Текст книги "Ложь"

V

Так прошло лето, и наступила осень.

Акантов ожидал к себе наставников. Осенний день был пасмурный и хмурый. Было тепло, пахло дождем. Платаны бульваров покрылись розовато-белыми пятнами облезлой коры. Их листва порозовела. Дубы, липы и тополи стояли еще густые, нарядные, зеленые и мощные. Над Сеной клубились туманы. Город шумел над рекой, а на воде было притаенно тихо. Природа ждала осеннего разгрома.

Акантову было томительно скучно, и, как всегда в такие часы раздумья и тоски, вспоминал Лизу, и жалел, что тогда, поддавшись впечатлению безысходности своей бедности, согласился отпустить ее с Февралевыми в Америку.

В шестом часу вечера к Акантову пришли Галганов и Пижурин. Оба были особенно торжественны. Недоставало только передников на животах, Галганов и шофер внесли Пижурина в комнату Акантова и усадили в кресло… Молча обменялись рукопожатиями левых рук.

Пижурин блеснул стеклами своих телескопических очков и сказал Галганову:

– Дорогой брат, прошу доложить о нашем постановлении относительно брата Акантова.

Галганов, сидевший на сомье, нагнулся к Акантову и заговорил быстрым свистящим шепотом и так невнятно и тихо, что Акантов не все мог разобрать:

– Настало время вашей работы. Во главе Русского Обще-Воинского Союза должны стать новые, более молодые и гибкие люди. Генерал Миллер[87]87
  Евгений Карлович Миллер (1867 – 1939), генерал-лейтенант, руководитель Белого движения на Севере России (1919 – 1920), в эмиграции – председатель Русского Обще-Воинского Союза (с 1930 г.). 22 сентября 1937 г. был похищен агентами НКВД и вывезен из Парижа в Москву. Целью операции было продвижение на пост председателя РОВС агента НКВД генерала Н. Скоблина, который принял активное участие в организации похищения, заманив Миллера на встречу с сотрудниками НКВД, действовавшими под видом немецких дипломатов. Расстрелян во внутренней тюрьме НКВД 11 мая 1939 г. – Примеч. ред.


[Закрыть] стар. Он впадает в дряхлость. Его энергия и подвижность обманчивы…

– Это неправда, – сказал Акантов.

Галганов точно не слышал. Он продолжал:

– У нас готова смена. Мы выдвигаем молодежь… Наш кандидат…

– Это ничтожество.

– А как вы сами его вчера чествовали!.. Слышали, какие были речи!.. Суворову равный!.. Ничтожества?.. Но разве мы вам не объясняли, что это и есть наша задача: повсюду ставить ничтожества на ответственные посты… Когда наверху продажная тряпка, нами возвеличенная и раздутая, тогда правим мы, масоны!..

– А не большевики ли?..

– Брат Акантов, не говорите глупости, – строго прохрипел со своего места Пижурин. – Вам говорят о деле…

Снова жужжал в ухо Акантову, как надоедливый комар, Галганов:

– У вас, Егор Иванович, большой авторитет… Незапятнанное имя. Как вы скажете, так оно и будет. Офицеры вас послушаются…

– Но… Он – пьяница…

– Рубаха-парень… Отличный товарищ… Такие нам и нужны: добрые малые, председатели офицерских пирушек. Помните, что «Руси веселие есть пити»… Вы проведете это и вы скажете, что…

Чуть разбирал, что шептал ему на ухо, Акантов. Нечто ужасное от него требовалось.

– Это ложь! – воскликнул он в негодовании.

