Текст книги "Тайна Иеронима Босха"

XXV

– Не шевелитесь, господин!

Одну кисть Петрониус зажал губами, две другие вместе с палитрой держал в левой руке, а четвертой кистью пытался подправить линию подбородка на портрете Якоба ван Алмагина. Он весь кипел. Странное лицо ученого приводило художника в ярость.

– Господин, один вопрос. Вы верите в то, что ученость размывает контуры человеческого тела, так же как во время болезни сглаживаются черты лица?

Алмагин пошевелился, и Петрониусу пришлось опять усаживать его так, чтобы поза соответствовала сделанному наброску.

– Еще немного, господин, и я избавлю вас от этой повинности на целый день.

– Почему вы спрашиваете, Петрониус?

– Потому что легче нарисовать крестьянина в поле, чем вас. У вас привлекательная внешность, но мне этого мало. Знаете, – продолжил Петрониус, смешивая краски на палитре и нанося на холст, – у крестьян на лице есть очертания, углы, яркие тени и пятна.

«У вас ничего этого нет! Вы же словно из теста, скорее женственный, чем мужественный», – хотел сказать Петрониус, но не решился.

– Могу вас успокоить, ученость ничего не меняет во внешности человека, она влияет только на его внутреннее состояние. Кто знает тайны этого мира, мой дорогой Петрониус, тому легче в нем существовать. Об изменениях телесных мне ничего не известно, а особенно о том, что они произошли со мной.

Якоб ван Алмагин разразился громким заливистым смехом.

– На сегодня достаточно, Петрониус. Я слышу, как по лестнице поднимается мастер Босх. Встретимся завтра.

– Мы слишком медленно продвигаемся, господин. А вы так быстро прерываете сеанс. Вы хорошо платите, но я не могу поднимать цену до немыслимых цифр.

Якоб ван Алмагин жестом приказал ему удалиться.

Петрониус повиновался. Он сложил палитру, кисти, баночки с красками и масло и подождал, пока мастер Босх не войдет в мастерскую.

– Я… – заговорил он, едва увидев ученого, – я перенесу свою мастерскую в подвал. У меня не хватает сил и дыхания подниматься сюда.

Якоб ван Алмагин встал с кресла и с распростертыми объятиями поспешил к художнику. Они обнялись.

– Чего не хватает у вас, в достатке имеется у вашего ученика, мастер Босх. Он работает превосходно, хотя и недоволен, что мы очень медлим.

– Возможно, он прав, – рассмеялся мастер и, тяжело дыша, опустился в кресло, с которого только что встал ученый.

– Позвольте откланяться, – бросил на прощание Петрониус и направился к лестнице.

И только когда оказался в нижней мастерской, где Энрик работал над пейзажем, Петрониус услышал начало разговора. Он давно подозревал, что портрет был только предлогом для того, чтобы ученый и мастер могли без помех беседовать. Быть может, великий художник боится, что его уличат в дружбе с крещеным евреем? Якоб ван Алмагин обычно приходил раньше назначенного времени, обсуждал что-то с Босхом, затем в течение часа позировал и только поздно вечером покидал дом мастера. В общем, он проводил больше времени за разговорами с мастером Босхом, чем позировал для портрета.

– Не правда ли, она располагает к раздумью? – прервал мысли Петрониуса Энрик, указывая на свою картину. – В конце концов, вы работаете вместе с величайшим учеником величайшего мастера!

После смерти Питера полноватый Энрик поднялся среди подмастерьев, и вполне заслуженно. Его пейзажи были полны воздуха в соответствии с новыми требованиями пейзажной школы Брабанта. Кроме того, Петрониусу нравился веселый характер Энрика. Его маленькие глаза-щелочки светились озорством. И еще Петрониус часто удивлялся, с какой элегантностью маленькие толстые пальцы художника колдовали на холсте, накладывая тончайшие мазки. Только волосами мать-природа обделила Энрика – они редкими пучками торчали во все стороны, не слушаясь хозяина.

– Ну, тогда твой замечательный учитель и покровитель – чулочник, ибо твои чулки в лучшем состоянии, чем твои картины. Или ты называешь эту мазню искусством? – с наигранной серьезностью ответил Петрониус на хвастовство Энрика.

– Ты недооцениваешь важность момента, Петрониус. Ты только что порвал с художником, который пронесет свое ремесло и искусство в следующие века. Твои картины будут тускнеть на сырых стенах в домах ремесленников и торговцев, а мои переживут века и будут выставляться во дворцах!

