками. Вопрошавший снова, уже медленнее, как-то разочарованно, отодвинулся на полшага назад и вежливо закруглил разговор.

– Ладно, и на том спасибо.

Он все-таки что-то прочитал в поведении собеседника, и намеренно не стал тянуть паузу, сразу повернулся через левое плечо, обозначая уход, но чувствуя, что это еще не конец разговора.

– Я тут подумал, – примирительно протянул стоящий в тени листьев человек, – можно пошукать среди наших…

– На кладбище? – с готовностью подвинулся к консенсусу разочарованный.

– Поближе. – Собеседник усмехнулся. – В клубе одноногих ветеранов.

– Там много разных людей.

– Много. – Согласился его оппонент. – Разных.

– Да, это мысль. – Тон разочарованного собеседника был прямо противоположен смыслу слов. – Все-таки, если что нарисуется по моей части, позвони.

– Конечно. Но пока – пауза.

– Я понял, понял.

Они кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, обойдясь без рукопожатия. Человек, упоминавший в разговоре шефа, миновал ближайший вход метро, неторопливо дошел до дальнего, минут десять потоптался у витрин магазинчиков, затем спустился вниз, к поездам. Тот, за кем осталась последняя реплика, двинулся в сторону Белорусского вокзала. Теперь, когда разговор закончился, изображать вежливость было ни к чему, но он все равно следил за лицом. Как всю жизнь. Как учили. Ему было все абсолютно понятно и, в силу этого понимания, очень противно. Толстосумы быстренько усвоили все конторские приемы обращения с персоналом (что было совершенно неудивительно, учитывая, сколько среди тех толстосумов и их советников оказалось бывших конторских, хотя упомянутый «шеф» к их числу не относился). Ему предложили сделать еще одну работенку, заранее объявив, что платить за нее не собираются.

Он дождался зеленого сигнала светофора и перешел на другую сторону улицы. «Много!» «Разных!» Молодцы, нечего сказать. Хотят, чтобы он подкинул ставшую ненужной им информацию другим типам, такого же, как его теперешний заказчик уровня. Конечно, тому, кого это в первую очередь касается: балбесу, не умеющему толком подбирать кадры, хозяину заикающегося мальчишки. И кому-то еще. А кому? Послали его отгадывать загадки… Ладно, он отгадает, не в первый раз… Мерзкие, однако, типы…

Он предусмотрительно шел по менее освещенной стороне улицы, и как обычно следил за лицом, но тут что-то в голове сбойнуло. От возраста, наверное… ведь все болезни – от возраста, один сифилек от удовольствия. Когда он подумал, что типы – мерзкие, улыбка коротко скользнула по его губам. Конечно, мерзкие! Такие же, как он сам.

Логически мыслимые варианты

Телки были отменными – длинные ноги, упругая загорелая кожа, похабные губы. Каскады длинных волос – каштановые и рыжие – колебались в такт движениям, рисовали озвученный цокотом каблуков рекламный ролик, кульминацией которого были сдержанные, но тем более зовущие, движения бедрами…

Входная дверь еще закрывалась, плыла к металлическому щелчку, шмотки веером летели по комнате, а Стас уже вставил рыжей, и каштановая, разгадав его жест, мигом приникла лицом к заднице и засунула язык в анус. О таком можно только мечтать. Такое редко случается и нет большего кайфа, чем осваивать одну невесту и ощущать язык другой у себя в заднице. Все трое двигались легко и слаженно, словно были давно и близко знакомы, и с детства, со школьной, мастурбирующей скамьи, привыкли угадывать желания друг друга. Ему даже не хотелось кончать, потому что нельзя было прерывать эту идиллию, мешать этому чуду. Он жил в них, над и под ними, и девчата своими животными ангельскими порханиями дополняли его мясистую, пахнущую духами и потом витальность…