– Это не ложь, это условная правда… Вы будете говорить о растрате денег… Об отсутствии работы, вы будете говорить о недовольстве правонастроенных кругов, о вспышке неудержимого гнева… Вы будете…

– Лгать… Договаривайте, Владимир Петрович. Договаривайте… Нет, достоуважаемый брат, лгать, клеветать и подличать я не буду… Довольно…

– А… Так!.. – прохрипел, с трудом приподнимаясь с кресла, Пижурин. – А!.. Так!.. Вы забыли, что вы присягали… Вы знаете, что вы обязаны исполнить приказание старшего брата… Надеюсь, что вы знаете, в каком градусе я, и в каком вы…

– Знаю, – запальчиво крикнул Акантов. Им овладело холодное бешенство. Он понял: настала пора все порвать, и тут же, сразу. За эти месяцы бессонных ночей он многое узнал и оценил. Он служил в банке. Последнее время он внимательно просматривал чеки, которые посылали ему к оплате. Редки были русские имена, но когда такие попадались, Акантов не слыхал про них в эмиграции. Это были люди вне эмиграции. Кто же русский мог быть здесь вне эмиграции?.. Только большевики. Он работал с большевиками, он работал для большевиков!.. Его устроил Галганов; Галганов же провел его в масонскую ложу… Выводы напрашивались сами собой.

Точно вдруг прорвались на сером небе тяжелые тучи, и яркие лучи солнца лились на Акантова. Был слеп, и стал прозревать. Был глух, и услышал; был парализован, и всем телом ощутил всю гущизну облепившей его большевистской лжи… Да, ведь, и точно, все руководители большевиков были, масонами, и высокого градуса. Литвинов-Финкельштейн, Ленин-Ульянов, Бронштейн-Троцкий, все это были масоны! Вот, что вдруг открылось ему, когда понял всю гнусность предложения, сделанного ему Галгановым.

Из подавленного, пришибленного, беженского «я» вдруг встал генерал Акантов, тот, кто водил свой сборный полк в атаки на большевиков и никогда не боялся смерти. Поднялся старый царский полковник Акантов, стрельбы полка которого так боялись австрийцы и немцы. Те Акантовы были прямы и честны, и тем никто никогда не посмел бы сделать такие предложения…

– Я лгать не буду… Устраивать «дворцовые» перевороты не в моем характере… То, что вы хотите сделать, – вздор… Никогда никакая офицерская организация не убивала своих начальников. Это делали большевики…

– А генерал Романовский? – ядовито улыбаясь, сказал Пижурин.

– Сколько мне известно, генерал Романовский был масоном, и кто и почему его убил, осталось неизвестным.

– Так и вы будете убиты, – строго сказал Пижурин. Он был страшен в этот миг. Перекошенный, искривленный, с незрячими глазами, блистающими сквозь толстые стекла очков, он не походил на человека.

«Такие палачи бывают», – мелькнуло в голове Акантова.

– Я вам приказываю исполнить все то, что вам сказал брат Галганов! Поняли меня?..

– Я вашего приказания не исполню… И не только отказываюсь исполнить его, но и ухожу из вашего проклятого братства!..

Порывистым движением Акантов отбросил из угла комнаты старую корзину, открыл ее замок и стал выкидывать на пол масонские передник, рукавицы, молоток…

– Оставьте это… Он с ума сошел!.. – в ужасе крикнул Пижурин, и поднялся с кресла. Его подхватил за плечи Галганов и повел из комнаты…

Акантов остался один. Сумерки печального осеннего дня входили через закрытое окно. Мелкий дождь забил по стеклам и слезами потек вниз.

На старом пестро-малиновом марокканском ковре валялись белый передник и рукавицы, молоток и циркуль. Золотая звезда казалась тусклой и ничтожной. Точно все это было живое, и вот, умерло…

Но… главное осталось. Нужно было спешить, предупредить о заговоре, о страшном преступлении, которое готовилось, и в которое его посвятили…

VI

Он знал, что Председатель Русского Обще-Воинского Союза генерал-лейтенант Миллер бывает ежедневно в канцелярии Союза, на rue de Colisée, с утра и часов до пяти-шести.

Покончив с банком, и, отказавшись служить в нем дальше, сдав счета, Акантов направился в канцелярию.

В темной передней, довольно просторной, где стояла скамья для ожидающих приема, служитель сказал Акантову, что генерала Миллера нет сейчас в канцелярии.

– Какая досада! А когда я могу его застать здесь сегодня? Ведь, генерал всегда в эти часы бывал здесь?..

