Текст книги "Homo academicus"

Данная попытка наметить структурную историю недавней эволюции системы образования ставит проблему письма, касающуюся использования времен в языке, и тем самым эпистемологического статуса дискурса. Нужно ли во имя относительной специфичности документов и использованных анкет, их четко заявленных ограничений в социальном пространстве и времени отказываться от придания дискурсу того общего характера, который выражается трансисторическим настоящим научного высказывания? Это было бы равносильно отказу от самого проекта любого интеллектуального предприятия, стремящегося «погрузиться» в историческую единичность для того, чтобы извлечь из нее трансисторические инварианты (оставляя привилегию вневременных обобщений эссеистам или компиляторам, не обремененным никаким иным историческим референтом, кроме прочтенных книг и личного опыта). В отличие от «времен плана речи» (часто это настоящее время), предполагающих, согласно Бенвенисту, «говорящего и слушающего и намерение первого определенным образом воздействовать на второго», и, совсем как аорист[49]49
  Аорист («простое», или «нарративное» прошедшее) – во многих языках мира выражает прошедшее время совместно с аспектуальным значением завершенности или ограниченной длительности. – Прим. пер.


[Закрыть], «историческое время в собственном смысле слова», которое, опять же согласно Бенвенисту, объективирует «событие, отделяя его от настоящего» и «исключает какую бы то ни было автобиографическую языковую форму»[50]50
  Benveniste E. Problèmes de linguistique générale. Paris: Gallimard, 1966, p. 239, 242, 245, 249; Бенвенист Э. Общая лингвистика. М.: Прогресс, 1974. С. 276, 272.


[Закрыть], всевременное [omnitemporel] настоящее научного дискурса обозначает объективирующую дистанцию, не отсылая к прошлому, связанному с определенным местом и временем. На этом основании оно подходит для научного отчета, представляющего структурные инварианты, которые могут наблюдаться в качестве таковых в различных исторических контекстах и функционировать в том же мире как еще действующие константы. Между прочим, именно это присутствие в настоящем (понятом как то, что находится на кону) делает социологию наукой для рассказывания историй (или, как говорят англичане, controversial[51]51
  То есть «спорной», «противоречивой», «дискуссионной». – Прим. пер.


[Закрыть]) – и тем более, чем в большей степени она развита: очевидно, что нам легче признать за историком объективность и нейтральность ученого, поскольку, как правило, мы более безразличны к тем играм и ставкам, которые он затрагивает. При этом следует помнить, что хронологическая дистанция по отношению к хронологическому настоящему не является хорошей мерой исторической дистанции как дистанции, превращающей в историю, в историческое прошлое, и не забывать о том, что принадлежность к настоящему как актуальности, т. е. как миру агентов, объектов, событий и идей, которые хронологически могут принадлежать прошлому или настоящему, но на деле – участвовать в игре (следовательно, практически актуализирующихся в рассматриваемый промежуток времени), определяет разрыв между еще «живым», «обжигающим» настоящим и «мертвым, похороненным» прошлым, как и те социальные миры, для которых это прошлое было еще в игре, актуально, актуализировано, было действующим и претерпевающим воздействие.

Таким образом, настоящее время, по-видимому, настоятельно необходимо для описания всех механизмов или процессов, которые вопреки поверхностным изменениям (особенно касающимся словаря: «президент» вместо «декана», «UER[52]52
  Unités d'enseignement et de recherche (UER) – учебно-исследовательское подразделение. После университетской реформы 1969 года университеты, которые были огромными агломерациями немногочисленных сильных факультетов, реорганизуются путем создания небольшого числа небольших полуавтономных подразделений. – Прим. пер.


[Закрыть]» вместо «факультета» и т. д.) все еще являются частью исторического настоящего, так как продолжают осуществлять свое воздействие. Рассматривая предельный случай, мы, несомненно, можем, обсуждая дорогой Фоме Аквинскому принцип разъяснения, употреблять настоящее время так же долго, как долго в неподвижном времени университетской жизни диссертации и все другие формы дискурса будут организовываться согласно триадическим делениям и подразделениям схоластической мысли. Даже аисторичная модель в высшей степени исторического события, кризиса как синхронизации различных социальных времен может быть описана во всевременном настоящем в качестве единственного в своем роде завершения серии всевременных эффектов, наложение которых производит исторический момент.

