Текст книги "Участники рынка"

Участники рынка
Pen Name

© Pen Name, 2017

ISBN 978-5-4485-4492-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

I

Русский лес

Километрах в десяти от Подольска, если ехать по Варшавскому шоссе из Москвы, справа от трассы, на холме, расположена заправочная станция сибирской нефтяной компании. Корпоративный штандарт реет над кубиком кассы, крылья навесов укрывают журавлиные ноги металлических опор. Магазина сопутствующих товаров на станции нет, и в смену здесь работает всего один человек. Смешанный лес вплотную обступает сооружение со всех кроме трассы сторон.

Оператор – мужчина лет сорока, с морщинистым, небрежно побритым лицом – работает здесь уже много лет и точно знает время наплыва посетителей. В «пустые» часы он, заперев по инструкции железную дверь, выходит из домика и сразу оказывается в лесу. Здесь хорошо даже зимой, когда снег валится за шиворот с еловых лап, чудесно осенью и весной, и сказочно прекрасно летом. В любую жару пятнистая тень листьев дарит истомленному путнику покой и прохладу.

Сейчас, во втором часу дня, оператор первый раз за смену вышел из помещения. Он развел руки в стороны, сделал глубокий вдох, и постоял некоторое время, закрыв глаза. Ему предстояло торчать на работе еще почти сутки. Смена заканчивалась в десять утра, а в свой поселок городского типа он ездил на междугороднем автобусе, притормаживающем на минуту у заправки. За пять лет он перезнакомился со всеми водителями маршрута Москва – Тула. Оператор находился в возрасте комфортного существования – привычки устоялись, а до старости еще далеко. Но сегодня почему-то было скучно. Ничего, скоро вернется Глеб из Парижа, потреплемся…

Закурив, мужчина посмотрел вдоль трассы в сторону Подольска и Москвы. С холма трасса просматривалась хорошо, и было видно, как по серой, плавно искривленной нитке, движется группа черных машин. Даже с расстояния в три-четыре километра, было понятно, что машины идут на очень высокой скорости, и на минимальной дистанции друг от друга. Он затушил сигарету о землю и шагнул к двери.

Минуту спустя четыре черных джипа уже сворачивали к заправке. Из первого выскочили два хлопца в черных же костюмах, метнулись по неистовой жаре к окошку кассы, забарабанили в стекло.

– Открыл, командир. Быстренько. Хозяин приехал.

Оператору на эти понты было плевать, он жил по инструкции.

– Будете ломиться – нажму тревожную кнопку. Если заправить, вставляем пистолет и кладем деньги в лоток.

– Ты чо, дятел, не понял? – округлив глаза зашипел первый молодой человек, но второй уже набирал номер на мобильнике.

Из предпоследней машины выгрузился аккуратный, небольшого роста человек с бородкой и, окруженный еще десятком типов в костюмах и галстуках, бойко двинулся к строению кассы. По пути он с любопытством оглядывал все окружающие его предметы с таким примерно видом, как хозяин оглядывает хлам в сарае, куда заглянул впервые за десять лет.

Парень, стоявший перед окном, закончил разговор и выжидающе смотрел сквозь мутное стекло на оператора. Наверное, отдал приказ сбросить на эту лавочку атомную бомбу и хочет убедиться в его выполнении: понюхать гарь, плюнуть в золу или помочиться… Оба стоявших у оператора на столе телефона зазвонили одновременно непрерывным сигналом, и он снял сразу две трубки. Два голоса разной тональности, но одинаково противные, из Москвы и Подольска, закричали одновременно, суля ужасные кары. Непосредственный начальник из Подольска голосом высоким и тонким кричал громче своего начальника из Москвы, но тот, голосом грубым и низким, кричал еще громче. Оба, в сочетании со словами «основной акционер» и «председатель совета директоров», называли имя и отчество прибывшего, которое в голове оператора никак не застревало.

Пару минут оператор ждал паузу, но, так как ее не было, перешел на язык жестов, и, с помощью всего трех слов, объяснил абонентам, что если он сделает, то на чем они настаивают, его точно уволят. В ответ голоса, теперь уже имея в виду себя, закричали так горько и жалобно – про голодных детей, лишение пенсии, волчий билет и все то остальное, что кричат суетные семейные люди перед угрозой потери куска хлеба – что оператору стало стыдно за весь род человеческий, он буркнул: «ладно», положил обе трубки одновременно и пошел открывать дверь.

