Текст книги "Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера"

Глава 7
«Сатана в Горае» (1932–1933)

Зингер начал писать роман «Сатана в Горае» для журнала «Глобус», который он издавал вместе со своими другом Аароном Цейтлиным. В издание этого журнала они оба вкладывали свои собственные деньги, выкраивая их из скудных гонораров за публикации в других газетах и журналах Польши, Западной Европы и Америки.

Хотя точных сведений у меня нет, но осмелюсь предположить, что это была к тому времени уже далеко не первая издательская авантюра, в которую впутывался молодой писатель. Впрочем, Зингера вряд ли стоит за это винить: идеей основать свое, «настоящее» литературное издание были одержимы тогда многие нищие еврейские литераторы Польши, не очень сильно задумывавшиеся над реальностью этих своих планов. Вот как об этом спустя несколько десятилетий вспоминал сам Зингер в блестящей новелле «Журнал»:

«Я впервые увидел Зейнвела Гардинера в Варшаве, в бесплатной столовой для интеллектуалов. Мы оказались с ним за одним столиком. Зейнвел ел грибной суп с лапшой, горохом, морковью и петрушкой. Он долго возил ложкой в тарелке, как будто что-то выискивая, а потом рассеянно добавил соль и перец. Он не съел и половины своей порции, и мне стоило немалых усилий удержаться и не попросить у него доесть то, что осталось. В те годы я отличался отменным аппетитом.

…Не успели мы обменяться и парой фраз, он принялся уговаривать меня издавать журнал.

– По профессии я наборщик, – сообщил он. – У меня дома стоит монотип. Мы могли бы выпускать журнал практически даром. Если мы продадим двести экземпляров, то окупим все расходы. Я лично готов распределить экземпляров сто, а может, и больше.

– Но ведь журналов и так слишком много.

– О чем вы говорите? Вы знаете, кто их издает? Они же все литературные проститутки. За три злотых напечатают любую бездарь. К тому же все они одна шайка-лейка и действуют по принципу: ты – мне, я – тебе. А мы бы с вами сделали честный журнал. Мы могли бы вывести литературу на новый уровень!

Слово «журнал» действовало на меня завораживающе. Я давно мечтал о собственном журнале, в котором можно было бы публиковаться без оглядки на капризы редакторов…»

В этом рассказе о том, как печально закончилось предприятие идеалиста и графомана Зейнвела Гардинера, Зингер датирует свою первую встречу с его героем 1927 годом. Это наводит на мысль о том, что в основу рассказа положены реальные события – именно в том году, как уже говорилось, Зингер начинает активно участвовать в литературном процессе Польши. Однако рассказ, безусловно, вобрал в себя и его опыт издания «Глобуса» – во всяком случае, в той его части, где писатель рассказывает о той реакции, которую вызвало появление журнала Гардинера в литературных кругах Варшавы:

«Скандалы и интриги не заставили себя долго ждать. Эссеист, чью рукопись не приняли к публикации, обвинил Зейнвела Гардинера в том, что тот обманул его на 25 злотых. Жена поэта, чье стихотворение было напечатано на последней странице, дала Зейнвелу пощечину. Один автор прилюдно обозвал Зейнвела вором и предателем. Коммунистический журнал «Выход» разразился трехстраничной ругательной статьей против «Голоса», в которой издание Зейнвела было названо лебединой песней обреченного империализма, загнивающего капитализма и еврейского шовинизма. Зейнвел игнорировал классовую борьбу, интересы трудящихся масс и сияющий свет Советского Союза…»

Последние фразы – это почти слово в слово пересказ тех статей, которые появились в прокоммунистических варшавских изданиях после выхода «Глобуса». Новый журнал пытался привлечь еврейского читателя обсуждением специфических проблем еврейской жизни и говорить с ним на впитанном с молоком матери языке еврейских культурных кодов и понятий, и это привело местную социалистическую прессу в ярость.

Но – странное дело – при этом сам первый роман Исаака Зингера «Сатана в Горае» был встречен еврейской критикой весьма благосклонно, и уж во всяком случае, никто не пытался оспорить его несомненные художественные достоинства.

Сам Исаак Зингер попытался совершить в этом произведении некий художественный прорыв, создав первое в истории еврейской литературы довольно масштабное историческое произведение. При этом ему важно было доказать, что обращение к прошлому, к собственным национальным и культурным корням вполне позволяет еврейскому писателю говорить о самых острых проблемах, волнующих его современников.

