Текст книги "Закон притяжения"

– Ты занята? – раздался ласковый голос, и она вздрогнула.

Он подошел и встал около ее стола, но не наклонился, как обычно. Она посмотрела на него снизу вверх с пересохшими губами и комом в горле.

Ну вот, сейчас он ей скажет, что вчерашний вечер был ошибкой, что…

– Я тебе вчера говорил, как мне с тобой хорошо? – мягко спросил он.

Она не смогла скрыть радостного облегчения.

– А… а в суде все в порядке? – чуть слышно спросила она, не придумав ничего лучшего.

– Мы выиграли. – Помолчав с минуту, он усмехнулся:

– Пожалуй, ты права. Офис не самое подходящее место для личных дел.

Она посмотрела на него снизу вверх. Он так улыбнулся, что ею овладело сумасшедшее желание поделиться с ним своими чувствами, рассказать ему, как плохо ей только что было и в каком она была замешательстве, но вместо этого она нетвердо произнесла:

– Я тут изучала дело Филдинга. Мне кажется, я нашла прецедент, который может нам оказаться полезным.

– Да? Отлично. Бери бумаги и пошли ко мне. Посмотрим.

Стол у него был намного больше, чем у нее; подставив к нему стул, он жестом пригласил ее сесть.

Она села и только тут заметила папку, и взгляд ее случайно скользнул по титулу – на обложке стояло имя Патриции Уинтерс.

– К тебе заходила миссис Уинтерс, – вспомнила она, отчаянно стараясь не выдать своего волнения.

– Я знаю, Энн уже говорила. Голос у него вдруг стал сердитым, но она решила идти ва-банк.

– Что-то она очень уж зачастила. Проблемы с завещанием мужа?

Она ждала его ответа затаив дыхание, с бьющимся сердим, сердясь на себя за трусость. Зачем она пытается поймать его? Почему не спросит напрямую?

Он так долго молчал, что она уже и не надеялась услышать ответ. А может, это ей только показалось? Может, он понимает, чего она добивается? А может, он знает: она уже в курсе, что дело о завещании давно закрыто?

Она уже начала клясть себя за собственную глупость, как он вдруг резко сказал:

– Что-то в этом роде.

Она с недоверием посмотрела ему в лицо, затем на папку. Он открыл ящик стола, сунул туда папку и запер его, и сделал это так резко, словно ударил ее.

Шарлотта не хотела верить. Все произошло так быстро и ложь так легко слетела с его губ! Он ей солгал. Ну почему он не придумал чего-нибудь другого? Если уж ему так нужно ее обмануть, он мог бы сочинить что-нибудь более правдоподобное. Ну, например, что у него новое дело Патриции Уинтерс. Но он даже не потрудился прикрыть свою ложь.

Он еще что-то говорил, но она, как громом пораженная, не слышала почти ничего.

Он ей солгал холодно и преднамеренно. Но почему? Почему? Потому что с Патрицией Уинтерс его связывают вовсе не деловые отношения и он не хочет, чтобы Шарлотта знала правду?

Каким-то чудом ей удалось не выдать своих чувств, и она даже начала отвечать ему впопад, хотя внутри у нее все кипело.

Она встала и направилась к себе в кабинет, он попытался удержать ее за руку, а она с трудом подавила в себе желание выдернуть руку и сказать, чтобы он больше до нее не дотрагивался.

– Сегодня меня пригласили на ужин, – сказал он. – Но, может быть, в субботу или в воскресенье…

– Нет.

Она выпалила это так резко, что он помрачнел и долго смотрел на нее прищуренными глазами.

– Что-то случилось, Шарлотта? Вчера вечером… если я обидел тебя, если я слишком тороплю события…

Ее начинало трясти. Он говорил так искренне… Еще чуть-чуть, и она закричит от муки и начнет обвинять его за причиненную боль и будет говорить, что он ей нужен только весь целиком, что короткий роман тайком – не для нее.

От тоски и стыда на глаза ей навернулись горячие слезы. Надо уходить, а то она не совладает с собой. Несмотря на отчаяние и чувство собственного ничтожества, она каким-то чудом сдержала себя и резко повторила:

– Нет, нет, все в порядке. Она повернулась и быстро пошла прочь, но он опять поймал ее за руку.