Настоящее время также подходит для описания всего того, что, будучи верным во время исследования, остается таковым на момент чтения или того, что может быть понято, исходя из закономерностей и механизмов, установленных на основе исследования. Соответственно, разрыв примерно в двадцать лет между моментом исследования и моментом публикации даст возможность каждому проверить (с учетом изменений, произошедших в этом промежутке времени, и того, что они предвещают), позволяет ли предложенная модель, и в частности анализ трансформаций силовых отношений между дисциплинами и должностями, объяснить проявившиеся после исследования феномены, которые труднее ухватить систематическим образом и которые здесь лишь упоминаются. Я думаю о появлении новых видов власти, особенно профсоюзов, которые стремятся довести до последних пределов процесс, запущенный изменением способа рекрутирования ассистентов и старших преподавателей, давая тем, кто был нанят в результате изменения способа рекрутирования, возможность контролировать набор младшего преподавательского состава – что может приводить в определенных случаях к фактическому исчезновению категорий отбора, использовавшихся при прежнем способе рекрутирования, нормальенцев или агреже[53]53
  Понятно, что переопределение подчиненных должностей и связанных с ними педагогических интересов нужно рассматривать в контексте не только трансформаций социальных и образовательных характеристик преподавателей, но и условий занятия ремеслом, на которые повлияли изменения социального качества и количества студенческой публики. Таким образом, описание должности и отношения к ней (вроде того, что будет предложено ниже), неизбежно берущее в качестве критерия для сравнения и понимания прежнее состояние системы, стремится подчеркнуть признаки рассогласования и описывать негативным образом практики и интересы, порожденные новым спросом.


[Закрыть]. И разве можно не заметить, что противоречие между новым способом рекрутирования и прежним способом карьерного продвижения (будучи защищен прошлым, которое он, в свою очередь, стремится сохранить, прежний способ предрасположен блокировать на подчиненных позициях тех, кто был рекрутирован по-новому) лежит в основании множества попыток оказать давление, протестов и институциональных трансформаций, стремящихся, особенно под эгидой политических изменений, упразднить различия, связанные с первоначальными различиями школьной и университетской траектории (отменяя различия либо между должностями, либо между званиями, дающими к ним доступ)?

Наконец, следовало бы собрать различные предостережения против искажающего прочтения, которые содержит этот анализ, и в то же время уточнить их настолько, чтобы они превратились в ответы ad hoc, т. е. в большинстве случаев в аргументы ad personam: на самом деле есть все основания полагать, что прочтение научной реконструкции вариаций и инвариантов будет меняться, как и опыт реальной истории, сообразно отношению читателя к прошлому и настоящему университетской институции. Понимание в данном случае затрудняется лишь с тем, что в каком-то смысле нам все слишком понятно и мы не желаем ни видеть, ни знать того, что понимаем. Самое легкое может быть также и самым трудным, поскольку, как говорил где-то Витгенштейн, «необходимо преодолеть затруднение не интеллекта, а воли». И социология, которая благодаря своему положению лучше прочих наук подходит для того, чтобы определить границы «внутренней силы истинной идеи», знает, что противопоставленная истине сила сопротивления будет очень точно соответствовать тем «затруднениям воли», которые она могла бы преодолеть.

Глава 2. Спор факультетов

Класс высших факультетов (как правое крыло парламента ученых) защищает правительственные установления, но в то же время при свободном государственном устройстве, каковым ему и следует быть, должна существовать, когда дело идет об истине, некая оппозиционная партия (левое крыло) – место философского факультета, ибо без его строгой проверки и возражений у правительства не будет достаточно ясного понятия о том, что ему самому полезно или вредно.

Иммануил Кант. Спор факультетов[54]54
  Цит. по: Кант И. Сочинения в шести томах. М.: Мысль, 1966. Т. 6. С. 330.


[Закрыть]