Вне сомнения, обращаясь к эпохе лжемессии Шабтая Цви[28]28
  Шабтай Цви – (26 июля 1626(16260726)—30 сентября 1676) – каббалист, один из самых известных еврейских лжемессий; лидер массового движения XVII века, охватившего почти все еврейские общины; мессианское движение почти прекратилось, когда он неожиданно принял ислам; считается, что родился и умер в один день 9 ава – день скорби по поводу разрушения Храма.


[Закрыть], к самой личности этого человека, Исаак Зингер (и это справедливо по отношению ко многим его произведениям 30-50-х годов) вступал в скрытое литературное соревнование со своим старшим братом Исраэле-Иешуа Зингером, еще в 1921 году написавшем яркий рассказ о Шабтае Цви. Как, впрочем, нет сомнения и в том, что новаторским это произведение является только относительно – в нем еще слишком явно чувствуется влияние великого Майринка, и, прежде всего, его романа «Ангел Западного окна», вышедшего все в том же 1927 году и, безусловно, хорошо знакомому Зингеру как переводчику с немецкого.

Как и Майринк, Зингер пытался совместить в своем романе предельную реалистичность повествования с мистикой, как и Майринк, он так мастерски перемешивал в нем краски, что вполне бытовые сцены оказывались наполнены глубочайшим мистическим смыслом, а описание встреч героев с мистическими силами было настолько реалистично, что не поверить в их правдивость было просто невозможно.

Зингер начинает свой роман в классическом стиле средневековой еврейской хроники, так что у читателя поначалу и в самом деле возникает легкая иллюзия того, что речь идет о неком старом манускрипте, просто пересказываемом автором:

«В году одна тысяча шестьсот сорок восьмом воинство злокозненного украинского гетмана Богдана Хмельницкого осадило Замощь, однако, взять город так и не смогло, – слишком уж хорошо он был укреплен. Тогда орды восставших крестьян, гайдамаков, сея на пути своем хаос и разрушение, двинулись к Томашёву и Билгораю, Крашнику, Турбину и Фрамполю. Не миновали они и Горай, маленький городок, затерянный среди холмов на самом краю света. Казаки убивали всех, кто только попадался им под руку, с мужчин сдирали кожу, а женщинам рассекали животы и зашивали туда живых кошек. Многим евреям пришлось бежать в Люблин, других насильно окрестили или продали в рабство. Некогда известный своими праведниками и мудрецами, Горай опустел почти полностью. Рыночная площадь, куда прежде крестьяне со всей округи свозили свои товары, заросла сорняками; дом учения и синагогу солдаты приспособили под конюшни. Большая часть города выгорела. Со времени кровавой резни прошло уже несколько недель, а улицы все еще были завалены мертвецами. Хоронить их было некому. Бродячие собаки рвали трупы на части, а вороны да стервятники пировали плотью человеческой. Горстка уцелевших покинула город и разбрелась по округе. Казалось, навсегда Горай стерт с лица земли…»

Но проходит некоторое время – и евреи начинают возвращаться в город, причем последними туда возвращаются главный раввин города, великий знаток Торы Бинош Ашкенази вместе с двумя своими сыновьями Озером и Леви, и некогда самый богатый человек в городе реб Элиазар Бабад со своей дочерью – хромоножкой Рохеле.

«Что было – то было. Бог, да будет благословен Он, хочет, чтобы мы все начали сначала», – говорит раби Бинош жителям города, и всячески пытается наладить в нем ту жизнь, которой еврей жили до обрушившегося на них бедствия.

Но оказывается, что восстановить синагогу и микву куда легче, чем прежние близкие отношения с горожанами и незыблемость для них своего духовного авторитета. И, не особенно в этом преуспев, рав Бинош замыкается в самом себе, большую часть времени проводит в своем кабинете, спеша дописать задуманные книги и мало общаясь даже со своими домочадцами.

Последнее обстоятельство в немалой степени объясняется тем, что рав Бинош не очень доволен своими сыновьями, которые явно не способны сменить его на посту главного раввина города: старший Озер слишком легкомыслен и ленив, а младший Леви, хотя и имеет определенные познания Торы, но и в нем, и в его молодой жене чувствуется какая-то червоточинка, проявляющаяся уж в слишком большой озабоченности своим материальным, а не духовным бытием, стремлением к сытной, «красивой» жизни.

