Текст книги "Харли Квинн. Безумная любовь"

3

Сейчас в павильоне стояла пугающая атмосфера. Здание погрузилось в темноту, лишь кое-где тускло светились таблички, указывающие на вход и выход. Вообще-то Харлин не боялась темноты, и все же она чувствовала себя напряженно – тем более, что за ней гнались двое преступников.

Осторожно пройдя по коридору, она наткнулась на ту самую дверь, которую они с папой открыли по ошибке, думая, что за ней выход из павильона. Она сама не знала, как это поняла. Возможно, ручка показалась знакомой на ощупь.

Харлин беззвучно скользнула внутрь.

В воздухе витал удушливый запах опилок и химикатов. Возможно, ей не стоило здесь находиться, и все же она ощупью пробиралась вперед. Комнатка была маленькой, нигде не спрячешься. Громилы заявятся сюда в первую очередь. У Гвоздя в телефоне фонарик…

Споткнувшись обо что-то в темноте, девочка упала на кучу пластиковых бутылок и банок с краской. Если бандиты уже в павильоне, они не могли не услышать шум. Харлин прикусила губу, с трудом сдерживая слезы. Она лежала очень тихо, прислушивалась, не раздадутся ли рядом голоса. Ничего. Единственное, что она слышала – барабанный стук собственного сердца.

Наконец она вновь поднялась на ноги и медленно двинулась вдоль стены, ступая очень осторожно, чтобы не налететь на новое препятствие. Заодно Харлин пыталась вспомнить, как комната выглядела при свете.

Внезапно перед ней оказалась еще одна дверь. Харлин вздрогнула: когда они с папой зашли в эту каморку, второй двери они не заметили. Она оказалась не заперта, но, увы, за ней притаилась лишь небольшая подсобка. У одной стены стояли стеллажи, на другой висели на крючках инструменты. Возле стены, что была напротив двери, стоял высокий металлический шкаф. Открыв его, Харлин обнаружила ряды переключателей. «Прямо как у нас дома», – подумала она.

Папа научил ее обращаться с электрическими пробками. Их было очень много, но он показал ей, какие отвечают за их квартиру, и объяснил, что свет порой выключается из-за перегрузки. Когда такое случается, нужно дернуть выключатель вверх. Папа даже показал, как это делается, и велел не трогать остальные пробки, особенно те, что относились к чужим квартирам.

Маме это, разумеется, не понравилось. Она заявила, что Харлин слишком маленькая, чтобы возиться с электричеством. Папа же ответил, что иногда, когда его не будет дома, а мама не сможет выйти из квартиры, если, например, заболеет кто-то из малышей, Харлин придется брать на себя ответственность.

Приглушенный звук голосов вернул ее к реальности. Если не отвлечь чем-то Тони и Гвоздя, они быстро найдут эту комнату. Протянув руку, она повернула все основные переключатели. В павильоне вспыхнул свет, оглушительно заиграла музыка и раздались взрывы безумного хохота. Аттракционы ожили. «Тони и Гвоздь будут так ошеломлены этой какофонией, что не поймут, где искать», – подумала Харлин. Вдруг ей повезет, и она убежит через заднюю дверь прежде, чем они поймут, что произошло?

А может… может, ей даже удастся им отомстить.

Девочка вернулась в подсобку и огляделась.

На полу рядом с банками, лежал пояс с инструментами. Рядом обнаружились пачки разноцветных блесток и несколько разнокалиберных бутылок. В том числе с суперклеем. Харлин улыбнулась. Пояс оказался слишком велик, и, поразмыслив, она перекинула его наискось через плечо, будто ленту победительницы конкурса «Мисс Америка». Теперь пояс висел надежно, в удобные кармашки можно было спрятать все необходимое. Харлин набрала несколько пакетов с блестками, флаконы-распылители с краской и упаковки с суперклеем.

Харлин собиралась приоткрыть дверь, но внезапно замерла, вцепившись в ручку. Она понимала, что нельзя бесконечно прятаться в мастерской. Ее обязательно найдут и сделают так, чтобы она уже больше не сбежала. А потом вернется Дельвеккьо, и все станет совсем плохо.

К тому же, они намеревались убить маму. Она должна была помочь маме.