Парни уже стояли на пороге и моментально подвинули его внутрь помещения, тут же заполнившегося бородатым господином и его свитой. Оба телефона опять сорвались с цепи, и зажатый в угол оператор снова подхватил две трубки. Голоса синхронно выдохнули: «С бородой! С бородой!», произнесли тут же забывшееся имя, воззвали: «Ради Христа, ведите себя прилично!» и отключились. В одной из трубок ему послышалось сдавленное рыдание.

Бородатый, с нервным лицом, человек тем временем осматривал внутренности помещения. На сейфе и компьютере его острый взгляд задержался чуть дольше, чем на всех остальных предметах. Молодой, но очень солидного вида, мужчина, изящно склонившись к уху бородатого, давал необходимые пояснения. Звучали слова «точка продаж», «вертикальная интеграция» и «местная специфика». Несколько раз изогнутый взглянул на оператора, и оказалось, что взгляд его обладает замечательной динамикой: направленный на олицетворение местной специфики он источал ледяную строгость, переведенный же в сторону бородатого, моментально расцветал нежностью и восхищением. Члены свиты, смотрели на хозяина, не обращая внимания на творящееся вокруг; чуть более свободным поведением выделялся стоящий в заднем ряду дядька, на чьей деревенской физиономии виделся хотя бы некоторый оттенок скуки.

Наконец бородатый господин удовлетворенно кивнул и повернулся к выходу, вызвав сумятицу в толпе сопровождающих. Часть из них выскочила наружу, часть вжалась в стены, пропуская шефа к двери. Молодые люди покинули помещение предпоследними, втихаря показав оператору кулак. Дядька с деревенской мордой остался внутри.

– Премия тебе будет. Шефу понравилось. – Он засунул руки в карманы мешковато сидящего костюма. – Ты хоть понял? Это Карл Карлович.

Он назвал фамилию и тут в голове у оператора все, наконец, склеилось. Эту фамилию знали если не все, то многие. Тут он заметил, что галстук у дядьки в мешковатом костюме не завязан узлом, а держится на резиночке – на армейский манер. Больше ничего интересного разглядеть не удалось, потому что собеседник, решив, что ответа не дождется, вяло махнул рукой и вышел из комнаты, напоследок посоветовав онемевшему от счастья оператору запереть дверь на замок.

Джипы умчались по трассе сторону Тулы, а оператор, закрывая дверь, почему-то подумал, что на самом деле бородатого мужчину зовут как-то иначе – не так, как озвучил мужик с деревенской мордой, но, когда кто-то из свиты произносит его имя и отчество, то все окружающие слышат именно эти слова: Карл Карлович. Как с Крошкой Цахесом, та же история. Журналисты, правда, называли этого Крошку Цахеса по имени и фамилии, на западный манер, как у них это принято в отношении практически всех, за исключением, президента. Поэтому он сразу и не среагировал.

Культура бритых яиц

Ваза с фруктами, бутылки, блюдо с розовой горой раков и креветок – все было сдвинуто на край длинного деревянного стола. На свободное место волосатая рука возложила маслину, и мужественный голос произнес:

– Не успеешь доползти на счет двадцать – получишь по жопе, поняла?

Метрах в трех от маслины, животом на деревянной поверхности, лежит голая девка со связанными за спиной руками. Неуклюже задевая столешницу подбородком, она кивнула головой.

– Да, Господин.

Спортивный коротко стриженый брюнет шагнул в ее сторону, взмахнул плеткой и начал отсчет.

– Раз…

Извиваясь всем телом, девица поползла вперед. Сидящий на диване толстый человек поднял рюмку водки и произнес чудесным, оперного тембра, голосом:

– Па-а-алзет, сука…

Он со смаком выпил и закусил лимоном. Ему далеко за пятьдесят, красное лицо обрамлено большими щеками, седые волосы клубятся на мощной груди. На счет «десять» девица преодолела половину дистанции. Толстяк, сложив руки на животе, смотрел на нее с улыбкой. Здесь хорошо: обширная студия оборудована всем необходимым – крест у стены, широкая лавка с колодками в головах, гинекологическое кресло, приспособление для подвешивания. Блики света плавно покачивались на потолке, вторя слабым движениям воды в небольшом бассейне.