– Перед окнами, чтобы не пропускать залетных голубей, – усмехнулся Петрониус.

– Ба! – Подмастерье откинул назад свои редкие волосы. – Меня не признают. Такова судьба всех истинных гениев. Они умирают в нищете, как и родились!

– Тогда давай лучше поедим хлеба с маслом, прежде чем ты обеднеешь, Энрик. Ибо я всегда говорю себе: умирать с голоду легче на полный желудок!

– Ты прав, оставим презренное искусство и посвятим себя делу, в котором мы действительно мастера.

Оба рассмеялись, пошли на кухню и отрезали по ломтю хлеба. Наполнили тарелку оливковым маслом, чтобы макать хлеб. Петрониус поставил на стол две кружки, сильно разведенное водой вино, замаринованные в горчице огурцы, которые посыпал базиликом и солью.

– Поистине божественная пища! Давай насладимся ею! – сказал Энрик и тихо добавил: – Пока Босх занят!

Петрониус усмехнулся. Мастер Босх не любил, когда подмастерья растягивали обеденное время.

– Кто отравил Питера? – неожиданно спросил Петрониус.

Приятель сразу смолк и посмотрел на Петрониуса, его лицо помрачнело.

– Если негодяй попадется мне, я оторву ему голову вот этими руками! – после паузы запальчиво произнес Энрик и показал свои сильные, перепачканные краской руки.

– Питер был членом братства? – спросил Петрониус. Энрик пристально посмотрел на него:

– Никак не успокоишься! Ты постоянно думаешь об этом. Возможно, он принадлежал к братству. Но…

Петрониус схватил Энрика за рукав.

– Что «но»?

– А если он хотел уйти от них? Из-за инквизиции, понимаешь? Такое возможно! – Энрик говорил шепотом и боязливо озирался вокруг. – Вряд ли ты имеешь хоть малейшее представление о том, что могла сделать с ним инквизиция.

Энрик макнул хлеб в масло.

– Почему его отравили у меня на глазах? – спросил Петрониус.

Он наблюдал за товарищем. Тот медленно наполнил кружку, поднес ко рту и выпил большими глотками, глядя Петрониусу в глаза. Затем прожевал и проглотил хлеб.

– Кто выдал тайну, должен умереть! Слишком многое поставлено на карту. Жизнь одного за жизнь другого. Именно доминиканцы определяют правила игры в городе. С тех пор как они пришли сюда, смерть стала обыденным делом. – Энрик наклонился, в его усах застряли крошки хлеба. – Ты видел их, когда они подъезжают к лобному месту на площади? Ты знаешь, что значит умереть за убеждения, которые никому не приносят зла? Нет, ты не знаешь этого! Ты ничего не знаешь!

Последние слова Энрик выкрикнул.

– А если я захочу узнать, Энрик? Если захочу стать членом братства? Как мне устроить это?

Воцарилась тишина. Энрик долго пережевывал хлеб, будто собирался с духом.

– Очень просто. Идешь в дом «братьев лебедя» и заявляешь о своем желании.

По краям тарелки блестела желтая масляная полоска, на дне еще оставалось немного масла, его быстро впитывали в себя последние кусочки хлеба. Подмастерья смущенно смотрели в тарелку. Петрониус раздумывал, о чем можно рассказать Энрику. Наконец, несмотря на опасения, что подмастерье на стороне инквизиции, Петрониус произнес:

– Ты знаешь, что я имею в виду. Братство, которое собирается в церкви Святого Иоанна. Как мне стать его членом?

Энрик испуганно посмотрел в глаза Петрониуса, который сразу понял, что попал в точку.

– Послушай, Петрониус, никто не может сказать, есть ли это братство или его нет и никогда не было. И встреч в соборе нет. Но я могу свести тебя с мужчинами и женщинами, которые знают больше меня. Кроме того, тебе нужны два горожанина, надежные, потому что…

– Что? Говори же!

Энрик поднялся, в его глазах снова вспыхнуло веселье. Он будто стряхнул с себя дурные мысли.

– Потому что нелегко приблизиться к таинству. По крайней мере в той форме, которую проповедует братство. Больше я ничего не могу сказать! Действительно не могу. Им нужны личности. Сильные, мужественные, целомудренные в делах и мыслях. Бог мой! Я говорю слишком много.