Харлин приоткрыла дверь и осторожно глянула в щелочку. Сквозь гремящую музыку и истерических смех донесся злой вопль Гвоздя:

– Я прибью эту маленькую дрянь! И того, кто ей помогает!

Харлин невольно усмехнулась.

Скрючившись за одним из кривых зеркал, она прислушивалась к голосам бандитов, пытаясь понять, где они. Шум мешал, но если сосредоточиться, можно было уловить обрывки проклятий Гвоздя и его обещания разнести ей голову.

– Ты только мне голову по ошибке не отстрели, – подметил Тони.

Харлин почему-то не сомневалась, что если Гвоздь и пристрелит Тони, то вряд ли по ошибке. Учитывая его нрав, Тони находился в не менее шатком положении. Впрочем, Тони не так уж и отличался от своего напарника. Гвоздь ненавидел ее, но Тони даже не воспринимал ее, как человека: просто предмет, который ему приказали охранять, пока босс не вернется со своим дружком-извращенцем. Харлин слышала разные истории про извращенцев, но никто так ей и не объяснил, что конкретно они делали с детьми, из чего она сделала вывод, что это было как-то связано с сексом. Она знала, что от секса рождаются дети, но не знала в точности, как это происходит, а, руководствуясь собственным опытом ухода за тремя маленькими братиками, даже не хотела знать. Тем не менее, в кое-чем Харлин не сомневалась: если у взрослых от секса бывают дети, то взрослые явно не должны заниматься сексом с детьми.

Ей необходимо было сбежать, пока Дельвеккьо не вернулся со своим приятелем. Фу!

Харлин выглянула из-за зеркала и метнулась к вертикальным валикам.

Внезапно позади раздался крик Тони:

– Я ее вижу! Вон она!

Харлин сунула руку в один из кармашков пояса и обернулась. Тони подошел почти вплотную и попытался схватить ее, но она ловко швырнула ему в лицо пригоршню золотых блесток. Мужчина взвизгнул, споткнулся и упал на колени, отплевываясь и пытаясь протереть глаза. Харлин рассмеялась, сжала тюбик с клеем, разбрызгивая его вокруг, и позволила валикам утащить ее назад. От сильного запаха ей стало дурно. На этикетке было указано, что клей прочный и быстросохнущий. Она надеялась, что он не высохнет до тех пор, пока Тони и Гвоздь не испробуют его на своей шкуре.

Харлин запрыгала с плитки на плитку покачивающегося пола. Они с папой мигом вычислили, как пересечь этот участок, чтобы не упасть. Хихикнув, она побрызгала клеем на движущиеся пластины. Отличная забава! Вот смеху будет, когда громилы проберутся сквозь валики и попытаются пройти это препятствие.

Лучше любого цирка с клоунами!

– Сними пиджак! – Заорал Гвоздь.

– Но он совсем новый… – В ответ заныл Тони.

– Брось его!

– Ты бы помог, что ли. Я руку не могу вытащить.

Харлин услышала звук рвущейся ткани.

Несмотря на то, что валики были обиты мягким материалом, человека они тащили очень сильно. Показалась голова Тони: волосы и лицо у него по – прежнему переливались золотыми блестками.

– Да вот же она! – закричал Тони. – Эй ты, девчонка, как там тебя зовут, а ну стой!

Он что, на самом деле полный идиот? Харлин засмеялась и покачала головой.

– Стой на месте, кому говорят! – несколько секунд Тони изо всех сил протискивался сквозь валики и наконец выбрался наружу без пиджака и в рубашке с оторванными пуговицами. Рубашка распахнулась, обнажая жирную, волосатую грудь.

Гвоздь вынырнул позади. Он лишился пиджака и галстука, кобура сбилась набок, а лицо побагровело от ярости.

– Ах ты, мелкая дрянь, я тебя прикончу!

– Сперва поймай меня, – протянула Харлин голосом бруклинской девчонки.

От злости бандиты не сразу заметили, что пол под ногами шатается. Харлин же от души веселилась. Громилы рванули вперед, чтобы схватить ее, но вдруг рухнули друг на друга. Девочка не удержалась от хохота, наблюдая, как они силятся встать. Неужели после ее проделки с валиками, они не заподозрили неладное?