– Восемнадцать, девятнадцать…

Женская голова была уже рядом с маслиной и попыталась взять ее распухшими губами, но толстый человек схватил со стола маслину и отправил себе в рот. Оперный голос возвестил:

– Не успела, лапуля! Дай ей по жопе, Стас!

Брюнет, примерившись, отвесил пару ударов средней силы, девица, закусив губу, мотнула головой.

Толстяк приступил к креветкам. Девушка теперь сидела на столе, ее руки были скованы за спиной наручниками. Стас зажал левый сосок прищепкой, барышня шевельнула плечами пытаясь отодвинуться, но мастер, твердо взяв ее за плечо, вернул тело в исходное положение. Вторая прищепка надета на правый сосок, ногти девушки впились в ладони, она закрыла глаза. Движениями стоящего у мольберта художника Стас нанизал еще дюжину, теперь гирлянда прищепок повторяла своей линией овал груди. Отступив на шаг, он полюбовался результатом, вернулся к столу, выпил водки, погладил себя по бритому паху. Фигура девушки напоминала бронзовую статуэтку: прямая спина, ягодицы покоятся на пятках, согнутые в коленях ноги радуют глаз овалом бедра и рельефной мышцей голени. Красота, скорее всего, и в самом деле спасет мир, больше-то нечему…

Толстый мужчина проглотил очередную креветку и, глядя на девушку, обратился к Стасу, возвращаясь к своей любимой теме:

– Ты, Стасик, думаешь, система изменилась? Хэ! Не валяйте дурку! «Конкурыночные» отношения для тех дурачков, что с лотка торгуют! И тех невидимая рука Лужкова регулирует…

Толстяк поднял палец, и звук его мелодичного голоса сделал слова особенно убедительными.

– Вы знаете правила. И, бля, себя, бля, по ним ведите… Попал – терпи. Не сахарный. Потерпишь – предложим синекуру. Немного погодя… Если ты не пуп земли.

Не первый раз внимающий этой мудрости Стас встрял в монолог:

– А если – пуп?

– Тогда – в Лондон! Пацаны, которым правила не писаны, там тусят. Борются за права арабских негров и беспризорных кагебешников… Если доехать успевают…

Дождавшись паузы, девушка робко обратилась к Стасу:

– Больно, Господин.

Тот покачал головой:

– Терпи и улыбайся, сучка.

Толстяк кивнул и назидательно покачал пальцем.

– Все правильно: слабый – терпи! Слабый – молчи! Это – по правилам.

Оторванная голова креветки упала в тарелку.

– Сильный насилует слабого – вот и весь рынок. А тот должен улыбаться.

Была какая-то странная гармония в очертаниях подтянутого живота и сильных бедер девушки и расслабленного брюха обладателя оперного голоса. Проникшись ею, толстяк погладил свое чрево пятерней. Его пространные речи были результатом хорошего настроения, он расчувствовался настолько, что, когда девица отправилась в душ, понизив голос, доверительно обратился к брюнету:

– Я, Стасик, хочу, вам с Глебом свою долю продать. Заебал меня этот ваш банковский бизнес. Завод в Индии начинаю строить, родинка между ушей в качестве товарного знака и всякое такое…

Глаза Стаса вспыхнули, схватив лежащий на диване мобильный телефон он подбросил его и ловко поймал:

– Это очень интересно, Евгений Павлович!

Эшторил

Самолет из Парижа прилетел в Лиссабон поздно вечером, в отеле они оказались уже ночью и первым впечатлением от океана стал запах. Утром, взяв машину напрокат, они поехали из курортного Эшторила в Лиссабон. Однополосная, с редкими местами для разворотов, дорога вилась вдоль берега, с левой стороны крошечные домики облепляли возвышенности, узкие улочки взбирались вглубь материка. Справа коричневая, серьезная волна катила на серую стрелу пирса, гнала перед собой запах соли и прибоя, рейд пестрел многоцветием яхт, солнце таяло в очень светлом небе. Дорога до столицы Португалии заняла полчаса.