Приятно было и то, что ничего не надо было им платить. Ему было не жалко денег, но девчонки запали на него по случаю, как это всегда и бывает, посмотрев на его тачку, костюм, лицо, манеры. То ли они были любовницами старичья, то ли сами зарабатывали на жизнь в модельном бизнесе, а может просто учились на родительские деньги – не важно. Чтобы получить женщину (двух) готовую отдаться без денег, надо эти самые деньги актуально иметь. Надо, чтобы это было написано у тебя на лице (а где ж еще это может быть написано?). А такая же херня за наличные или по кредитной карте была бы унизительна, факт выплаты вознаграждения свел бы все к банальному акту предоставления услуги, рыночному дерьму и лицемерию…

Они уже лежали по-другому, он зарылся носом в кисло-сладкие лепестки, держал в руках вздрагивающие ягодицы, его член был где-то далеко, с той стороны Луны, он рос там в кратере Венеры, колыхался в Море Влажности…

Выдохнув спермой в рот рыжей он отвалился на спину, поднес к губам чью-то ступню, закусил длинные пальцы. Как еще? Как? Все логически мыслимые варианты он уже попробовал. Ему лениво вспомнился сочнозадый трансик с взглядом испуганного олененка и длинной, расслабленной дудочкой – его первый… Что еще можно было присовокупить? Сдать собственную задницу в аренду детям гор или лоснящимся культуристам? Но его к этому не тянуло физиологически. Других мотивов тут быть не могло, только да или нет, хочу или не хочу, нравится и не нравится. У рожденных для счастья людей иных драйверов не было.

Девицы уже засыпали, по-детски посапывая, переплетя ноги, улыбаясь. Их волосы легкой неизвестной физике субстанцией рассыпались по подушкам – густой, источающей запах дорогой косметики, паутиной.

Он дошел до холодильника, кафельный пол холодил ступни, луна любопытным глазом лезла в окно, хотя самое интересное уже кончилось, идеально круглая, четким контуром вырезанная на безоблачном ночном небе. Холодный сок обжег горло, медленно сполз в желудок. Он сидел в кресле, поджав к груди ноги. Теплые девчонки спали в соседней комнате, но возвращаться туда пока не хотелось. Завтра утром он соберет вещички и освободит дом, в котором прожил почти семь лет. Ребята из агентства недвижимости начнут водить сюда потенциальных покупателей и гораздо удобнее, передав им ключи, пожить месяц-другой на съемной хате, чем сталкиваться нос к носу с алчным пришлым людом. Так и для дела лучше – купить незаселенное, без залежей грязных носков и измочаленных зубных щеток, помещение психологически гораздо проще.

Он сидел неподвижно, пауза была и в движении, и в мыслях, некоторое время он не думал вообще ни о чем, а потом, постепенно, стало возникать ощущение пустоты, словно внутри у него ничего не было. Поначалу это ощущение было даже приятным, оно словно опосредовало его от мира, освобождало, уводило во вселенную чистого разума… Опосредовало, в первую очередь, от собственного тела. Снаружи которого была кожа, под ней – мышцы и, наверное, кости, а еще глубже должны были быть так называемые внутренние органы, желудок, селезенка, сердце, в конце концов. Но там, похоже, ничего не было. По ощущениям, так сказать…

Его лицо (которое снаружи) было обращено к висящей на стене картине – репродукции Кандинского, или еще какого-то бессмысленного хуеплета. Стена была оклеена обоями или покрашена краской, бог весть, во всяком случае, она была приятного розового цвета и слегка топорщилась какими-то разводами, имела объемную фактуру. Это все было снаружи, как и холодильник, стакан с соком, кресло и пол, на котором оно стояло. Потом… и с этим «потом» было уже сложнее, потому что теперь он не зависел от времени, оно словно остановилось, и непонятно было, сколько обычного времени отделяет его «сейчас» от того момента, когда все началось, сколько времени длится это «потом»? Потом ощущения стали менее приятными, помимо нутра ощущение пустоты заняло мозг. Теперь он чувствовал себя перекати-полем, существом без роду, без племени, чем-то, что может говорить какие-то слова, может даже улыбнуться или встать, задрав ногу, и стоять так целую вечность, но ничего при этом не почувствует – ни в том, ни в другом, ни в третьем случае, потому что – нечем. Люди представлялись ему надувными куклами, манекенами, никчемно говорящими слова. Он ничего от них не хотел, и они не были ему нужны. Из него вылилась сперма и он был сыт, а раз так, то чего можно хотеть от людей, не разговоров же? Людям ведь нечего сказать друг другу, их слова просто средство получить от вас то, чего они хотят когда голодны и пока из них не вылилась сперма.