В качестве «способных», чья позиция в социальном пространстве основана в первую очередь на обладании подчиненным видом капитала – культурным, – профессора университета располагаются скорее на стороне подчиненного полюса поля власти и в этом отношении явно противостоят промышленникам и крупным коммерсантам. Однако в качестве обладателей институционализированной формы культурного капитала, который гарантирует им бюрократический тип карьеры и постоянный доход, они противопоставлены писателям и художникам: занимая в поле культурного производства позицию, господствующую с точки зрения светской власти, профессора университета отличаются, в разной степени в зависимости от факультета, от тех, кто находится в менее институционализированных и более еретических областях этого поля (и особенно от писателей и художников, которых называют «независимыми» или free lance – в противоположность тем, кто принадлежит к университету)[55]55
  О структуре поля власти как пространстве властных позиций, занимаемых в зависимости от обладания различными видами капитала разными фракциями господствующего класса, где на одном полюсе находятся экономически подчиненные и культурно господствующие (художники и деятели культуры, интеллектуалы, преподаватели гуманитарных и естественных наук), а на другом – экономически господствующие и культурно подчиненные фракции (управленцы и функционеры государственного и частного секторов) см.: Bourdieu P. La distinction. Paris: Ed. de Minuit, 1979, p. 362–363; более подробный анализ господствующей (в светском плане) области поля власти см. также: Bourdieu P., De Saint-Martin M. Le patronat // Actes de recherche en sciences sociales, № 20–21, mars-avril 1978, p. 3–82.


[Закрыть].

Несмотря на то что сравнение затруднено из-за проблем, которые ставит разграничение двух рассматриваемых популяций (и особенно из-за их частичного наложения), можно установить, опираясь на сравнение с постоянными сотрудниками «интеллектуальных» журналов, вроде Les Temps modernes или Critique, что профессора университета, близкие в этом отношении к высокопоставленным чиновникам, чаще, чем писатели и интеллектуалы (среди которых относительно высок процент неженатых или разведенных и которые в среднем имеют небольшое количество детей), демонстрируют различные признаки социальной интеграции и респектабельности (низкий процент неженатых, большое среднее число детей, высокий процент обладателей официальных знаков отличия, звания офицера запаса и т. д.), причем тем чаще, чем выше мы поднимаемся по социальной иерархии факультетов (естественные науки, гуманитарные дисциплины, право, медицина)[56]56
  Есть все основания предполагать, что сегодня разрыв между преподавателями университета и свободными писателями или интеллектуалами выражен в меньшей степени, чем в период между двумя войнами или в конце XIX века, поскольку он был отчасти перенесен внутрь университетского поля после открытия Университета для преподавателей-писателей или преподавателей-журналистов на волне роста профессорского корпуса, связанного с увеличением студенческой популяции и соответствующими изменениями в процедурах рекрутирования. Структурной истории и сравнительной социологии университетского поля следовало бы обратить особое внимание на эти вариации социальной дистанции между двумя полями в зависимости от общества и эпохи (которая может быть измерена по различным показателям, например, количеству переходов из одного поля в другое, частоте случаев одновременного занятия позиций в обоих полях, социальному разрыву – в отношении социального, образовательного и т. д. происхождения – между двумя популяциями, частоте институционализированных или нет встреч и т. д.) и тех социальных эффектов в обоих полях, которые могут быть связаны с этими вариациями.


[Закрыть].

К этому набору накладывающихся друг на друга показателей можно добавить данные, полученные Аленом Жираром в ходе исследования социального успеха. Они свидетельствуют о том, что писатели считают причиной своего успеха харизматические факторы (дар, интеллектуальные качества, призвание) в 26,2 % случаев, тогда как профессора – только в 19,1 %. Последние же особенно часто ссылаются на роль своей семьи (11,8 против 7,5 %), учителей (9,1 против 4,4 %) и супруги (1,7 против 0,3 %). «Им нравится отдавать дань уважения своим учителям – всем, кто учил их в разное время, или одному из них, который выделил их среди остальных, раскрыл их призвание или руководил позже исследованием и оказал поддержку. Чувство благодарности, а иногда почти что преклонение или одержимость своими учителями сквозит в их ответах. В том же духе они чаще других признают влияние своей семьи, прививавшей им с детства уважение к интеллектуальным и моральным качествам, что способствовало их карьере. Они чувствуют, что следовали своему призванию, и, наконец, они чаще, чем многие другие, упоминают о взаимопонимании, царящем в их семье, и постоянной поддержке со стороны жены»[57]57
  Girard A. La réussite sociale en France, ses caractères, ses lois, ses effets. Paris: PUF, 1961, p. 158–159. Никто лучше меня не осознает недостаточность статистической базы данного сравнения. Но мне кажется, что в этом случае, как и в ряде других, необходимость учесть все, чем анализируемый мир обязан своей позиции во включающем его пространстве, является безусловной. Лучше хотя бы в общих чертах обозначить позицию, занимаемую университетским полем в поле власти и социальном полем в целом, чем, не подозревая об этом, фиксировать их эффекты в анализе, который, будучи ограничен мнимыми пределами плохо сконструированного объекта, создает лишь иллюзию безупречности.