«Эшторил… Лишбоа… Вашко Да Гама» – бубнил гид. Эшторил… Европа была не здесь, это точно. Аристократическая резервация времен второй мировой войны закончилась рыбацким поселком и самым большим (и бестолковым) казино в Европе. Гуляя в Лиссабоне по набережной реки, впадающей в океан, они подошли к башне серого камня, изображенной на всех сувенирах. Отсюда, напутствуемые генералом Салазаром, каравеллы отправлялись открывать Африку, Америку и прочие белые пятна. Паша обошел вокруг, восхищенно всматриваясь в зубцы стен, башенки, бойницы. «Настоящая!» – крикнул он, показывая рукой на сооружение. «Мама, сфоткай меня!».

Примитивные формы башни, простота пейзажа – широкая река, покрытая лесом гора на другом берегу – только подчеркивали грубое величие этого места. Орнамент стен храма XV века, где преклоняли колени все моряки, вернувшиеся из экспедиций, вился морскими узлами, статуи королей и королев надменно выступали из серого камня.

На карте мира, выложенной во всю площадь из красного и белого мрамора, благодарно подаренного Португалии Южно-Африканской Республикой, стрелками были обозначены маршруты португальских мореплавателей. Павлик медленными важными шагами, всматриваясь в контуры континентов, обошел все маршруты. Он читал вслух имена капитанов и даты, Светлана снимала сына на видеокамеру. За время этого кругосветного путешествия Глеб успел выкурить три сигареты.

После обеда они гуляли по берегу океана в Эшториле. Отлив, подчеркивая пустоту пляжа, обнажал навал каменных кругляшей, собиратели морских гадов брели среди них с ведрами в руках. Крохотные кабачки со смуглыми, черноволосыми официантами, во множестве ютились у берега. В таких количествах существовать они могли только за счет кормления групп, прибывающих на бизнес-форумы. Прошлогодняя реклама увядала на облезающем баннере, ветер бил в выпуклость каменной стены, грудью обращенной к воде, стада пенсионеров в длинных шортах трусцой обегали океан. Некоторые упорно крутили педали бесплатных, грубо, но прочно сделанных велотренажеров, вонзенных в бетон набережной.

Их отель приткнулся через дорогу от пляжа рядом с заброшенным соседом (заколоченные двери первого этажа, рекламный плакат прошлогоднего чемпионата серфингистов высотой в остальные одиннадцать). Стекло, бетон и мрамор диковато смотрелись рядом с колумбовой вечностью океана. Призмы прозрачных лифтов, гудели на восемь этажей вверх, язык бассейна «с эффектом бесконечного края» нависал над автотрассой. Тонкая линия горизонта была белой, волна у берега – серо-коричневой, песок – рыжим.

На следующий день они поехали в Cabo de Roca – самую западную точку Европы. Через несколько километров после выезда из Лиссабона дорога стала петлять между высокими, покрытыми густым низкорослым лесом, холмами, подниматься на гору и круто спускаться вниз. День выдался пасмурный, тяжелые тучи скрывали солнце, снимки окрестностей выходили неважными. Через час с вершины очередного холма стал виден океан, а еще через двадцать минут они достигли цели путешествия.

Оставив машину на пустой площадке для парковки, они двинулись к берегу, поросшему густым низким кустарником и плотной травой. Впереди, почти на краю обрыва, был установлен узкий обелиск грубого камня с крестом наверху. Справа осталась окруженная одноэтажными постройками белая прямоугольная башенка с красным цилиндром маяка на ней. Обелиск был отгорожен от обрыва низким каменным забором. Глеб взял сына за руку и, под Светкины возгласы «Осторожно» и «Не надо!» выдвинулся в опасную зону. Самый край берега был истоптан ногами смельчаков, зеленая поросль продолжалась на вертикально уходивших вниз скалах. Метров сто пятьдесят – двести, ага… Внизу полдюжины острых утесов были окружены кольцами пены, вода у берега была почти бурой, чуть дальше – серо-синей, еще дальше голубой, а у самого горизонта – прозрачно-воздушной. Линии горизонта почти не было видно. Они стояли на краю земли и отсюда, с крутого берега, казалось, что вдали гладь океана опускается вниз, загибается, возникало ощущение округлости земли, ощущение пропасти, и там, далеко, в этой пропасти, была Америка.