– Шарлотта, в эти выходные…

– Я не могу. Я… У меня другие планы, – солгала она хриплым голосом.

Она не могла смотреть ему в глаза, опасаясь выдать свое страдание.

Он выпустил ее руку и холодным, чужим голосом сказал:

– Так, понятно. Что ж, может, как-нибудь в другой раз.

Бросив папку себе на стол, Шарлотта тут же удалилась в туалет, в котором, к счастью, никого не оказалось, и оставалась там до тех пор, пока дрожь в теле не прекратилась, а под ложечкой не перестало сосать.

Она посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась тому, как разительно она отличается от своего утреннего изображения.

Дэниел виноват, но не только он. Она сама поддалась минутной слабости и дала ему понять, что желает его… что хочет его…

Но тогда она ему верила. Верила во что? Что она единственная женщина в его жизни?.. Что их связывает нечто особенное?

Какой же она была дурой!

Глава 8

Нет, так нельзя, она не может, как последний трус, сунуть заявление об уходе, мрачно решила Шарлотта после того, как все выходные провела в пережевывании последних событий. К тому же в субботу она получила уведомление от банка, по которому выходило, что из-за высоких ставок процента долг ее почти не уменьшился, и это удручало ее.

Так что бросать работу она не может ни с моральной, ни с финансовой точек зрения. Надо просто стиснуть зубы и продолжать работать.

В понедельник она появилась в конторе бледная и с запавшими глазами.

В последнее время на нее так много свалилось вдобавок к уже пережитому, что силы ее оказались на исходе и вся она была как открытая рана.

Но все-таки удача улыбнулась ей – Дэниел с коллегой-адвокатом уехал в Лондон.

– Еще один клиент обратился к нам после шумихи вокруг «Витала», – пояснил ей Ричард, когда она пришла на службу. – Как ты себя чувствуешь? – поинтересовался он. – Не слишком ли усердствуешь?

Шарлотта покачала головой.

Она пообедала с Маргарет, которая все время жаловалась на «детскую».

– Временами они ведут себя хуже детей.

– Может, само слово «детская» плохо влияет на них. Как говорится, худая кличка накрепко прирастает, – предположила Шарлотта.

– Гм, может, ты и права. А может, я просто старею. Кстати, когда возвращается Дэниел?

– Не знаю, – ответила Шарлотта так коротко и резко, что Маргарет даже нахмурилась.

Шарлотта не могла ни спать, ни есть. Но хуже всего было то, что тело ее вело себя так, словно врагом его была она, а не Дэниел.

Ночью она просыпалась, вспоминая вкус его губ и до боли желая быть рядом с ним.

Днем было легче. Днем она еще как-то держала себя в руках, постоянно напоминая себе о Патриции Уинтерс; ночью же она оказывалась беззащитной. Ночью чувства брали над ней верх и мучили ее снами, воспоминаниями и желаниями, настоянными на любви и страсти.

Ничего удивительного, что в конторе заметили ее состояние. Но как она себя ни уговаривала, забыть Дэниела она не могла Он вернулся неожиданно, посреди недели, на день раньше назначенного срока, и показался Шарлотте столь же удрученным, как и она сама. Он не улыбался, как обычно, и глаза у него были холодными и пустыми. Словно на автопилоте.

– Ты на машине? – спросил он у Шарлотты, входя в ее кабинет.

Она кивнула, и он коротко сказал:

– Мне нужна и машина, и ты.

И, не дав ей времени опомниться, вышел, явно не сомневаясь, что она последует за ним.

Прежде чем сесть в машину, она неуверенно посмотрела на Дэниела.

– Нет, веди ты, – сказал он и тихо добавил:

– Джон Бэлфор умер прошлой ночью. Мне позвонили в Лондон сегодня утром. Последние несколько дней он себя нехорошо чувствовал, и я на всякий случай оставил в доме престарелых свой лондонский телефон. Как душеприказчик, я обязан присутствовать при осмотре его вещей…

Он выглядел уставшим и подавленным, и, отпирая машину, Шарлотта подумала, что он потерял не просто клиента, а человека, на которого смотрел как на друга.