[Закрыть].

Еще больше внимания, помимо показателей социальной интеграции и приверженности господствующему порядку, заслуживают показатели меняющейся в зависимости от общества и эпохи дистанции между университетским полем и, с одной стороны, полем экономической или политической власти, а с другой – интеллектуальным полем. Так, автономия поля университета постоянно возрастает на протяжении всего XIX века: как показал Кристоф Шарль, профессор высшего учебного заведения отдаляется от назначаемого непосредственно политической властью и вовлеченного в политику представителя знати, которым он был в первой половине века, чтобы стать прошедшим отбор преподавателем, специализирующимся на определенной теме, отделенным от среды знати профессиональной деятельностью, которая несовместима с политической жизнью и вдохновляется собственно университетским идеалом. В то же время он стремится дистанцироваться от интеллектуального поля, что хорошо заметно в случае профессоров французской литературы (особенно Густава Лансона), которые, профессионализируясь и обзаводясь специфической методологией, стремятся порвать со светскими традициями критики.

Тем не менее не стоит увлекаться этим сравнением популяции профессоров в целом с той или иной фракцией господствующего класса – оно предназначено исключительно для того, чтобы зафиксировать позицию. Как и поле институций высшего образования (все множество факультетов и высших школ), чья структура воспроизводит в собственно образовательной логике структуру поля власти (или, если угодно, оппозиции между фракциями господствующего класса), входом в которое оно является, профессора различных факультетов распределяются между полюсом экономической и политической власти и полюсом культурного престижа согласно тем же принципам, что и различные фракции господствующего класса. Наиболее характерные свойства господствующих фракций господствующего класса все чаще встречаются при переходе от факультетов естественных наук к гуманитарным факультетам и от них – к факультетам права и медицины (тогда как обладание отличительными знаками образовательного превосходства, например, награждение по результатам общего конкурса, имеет тенденцию меняться обратно пропорционально социальной иерархии факультетов). Похоже, что зависимость от поля политической и экономической власти меняется согласно тому же принципу, тогда как зависимость от норм интеллектуального поля (которые предписывают, особенно после дела Дрейфуса, независимость от светских властей и совершенно новый тип политических убеждений, одновременно относящихся к внешнему миру и критических) навязывается главным образом профессорам гуманитарных факультетов, но в очень неравной степени в зависимости от их позиции в этом пространстве.

Результаты представленного ниже статистического анализа основаны на случайной выборке (n = 405) штатных профессоров парижских факультетов (за исключением факультета фармацевтики), зарегистрированных в ежегоднике L'Annuaire de l'Education nationale за 1968 год[58]58
  Как замечают редакторы данного ежегодника, из-за задержки в регистрации новых назначений он отражает состояние преподавательского корпуса на 1966 год. Что до ежегодника за 1970 год, то в нем приведен лишь список учебно-исследовательских подразделений (UER) с именами их директоров для каждого университетского учреждения. По этой причине мы обратились к спискам, полученным в министерстве за 1970 год, что позволило проконтролировать выборку и принять в расчет назначения, имевшие место в период между 1966 годом и датой проведения исследования. (Мы решили сохранить на протяжении всего анализа – и даже тогда, когда он обращается к более позднему периоду, – язык, который был в употреблении в 1967 году: с тех пор, в частности, место «факультета» занял «университет», а «декан» стал «директором UER».)