Неужели они настолько глупые?

Нет. Они не сомневались, что она глупая. Что делало их еще бо́льшими идиотами.

За ними было так смешно наблюдать. Пока они пытались подняться с уходящего из-под ног пола, она достала баллончик с краской, наклонилась и выкрасила их лица в ярко-синий цвет. Бандиты взвыли от злости и боли. Они хотели протереть глаза, вот только руки у них намертво приклеились к полу. Внезапно Тони издал душераздирающий вопль: ему удалось оторвать руку, оставив на полу здоровенный лоскут кожи.

«Отлично, – подумала Харлин. – Болеть будет не одну неделю».

– Ах ты, мерзавка, – прорычал Гвоздь, по лицу которого, подобно ярко-синим слезам, стекала краска. – Клянусь богом, я тебя прикончу.

Его ладонь по-прежнему не двигалась, и он старался ее отодрать, не сорвав при этом кожу. Ноги у него прилипли к пластинам, скользящим в разные стороны с разной скоростью. Тони же просто скулил от боли.

– Мне нужно чем-то обернуть ладонь, – простонал он, вцепившись в рубашку Гвоздя. – Оторви рукав, я забинтую рану.

– Отвали!

Гвоздь стремительно отстранился, но Тони продолжал сжимать его локоть. Пока они толкались, пистолет Гвоздя выпал из кобуры. Тони потянулся к оружию, но Гвоздь схватил пистолет первым.

– Убери оружие, – всхлипнул Тони, – пока ты не…

Раздался оглушительный звук. Харлин отшатнулась и упала. В ушах у нее зазвенело. Сначала ей показалось, что взорвался весь павильон. Сильно завоняло гарью, словно прямо перед ней вспыхнул ящик фейерверков. Она села, придерживая пояс. Никакой это был не фейерверк. Гвоздь выстрелил в своего напарника, и теперь у Тони не было лица. Пластины продолжали ездить из стороны в сторону, а Тони по-прежнему стоял на коленях, вцепившись в рукав Гвоздя, чтобы оторвать кусок ткани и перебинтовать ладонь. Наверное, если бы напарник не прострелил голову Тони, его лицо скорчилось бы в жалобную рожу, мол: «Видишь? Я же тебе говорил!».

Гвоздь смотрел на него во все глаза, будто это была очередная глупая выходка Тони. Через пару секунд мертвое тело свалилось на пол, медленно и грациозно, словно умирающий лебедь на балетной сцене.

Это была последняя капля. Харлин расхохоталась.

Она смеялась так долго и так громко, что у нее вновь зазвенело в ушах. Попыталась встать и тут же повалилась обратно, держась от хохота за живот. Пояс сполз с плеча, бутылочки с краской, клеем и блестками рассыпались вокруг. Но девочка все равно смеялась и не могла успокоиться. Откатившись подальше от окровавленного трупа, она продолжала хохотать, молотя по полу руками и ногами.

– Ты просто бесчувственная маленькая мразь! Выродок! Думаешь, это смешно?

Разъяренный голос привел Харлин в чувство. Перестав смеяться, она вскочила. Гвоздь никак не мог выпрямиться. Его пистолет тоже прилип к полу.

– Хочешь повеселиться? – Искаженное яростью лицо Гвоздя походило на уродливую, синюю маску. – Дай мне только выбраться отсюда, и я покажу тебе, как смеяться.

Харлин огляделась, заметила дверь с надписью «Выход» и ринулась к ней.

«Из этой истории получился бы отличный мультфильм», – подумала она. Взрослый мужчина гоняется за маленькой девочкой в темноте по парку, крича, что он заставит ее подавиться собственным смехом.

Впрочем, до этого лучше не доводить.

Харлин не собиралась проверять, удалось ли Гвоздю оторвать пистолет от пола. По задумке, громила должен был застрять там, задыхаясь и кашляя от ярости, и все же он продолжал ее преследовать. Бандит неумолимо гнался за ней. Она глянула назад, и ей показалось, что Гвоздь совсем близко.

Девочка побежала быстрее, преодолела ту часть парка, где располагались кафе, и очутилась на пляже. Может, удастся спрятаться в одной из игровых кабинок? Или лучше спрыгнуть в воду? Вдруг Гвоздь не умеет плавать? Она быстро отвергла эту мысль: все взрослые умели плавать. Или, по крайней мере, большинство из них.