Она молча села в машину.

– Я выехал первым поездом. Да, конечно, я мог бы съездить домой за машиной, но далеко не уверен, что сейчас я самый безопасный водитель в мире.

– Джон много для тебя значил? – осторожно спросила Шарлотта.

– Да. Если угодно, он был последней ниточкой, связывавшей меня с Лидией. Они были близкими друзьями. Возможно, они даже, любили друг друга, не знаю.

Шарлотта сама вспомнила дорогу к дому престарелых. Пока они ехали, она всем своим существом ощущала присутствие Дэниела, хотя он молчал, погруженный в мысли о Джоне Бэлфоре.

Сочувствие оттеснило досаду на задний план. Может, он и не любит ее; может, он и обманул ее, но к умершему он испытывал самые искренние чувства.

Их провели в комнату Джона Бэлфора, без хозяина она казалась погрустневшей и какой-то пустой. Если уж даже она, всего один раз видевшая Джона, так резко чувствует его отсутствие, то каково сейчас Дэниелу? – подумала Шарлотта, молча наблюдая за ним.

– У него было мало вещей, – говорила сестра-хозяйка. – Только то, что вы видите, и то, что в столе, ну и, конечно, мебель – мы разрешаем им захватить кое-что из дома. Так им легче привыкать к новому месту. Да, и вот ящик с бумагами.

Сестра-хозяйка вышла. Наблюдая за тем, как Дэниел осторожно, будто ему больно к ним прикоснуться, просматривает ящики большого старинного письменного стола, Шарлотта все пыталась понять, зачем он ее сюда притащил.

– У него… была большая семья? – неуверенно спросила она, подавленная молчанием, в котором было столько грусти и боли.

– Только дальние родственники. Вещи его пока можно перевезти ко мне, у меня места хватит.

Вынув какой-то ключ из ящика стола, он, хмурясь, осмотрелся, затем подошел к кровати, наклонился и вытащил тяжелый деревянный сундук.

Кто-то принес им поднос с чаем, и Шарлотта налила две чашки. Перед его печалью настороженность и обида на время отступили на задний план.

Нескрываемое горе Дэниела не могло не растрогать. Оно проявлялось в том, как он дотрагивался до серебряной оправы фотографий, в осторожности, почти благоговении, с каким он перебирал содержимое ящика.

Дай Бог, чтобы с ее вещами когда-нибудь обращались с такой же любовью. К горлу у Шарлотты подкатил ком.

Вдруг Дэниел замер с пачкой писем в руках, и лицо его было очень грустным.

– Что случилось?.. Что это? – спросила Шарлотта.

Он покачал головой.

– Письма Лидии. Это ее почерк. Странно, как совсем по-другому мы смотрим на любовь того, кого знаем и любим.

Логика и опыт работы подсказывают мне, что эти письма нужно в крайнем случае сохранить, если не прочитать, и все же инстинкт и чувство говорят мне, что это слишком личное… что это предназначалось только для глаз одного человека и что никто, кроме этого человека, не должен их видеть.

Ты знаешь, отец хотел, чтобы я стал барристером, – продолжал рассказывать он. – Но Лидия отсоветовала. Отец даже с ней поругался из-за этого. Он думал, что она отговаривает меня только потому, чтобы и я, теперь уже третье поколение, продолжал начатую ею практику. Но дело было в другом. Она считала, что у меня не тот характер, что я не обладаю непредвзятостью мышления, столь необходимой для хорошего барристера. Она знала меня лучше, чем я сам.

Он посмотрел на пачку писем в руках, и Шарлотта, вдруг почувствовав, что он сейчас сделает, с волнением сказала, повинуясь скорее инстинкту, нежели логике:

– Сохрани их. Может, ты слишком привязан к ней, чтобы прочитать их, но вспомни о будущих поколениях. Они ведь не знали ее лично. Вспомни о своих детях, внуках… Подумай о том, чего ты их лишаешь, уничтожая эти письма.

Он помолчал и поднял на нее глаза.