[Закрыть]; ее доля колеблется между 45 и 50 % от генеральной совокупности в зависимости от факультета. Несмотря на то что начатый в 1967 году сбор данных, предпринятый одновременно с проведением ряда глубинных интервью с профессорами естественных и гуманитарных наук, был впоследствии прерван и закончен большей частью в 1971 году, мы хотели бы описать состояние поля университета накануне 1968 года. Это было необходимо для сравнения с проводимым в то время исследованием власти на гуманитарных факультетах (его результаты будут представлены далее), а также потому, что мы убеждены: в этот критический момент, когда еще живы самые древние традиции корпуса и в то же время заявляют о себе симптомы последующих трансформаций (особенно все эффекты морфологических изменений популяции студентов и корпуса преподавателей), состояние поля университета заключало в себе основание реакций различных категорий профессоров на кризис мая 1968 года, а также предел институциональных трансформаций, произведенных последовавшими за этим кризисом реформами[59]59
  Сравнивая преподавателей разных факультетов, необходимо учитывать темпы роста количества преподавателей (и студентов) начиная с 1950 года. Разные факультеты не находятся, если можно так выразиться, на одном этапе эволюции: если факультеты естественных наук пережили максимальный рост в 1955–1960 годах и начинают снова сокращаться к 1970 году, то гуманитарные факультеты начинают усиленно рекрутировать преподавателей лишь после 1960 года, а факультеты права – около 1965 года. Следствием этого стало то, что одни и те же звания перестали обладать одинаковой ценностью на разных факультетах. Например, в 1968 году, когда факультеты естественных наук находятся в фазе сокращения, назначение на должность вроде старшего преподавателя происходит лишь после относительно длительной отсрочки (6–7 лет), тогда как в гуманитарных науках, где рост продолжается, эта отсрочка короче (несомненно, этим мы отчасти обязаны тому факту, что на гуманитарных факультетах ассистенты не являются штатными преподавателями в отличие от своих коллег на естественно-научных факультетах и удержать их можно было лишь благодаря повышению до должности старшего преподавателя). Схожим образом условия доступа к позиции профессора были, без сомнения, очень неравномерно затронуты эффектами увеличения преподавательского корпуса.


[Закрыть].

Для того чтобы осуществить такого рода просопографию университетских профессоров, о каждом из тех, кто вошел в выборку, была собрана информация из письменных источников и различных исследований – либо уже проведенных в сотрудничестве с нами, но с другими целями, чаще всего административными (в приложении можно найти критическое описание использованных источников и операций по сбору данных), либо специально реализованных нами с целью дополнить или проверить информацию, полученную из других источников (глубинные интервью и телефонные опросы профессоров из выборки). Решение обращаться к письменным источникам, и особенно в вопросах, касающихся мнения, продиктовано несколькими причинами. Прежде всего, как можно было наблюдать во время интервью, значительная часть опрошенных профессоров отказывалась обозначать свою позицию на шкале политических предпочтений и пресекала или сводила на нет, приводя различные аргументы, любые попытки определить их убеждения, касающиеся политики или профсоюзов[60]60
  Вместо того чтобы умножать достаточно однообразные примеры аргументации, приводимой для того, чтобы не отвечать на вопросы о политике или профсоюзах, мы ограничимся цитатой одного профессора факультета медицины, который откровенно выразил лежащий в ее основе принцип: «Я вам скажу, что у меня, нет… я не считаю это уловкой, но я думаю, что меня нельзя классифицировать, потому что я, помимо всего прочего, никогда не мог присоединиться ни к одной партии ‹…›. Знаете, у Жана Гиттона есть такая формула: „существуют люди, чья ангажированность состоит в том, чтобы не быть ангажированными“». Однако именно ответ профессора, известного своей принадлежностью к Коммунистической партии, заслуживает быть процитированным в большей степени, чем подобные сомнения по поводу вопросника, поскольку непосредственно подводит к этическому и научному принципу, исходя из которого мы использовали только публично демонстрируемые политические мнения: «Я говорю, что не буду отвечать на эти вопросы. Мои взгляды всем известны. Я их не прячу. Но я не буду участвовать в опросе. Я говорю, что не буду отвечать на эти вопросы». (Захватывающую хронику реакций, вызванных не выдерживающим критики вопросником Е. Лэдда и С. Липсета об американских профессорах, можно найти в работе: Lang S. The File. New York, Heidelberg, Berlin: Springer-Verlag, 1981).


[Закрыть]. Далее, стало очевидно, что не существовало вопроса – идет ли речь о занимаемых властных позициях, этом главном объекте протеста 1968 года, или о точках зрения на реформы и их результаты, – который бы не воспринимался через призму отношения к исследованию или в качестве критики и продолжения протеста против «мандаринов» (на это спонтанно намекали многие из опрошенных профессоров). Одним словом, чтобы избежать – настолько, насколько это только возможно, – искажений, умолчаний и деформаций, а также подозрений и обвинений в сектантской каталогизации и полицейском дознании, которые обычно навлекает на себя в интеллектуальных и художественных средах социолог и его «карточки», было принято решение обращаться к исключительно публичной или предназначенной для публикации информации (вроде сведений, которые были сознательно и обдуманно предоставлены во время различных исследований, предпринятых в сотрудничестве с нами для составления ежегодников исследователей или писателей). Процедура тем более необходимая, учитывая то, что мы хотели иметь возможность опубликовать, как в других наших исследованиях, диаграммы, содержащие имена собственные. Все релевантные показатели были сгруппированы следующим образом:

1) основные социальные факторы, определяющие шансы получить доступ к занимаемым позициям, т. е. факторы формирования габитуса и образовательного успеха, экономический и в особенности наследуемые социальный и культурный капиталы: социальное происхождение (профессия отца, факт включения в Bottin mondain[61]61
  Bottin mondain («Справочник видных деятелей»), самый известный светский ежегодник во Франции. Был создан в 1903 году обществом Дидо-Боттэн (Didot-Bottin) и с тех пор публикует перечень людей, принадлежащих к «хорошему обществу». Чтобы попасть на его страницы, необходима рекомендация двух людей, внесенных в «Справочник» хотя бы в последние 7 лет. – Прим. пер.


[Закрыть]), место рождения, вероисповедание родительской семьи[62]62
  Мы также проанализировали более детальную информацию о родственниках (диплом отца, профессия и диплом матери, диплом и профессия бабушек и дедушек по материнской и по отцовской линиям) и о собственной семье (профессия и диплом супруга или супруги), но лишь для естественно-научных и медицинских факультетов (по которым мы располагали этой информацией для 58 и 97 % от выборки).


[Закрыть];

2) образовательные факторы, являющиеся переводом на язык образовательных различий предыдущих факторов (образовательный капитал): посещаемое учебное учреждение (государственный лицей или частный коллеж, в Париже или в провинции и т. д.) и образовательные успехи («общий конкурс»[63]63
  Своеобразный аналог российских школьных «олимпиад». С 1747 года «общий конкурс» (предтечей которого был «академический конкурс») является испытанием, предназначенным каждый год вознаграждать лучших учеников предпоследнего и выпускного классов лицеев. Он был учрежден в 1744 году Парижским университетом по инициативе аббата Лежандра (Le Gendre), который завещал для этой цели определенную сумму. Первые награды были присуждены в 1747 году в Сорбонне. Конкуренция в рамках конкурса необычайно высока: на 18 награжденных (3 награды, 5 поощрительных призов и 10 похвальных грамот) может приходиться до нескольких тысяч претендентов. Церемония награждения проходит зачастую в большом зале Сорбонны с участием руководителя Министерства образования. – Прим. пер.


[Закрыть]) во время учебы в средней школе; учреждение, где было получено высшее образование (в Париже, провинции, за границей) и полученные степени[64]64
  Лишь часть полученной по этому вопросу информации могла быть использована в сравнительном исследовании профессоров различных факультетов: курсы, конкурсы, экзамены и степени настолько несоизмеримы, что могут быть использованы для сравнения лишь внутри каждого факультета, например, между дисциплинами (хотя и эти сравнения в ряде случаев стали затруднительны из-за относительной несоизмеримости дисциплин и малочисленности затрагиваемых популяций). В числе неиспользованных данных можно упомянуть, например для гуманитарных и естественно-научных факультетов, информацию о месте подготовки к вступительному экзамену в Высшую нормальную школу (ENS) или к экзамену на степень лицензиата, количество потраченных лет на подготовку к экзамену в ENS, занятое в итоге место и возраст поступления, возраст прохождения конкурса агреже, возраст получения должности ассистента, профессора, защиты докторской диссертации и т. д. – или для медицины: возраст получения должности экстерна и интерна, оценка за экзамен, возраст получения должности ассистента, получение работы в больнице, возраст получения должности профессора, статуса руководителя клиники (главного или второстепенного, старшего или младшего и т. д.), которые, без сомнения, составляют определяющий элемент специфического социального капитала и выбор которых, по всей видимости, сильно зависит от унаследованного социального капитала.


[Закрыть];

3) капитал университетской власти: принадлежность к Институту[65]65
  Институт Франции (Institut de France) является институцией, объединяющей пять академий: Французскую академию (Académie française), Академию надписей и изящной словесности (Académie des inscriptions et belles-lettres), Академию естественных наук (Académie des sciences), Академию художеств (Académie des Beaux-Arts) и Академию моральных и политических наук (Académie des sciences morales et politiques). – Прим. пер.


[Закрыть], Консультативному комитету университетов, обладание позициями вроде декана или руководителя UER, директора института и т. д. (вхождение в состав жюри отборочных конкурсов, Высшей нормальной школы, конкурса на звание и т. д. – эта информация была зафиксирована лишь в исследовании гуманитарных факультетов и не могла быть принята в расчет для всей совокупности факультетов из-за несопоставимости для них этих позиций)[66]66
  Мы также рассмотрели, но не включили в анализ членство в Совете высшего образования и в Совете университета, участие в руководстве книжными сериями Университетской прессы Франции [PUF].