Правда, многие из них плавали плохо и отказывались лезть в воду в одежде.

Но из одежды на преступнике были только трусы, рубашка и ботинки: все остальное приклеилось к полу павильона аттракционов. Харлин надеялась, что он не сразу решится прыгнуть в воду за ней, и она успеет отплыть подальше. Вряд ли он сможет задержать дыхание так долго, как она. Особенно после погони. У самой Харлин дыхание пока еще не сбилось: занятия гимнастикой выработали выносливость.

Добежав до пирса, девочка свернула направо, пристально разглядывая мерцающую поверхность воды. Она прыгнет с пирса, словно летучая рыбка…

Неожиданно чудовищный вес придавил ее к деревянным доскам.

– Ну что? – просипел ей на ухо Гвоздь. – Тебе все еще смешно?

Он придавил ее коленом, чуть не раздавив, будто мошку. Ей не удавалось даже набрать в легкие воздух, чтобы закричать. Вдруг он схватил ее за шею и рывком поднял на ноги. Бандит запыхался. Голос у него звучал особенно злобно.

– Знаешь, что еще веселее? Этот извращенец, приятель Дельвеккьо. Если тебе так уж понравилась мертвая рожа Тони, то там ты вообще помрешь от смеха. – Гвоздь швырнул ее навзничь и встал перед ней на колени. – Давай я покажу, что тебя ждет…

– Немедленно отпусти ее, сукин сын!

Раздался громкий удар. В лицо Харлин брызнула кровь. Голова бандита дернулась в сторону, да так, что тот стукнулся ухом о плечо. Потом он повалился на бок, и Харлин увидела перед собой женщину с огромным молотом в руках.

– Мамочка! – Харлин бросилась в ее объятия и прижалась лицом к маминому плечу.

* * *

Мама молча прижала ее к себе. Харлин чуть было не расплакалась, но мама не плакала: она была сильной и смелой и она по-прежнему сжимала в руке увесистый молоток.

Харлин решила, что тоже станет такой же сильной и смелой, как мама.

Однако вскоре Харлин вновь едва не разрыдалась, пока рассказывала маме обо всем, что случилось: о бандитах, которые избили папу, и о том, как наплевательски к нему отнеслись полицейские. Мама слушала с серьезным лицом. Глаза у нее оставались сухими, и Харлин тоже старалась вести себя спокойно.

После рассказа мама отпустила ее и взглянула на Гвоздя, неподвижно лежащего на досках пирса.

– Ну-ка подержи, – она отдала девочке молоток.

Глаза Харлин расширились, когда она осторожно взвесила инструмент в руках. Молот оказался тяжелым, но, к ее удивлению, куда легче, чем ей представлялось. Пожалуй, она и сама могла бы им воспользоваться… Она внимательно его осмотрела: ручка – гладкая, отполированная тысячами рук тех, кто бессмысленно ударял им, дабы заставить зазвенеть сигнал игрового автомата. Никому это не удалось, даже ее папа заставил пластину взлететь только до половины столба.

«Дело тут вовсе не в молоте», – внезапно подумала Харлин.

Молот много весил, но чтобы колокол зазвенел, требовалась не только сила мускулов, но и сила духа.

Ее мысли прервал всплеск. Тело Гвоздя исчезло, мама скинула его в воду.

– Ну что, пойдем домой? – совершенно спокойно спросила она, словно то был конец дня, а не середина ночи.

Харлин кивнула и подняла молот:

– Можно взять его с собой?

– Конечно, – улыбнулась мама, – только кровь сперва вытри.

– Ага, – согласилась девочка. – Я помою, а то как-то противно!

4

Папа ждал их дома, когда они вернулись. Недавно взошло солнце. Мама велела дочери немедленно отправляться в кровать и пообещала разбудить ее позже, правда, Харлин уснула не сразу и услышала, как папа рассказал, что один из приятелей внес за него залог. Когда же настал черед мамы рассказывать, что она думает по поводу его друзей, девочка уснула. Это она слыхала и раньше.