– Дети? – Голос его звучал горько, почти сердито. – Я как-то не подумал… – Он замолчал и опять посмотрел на письма, а затем, к ее ужасу, вдруг протянул их ей и сказал:

– Хорошо, тогда ты решай.

Он бросил ей письма, и она неуклюже подхватила пачку.

– Но я не могу… Я не… – заикаясь, начала она. – Это ведь не мое…

– Ты женщина, – сказал он. – Да к тому же адвокат. Будь ты Лидией, чего бы ты хотела?

Он отвернулся и стал просматривать другие бумаги.

Здесь что-то не так, засомневалась Шарлотта. С какой стати он доверяет ей такое?

Она знала, как много значила для него двоюродная бабка. Как сильно он был к ней привязан. И вдруг он предоставляет ей, человеку, которому не доверяет как адвокату и которого не уважает как женщину, право принимать подобные решения… Она посмотрела на Дэниела. Но он все еще стоял к ней спиной.

Надо возражать, Лидия ведь была его бабкой, но, заметив, как дрожит бумага в его руке, она почувствовала нежность и любовь.

Она сунула пачку писем в сумку, висевшую у нее на плече, и выпила чай, дав Дэниелу время взять себя в руки.

Он заговорил минут через тридцать.

– Думаю, все, – сказал он. – О похоронах позаботится сам дом.

Он не притронулся к чаю, но Шарлотта не стала ему напоминать и спрашивать, зачем ему понадобилась ее помощь, – ведь она просто была с ним.

Они молча отправились к машине, а когда она уже отпирала дверцу, Дэниел грубовато сказал:

– Спасибо.

За что? – чуть не спросила она, но слова замерли у нее в горле, когда она увидела его таким, каким никогда не помышляла увидеть: ранимым и подавленным.

– Боюсь, придется просить тебя подбросить меня до дому, – сказал он, когда она отперла машину.

– Хорошо, – согласилась Шарлотта. – Но я не знаю, где ты живешь.

Выражение его лица озадачило Шарлотту. Откуда столько горечи и боли? Что такого она сказала? Скорее всего, он просто так сильно переживает за Джона и Лидию.

– Действительно, откуда тебе знать? – вдруг сказал он без всякого выражения, и она поняла, что дело не в Лидии и Джоне. Поворачивая ключ в замке зажигания, она все думала и думала, почему ее столь невинное замечание причинило ему такую боль.

Дэниел показывал дорогу ясно и точно, ехать было легко: Он жил в другом конце города, совсем не респектабельном, с удивлением отметила она про себя. Довольно далеко от центра, за цепочкой деревушек, окружавших город.

– Извини, что заставляю тебя тащиться в такую даль, – сказал он, когда они миновали маленькую деревушку. – Надеюсь, я не нарушаю твоих планов на вечер?

Шарлотта покачала головой.

– Здесь налево, – Дэниел указал на узкую дорогу.

Дорога была неровной, словно ею пользовались только местные фермеры.

Шарлотта уже и не знала, чего ожидать: стилизованного городского домика или комфортабельного коттеджа в викторианском стиле посреди лугов, того самого уютного семейного домика, о которых пишут в объявлениях.

Но то, что она увидела, поразило ее: обновленный и расширенный амбар.

– Я купил его в одну минуту, по велению сердца, – пояснил Дэниел, словно прочитав ее мысли. – Я увидел его три года назад и сразу влюбился в него. Его новые владельцы, купившие его, чтобы полностью переделать, вдруг надумали уехать за границу. Отсюда он не представляет собой ничего особенного, но если посмотреть на него с другой стороны… Сплошная стеклянная стена. Там южная сторона, и виды оттуда потрясающие. Здесь даже свет какой-то необычный. А летом здесь как в сказке, благодаря сочетанию солнечного света и старинного леса.

Фасад с маленькими затемненными окнами был выстроен из мягкого, теплых цветов кирпича. К дому вела мощенная булыжником подъездная дорожка; они обогнули дом, и поверх ухоженной живой изгороди ей открылся вид на живописный, в деревенском стиле садик с газоном и отцветающими клумбами, которые летом, видимо, благоухали старомодными вечнозелеными растениями.