[Закрыть];

4) капитал научной власти: руководство исследовательским подразделением, научным журналом, преподавание в учреждении, специализирующемся на подготовке исследователей, членство в правлении и комиссиях CNRS, в Высшем совете по научным исследованиям;

5) капитал научного престижа: членство в Институте, научные награды, переводы на иностранные языки, участие в международных конгрессах (однако такой показатель, как количество упоминаний в Citation index, сильно колеблющееся в зависимости от факультета, не был учтен – как и руководство журналом или научной серией)[67]67
  Были также рассмотрены принадлежность к иностранным академиям и степень доктора honoris causa (а для гуманитарных факультетов – количество опубликованных монографий и статей). Нам пришлось отказаться от такого простого на первый взгляд показателя, как количество опубликованных монографий и статей, чтобы избежать сравнения несравнимого в отсутствие необходимого знания о различиях, которые разделяют по объектам, методам и результатам продукцию разных (по поколению, факультету, дисциплине и т. д.) категорий производителей.


[Закрыть];

6) капитал интеллектуальной известности: принадлежность к Французской академии и упоминание в энциклопедическом словаре Larousse, выступления на телевидении, сотрудничество с ежедневными газетами, еженедельниками или интеллектуальными изданиями, публикации книг карманного формата, рассчитанных на массового читателя, членство в редакторских советах интеллектуальных журналов[68]68
  Мы не смогли включить в анализ чрезвычайно многочисленные и разнородные «интеллектуальные» премии, которые было невозможно адекватно закодировать без предварительного изучения.


[Закрыть];

7) капитал политической и экономической власти: включение в Who's who[69]69
  Who's Who («Кто есть кто») является французской версией аналогичного американского издания. Был создан Жаком Лафитом в 1950 году и представляет собой биографический словарь, который содержит статьи, посвященные наиболее значимым личностям в стране. «Значимость» оценивается согласно 4 критериям: известности, респектабельности, заслугам и таланту. – Прим. пер.


[Закрыть], членство в кабинете министров, в государственных комиссиях по планированию, преподавание в «школах власти»[70]70
  Прежде всего речь идет о Национальной школе администрации (L'École nationale d'administration, ENA), готовящей как высших управленцев для частных предприятий, так и будущих госслужащих, призванных занять высшие позиции в государственном аппарате. Те, кто закончил эту школу, играют ключевую роль в политической жизни современной Франции: ее выпускниками были два президента Республики и семь премьер-министров. Кроме того, схожую функцию выполняет Институт политических исследований (Institut d'Etudes politiques, SciencePo). – Прим. пер.


[Закрыть], обладание различными наградами[71]71
  Не было принято во внимание членство в Экономическом и социальном совете, которое является слишком редким.


[Закрыть];

8) «политические» диспозиции в широком смысле: участие в конгрессах университетов Кана и Амьена[72]72
  Темой конгрессов, проведенных в Каннах в ноябре 1966 года и в Амьене в 1968 году, стала критическая рефлексия о системе образования. По мнению П. Бурдье, участие в этих конгрессах является хорошим показателем «реформаторской диспозиции». – Прим. пер.


[Закрыть], подписание различных петиций.

Отстраненность и приверженность

Структура университетского поля отражает структуру поля власти. При этом путем собственной работы по отбору и внушению университетское поле вносит вклад в воспроизводство данной структуры. Именно в процессе и посредством его функционирования как пространства различий между позициями (а заодно и между диспозициями тех, кто их занимает) осуществляется, помимо всякого вмешательства индивидуальных или коллективных сознаний и воль, воспроизводство пространства различных позиций, определяющих поле власти[73]73
  Структура, полученная в результате распределения различных институций высшего образования согласно социальным и образовательным характеристикам их студентов или учеников, точно соответствует (во всех случаях, где это можно проверить) структуре, полученной в результате распределения тех же институций согласно социальным и образовательным характеристикам профессоров. Так, например, студенты факультетов медицины и права чаще, чем студенты гуманитарных или естественно-научных факультетов, являются выходцами из господствующего класса или, внутри последнего, из фракций, наиболее экономически привилегированных – вроде промышленников или представителей свободных профессий. Кроме того, известно, что обучение на факультетах медицины и права ведет к профессиям более престижным с экономической точки зрения, чем обучение на естественно-научных и гуманитарных факультетах, выпускники которых по большей части обречены на преподавание. Можно было бы дать богатые эпистемологические и социологические комментарии того факта, что достаточно заменить на социологический порядок (IUT [Institut universitaire de technologie – технологический институт. – Прим. пер.], естественные науки, гуманитарные науки, право, медицина, фармацевтика) порядок, используемый обычно официальной статистикой (право, гуманитарные науки, естественные науки, медицина, фармацевтика, IUT), и произвести аналогичную операцию на уровне социопрофессиональных категорий, также выстроенных вопреки здравому смыслу, чтобы заметить в распределениях почти неизменную (из-за чего редкие несоответствия особенно заметны) структуру (см.: Ministère de l'éducation nationale, Service central de la statistique et de la conjoncture, Les étudiants dans les universités, année scolaire 1967–1968 // Statistiques des enseignements, Tableaux et informations, 5–2, 67–68, mars 1968).