– Видите, какое дело. Генерал утром был в канцелярии, а в двенадцатом часу заторопился уехать. Деловое, что ли, какое свидание у него было назначено. Обещал вернуться к трем часам, а, вот, уже и пятый час, а его все нет…

– Да-а-а…

Акантов стоял в нерешительности, не зная, что же ему делать. Каждая минута казалась ему дорогой.

– А вы, вот что, ваше превосходительство. Сегодня здесь, в восемь часов, назначено заседание Общества Северян. Генерал Миллер всегда бывает на таких заседаниях, вот, вы и приходите к этому времени, тогда и доложите, что вам надо…

Буря продолжала бушевать в душе Акантова: здесь, в канцелярии, было тихо, спокойно и скучно. Текла ежедневная работа. Чуть теплилась тут жизнь, состоявшая в сохранении товарищеской дружбы и взаимной поддержки соратников….

Акантов, по подземной дороге, вернулся к себе, собрал валявшиеся на полу знаки масонского достоинства, завернул их в бумагу, написал официальную записку Галганову о том, что: «Убедившись во лжи масонства и разочаровавшись в его учении, он просит уволить его из ложи и снять с него все его высокие звания», – и отправился к Галганову.

Как это и предвидел Акантов, Галганова не было дома. Он передал пакет и записку наглому лакею, и, чувствуя облегчение, пешком пошел на rue de Colisée.

* * *

Был девятый час вечера. В канцелярии Акантов застал нескольких незнакомых ему офицеров-северян и узнал от них, что генерала Миллера нет в канцелярии.

Уже не было здесь дневного спокойствия. Появились тревога и сомнение. Генерал Миллер был всегда точен и аккуратен. Кто-то звонил по телефону на квартиру генерала, и оттуда, и тоже с некоторою тревогою, ответили, что генерал, как ушел рано утром, так и не возвращался.

Тогда вспомнили о том, что уходя, в двенадцатом часу дня, генерал Миллер передал своему начальнику канцелярии, генералу Кусонскому[88]88
  Павел Алексеевич Кусонский (1880 – 1940), генерал-лейтенант, участник гражданской войны на Юге России. С 1934 г. начальник военной канцелярии РОВС в Париже. После похищения Миллера возникла версия о том, что Кусонский сам был агентом НКВД, при этом основным аргументом выдвигалось обвинение Кусонского в том, что он не вскрыл своевременно записку, оставленную Миллером. В 1938 г. переехал в Бельгию, работал переводчиком. 22 июня 1941 г. был арестован гестапо по подозрению в связях с советской разведкой. Умер в концлагере Бреендонк. – Примеч. ред.


[Закрыть], запечатанное письмо.

Офицер, он был здешний, канцелярский, волнуясь, рассказывал в прихожей:

– Генерал заторопился тогда… Бросил портфель с бумагами на стол и сказал: «Опаздываю на свидание… Надо ехать. Бумаги подпишу потом, когда вернусь, часа в три, или в четыре. Скажите приехавшему сюда из Бельгии генералу Г., что я приму его завтра»… Генерал был при этом, как всегда на службе, замкнут и спокоен. Только очень торопился. Был он пунктуален в назначенном часе, а тут видел, что опаздывает. Он передал генералу Кусонскому запечатанное письмо и сказал: «Сохраните это… Вы подумаете, может быть, что я сошел с ума, но, если что-нибудь случится, вскройте это письмо»… Вот и все… Кусонский спросил: «Что же может случиться?»… Генерал Миллер отмахнулся и, со своей милой, благожелательной улыбкой, сказал беспечно: «Это так… На всякий случай»…

– Что же, сейчас же и вскрыли пакет? – спросил Акантов.

– Вот, кажется, теперь вскрывают, – сказал рассказчик, показывая на запертую дверь кабинета.

– Почему же не вскрыли тогда же, как только ушел генерал?

– Как же можно… Не было приказано-с… Да, ведь, ваше превосходительство, это не в первый раз, что генерал Миллер уходил на свидания, о которых никому не говорил. В нашем деле болтать и расспрашивать не приходится. Ведь, мы окружены врагами и предателями…

Акантов, чувствуя, что он в нарастающей в канцелярии тревоге лишний, вышел из прихожей и пошел к Елисейским Полям.