Она остановила машину и сидела, дожидаясь, когда Дэниел выйдет, но он вдруг повернулся к ней и срывающимся от волнения голосом предложил:

– Давай поужинаем вместе, Шарлотта.

Поужинать вместе?

Это предложение застало ее врасплох, и сердце у нее начало бешено колотиться, а чувства рванулись к нему навстречу.

Она ощущала тепло его тела и какой-то особый мужской запах; она чувствовала его усталость, а по глазам и сжатым губам поняла, сколько страданий ему принес сегодняшний день.

Ему не хочется оставаться одному.

Она чуть не выпалила, что она не успокаивающее лекарство для расходившихся нервов, но здравый смысл удержал ее.

Пальцы ее, словно обладая собственной волей, отстегнули ремень безопасности, выключили зажигание и открыли дверцу; а ноги, столь же независимые, как и руки, вдруг вынесли ее на дорожку около машины. Не понимая, что с ней происходит, она заперла машину.

– Сюда, – указал Дэниел на вымощенную булыжником дорожку, и они подошли к дому с другой стороны.

Дневной свет начал тускнеть, но его было еще достаточно, чтобы она смогла в полной мере оценить то, о чем говорил ей Дэниел, и у нее даже перехватило дыхание.

Архитектор умело встроил между балок из старинного дуба и мягкого деревенского кирпича целую стеклянную стену, и твердость стекла смягчалась деревом и кирпичом, и старина очень гармонично сочеталась с современным дизайном. Дэниел отпер дверь.

– Входи, – пригласил он, включая свет, и Шарлотта прошла за ним в просторную кухню.

Здесь архитектор тоже оставил на виду балки и кирпич, мебель была сделана из некрашеного неполированного дуба.

Пол из каменных, чуть покосившихся от времени плит почему-то не был холодным. Она без труда представила себе здесь дружную семью – как они живут, смеются и любят этот дом, построенный на контрастах.

Но вот Патрицию Уинтерс ей здесь было представить нелегко.

– Каков твой приговор? – мягко спросил Дэниел, и она, с зардевшимися щеками, переполошилась, почему-то решив, что он прочитал ее мысли. Но в следующую секунду поняла, что он говорит о доме, а не о Патриции Уинтерс.

– Он… он… великолепен, – пробормотала она.

Он улыбнулся.

– Это еще что! Подожди, вот увидишь вид, открывающийся сверху, – сказал он. – Начинаешь испытывать что-то вроде благоговения. Особенно утром, когда всходит солнце…

Они смотрели друг на друга и не могли оторвать взгляд…

Губы у Шарлотты пересохли, а сердце подкатило к самому горлу и билось быстро-быстро. Она начала дрожать мелкой дрожью.

Ей просто кажется или она на самом деле чувствует запах кожи Дэниела? Судорога прошла по ее телу.

– Ладно, раз уж ты согласилась со мной отужинать, посмотрим, есть ли у нас что-нибудь съестное.

Светские, даже банальные слова, но сказаны они были так, как будто он притронулся пальцами к ее воспаленной коже.

Он открывал дверцу холодильника, говорил что-то о спагетти, она сама что-то тихо отвечала ему дрожащим голосом, словно это была вовсе не она, а кто-то другой. Затем он начал вытаскивать из холодильника продукты, а она все стояла, как прикованная, не в силах пошевелиться.

Что с ней происходит? Сколько раз оставалась она с ним наедине, но так она себя никогда не чувствовала. Ну да, он притягивает ее, да, она любит его, но чтобы страсти настолько захлестывали ее, чтобы она настолько потеряла голову! Каждая клеточка ее организма ощущала его, поглощала его… Такого с ней еще не было, и она не знала, как с этим бороться.

Она не могла сопротивляться этой волне, накрывшей ее с головой и увлекшей в открытое море.

Она чувствовала теплый аромат спелых помидоров, резкую примесь приправ, сочный запах мяса, и каждый из них она ощущала так остро, словно впервые.

Дэниел налил два бокала вина; Шарлотта, краснея, посмотрела на свой бокал… Она ощутила тепло там, где на стекле только что были его пальцы. Поднеся бокал к губам, она неуверенно отпила глоток.