Действие романа разворачивается в 1666 году, когда по Гораю начинают ходить слухи о том, что Мессия уже пришел, и скоро, очень скоро начнется предсказанное пророками Избавление: обнаружатся десять исчезнувших колен, Мессия освободит Землю Израиля от властвующих над ней турок, воцарится в Иерусалиме и приведет туда евреев со всех четырех сторон света…

Проходит еще немного времени – и в городе появляются «посланники со Святой земли», подтверждающие эти слухи, что повергает евреев Горая в самый настоящий религиозный экстаз.

Однако рабби Бинош, будучи великим мудрецом и ученым, отнюдь не спешит разделить эти восторги толпы. Узнав о визите гостя из Иерусалима, он всю ночь просиживает над книгами, пытаясь понять, идет ли речь и в самом деле об истинном Избавителе евреев или об очередном самозванце. И когда в окнах начинает брезжить рассвет, он, наконец, приходит к каким-то выводам и велит служке позвать к нему «посланника». И вот дальше опять происходит нечто странное: после разговора с раввином этот человек исчезает из Горая, причем так, что никто не видел, каким же путем он из него уехал.

Однако когда весть о его исчезновении доходит до синагоги, горожане приходят в ярость. «Евреи, это работа Биноша!» – кричит свято уверовавший в Мессию Мордехай-Йосеф. – Бинош изгнал его из города!»

Дальше в синагоге начинается истерия. Раввина, в верности которого в Торе никто никогда не сомневался, начинают клеймить как «еретика», «преступника перед Богом Израиля», «нечестивцем» и т. д.

Попытка молодого ешиботника заявить, что старый раввин прав и Шабтай Цви – лжемессия, заканчивается тем, что его зверски, в кровь избивают, да еще и объявляют это избиение богоугодным делом.

После этого Зингер начинает знакомить читателя с главной героиней своего романа – 18-летней Рохеле. Хромая девушка уже отвергла всех, кто пытался к ней посвататься, и, так как ее отец часто отлучается, продолжает жить почти одна в полуразрушенном доме, в чудом уцелевшей после погрома мансарде. Все попытки женщин Горая сблизиться с девушкой закончились ничем, так как она не хочет ни с кем разговаривать, крайне мало ест, а ее соседка утверждает, что Рохеле никогда не выходит во двор для оправления естественных надобностей и, кроме того, у нее, очевидно, не бывает месячных. Как выясняется, после резни в Горае отец Рохеле реб Элиазар Бабра отдал девочку своему живущему в Люблине брату-резнику и тот вместе с матерью своей покойной жены вырастил девочку. Старая теща резника держала Рохеле в постоянном страхе с помощью сказок о бесах, демонах, неприкаянных душах и т. п. существах. Уже после смерти старухи, в ночь Судного Дня, «когда воздух полон душ покойников, не получивших искупления», Рохеле остается одна в доме дядьки и в нем неожиданно гаснут свечи, и его заволакивает дымом…

«Рохеле хотела выйти на улицу и позвать людей, но побоялась открыть дверь в пронизанный туманом коридор. Он шевельнула было губами, чтобы крикнуть, но крик застрял у нее в горле. От охватившего ее ужаса она забилась в угол, закрыла глаза и укуталась в одеяло. И тут из-за стен до нее донесся какой-то неясный шум. Голоса звучали как будто из-под земли, и казалось, что кто-то поет «Кол Нидрей». Рохеле вдруг ясно поняла, что слышит молитву мертвых, она знала, что человек не может после этого остаться в живых…»

Вернувшись домой, резник Зайдель-Дов застает Рохеле лежащей на полу в глубоком обмороке, с пеной на губах, и позванным им на помощь людям с трудом удается привести ее в чувство. Зингер оставляет читателю самому право судить о том, что же произошло с его героиней: был ли это просто приступ эпилепсии, в результате которого она упала в обморок и повредила себе ногу, или же девушка и в самом деле столкнулась лицом к лицу с потусторонними силами…

Нарисовав таким образом портрет героини, Зингер возвращается к событиям в Горае, где появляется книгоноша Иче Матес. Но очень быстро горожанам становится ясно, что он вовсе не обычный торговец книгами, а еще один тайный посланник «мессии». И вот уже евреи собираются в комнате Леви, младшего сына рабби Биноша. За наглухо закрытыми дверьми и занавесками Иче Матес рассказывает собравшимся о том, каким прекрасным будет новый мир, который построит Мессия:

«Все религиозные предписания будут отменены. Тела из материальных станут духовными сущностями, и новые души спустятся в мир из мира Ациля и Престола Его Славы. Нужды в еде и питье не будет, и вместо заповеди плодиться и размножаться души будут соединяться, чтобы прославить Святое имя. Изучение Гемары будет отменено, а из Письменной Торы останется только ее тайная часть. Каждый день будет длиной в год, и сияние Шехины[29]29
  Шехина – в иудаизме – термин, обозначающий присутствие Господа, в том числе и в физическом аспекте.