Он шагал вверх по широкой панели, под деревьями с поредевшей желтой листвой, дошел до площади Этуали и остановился.

Как отлитая из прозрачного розового хрусталя, с сизым золотом, стояла громада Триумфальной арки, снизу ярко освещенная рефлекторами. Ее вершина тонула в лиловом тумане. Маленькими за нею казались дома бульваров и проспектов и густые сады avenue de la Grande Armée. Как и всегда, но в этот час несколько реже, крутились вокруг арки, как заводные игрушки, каретки автомобилей.

Их суетливый бег усиливал поднявшуюся в душе Акантова тревогу. Сопоставляя то, что вчера говорил ему Галганов, сознав, что Галганов и Пижурин были агентами большевиков, Акантов по-иному соображал то, что произошло на rue de Colisée.

Акантов шел и думал: «Суворов учил: “Местный в его, близости по обстоятельствам лучше судит, нежели отдаленный: он проникает в ежечасные перемены, их течения, и направляет свои поступки по правилам воинским: «я вправо, должно влево – меня не слушать… Я велел вперед, ты видишь – не иди вперед»”… Но есть две точки зрения: строевая и штабная. Если я получаю такой пакет на позиции, и мне говорят: «Вы вскроете тогда, когда что-нибудь случится», я вскрываю сейчас. Поздно будет предпринимать меры противодействия, когда уже случилось что-то. Дай-ка я посмотрю, что там, и заранее отдам распоряжения… И есть точка зрения штабная. Сказано: «Вы вскроете пакет, если что-нибудь случится, а если ничего не случится, вы вернете мне пакет»… Значит, если ничего не случилось, а я вскрыл пакет, – я отвечаю. Ужасно мы боимся ответственности. Ну, пожурил бы генерал Миллер за несвоевременное вскрытие пакета, так что за беда!.. Но пакета не вскрыли и в три часа, когда генерал Миллер не приехал, и, значит, что-то уже случилось… «Да что же может случиться?», – спросил генерал Кусонский… Действительно – Париж… Сколько везде «ажанов» – городовых. Центр города… Везде толпа народа. А, вот, Кутепова похитили… Петлюру, Рамишвили и Навашина убили. Мне грозят «масоны»… Нет, я вскрыл бы пакет. И не из пустого любопытства. В этом мировом городе идет беспощадная кровавая война. На этих ярко освещенных улицах столкнулись два враждебных мира… Тут война, тут – позиция, и нужно было вскрыть. И я вскрыл бы. Там – не вскрыли. Там пошли обедать. Забыли, пожалуй, о записке. Вот и Кутеповский – и какой! – гром грянул, а мы… все не крестимся… Теперь там вскрывают… А, может быть, вся моя тревога напрасная… Генерал Миллер приехал и все обстоит благополучно…».

Не любопытство, но все нарастающая тревога, заставила Акантова торопливыми шагами направиться снова к канцелярии, чтобы узнать, что написано было в записке и нашли ли генерала Миллера.

Акантов застал в канцелярии заместителя генерала Миллера, адмирала Кедрова, и доктора Баклагина. Тот уже знал о происшествии, и пришел потому, что боялся, что, может быть, понадобится врачебная помощь, если что-нибудь случилось.

– Записку вскрыли, – сказал он, – генерал Миллер пишет: «У меня сегодня, в 12 часов 30 минут, свидание с генералом Скоблиным на углу улицы Жасмен и Раффе. Он должен отвезти меня на свидание с германским офицером, военным атташе в Балканских странах, Штроманом, и с Вернером, чиновником здешнего посольства. Оба хорошо говорят по-русски. Свидание устраивается по инициативе Скоблина. Возможно, что это ловушка, а потому, на всякий случай, оставляю эту записку. 22-го сентября 1937-го года. Ген.-лейт. Миллер»… Понимаете, Егор Иванович, что произошло?

– Послали, по крайней мере, за Скоблиным? – взволнованно сказал Акантов.

– Да, послали. Он тут, совсем недалеко, в отеле «Pax», со своей женой Плевицкой.