Когда мать загнала мужчин в безопасную зону Паша заявил:

– Мой микроорганизм ищет пищу!

Раскинув руки в стороны, он закрутился на месте, оглядывая окрестности.

– Нашел! Вон там Макдональдс!

Но там был не Макдональдс, Паша ошибся, приняв за него красно-желтую рекламу магазина сувениров. После некоторых препирательств микроорганизм согласился на рыбный ресторан.

По возвращении в Эшторил Паша героически искупался в океане, был отмыт от песка в ванной и в девять вечера уже спал; родители с бутылкой портвейна за пятьдесят евро устроились за столиком на балконе. Темнело здесь быстро. Свет в комнате за стеклянной стеной был выключен, впереди висела непроглядная тьма неба, груды лодок покачивались на черной, тускло подсвеченной огнями круглосуточного супермаркета, воде, воздух пах жирными водорослями. На идущей вдоль берега дороге и невидимом пляже было очень тихо.

Последние несколько минут они сидели молча, и Глебу показалось, что жена взглянула него, пряча улыбку. Он разлил остатки вина по бокалам, затушил в пепельнице сигарету.

Они стояли в ванной, он держал душ над ее головой. Струйки воды буравили волосы, капли разбегались по смуглой спине, стекались в ручеек вдоль позвоночника, к ложбинке между ягодицами. Пена толстым шарфом сползала по плечам вниз. Горячее бедро, маленькая белая грудь, мокрые, гладким шлемом облегшие голову волосы. Она повернулась к нему лицом, коснулась рукой живота…

Коммунист

Хромированный «мобил», имитация вечного двигателя, суетливо двигал поршнями, стоя на краю круглого стола огромного диаметра. Белые шторы, цековскими рюшечками спускались к полу, плотно закрывая высокие окна, выступающие из стен колонны сдержанно сияли золотом – власть, на регулярной основе, встречалась с крупным бизнесом. Первый канал и «Россия» взгромоздили оборудование на постоянных местах, прочая корреспондентская саранча облепила стены, тихонько ворочалась, целила объективами. Публичность действа заранее отметала возможность содержательного разговора, но кто сказал, что целью сборища был серьезный разговор, а не имитация под запись, цирковое представление?

Пока расположившийся рядом с вечным двигателем Светлейший, нес позорную ерунду про «план конкретизации», капитаны бизнеса украдкой оглядывали галстуки и запонки друг друга. Это было своего рода спортом, ведь иные символы успеха доставить внутрь помещений, где они оказывались лицом к лицу, было невозможно. О более объемных символах можно было узнать только из кривого зеркала новостей. А запонки и галстуки (ношение часов в этом году считалось признаком безвкусицы) были, по выражению сидевшего за семь кресел от Светлейшего Шутника, атрибутом «сверхиндикативным». Это был их, капитанов, гамбургский счет.

Сидевший за три кресла от Светлейшего полный человек с неподвижным лицом картежника слегка надул губы, пытаясь разгладить морщины, спускающиеся вниз от широких ноздрей. Эта наивная привычка сформировалась у него лет тридцать назад. Ничего не получилось, он знал это, не глядя в зеркало, и чуть погодя, деликатно сдул губы. Полный человек всегда был очень вежливым и соблюдал приличия, дарил детским фондам купленные на Сотбис погремушки и поддерживал науку, но с определенного момента, что-то в его мироощущении изменилось, и это что-то было его чувством юмора. Жизнь в его представлении очень упростилась, в ней больше не было загадки, он почти перестал получать удовольствие от того, что конструировал ситуации и наблюдал судорожные в этих ситуациях людские шевеления. Раньше это было забавным, но после перенесенного несколько лет назад инфаркта его жизнь как-то сдвинулась, перестала быть радостью и превратилась в несмешной анекдот. Было понятно, в рамках этого анекдота, о чем, собственно, речь, но смешно уже не было. Маэстро, излагающий полный несуразностей и выдуманных чудес план конкретизации, был понятен, но не смешон. Ничтожный план разваливался двумя простыми вопросами, но никто из присутствующих задать их не посмел, они слушали не перебивая, отрабатывали номер. Видимость, как обычно, была важнее сути.