Он не был пьян, просто – слегка плыла голова, но это не убавляло четкости мыслей. Наполнявшая его пустота теперь несла с собой ощущение тоски, она перестала быть аналитическим, доступным тем, кто понимает, вывертом и чистой логикой, она имела свою физиологию и, если именно эта физиология была платой за аналитическое удовольствие, то что-то быстро пришлось расплачиваться…

Можно было, если предположить, что окружающий мир все еще существует, попытаться воздействовать на эту физиологическую составляющую пустоты доступными средствами. Можно было открыть новую бутылку и дожать себя до сна, выгнав эту звериную, всеобъемлющую (потому что она разрасталась у него внутри, и он становился вместе с ней все больше, а окружающее пространство уменьшалось и съезжало на периферию), тоскливую мерзость, хотя, как тут выгонишь? Физиологическая составляющая той, первоначальной, логической пустоты, которую он ощущал все сильнее с каждым ударом все-таки угнездившаяся в нем сердца, была такого зловещего и загадочного рода, что заместить или подвинуть ее чем-то не представлялось возможным. Все материальное рядом с ней было несуществующим, зряшным и, как это ни парадоксально, пустым.

Ему послышались шаги, и сердце резко стукнуло неприязнью, не страхом, а именно неприязнью, потому, что если бы кто-то вошел сейчас, если бы он увидел рядом с собой человека, его бы точно вырвало – так неуместно было присутствие любого живого существа рядом с этой черной, жутко расширяющейся дырой, ненадежно прикрытой его телесной оболочкой. Несколько секунд прошло в отвратительном ожидании, потом стало ясно, что никаких шагов нет, он пригрезились, или, даже если и были в какой-то момент, то сейчас растворились, исчезли и были съедены пустотой.

Немного успокоившись, он попытался наладить с ней мирное сосуществование; в конце концов, она не была угрозой, а просто – констатацией, по крайней мере, так это все начиналось. Для этого надо было сменить положение тела. Трудно с кем-то договариваться, сидя в позе пловца, съежившись в кресле и обхватив руками колени. Свое текущее положение он видел очень четко, словно завис под потолком и его взор исходил из астрального, поднявшегося над плотью, тела. Только все эти метафизические разговорчики были сейчас совершенно ни к чему.

Он расцепил затекшие руки, попытался опустить ногу на пол, тут оказалось что она онемела, но, дернувшись всем телом, он все-таки сумел донести ступню до холодного пола, и, когда пятка коснулась кафеля, судорога ободрала всю правую половину его тела, он сполз боком на кресло, уткнулся лицом в кожаную обивку, стукнул зубами и заплакал.

Потом – и это было уже настоящее, без дураков, «потом» – когда, умывшись, пописав и накатив-таки вискаря, Стас вернулся в спальню и лег между девчонками, зарылся в их волосы и обнял теплые плечи, а они прижались к нему как щеночки к мамке, он понял, что эта самая херня – слезы – и есть самый главный заместитель пустоты, то проявление природы, посредством которого она пустоту не терпит.

Судьба миллионера в России

Разочарованный пенсионер в «клуб одноногих ветеранов» не пошел. Он пошел к Володе Пуни. Один раз они уже встретились и «натерли» на оказавшуюся интересной тему, а сегодня должен был состояться ответный визит. С Володиными проходцами местом встречи вполне мог быть холл гостиницы «Балчуг», но пенсионер настоял на более скромном варианте, в виде сквера на Кропоткинской.