– Скоблин… – хватаясь за голову, сказал Акантов. О, Боже мой! Скоблин может предать генерала Миллера… Он должен предать его большевикам…

– Ну, что вы, Егор Иванович… Эва, куда вы хватили!.. Да я же Скоблина знаю насквозь… Рубаха-парень,.. Смельчага… Командир корниловцев при том же… Знаете, так сказать, как вы сейчас сказали!.. Подумавши надо… Так вы и про меня скажете, что я могу предать…

– Да я же знаю… Я убежден в этом. У меня есть доказательства…

По грязной, с избитыми ступенями, лестнице они спустились и остановились под воротами. Двор окружали высокие стены грязного дома. Почти все окна были темными, только ярко горели окна канцелярии, да то загорались, то погасали окна лестницы, ведшей в канцелярию. Они казались Акантову жуткими и страшными. За ними, была неразгаданная тайна.

Мягкий басок Баклагина журчал ему в ухо успокоительно, но не успокаивал, а раздражал:

– Егор Иванович, опомнитесь. Три дня тому назад, всего три дня, вы помните, как торжественно справляли мы двадцатилетие белого движения и юбилей Корниловского полка. С первых дней основания полка Скоблин в нем – образец мужества, храбрости и благородства… Помните, какие речи говорились на банкете, и как отвечал Скоблин. Он говорил, вы помните, о мосте над большевиками в Россию, о старой, умиравшей армии, передавшей свою душу молодому Корниловскому полку, основоположнику национальной Русской армии…

– А, что вы говорите! – с досадой сказал Акантов. – Все ложь, прикрытая звонкими и хлесткими словами банкетных пустомелей… Что говорите!.. Старая Императорская армия не была национальной?.. Да, я помню, отлично помню, эту речь молодчика, продавшегося большевикам. Сказал… Сказал: «Тысяча боевых дней, это могло быть боевым стажем полка, насчитывающего столетие со дня основания»… Поняли?.. И никто не остановил тогда этого зарвавшегося советского бахвала… Советская система: хулить нашу старую армию и возвеличивать все новое…

– Но, ведь, и вы не остановили…

– А что я?.. Я не знал тогда ничего… И этот гипноз застольных речей…

– Полноте, Егор Иванович. Скоблин сказал правду. Как стал он оглашать на банкете имена первых чинов полка, все погибших… Мороз по коже. Ведь, вся Русская армия влилась в Корниловский его полк. Какая тишина стояла тогда на банкете… Будто круговая клятва над могилой Русской армии произносилась… Героическая минута…

– Ложь!..

– Полноте… Этот человек – предатель?.. Доказать надо…

– И докажу!..

– Оставьте, пожалуйста… Хулителей доблести развелось много, и в каждом сильном человеке видим мы теперь предателя… Да, вот, и сам Скоблин!.. Что?.. Смотрите… Разве так идет преступник?.. Предатель?..

VII

Скоблин, с легким черным пальто на руке, без шляпы, сопровождаемый высоким человеком в штатском платье, спокойно вошел в ворота. Он был уверен в себе. Для него не было ничего удивительного в том, что именно его позвали ночью, когда, вероятно, уже узнали об исчезновении генерала Миллера. Он – правая рука генерала, его возможный заместитель, его друг… С кем же, как не с ним, и говорить помощнику генерала Миллера, адмиралу Кедрову?..

Скоблин в уме проверял весь свой день. Да, весь день он был при свидетелях, хотя бы при жене своей, певице Плевицкой. Он шел, и в уме своем готовил спокойные, полные достоинства ответы на все возможные вопросы. В его ушах еще звучали хвалебные речи банкета Корниловского полка, перед ним были и впечатления сегодняшнего дня. Он делал визиты, благодарил тех, кто почтил юбилей полка… Везде были льстивые, прекрасные слова, везде было уважение и преклонение перед ним… Все это прикрывало тот короткий разговор, который был у него с генералом Миллером, когда он передавал своего начальника чекистам. Это был совсем легкий осадок на том месте, где у людей обитает совесть. Но Скоблин был новый человек, закаленный в стальных тисках гражданской войны, и совесть для него была буржуазным предрассудком. Так было нужно. Расправлялись и с другими людьми. Так же спокойно, в свое время, он сдал и Кутепова, своего прямого начальника и боевого товарища. Путь к возвышению не лежит по розам, да и розы имеют шипы. Тогда все прошло гладко, шито-крыто, никто и не подумал заподозрить его. Сзади него могучим телохранителем стоит его жена: она его никогда не выдаст… Чем сильнее преступление, тем меньше вероятности, что оно будет раскрыто.