[Закрыть] наполнит мир. Каждый сможет слышать славословия херувимов и офанимов[30]30
  Херувимы и офанимы – виды ангелов; херувимы уподобляются многоглазым крылатым существам; офанимы – огненным колесам.


[Закрыть], и наслаждение от этого не будет иметь границ…»

После этого реб Иче Матес остается в Горае, и вскоре весь город понимает, что речь идет о настоящем святом – днем и ночью напролет Иче Матес учит Тору и Каббалу; он постоянно постится, окунается ночью в холодной микве[31]31
  Микша – бассейн для ритуального омовения с целью очищения от духовной нечистоты (тумъы).


[Закрыть] бейт-мидраша и вообще всячески истязает свою плоть, готовясь к приходу Мессии. Когда же в разговоре с Рохеле та говорит, что ее никто не берет замуж и ей остается лишь стать супругой Дьявола, Матес неожиданно решает, что «это – судьба» и посылает сватов к Рохеле. И хотя той совсем не нравятся «мертвые глаза» Матеса, она дает свое согласие на этот брак.

Тем временем рабби Бинош получает письмо из Люблина от одного из крупных раввинов этого города. В этом послании тот предупреждает рабби Биноша обо все более распространяющейся вере в лжемессию Шабтая Цви, о ложных слухах о проделываемых тем чудесах. Но помимо всего прочего, в письме содержатся и важные сведения об Иче Матесе:

«По случаю мне стало известно, что в вашу святую общину направляется один из этих людей по имени Иче Матес, хотя правильнее было бы называть его просто мерзавцем. Этот фальсификатор и мошенник прикидывается великим человеком, ведет себя как праведник, а на деле роет яму для юношей и старцев, увлекая их в ловушку и заставляя их служить чуждому нам служению. По его словам, он постится от субботы до субботы, постоянно окунается в микву и истязает свое тело страшными испытаниями, но все это лишь для того, чтобы запутать людей и увлечь их в бездну ереси… Не от имени Божьего действует он, а от сил нечистоты. Союз заключил он с бесами, как установили великие мудрецы…»

Теперь рабби Биношу становится окончательно ясно, с кем он имеет дело, и старый раввин решает выйти на свою последнюю войну – войну с сектантами. Однако в ту самую ночь, когда празднуется обручение Рохеле и Иче Матеса и во время этой церемонии начинается сумасшедшая, бесовская пляска. Служка стучит в окно раввина, чтобы рассказать ему о происходящем. Поспешно одевшись, рабби Бинош выскакивает на улицу, поскальзывается и получает тяжелейшую травму, после чего сваливается в постель. Когда выясняется, что никакой служка его не звал, рабби Биношу становится понятно, что он стал жертвой проделок все той же нечистой силы.

Совершенно сломленный, стоящий на пороге смерти рав Бинош признает свое поражение, переселяется из Горая в Люблин, таким образом, оставляя родной город в безраздельную власть сектантов. Но, как и предупреждал люблинский раввин, Матес оказывается не в состоянии исполнить свои супружеские обязанности, и пугает и без того напуганную и экзальтированную Рохеле своими разговорами о том, что он получает удовлетворение от являющейся ему обнаженной дьяволицы Лилит.

В то самое время, когда весь Горай обсуждает импотентность «святого праведника» Матеса, в романе появляется новый персонаж – резник реб Гедалья, изгнанный из родных мест за веру в Мессию Шабтая Цви.

С его появлением в Горае все бесповоротно меняется. Реб Гедалья окончательно убеждает горожан, что Шабтай Цви – истинный Мессия. После того, как Гедалья соблазнил Рохеле, у той открывается «пророческий дар», и она объявляет своим землякам, что уже в канун этого Нового еврейского года Шабтай Цви окончательно установит свою власть на земле и начнется новая эпоха. Вдобавок она сообщает им и то, что рав Гедалья – не кто иной, как пророк Илья, пришедший возвестить о близости прихода Мессии.