Володин папа в свое время занимал очень большую должность в министерстве иностранных дел и, когда началась рыночная экономика, папиных знакомств оказалось достаточно, чтобы однажды утром недавний выпускник МГИМО Володя Пуни проснулся миллионером. Он сам не очень понимал, как это случилось – какой-то хлопок из Узбекистана сам собой продался каким-то иностранцам и… Миллионер Володя установил для себя достаточно тривиальный распорядок дня – просыпался часов в двенадцать, выпивал бутылку вискаря – потому, что делать что-то еще никакого смысла не было, все и так уже было уже сделано (в каком-то смысле, шутил он тогда, моя жизнь уже закончилась), и засыпал до вечера, когда наступала пора отправлялся в кабак на встречу с друзьями. Заканчивался день в два-три часа ночи, когда пьяненький Володя, не очень помня происходящее, оказывался дома.

Довольно быстро такое времяпрепровождение миллионеру надоело и, открыв контору на Тверской, он начал офисную жизнь, мода на которую тогда как раз наступила. Примерно через год Володя связался с новоиспеченным банком, который, в числе прочего, оказывал услуги по конвертации еще не полностью конвертируемых в то время рублей и переводу их за рубеж, и привел туда своих знакомых в качестве клиентов. Знакомые, солидные, возрастные люди с криминальным душком, не очень-то полагались на надежность банка, и выполнявшему роль посредника Володе пришлось дать личные гарантии. Он сделал это не сильно задумываясь. У него перло, точнее, поперло тогда, в первый раз, с хлопком, и он, как все и всегда, думал, что неизбежно будет переть дальше. Хотя примеры обратного уже были на слуху, слово «кидняк» стало народным и одинокие пенсионеры уже начали спускаться с третьих и пятых этажей приватизированных арбатских квартир в канализацию.

Некоторое время все шло очень хорошо, деньги солидных людей исправно проходили через банк и оседали на счетах в Нью-Йорке, Володя получал комиссию и ни минуты не жалел о своей затее. Но в один прекрасный день, Володины клиенты позвонили и выразили беспокойство в связи с отсутствием очередного поступления американских денег на их счет. Володя ринулся в банк, обнаружил на дверях замок, помчался к свадебному генералу, наивно числящемуся председателем правления, обнаружил того – в десять часов утра – вдребезги пьяным, сидящим на кухне в распахнутом халате, бессмысленно бормочущим «чтобы я еще раз когда-нибудь» и безуспешно пытающимся икнуть. Искать энергичных менеджеров банка было негде, они исчезли, прихватив с собой кассовые остатки. С этого дня гарантировавший сделку Володя стал должен своим знакомым три миллиона долларов, которых у него не было.

Подтвердив своим клиентам факт задолженности Володя продолжал вести свой обычный образ жизни: ходил на охоту, колотил время от времени боксерскую грушу, катался на роскошном «вольво» и, по прошествии полугода, был весьма удивлен, когда из подрезавшей его машину шестерки выскочили несколько кавказцев, выкинули его из-за руля, отобрали ключи и уехали в неизвестном направлении. Смутно догадываясь об источнике неприятностей, он набрал номер кредиторов. «Володя, – сказали ему – ну ты хотя бы позвонил, ведь полгода прошло. А ты живешь в свое удовольствие. Где наши деньги?».

Володя оценил степень деликатности собеседников, но понял, что дальше так продолжаться не может. Остатки первого в своей жизни миллиона он сразу отдал кредиторам, пообещав все быстро уладить. Доходов у него не было. Именно в этот момент на сцене возник давно и хорошо знавший недавно умершего Володиного отца разочарованный пенсионер. Он тогда не был пенсионером, и степень его разочарования жизнью была намного ниже, чем теперь. Ему удалось объяснить нудным кредиторам, что убивать Володю не надо.