Присутствующие вполне могли скинуться и купить себе другого Светлейшего, очередного сейла Газпрома и заведующего ядерными боеголовками, и если этого не делали, то только потому, что, уже давно став гражданами мира, интересовались происходящим здесь в той же мере, в какой городские жители интересуются разборками в дачном кооперативе. А еще потому, что им было трудновато между собой договориться – взаимная любовь со временем, чисто по-человечески, крепче не становилась, взаимное терпение уравновешивало, но интегрирующим фактором не являлось. Священная война за нефтяную трубу не знала конца.

Личное отношение к первым лицам страны у надувавшего губы человека сформировалось во времена перестройки. Будучи родом оттуда же, откуда все остальные – из нор дремучего социализма – раньше он видел в первых лицах страны символ и предполагал у них, хотя бы минимальное, наличие ответственности за довольно-таки большой кусок суши. При всей их недалекости, чванстве, стервозности и так далее. Но перестроечные кренделя это отношение изменили. Он воочию увидел человека, который «съел чижика». Он не знал лучшего примера, более подходящей иллюстрации к Щедринскому «Медведю на воеводстве». Казалось, остробородый, с гневным взором генерал-губернатор имеет в виду именно эту историю. Человека позвали «приводить нас к общему знаменателю», рулить шестой частью суши, а он чижика съел! Все просрал, пустил по ветру, задешево продал и закончил свою карьеру, снимаясь в рекламе пиццы! Конкретно полному человеку от этого стало только лучше, он взмыл вверх так круто, как не мог и мечтать при старой системе, но степень его изумления нелепыми поступками дегенерата на воеводстве с годами только усиливалась.

Своего отношения к поедателю чижика он не скрывал, чем заслужил почти официальное прозвище «Коммунист». Он был не против. С его позицией в списке журнала «Форбс» это выглядело весьма элегантно, да и коммуникацию с угнетенными массами облегчало. Время от времени он даже давал деньги на разработку новой идеологии, основанной на идее социальной справедливости, но результаты каждый раз разочаровывали. То ли авторы попадались бесталанные, не могущие толком изложить то, во что не верили сами, то ли идеологии такого рода вообще перевелись.

Встреча бизнеса и власти текла своим чередом. Присутствующих попросили высказаться и невысокий, с бородкой на нервном лице, человек (четвертое, считая от Светлейшего, кресло), вежливо объяснил изобретателю велосипеда, что возглавляемый им холдинг уже является образцом внедрения методов конкретизации в производство, одним из наиболее конкретизированных предприятий России и, пожалуй-таки, даже Европы. В слове Европа говорящий явственно нажимал на согласный звук «й» в первом слоге. Он привел ряд ярких примеров, и завершил свое выступление завернутой в придаточное предложение социальной ответственностью бизнеса.

Слегка потускневшее после выступления бородатого лицо главного слушателя осветилось надеждой, когда слово предоставили Коммунисту. Тот, отметив своевременность и значимость плана конкретизации для обеспечения устойчивого роста российской экономики, выразил полное согласие и готовность участвовать всеми силами. Далее, однако, Коммунист объяснил, что государственная помощь, и, в первую очередь, именно его корпорации, есть первоочередной и решающий фактор. Без государственной поддержки крупного бизнеса, никакой конкретизации не будет. Коммунист горестно вздохнул и развел руками. Чиновничий выводок был представлен на совещании двумя семьями – мужья вице-премьеры, жены – министры. Белобрысая госпожа министерша, собрав губы в узелок, бросила на него взгляд полный ненависти. Мозги деликатно прикрыты челкой, пудовая брошь украшает декольте. «Какие прекрасные лица!» – в который раз подумал Коммунист. И как бесконечно грустны! Царевич, императрица…

Лицо первого лица потускнело совершенно. Последовавшее жополизское выступление государственного банкира впечатление исправить уже не могло, как и трубопроводная сказка про белого бычка. Светлейший задал вопрос и услышал ответ, обмен информацией состоялся, можно было переходить к водным процедурам. Заметив что «мобил» на столе остановился, он качнул узким, смешно смотревшимся на фоне мощной лепки каминного фасада, плечиком, и раздраженно ткнул в конструкцию пальцем.