Вино было терпким и теплым, и она, даже не закрывая глаз, представила себе итальянскую деревушку, теплую терракотовую землю, домишки и темно-зеленую прохладу кипарисов.

Что с ней творится? Откуда вдруг эта острота ощущений?

Дэниел вернулся к плите, а она все не могла оторвать от него глаз.

Он не просил ее помочь и готовил все сам, и движения его были точными и рассчитанными, словно он управлялся на кухне каждый день. В нем не было ничего показного в отличие от того, что она так часто видела в друзьях Бивана, хваставшихся своими кулинарными способностями. Но Дэниел не принадлежал к «новым мужчинам», демонстрирующим свое мастерство перед пораженной женской аудиторией.

Словно почувствовав на себе ее взгляд, он оглянулся, и она наконец пришла в себя.

– Помочь? – спросила она неуверенно. – Может, накрыть на стол?.. Он покачал головой.

– Будем ужинать в гостиной. Там у меня камин. Если присмотришь за всем этим минутку, я схожу включу.

Она приблизилась, ощущая его всем своим существом, словно была чувствительнейшим компьютером.

Пока он был в гостиной, она попыталась встряхнуться.

Она нужна ему сейчас, но глупо полагать, что она может рассчитывать на какое-то особое место в его жизни.

– Почти готово, – сказал он.

Несмотря на ароматы, есть ей не хотелось – его присутствие настолько переполняло ее, что ни на что другое ее больше не хватало.

Когда все было готово, Дэниел поставил ужин на дубовый столик на колесах.

– Гостиная там, – указал он Шарлотте.

Она вышла за ним в прямоугольный холл, разделявший дом на две части, со стенами из бруса и кремовой штукатурки; вдоль одной из стен стоял старинный комод из полированного дуба, над которым висел хорошо освещенный портрет женщины.

– Это Лидия, – пояснил Дэниел. Они с Дэниелом были очень похожи, только у Лидии черты были мягче, женственнее. Портрет был написан, когда она была еще молодой, и волосы тогда у нее были такого же насыщенного каштанового цвета, как и у Дэниела; нос такой же формы и такой же решительный подбородок.

– Вы очень похожи, – сказала Шарлотта.

– Только внешне, да и то немного. Мне не хватает ее проницательности и решимости. Сомневаюсь, что, окажись я в ее положении, я добился бы того же. Боюсь, я не способен на подобную жертву.

– Жертву? – обескураженно переспросила Шарлотта.

– Да. Она отреклась от всего, чтобы доказать, что может добиться равного с мужчинами успеха. Она не захотела выходить замуж, опасаясь, что муж заставит ее бросить адвокатскую практику. Она считала, что женщина не может быть одновременно адвокатом, женой и матерью. В ее времена, впрочем, никто не думал, что можно «объять необъятное».

Голос его звучал так сурово, что Шарлотта забыла о портрете и посмотрела на Дэниела.

– И ты разделяешь ее мнение? Что женщина не может это совмещать? – спросила она.

– Мне кажется, что вообще никто этого не может, ни женщина, ни мужчина, – сказал он, глядя на нее. – Делая свой жизненный выбор, каждый из нас вынужден чем-то жертвовать. Джон Бэлфор любил Лидию, и, похоже, небезответно. Сегодня, когда мы были в комнате Джона, я все думал, все удивлялся. Мне кажется непростительным, что два любящих человека отвернулись друг от друга. Каковы бы ни были причины.

Шарлотта смотрела на него широко раскрытыми глазами. Не это она ожидала от него услышать. Биван никогда бы не высказал подобного утверждения.

Он открыл дверь и жестом пригласил ее пройти вперед.

Комната за дверью была большой и удобно обставленной. Деревянный пол тепло поблескивал в свете камина и ламп, развешанных по стенам.

В углу стоял маленький рояль.

Дэниел перехватил ее взгляд и пояснил:

– Это фортепьяно Лидии. В ее времена всех детей обязательно обучали игре на фортепьяно. Она и меня хотела отдать учиться, но дальше гамм я не пошел.