Володя, солидный и бесконечно обаятельный мужчина тридцати девяти лет от роду, явился на встречу вовремя. Его теперешним бизнесом было информационное сводничество, а знание трех языков и дипломатические манеры очень этому занятию способствовали. Выбранное пенсионером место встречи не очень подходило к Володиным манерам, но он всегда оставался хорошим парнем, без понтов, поэтому морщиться не стал, просто поддернул брюки и присел на лавочку, выбрав место почище.

– Я договорился.

– Любопытно.

– Да. – Володя с опаской глянул на клубящихся по соседству голубей. – С одним условием. Контакт должен быть непосредственным, они хотят услышать все от первоисточника.

Пенсионер некоторое время помолчал, глядя на обаятельного Володю, потом сказал то, что по сценарию и должен был сказать.

– А как будем рассчитываться?

– Сразу после разговора, человек, который придет от них, передаст вам всю сумму. Я объяснил, что все абсолютно достоверно и весьма ценно, и они согласились на ваши условия. Ну, а мы с вами, Алексей Михайлович, после этого пересечемся, и … – барская улыбка осветила широкое лицо говорящего.

– Да, конечно, – рассеяно кивнул его собеседник. – А кто от них придет?

– Самый главный. Вы его, может быть, даже знаете в лицо. Из ветеранов. – Володя улыбнулся. – Странная у него привычка – носить галстук на резинке, на армейский манер… Так что – договаривайтесь с вашим другом и звоните, а я сей же час все устрою.

Он встал со скамейки.

– Вы извините, Алексей Михайлович, я припарковался неудачно, побегу, пока эвакуировать не начали.

– Конечно.

Володя сделал вид, что приподнимает несуществующую шляпу, спустился по узкой каменной лестнице, ведущей с бульвара на обтекающую его с двух сторон проезжую часть, сел в сверкающую новизной машину. «Феррари». В прошлый раз Володя приезжал на потрепанном «корейце». А на такую и десяти раз по десять процентов не хватит. Скорее всего, взял эту игрушку в кредит. Алексей Михайлович на всякий случай запомнил номер и остался сидеть на скамейке, поглядывая по сторонам. Прощальный жест напомнил ему историю, случившуюся с Володиным отцом. Сопровождая советскую делегацию во время визита Николая Викторовича Подгорного в Индию (году, этак, в семидесятом), он уберег Советский Союз от международного скандала. Николай Викторович был мужик простой и, будучи вывезен любоваться красотами Тадж-Махала в сорокаградусную жару, довольно быстро потерял интерес к происходящему. Гид, между тем, неистовствовал, обращая внимание на все новые и новые исторические памятники. Наконец, выведенный из себя Подгорный, в ответ на приглашение пройти к следующему раритету хватил своей шляпой оземь, сопроводив сей жест словами «Да еб твою мать!». Изумленные индусы посмотрели на Володиного папу, выполнявшего роль переводчика. «Вы знаете, – проникновенно объяснил тот – Николай Викторович сказал: «Такая красота, что хочется снять шляпу!»

Забавная история. Алексей Михайлович поднялся со скамейки. Он знал отставного генерала, имеющего привычку надевать галстук на резинке под модные пиджаки из бутиков, но генерал не стал бы с ним разговаривать. Чтобы все срослось, нужен был нейтральный человек, давно и хорошо знающий генерала. В этом и заключалась роль посредника Володи, за это он и получал свои десять процентов. Теперь осталось только договориться с заикающимся мальчишкой, устроить встречу, а дальше можно будет сделать аналогичный жест – приподнять шляпу и уйти. Или хрястнуть ею о землю, с теми же словами, что сказал в свое время Подгорный. Во всяком случае – закончить с этими играми, потому, что партнеров по ним не осталось. Партнеры указали ему на дверь. Это было частью их комбинации, они явно не хотели идти к хозяину странно одевающегося генерала напрямую.