Спалось ей крепче обычного. Так крепко она засыпала разве что после тренировок по гимнастике, когда тренер вовсю гоняла ее, а потом еще заставляла час делать упражнения на растяжку. Однако в этот раз она устала не только физически, но и эмоционально. Она испытывала нечто подобное, когда родители сильно ссорились, и мама вытаскивала чемоданы, кидала в них вещи, крича, что с нее и с детей хватит.

Едва Харлин прикрыла глаза, ее поглотили странные сны. Не кошмары, но все равно неприятные. Снились сердитые люди, которые не знали, как решить свои проблемы и винили в них остальных. Во сне Харлин искала родителей. Она знала, что они где-то рядом, может, в соседней комнате или через улицу, или на другом этаже, но никак не могла их найти. Возможно, они тоже не видели ее, занятые своими вечными спорами, или же видели, но не хотели помочь.

Проснулась Харлин в полдень. Неохотно разлепила веки, чувствуя, как тяжела голова. Войдя на кухню, она обнаружила родителей, сидящих за столом друг против друга. При ее появлении они удивились, точно вообще забыли, что она дома. Наверное, не ожидали, что она встанет так рано.

Мама сделала ей бутерброд с колбасой и сыром, налила большую чашку томатного супа и поставила все это на маленький столик у телевизора. Должно быть, дела шли плохо: как правило, мама не позволяла ей есть перед телевизором. Братиков отвели или к миссис Ди Анжели, или к Поле, соседке, живущей дальше по коридору, которая в очередной раз потеряла работу и сидела дома.

Дело шли действительно плохо.

Мама увеличила громкость телевизора, чтобы Харлин не слышала, о чем они с папой говорили на кухне. Голоса у них казались тихими и напряженными, что являлось еще одним плохим знаком.

Обычно чем дольше они говорили такими голосами, тем хуже становилась ситуация.

Уж лучше бы они накричали друг на друга. Тогда Харлин бы твердо знала, что в конце концов все наладится. Она не любила, когда родители ссорились, ведь они бросались громкими, неприятными словами, и все же, когда напряжение нарастало и они все злее кричали, они выпускали пар. После чего – мирились.

Харлин ненавидела, когда родители ссорились, пусть им и становилось легче после серьезной перебранки. Она подолгу тихо плакала в подушку. Как люди, любившие друг друга, любившие ее и малышей, могли быть такими жестокими друг к другу? Почему они не понимали, что всем от этого плохо? Иногда они кричали так громко, что ей казалось, будто они разлюбили и ее, и братиков.

Очень хотелось поговорить об этом с родителями, но она понятия не имела, какие подобрать слова. Ещё чего доброго решат, что она считает их ужасными людьми или не любит их. Однако временами они на самом деле вели себя совершенно несносно, и в такие минуты ей казалось, что, может, любви они не заслуживают.

Тем не менее, Харлин любила родителей всем сердцем и душой. Ее пугала даже мысль о том, что однажды они ее покинут. Любила она и маленьких братиков.

Единственное, без чего она вполне бы обошлась, так это без грязных подгузников.

Возможно, ей стоило попробовать приучить братцев к горшку? Подгузники стоили денег, и, если бы маме с папой больше не приходилось на них тратиться, может, они почувствовали бы себя счастливее и перестали ссориться и разговаривать таким напряженными голосами?

* * *

Весь следующий день Харлин провела в ожидании, что родители вновь поссорятся, но этого не случилось. Они вообще перестали разговаривать. Настроение у всех было ужасным. Иногда девочке казалось, что стены их дома выстроены из боли.

Собрав волю в кулак, Харлин хотела отпроситься погулять на детскую площадку, хотя после случившегося не сомневалась, что родители еще долго ее никуда не отпустят. А может, сходить к миссис Ди Анжели или Поле, помочь с малышами? Нет. Харлин вовремя вспомнила, что обе возьмут дополнительные деньги за присмотр за ней, независимо от помощи. Принести малышей обратно так же не было лучшей идеей: в доме царила столь гнетущая атмосфера, что они бы плакали, не переставая. И были бы правы.