Два канапе, покрытые полосатой кирпично-кремовой тканью, стояли друг против друга у камина. Терракотового цвета ковры укрывали деревянный пол.

Дэниел подвез тележку к камину, и только тут Шарлотта сообразила, что при ее размерах ее можно использовать как стол.

– Давай, пока не остыло, – пригласил он. Шарлотта села. Она не была голодна, но заставила себя есть, а когда Дэниел предлагал ей еще вина, отрицательно качала головой.

– Лучше не надо, я ведь за рулем. Он бросил на нее удивленный взгляд:

– Ах да, я и забыл, – и убрал бутылку, не налив и себе, как собирался.

И вновь Шарлотта поразилась тому, как внимателен и заботлив он бывает по отношению к людям. Она не знала мужчин, которые могли бы похвастаться такими качествами, и, уж конечно, это было вовсе не в характере Бивана. Она уже давно для себя решила, что в отличие от женщин, от рождения более внимательных к людям, мужчинам присущ некий животный эгоизм.

Как Шарлотта ни заставляла себя есть, больше половины порции она осилить не смогла.

Дэниел тоже, кажется, с трудом пережевывал пищу.

– Ты не голодна? – спросил он. Она покачала головой.

– Нет, извини, что-то не хочется. Она стала подниматься, вдруг ощутив необходимость как можно быстрее бежать от этой интимной обстановки, в которой она чувствовала себя очень неуверенно. Может, оттого, что она так нервничала, а может, оттого, что слишком резко встала, голова у нее закружилась.

Дэниел оттолкнул тележку и подошел к ней.

– Шарлотта…

Он почти касался ее.

– Шарлотта, – вновь произнес он.

Не в силах противостоять ноткам, прозвучавшим в его голосе, она подняла на него глаза.

Как тогда, когда они только вошли на кухню, губы у Шарлотты пересохли. Сердце бешено колотилось, и она попыталась сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться, но безуспешно.

Беспомощно взглянув на Дэниела, она поняла, что сейчас он ее поцелует. Она могла легко этого избежать, это ей ничего не стоило, но она просто стояла и смотрела, смотрела… объятая огнем желания, и ее неподвижность была чем-то вроде приглашения и согласия.

Он осторожно, неуверенно поцеловал ее, и по телу ее побежали волны возбуждения. Он притронулся к ее лицу, обхватил его руками и прильнул к губам со все возрастающей страстью. Она чувствовала, как тело его наливается желанием, она слышала его учащенное хриплое дыхание и без слов знала, что с ним происходит.

Это просто похоть, пытался подсказать ей голос разума, но она его уже не слышала.

Тело ее отозвалось уже на первое его прикосновение; ах, как давно и болезненно оно этого желало!

Он дотронулся до нее нежно, осторожно, словно она была хрупкой ценной вещью, и ее страсть бросилась ему навстречу, сминая остатки здравого смысла.

Она слишком слаба, а тут еще измученные чувства сыграли с ней дурную шутку; ему бы она еще сопротивлялась, но вот бороться со своей собственной страстью, со своими собственными желаниями она не могла.

Она хочет его, она любит его.

Если бы он прикоснулся к ней грубо, жадно, эгоистично, все могло бы быть иначе. Но он дотронулся до нее совсем не так, и тело ее содрогнулось, предаваясь восторгу и упиваясь теплом его губ, ласкавших мягкую кожу у нее на шее. Но вдруг, словно забыв о нежности, он с силой прижал ее к себе, целуя ее со все возрастающим вожделением, и она чувствовала дрожь, пробегавшую по его телу.

Он, словно слепой, искал ее губы, пробовал их на вкус, обладал ими, и она безвозвратно закружилась в водовороте желания.

Она плотно сжимала веки, и перед ее глазами вставали живые картинки; она чувствовала прикосновение его кожи, его рук, гладивших ее, слышала его мольбы прикоснуться к нему, и оба они окончательно потеряли рассудок.

Больше не владея собой, она придвинулась к нему ближе с короткими стонами, с трудом пробивавшимися через прильнувшие к ней горячие губы Дэниела. Он слышал их и чувствовал их по вибрации ее горла.