– И что, Энрик? Можно мне вступить в братство или нет? Энрик, решайся!

Когда Петрониус повернулся, чтобы поставить тарелку в раковину для мытья посуды, в дверном проеме он увидел Якоба ван Алмагина, который, как показалось подмастерью, был разгневан.

XXVI

Петрониус свернул на улицу Уде-Хюльст направился к бастиону. Он уже чувствовал солоноватую воду канала и слышал крики лодочников, которые изо дня в день привозили в город свои товары. Молодой человек остановился у устья реки на Синт-Йорис-страат. Переулок будто вымер. Где-то здесь, заверил его Длинный Цуидер, в доме для одиноких женщин жила Зита. Уверенным шагом Петрониус подошел к недавно построенному заветному дому аббатства Святой Гертруды, чтобы постучать, как заметил в конце улицы человека, выходящего из принадлежавшего доминиканскому монастырю здания.

Петрониус укрылся в тени дома. Вышедший остановился, осмотрелся, будто хотел убедиться, что его никто не видит, и поспешил в направлении, где стоял Петрониус. Капюшон скрывал лицо, человек был закутан в плащ, взгляд устремлен вниз. Это женщина!

Он узнал ее уже по первым шагам. Когда одетая в черное женщина поравнялась с ним, Петрониус преградил ей дорогу.

– Зита, что ты здесь делаешь?

Девушка вздрогнула, узнав Петрониуса. Когда она заговорила, ее голос дрожал:

– Петрониус, ты?

– Что ты делала в монастыре доминиканцев, девочка? Там живет инквизитор!

– За этим зданием, – тихо возразила она. – Он живет во дворце позади.

– Что доминиканцы хотят от тебя?

Зита рухнула на него, будто у нее подкосились ноги. Петрониус с трудом удержал ее и едва не свалился сам. Раньше Зита не проявляла подобной слабости, подумал он.

– Говори же, Зита, чего хочет священник?

– Он спрашивал о тебе и Длинном Цуидере.

Петрониус поморщился. Снова инквизитор интересуется им, а он не понимает почему. Может, доминиканец подозревает, что рисунок Босха у него. Но как это стало известно?

– Он сказал, что ему от меня нужно?

Зита покачала головой. Неожиданно у нее на глазах появились слезы.

– Что случилось?

Петрониус прижал девушку к себе. Некоторое время они стояли неподвижно. Петрониус наслаждался близостью Зиты, ее запахом.

– Тебе надо исчезнуть из города, Петрониус. Патер Иоганнес очень опасен. Он не может тебя понять. Собирается уговорить тебя помогать ему или же уничтожит. Уходи. Пожалуйста!

Девушка медленно отодвинулась от него. Петрониус не удерживал ее – на улице показалась группа солдат, направляющихся к городским воротам. Он не хотел, чтобы их с Зитой увидели вместе. Неожиданно ему в голову пришла странная мысль.

– Ты знала Яна де Грота? Он был подмастерьем у Босха до моего приезда.

Страх и испуг исчезли с лица Зиты, она встрепенулась:

– Откуда тебе известно это имя?

Петрониус посмотрел ей в глаза. Что-то здесь не так. Только что она побледнела, упала в его объятия, расплакалась. И вдруг такая разительная перемена. Это настораживало.

– Я живу в его комнате, и Питер – упокой Господи его душу! – рассказал мне, что Ян исчез. В один день, просто так. Ничего не взял из вещей, ни рекомендаций, ни пожитков. Товарищи предполагают, что он бежал от инквизиции. Зита решительно покачала головой:

– Нет. Ян де Грот… не знаю. В трактире он не появлялся.

Петрониус чувствовал, что Зита лжет. Почему? Связано ли исчезновение Яна де Грота со смертью Питера? Какое значение имел клочок бумаги?

Петрониус заставил себя улыбнуться, обнял девушку и повел по улице. Молодой человек заметил, что она изменила направление. Они встретились на улице Уде-Пиер, а теперь направлялись по Синт-Йорис-страат.

– Длинный Цуидер подсказал мне, что ты живешь в трех домах отсюда.

Зита молча кивнула.

– В пансионе для одиноких женщин.

Она неуверенно оглянулась, и ее тревога не ускользнула от внимания художника. Чего она ждет? Что скрывает?