[Закрыть]. Диаграмма анализа соответствий ясно показывает, что схваченные через свойства профессоров различия, разделяющие факультеты и дисциплины, представляют структуру, гомологичную структуре поля власти в целом. Подчиненные со светской точки зрения факультеты естественных наук и в меньшей степени гуманитарные факультеты противостоят, исходя из всей совокупности экономических, культурных и социальных различий, в которых можно распознать то основное, что противопоставляет внутри поля власти подчиненную и господствующую фракции социально господствующим и в этом отношении практически неотличимым друг от друга факультетам права и медицины.

Эта основополагающая оппозиция обнаруживает себя при первом же прочтении статистических таблиц, демонстрирующих распределение различных, более или менее непосредственных показателей экономического и культурного капиталов. Та же иерархия (естественные науки, гуманитарные науки, право, медицина), которая наблюдается при распределении профессоров различных факультетов согласно социальному происхождению, определенному через профессию отца (соответствующая доля профессоров – выходцев из господствующего класса составляет 58, 60, 77 и 85,5 %), обнаруживается и при рассмотрении других показателей социальной позиции, например, обучения в частном образовательном учреждении – за исключением того, что право и медицина меняются местами (9,5; 12,5; 30 и 23 %). Кроме того, можно утверждать, что доля различных фракций (так же иерархизированных согласно экономическому и культурному капиталу), из которых происходят профессора разных факультетов, меняется в том же порядке: доля сыновей профессоров является максимальной в среде профессоров гуманитарных наук (23,3 %) и минимальной в среде профессоров медицины (10 %), тогда как профессора медицины (за исключением медиков-исследователей) и особенно профессора права чаще являются выходцами из семей представителей свободных профессий, управленцев или функционеров общественного или частного секторов[74]74
  Данные, собранные для части (58 %) профессоров естественных наук и профессоров медицины, позволяют предположить, что иерархия была бы той же, если бы мы приняли в расчет профессию дедушек по отцовской или материнской линии или, вследствие тенденции к гомогамии, профессиональный статус супруги: с высоким процентом преподавателей в случае гуманитарных и естественно-научных факультетов и в другом случае – с высоким процентом неработающих и медиков.


[Закрыть].

Более детальный анализ показывает, что индивиды, отнесенные к одной профессиональной категории, демонстрируют различные свойства в зависимости от факультета. Так, помимо того, что происходящих из низших классов профессоров гораздо больше на гуманитарных или естественно-научных факультетах, чем на факультетах права или медицины, они обладают собственным каналом восхождения – Высшей нормальной школой учителей[75]75
  Высшая нормальная школа учителей (l'École normale d'instituteurs) представляет собой колледж, готовящий школьных учителей начальных классов. – Прим. пер.


[Закрыть]. Напротив, на факультете права или медицины почти все профессора оканчивали частные школы. Та же оппозиция могла бы быть обнаружена и в среде профессоров из семей преподавателей (гораздо более представленных в гуманитарных и естественных науках, чем в праве). Таким образом, когда мы имеем дело с индивидами с одинаковым происхождением, чьи практики и представления разнятся в зависимости от факультета или дисциплины, невозможно определить в рамках доступной информации (а также исследуемой популяции, всегда очень ограниченной), нужно ли связывать эти различия со второстепенными различиями в происхождении или же с эффектами различий в траектории (вроде степени маловероятности рассматриваемых карьер) либо, что, несомненно, чаще всего имеет место, с комбинацией этих двух эффектов.