Никогда еще Шарлотта так не жаждала стать частичкой другого человека, и эта потребность подавляла и отодвигала на задний план все остальное.

Она хотела быть рядом с ним, быть частью его, освободиться от начавшей мешать ей одежды, чтобы прижаться к нему всей кожей, ласкать его, чувствовать на себе прикосновение его пальцев.

Тело ее, которому она уделяла так мало внимания, вдруг заставило ее вспомнить о себе и возгордиться своей женской красотой; она ощутила, как мягка ее кожа, как гладко ее тело, как плавны его изгибы, как выпукла ее грудь, как напряженны и чувствительны соски и мышцы живота, как приятна влага ее тела, и она стала внимательно прислушиваться к своим ощущениям.

Она остро чувствовала присутствие Дэниела, слышала громкий стук его сердца, ощущала его разгоряченное тело, вдыхала мужской, мускусный запах, и эти ощущения волновали ее еще больше. Она хотела сжимать его в своих объятиях, гладить его, чувствовать его тело в своих руках, ощущать на губах солоноватую разгоряченную кожу, дотрагиваться до него до боли чувствительным кончиком языка, познать каждую его клеточку, каждый его запах, каждый вкус.

Подобного желания, подобного смятения чувств и страсти она еще никогда не испытывала.

Секс, тот секс, которому она предавалась в восемнадцать-двадцать лет, был простым и незамысловатым и не имел ничего общего с тем, что она испытывала сейчас.

Ею овладело непреодолимое желание целовать его в шею и грудь, ощущать сумасшедший перестук его сердца, предвкушать крик его возбуждения и страсти.

Руки ее непроизвольно скользнули ему под пиджак, и только тут она сообразила, что он лихорадочно пытается скинуть его, не переставая целовать ее.

Она постаралась помочь ему, как только могла, ошеломленная его стонами, столь понятными ее чувствам.

Кожа у него под рубашкой горела. Он оторвал руку от ее бедра, которой плотно прижимал ее к себе, и начал торопливо расстегивать пуговицы рубашки.

– Помоги, – попросил он хрипло. – Как я хочу сжимать тебя всю, чувствовать твою кожу!

Он замолчал, внимая ответному поцелую. Она и сама не подозревала, что способна целовать с такой страстью, с таким пылом, с таким откровенным женским желанием.

Рубашка его была наполовину расстегнута, и когда Шарлотта с трудом приподняла отяжелевшие веки, то увидела прямо перед собой черные густые волосы на его груди.

Шарлотта осторожно дотронулась кончиками пальцев до его влажной разгоряченной кожи и посмотрела на него – щеки у него горели, зрачки были расширены. От его взгляда сердце ее чуть не вырвалось из груди, а тело содрогнулось.

Пальцы ее сами по себе стали медленно расстегивать еще не расстегнутые пуговицы его рубашки; она целовала его страстно, едва удерживаясь, чтобы не укусить, но, когда руки ее освободились и она стала ласкать его, поцелуи ее стали нежнее и продолжительнее.

Она целовала его плечи, стягивая с них рубашку, но та все никак не снималась, и она склонилась к манжетам, чтобы расстегнуть их, и на мгновение прильнула губами к его ладоням.

И вдруг волна новых ощущений охватила ее, и она настолько отдалась им, что не сразу заметила, как он отчаянно пытается скинуть с себя рубашку, и, только услышав треск разрываемой ткани, пришла в себя.

– Ты можешь мучить меня и издеваться надо мной, сколько твоей душе угодно, – сказал он глубоким гортанным голосом, – но я должен предупредить тебя, что отвечу тем же.

Мучить?.. Издеваться?.. Шарлотта была сбита с толку. Неужели он не понимает, что ею безраздельно владеет потребность дотрагиваться до него? Неужели он считает, что она просто хочет?..

Она замерла – руки его скользили по ней, увлекая за собой блузку, расстегивая юбку, прикасаясь к ее коже, лаская ее. И вдруг, задрожав, она едва не упала на него.

Он поднял ее, дрожащую, на руки и понес к канапе, а она послушно прижималась к нему, гладила его и не сводила с него глаз; он уложил ее на канапе и осторожно снял с нее остатки одежды.