Перед одним из домов Зита остановилась и показала на верхний этаж:

– Я живу здесь, но не могу пригласить тебя к себе, Петрониус. Тут живут только девушки, незамужние женщины и вдовы.

Петрониус кивнул, хотя ничто не говорило о том, что здесь живет кто-то другой.

– Я иду в трактир. Можем встретиться там.

Зита улыбнулась ему, постучала в дверь и вошла, когда монахиня открыла дверь. В нос Петрониусу ударил запах ладана и хлеба для причастия. Странный аромат для дома, где живут одинокие женщины. На щеке монахини был длинный шрам, отчего казалось, что улыбка не сходит с ее лица.

Петрониус и монахиня обменялись взглядами, затем дверь тихо затворилась. Художник уже собирался направиться в трактир, когда на его плечо вдруг опустилась чья-то рука.

XXVII

– Я наблюдал за вами, Петрониус Орис. Вы вертитесь вокруг Зиты, будто жених. Похоть, мой друг, от дьявола. А вы вкушаете от запретного плода.

Петрониус медленно повернулся. Перед ним в свете заходящего солнца стоял инквизитор. Лицо было в тени, и патер походил на черного дьявола.

– Что вам нужно от меня? Разве я позволял вам прикасаться ко мне? Или ваша цель – пугать людей?

Патер Иоганнес сдержанно рассмеялся. Он стоял в нерешительности, будто не знал, как воспринимать вопрос: серьезно или превратить все в шутку. В конце концов священник жестом приказал художнику следовать за ним.

– Тот, кто знает страх, охотно принимает утешение и милость. Наша религия только этим и живет, что помогает людям, выдумывающим себе страхи, сделать мысли о них приятными.

– И притом оставляет мир таким, как он есть.

– А почему мы должны менять его?

Двигаясь по улице, которая однажды привела Петрониуса с Майнхардом в город, они приближались к рынку. Повсюду располагались лавки, пекари предлагали хлеб, сапожники – башмаки. Когда показалась рыночная площадь, дорогу преградила толпа людей, собравшихся вокруг оборванного монаха, который что-то выкрикивал. Он стоял на обитом железом ящике, снабженном колесами.

– И я говорю вам: те, кто распространяет ложные учения, ругают то, чего не знают, погибнут от того, что считают естественным и присущим безмозглым животным. Их ждет ужасный конец. Ибо написано, что Господь воскреснет и покарает их. Горе тем, кто пошел дорогой Каина, поддался глубокому заблуждению Валаама и погибнет в своей строптивости.

Монах вскинул руки к небу, будто призывал несчастья на головы людей. Некоторые перекрестились, упали на колени и зарыдали, остальные просто опустили головы.

Патер Иоганнес презрительно произнес:

– Нам городская управа запретила проповедовать в стенах города, а этот бред, состоящий из неправильно истолкованных библейских цитат, они допускают.

Отпускавший грехи священник неожиданно запел звонким, как колокол, голосом, так что многие подняли головы. Тирада о проклятиях и страданиях была позади.

– И только Ему, у кого есть сила охранять нас от падения, и кто позволит нам предстать безупречными перед Его, Иисуса Христа, нашего Господа, Спасителя, пришествием, только Ему одному дано отпускать грехи этого мира. Каждый дар, пожертвованный от чистого сердца нашей матери, католической церкви, будет в сотни раз умножен в том мире. По поручению его христианского величества и представителя Господа Бога на этой земле, нашего святого отца, отпускаю грехи ваши. В зависимости от глубины вашей вины и толщины вашего кошелька.

Взмахнув руками, монах спустился со своей «трибуны» и принялся раздавать индульгенции разных размеров и разного вида. Деньги за грехи проваливались в щель ящика, на котором стоял священник.

– Посмотрите на этих людей. С какой радостью они отдают последние гроши, чтобы купить душевное спокойствие на оставшиеся дни. А священник оказывает им эту услугу, покупая грехи и обещая райское блаженство.

Петрониус наблюдал за монахом, который страстными жестами избавлял сердца слушателей от страха. Его острый подбородок мелькал то тут, то там. Торговля индульгенциями шла бойко.

– Пойдемте, Петрониус Орис, мне нужно поговорить с вами.

– Чего вы хотите от меня?

Патер Иоганнес положил на плечо художника руку, и так они пришли на рыночную площадь. Колокол возвестил о конце торгового дня. Лавочники сворачивались. Хлеб уходил по низким ценам, рыба тоже подешевела.