Не спеша, Скоблин поднялся по лестнице, и все так же спокойно и уверенно вошел в кабинет адмирала Кедрова. Только в прихожей, заметив, что она полна народом, что в ней была жена адмирала и другие лица, Скоблин немного нахмурился. Слишком много шума уже было поднято. Не обескуражило Скоблина и то, что Кедров, не подавая ему руки, прямо обратился с вопросом:

– По некоторым сведениям, вы – последний, с кем виделся генерал Миллер…

Скоблин твердо и спокойно ответил:

– Это не верно. Я видел генерала Миллера вчера.

Резко, чеканя слова, весь напряженный, дрожащий внутренней дрожи негодования, верящий и не верящий в такое ужасное предательство, адмирал сказал:

– У меня имеется доказательство, что у вас было назначено свидание с генералом Миллером.

Скоблин побледнел, подобрался, вытянулся, и все так же спокойно, не теряя самообладания, глядя прямо в глаза Кедрову, тихо и твердо спросил:

– Какое?..

Кедров, молча, подал Скоблину записку генерала Миллера. Скоблин быстро пробежал строки, написанные хорошо знакомым ему почерком Миллера.

– Нет… Нет… – быстро проговорил он, и почувствовал, что самообладание покидает его. Он ожидал, что, вот, его сейчас же схватят, свяжут, потащат куда-то… Но это продолжалось только одно мгновение. Его никто не схватил, никто не ударил, и он оправился:

– Все это неверно, – тихо сказал он. – Я даже и улиц таких не знаю…

И все так же спокойно, «по-джентльменски», по-европейски, по культурному, как с равным, как с генералом, а не как с преступником, говорил Кедров, и это придавало силы Скоблину:

– Подумайте хорошенько… Быть может, вы все-таки нам что-нибудь сообщите…

Голос Кедрова был ледяной, оскорбительно вежливый, но на Скоблина он не подействовал. Вопрос давал время обдумать положение.

– Уверяю вас, я ничего не знаю…

– В таком случае, нам всем нужно пойти в полицию…

– Извольте.

С теми осмотрительностью и спокойствием, какие отличали Скоблина в многочисленных боях гражданской войны, Скоблин вышел из кабинета вместе с Кедровым и Кусонским. Он уже понял: дело его проиграно и нужно бежать…

В тесной передней замешкались, надавали пальто. Кто-то открыл дверь на лестницу и придавил кнопку освещения. Скоблин стоял у двери. Кедров с Кусонским вошли в комнату рядом с передней, за своими портфелями. В этот миг электричество на лестнице погасло. Скоблин решительно шагнул за дверь и помчался по темной лестнице. Кто-то бросился за ним. Пустили опять свет… Скоблина уже не было.

Акантов и Баклагин видели, как в ворота проскочил Скоблин; он был в пальто и по-прежнему без шляпы…

– Это Скоблин, – сказал Акантов. – Он бежал. Надо ловить его…

– Полноте, Егор Иванович… От чего будет бежать столь доблестный офицер?..

Акантов бросился на улицу. Было темно в узкой улочке. Несколько частных автомобилей стояло вдоль панели. Акантову показалось, что Скоблин, пробегая вдоль машин, пробует ручки дверец. И сейчас же Скоблин исчез, растворился в сумраке сентябрьской ночи. Сзади Акантова раздавались тревожные голоса. Кедров, Кусонский и еще кто-то из офицеров вышли на улицу.

– Где же Скоблин?..

– Он бежал.

– Бежал?.. Ну, значит!!…

Низко опустив голову, глядя на сырые плиты панели, медленно шел по улице к Елисейским Полям Акантов. Он чувствовал себя, как бы соучастником этого страшного преступления. Он шел и обдумывал завтрашний день и те показания, которые он даст по поводу всей этой истории.