Харлин свернулась калачиком на диване, подобрав ноги, и невидящими глазами уставилась в экран телевизора. Она даже не понимала, что именно смотрит: телепередачу или DVD-диск. Вчерашний день, который должен был стать самым лучшим днем в ее жизни, терял очертания. Вчера ее сердце светилось от счастья, а сегодня душу заволокли пустота и одиночество. Ей подумалось, что узники в тюрьме, наверное, ощущают нечто подобное. Что ж, ссоры родителей являлись куда более жутким наказанием из всех, что ей приходилось испытывать. Даже когда ее отчитывали за шалости, она не чувствовала подобной грусти. Ей казалось, она не сможет пережить больше ни мгновения в этом доме! Но минуты проходили одна за другой. Одна за другой.

Харлин пришла к выводу, что во всем виноваты полицейские.

Если бы они отнеслись к ее папочке как положено, составили бы отчет о нападении, а потом отвезли их домой, сейчас все было бы в полном порядке. День закончился бы не идеально, но зато прошлую ночь она провела бы в своей постели и утром проснулась как обычно, не превратившись в ходячего зомби, запертого в доме, полном боли.

Однако полицейские настаивали, будто это ее папа совершил нечто плохое. И пока они страдали ерундой, настоящие бандиты схватили Харлин и попытались заманить в ловушку ее маму! Интересно, копы вообще в курсе о Дельвеккьо и его приятеле-извращенце?

День никак не кончался.

Время тянулось издевательски долго. Родители забыли забрать малышей у соседки, и Харлин не на шутку разволновалась. Вновь послышались их тихие голоса, правда вскоре мама с папой умолкли, но только затем, чтобы снова разразиться новыми криками. Харлин еле сдерживала слезы. Каждый раз, когда она нервничала или пугалась, папа говорил, что надо сосредоточиться на будущем, представить следующую неделю, когда все неприятности уже останутся позади. Увы, сделать это ей никак не удавалось. Напротив, появилось ощущение, что она увязла в ужасе навсегда.

Далеко за полдень мама опять достала чемоданы. Харлин убежала в спальню, рухнула на кровать и натянула одеяло на голову. Мама принесла малышей и попросила Харлин присмотреть за ними. К большому удивлению они не капризничали и не плакали. Даже Эззи, самый младший, и тот не ревел.

Через какое-то время мама принесла еду для Барри и Фрэнки, дала Эззи бутылочку со смесью и вновь вышла. Харлин кормила малышей и слушала, как голоса родителей становятся все громче и громче.

– Ну вот, почти все, – пообещала она, ласково укачивая брата. – Скоро все закончится.

Барри и Фрэнки свернулись на полу в своих одеяльцах и уснули. Эззи не плакал, только смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Заплакал он, когда родители в очередной раз начали кричать друг на друга. Он ревел и ревел, не переставая, но Барри и Фрэнки даже не проснулись. Харлин спела ему все песенки, какие только знала, рассказала все смешные стишки, но малыш не унимался. За его ревом она едва слышала родителей. Ей вдруг подумалось, что Эззи, наверное, затем и плачет, чтобы заглушить голоса папы и мамы, в которых столько злости.

«Если бы они меня сейчас спросили, я бы сказала, что ненавижу их», – подумала Харлин и первый раз в жизни не почувствовала вины. Вина лежала на их плечах, но они не обращали внимания. Взрослые всегда делают то, что хотят, а детям только и остается, что с этим мириться.

Наверное, прошла целая вечность, прежде чем мама и папа перестали кричать и принялись извиняться. Эззи утих и вскоре уснул. Харлин же пришлось и дальше слушать родителей.

– Прости меня.

– Нет, это ты прости.

– Нет, это моя вина, я знаю, как нам сейчас тяжело. Вот увидишь, я исправлюсь.

– А я обещаю, что все улажу, буду больше работать…

«Проклятые копы», – выругалась Харлин, жалея, что не может уснуть, как малыши. «Они все испортили».

Подкравшись к двери, девочка слегка ее приоткрыла. На кухне папа держал маму на коленях и обещал, что вчерашние события больше никогда-никогда не повторятся. Говорил, что они должны держаться друг друга и что они преуспеют.

Папочка оказался почти прав. Его посадили в тюрьму[1]1
  Игра слов: “going places” – отправиться в различные места и “went to prison” – оказаться в заключении; получить тюремный срок. (Прим. ред.)


[Закрыть].