– Вы так таинственны, патер Иоганнес. Говорите или дайте мне идти своей дорогой.

Священник кивнул, направился к центру площади и медленно, будто с трудом подбирая слова, сказал:

– Монах говорил правду, пусть и приукрасил ее. Оглянитесь, разве мы живем не в раю? Достаточно еды, развлечений и удовольствий. Даже о благе души здесь заботятся. Разве город не строит собор, башни которого устремлены в небо наподобие Вавилонской башни? У вас есть работа, страна богата, люди довольны.

Петрониус постарался освободиться от руки священника, но тот крепко держал художника. Навязчивым пасторским тоном он продолжал говорить, пока Петрониус не прервал его:

– Переходите к делу, патер Иоганнес. Или хотите райскими картинками соблазнить меня жизнью в загробном мире? Я же намереваюсь еще несколько лет пожить в этом.

Покупатели покидали площадь, освобождая им дорогу. Петрониус не знал, куда ведет его священник. Поведение горожан, их взгляды вселяли в него неуверенность.

– Это кажущийся рай, Петрониус, в котором поселился грех. Послушайте. Зло живет в этом мире, оно приближается к нам и пожирает души. Видите этот дом? Он принадлежит человеку, о котором каждый истинно верующий гражданин знает, что он продал душу дьяволу. Он творит зло, он сам и есть зло. И на этого человека вы работаете.

Петрониус постарался высвободиться из объятий патера, однако тот не отпускал художника и сжимал его с силой, которую Петрониус в нем не предполагал.

– Отпустите меня!

– Сейчас, Петрониус Орис! Я знаю, ваш мастер работает над картиной, в которой соединено все дьявольское в этом мире. Знаю, что он заставит замолчать любого, кто захочет выступить против него. Вспомните Питера. Как вы думаете, почему бедняга умер? Конечно, потому, что он рассказал мне: картина существует и ее пишет Босх. Братство уничтожило его.

У Петрониуса все поплыло перед глазами. Патер сжимал руку сильнее и сильнее, художнику стало трудно дышать. Разоблачения испугали его, и все же нарисованная священником картина была похожа на правду.

– Я хочу предостеречь вас, Петрониус Орис! Переходите на нашу сторону! Помогите очистить город от проказы! Вам только нужно…

Тут патер замолчал, и Петрониус не сразу понял почему.

– Отпустите его, инквизитор!

Голос прогремел от дома мастера Босха через всю площадь. Многие остановились, глядя на них, и тут Петрониус понял, что означали объятия инквизитора. Падре совсем не хотел что-то поведать художнику или предостеречь его. Он просто устроил так, чтобы весь свет увидел их вместе.

XXVIII

Петрониус бежал, он должен был увидеть Зиту, рассказать ей, что произошло.

Нужно еще раз переварить свое поражение. Когда Петрониус пришел в себя, на площади перед домом мастера уже никого не было. Мастер Босх и патер Иоганнес исчезли. Вокруг стояли горожане и глазели на него.

Когда Петрониус в оцепенении, спотыкаясь, шел к дому мастера, солидного вида мужчина в плаще с меховым воротником плюнул ему в лицо и отвернулся. Петрониус скрылся в доме, умылся, лег в постель и заснул. Во сне он бредил. Мастера Петрониус больше не видел.

Хотя спешить казалось неприличным, а прохожие смотрели вслед с нескрываемым презрением, Петрониус должен был увидеть Зиту. Сон напомнил ему о другом: нужно как можно скорее выяснить, что имел в виду патер, говоря о запретном плоде. Он имел в виду Зиту?

Петрониус тяжело дышал, когда свернул с Керк-страат на Корте-Пут-страат и резко остановился. В десяти шагах от него трое мужчин в сутанах преградили дорогу. Лица спрятаны под капюшонами, в руках палки. Они стояли полукругом. Денег у Петрониуса не было, он взял с собой только две монеты на пиво. Драгоценностей он не носил. Если это разбойники, то они забьют его насмерть, но останутся без добычи. Петрониус резко повернулся и побежал. Первый удар попал в висок и свалил его на землю. Петрониус понял, что это была заранее подготовленная ловушка. Трое впереди должны были только задержать его, а черную работу выполнил за его спиной другой. Петрониус будто провалился в яму, погрузился во тьму и в последнее мгновение подумал, что уже не очнется.

– Что вы знаете о братстве?

– Кто привез вас к мастеру Босху?

– Вы убили Питера?

– Почему он должен был умереть?

– Где пропавшая картина?

– Вы видели триптих?

– Кому вы служите?

Вопросы сыпались на художника градом. Пахло ладаном, воском, мужским потом, дешевым льном, гнилью, ржавчиной и тухлятиной. В ушах все звенело, и Петрониус не мог взять в толк, что оглушало его больше – непрерывные вопросы или боль от удара в висок. Он попытался пошевелиться и понял, что его руки и ноги в оковах.

– Слишком поздно, художник! – прогремел голос, отличавшийся от других и обращенный прямо к нему.

Петрониус открыл глаза и увидел своды подвала, покрашенные белой селитрой. Горела свеча. И черные сутаны вокруг.

– Что вы хотите от меня? Денег у меня нет! – простонал Петрониус.

– Что нам до твоих денег? Отвечай на вопросы!

Петрониус был озадачен. Черные капюшоны не давали возможности увидеть даже губы говоривших. Петрониус попытался повернуть голову, чтобы подсчитать окружавших его людей и лучше рассмотреть их. Позади него стоял кто-то в маске, хранивший странное молчание среди хора голосов.

– Вам известно, где собирается братство?

– Почему вы презираете доминиканцев?

– Вы знали Майнхарда из Аахена?

– Это вы его убили?

Петрониуса охватил необоримый ужас. Где он? Кто эти люди в капюшонах? Доминиканцы? Судя по вопросам, да. Но он ничего не расскажет о братстве! К тому же он действительно мало знает.

Неожиданно Петрониуса ударили плетью по животу. Он выгнулся от боли и хотел отвернуться, но не позволили ремни.

– Говорите, Петрониус Орис! Мы ждем. Посмотрите на стену перед вами. Там висят средства, которые мы называем правдоискателями. Каждый, кто знакомится с ними, признаётся во всем. Честно говоря, уважаемый художник, большинство сдается уже при одном взгляде на наши инструменты.

Двое в сутанах отошли в сторону, чтобы Петрониус смог лучше рассмотреть орудия пыток. Там была железная маска с гвоздями на внутренней стороне, испанские башмаки, их раскаляли докрасна и надевали на ногу. Рядом Петрониус увидел целую коллекцию инструментов для выкручивания пальцев, переламывания и дробления костей. Щипцы и тиски всяких видов и размеров, скальпели, кольца для стягивания черепа, ножницы для обрезания языка. Петрониус закрыл глаза, так как вид этих орудий был ужасен.

– Я ничего не знаю, поверьте. Не знаю, чего вы хотите от меня.

Снова посыпались вопросы. Люди в черном окружили юношу и твердили одно и то же:

– Как адамиты проводят мессы?

– Вы принимали в них участие?

– Кто принадлежит к ним?

– Знаете ли вы Якоба ван Алмагина?

– Вы хотите стать членом этой секты?

– Прекратите! – выкрикнул Петрониус, но голос бессильно потонул в огромных подвальных сводах. – Я не могу дать ответ ни на один из ваших вопросов. Я всего лишь художник и работаю у мастера Босха.

Голоса замолкли как по приказу, и к уху Петрониуса снова склонился черный капюшон.

– Вы лежите на растяжке. Сейчас мы приведем ее в действие. Будет больно, а потом щипцами мы станем пытать вас. Кричите сколько угодно, дорогой художник. Здесь вас никто не услышит. Может, тогда вы будете разговорчивее.

Петрониус натянул ремни, замотал головой, но не мог помешать движению колеса, вращавшего настил, к которому он был прикован. Руки медленно поднимались вверх, они напряглись и заболели. Потом затрещали суставы и сухожилия, стало трудно дышать, потому что грудная клетка больше не могла растягиваться.

– Расскажите, что вам известно, и мы освободим вас. Петрониус застонал от боли.

– Я ничего не знаю! – хрипел он. – Ничего! Ничего! Ничего!

– Подумайте, и мы оставим вас в покое. Надеюсь, время сделает вас уступчивее. Нужно подождать, чтобы железо накалилось.

Петрониус стиснул зубы, однако ощущение, что его разрывает на части, не уходило. Он жадно хватал ртом воздух и с ужасом думал о щипцах, подогревавшихся в тазу с углями, их жар он чувствовал над своей головой.