Далее события развиваются все стремительнее. Гедалья проповедует, что в эпоху Мессии будут отменены все предписания, которые Бог дал евреям прежде; объявляет трефное мясо кошерным, разрешает евреям спать с женами в период месячных и сразу после них без омовения, и более того – провозглашает полную свободу любви. Теперь соитие мужчины с чужой женой, а замужней женщины с любым мужчиной, объясняет он, это не грех, а заповедь. И вот уже невестка рава Биноша Нехеле на глазах у всего города и с согласия мужа принимает в своей постели других мужчин.

Так город погружается в пучину разврата, а рав Гедалья, почти не скрываясь, сожительствует с Рохеле, благо ее законный муж Иче Матес вместе с Мордехаем-Йосефом отправился по еврейским местечкам рассказывать всем о «пророчице Рохеле». Но настает день, когда свои права на Рохеле предъявляет то ли сам Дьявол, то ли какой-то другой нечистый дух, и он прогоняет Гедалью из ее постели, чтобы самому насладиться ее телом…

А в округе свирепствует засуха; в близлежащих украинских и польских селах идут разговоры о том, что во всем виноваты евреи, и там уже точат топоры для погромов; но Горай, ждущий Мессию, не желает замечать происходящего вокруг. В городке почти никто не работает и не торгует; никто не думает о том, чем запастись на зиму. Да и зачем запасаться, если вот-вот придет Мессия, и они все с песнями пойдут в Святую землю?! Однако день идет за днем, приближаются осенние праздники, а Мессия все не приходит.

Наконец, настает день, когда в Горае появляются Иче Матес и Мордехай-Йосеф и рассказывают страшную правду: Шабтай Цви оказался не Мессией, а самозванцем, перешедшим в ислам. Объявив об этом, Мордехай-Йосеф бросает Гедалье страшные обвинения в том, что тот совратил замужнюю жену, вверг евреев в пучину разврата и навлек на них гнев Господа. И тогда наступает отрезвление: евреи города начинают понимать, в какую бездну затащил их реб Гедалья со своими идеями.

Грядет суровая зима, а в городе не осталось ни денег, ни продуктов, и это значит, что многих из них этой зимой ждет голодная смерть. Вместо того чтобы прикоснуться к святости, они осквернили себя, и теперь многим придется расстаться с женами, так как еврею нельзя спать с женой, которая была близка с другим мужчиной. Рожденные в период оргий дети будут объявлены незаконнорожденными и не смогут вступить в брак по еврейским законам…

После изгнания из вселившегося в нее злого духа умирает Рохеле, а вслед за ней и Иче-Матес. Умирает и глубоко раскаявшийся в своих заблуждениях рав Мордехай-Йосеф, но вот Гедалья как раз остается жив, бежит из тюрьмы и кто знает, где еще он сумеет распространить свою ересь?!

* * *

В чем же заключался секрет успеха «Сатаны в Горае»?

Вне сомнения, Зингеру удалось в ней с потрясающей достоверностью воссоздать жизнь и быт еврейского местечка XVII века, показать те исторические, религиозные и психологические причины, которые привели к появлению на исторической арене фигуры Шабтая Цви и к тому, что в этого самозванца поверили тысячи и тысячи евреев во всем мире. Как заметил один из критиков сразу после выхода романа, Зингер так убедительно излагал речи появлявшихся в Горае сторонников Шабтая Цви, что читатель в какой-то момент забывал о том, чем закончилась эта история, и тоже начинал верить, что Цви – Мессия.

Вообще, быт еврейского местечка, характерные типы его обывателей, рассказ об их буднях и праздниках, характерных примет их жизни – от необычайно живописного описания работы резника до обряда изгнания «диббука» в «Сатане в Горае» обладают почти этнографической точностью. Создавая эти страницы, Зингер, вне сомнения, опирался на опыт своей жизни в Билгорае, да и прототипы героев романа угадываются очень легко. В образе рава Биноша Ашкенази, как уже говорилось, без труда угадывается фигура деда писателя со стороны матери – старого билгорайского ребе, всю жизнь ревностно оберегавшего евреев города от соблазнов и нарушения заповедей и в конце концов скончавшегося в Люблине. Прототипами образов двух недостойных своего отца сыновей рабби Биноша стали, безусловно, два дяди писателя. Чтобы понять это, достаточно перечитать те страницы книги «В суде моего отца», где Зингер рассказывает о дяде Йосефе (очень похожем на Озера) и дяде Итче (ставшем прототипом младшего сына рабби Биноша Леви). А вот имя главной героини романа Рохеле, безусловно, не случайно совпадает с именем экзальтированной коммунистки Руни, подарившей Зингеру сына, и одновременно, в Рохеле легко угадываются черты истеричной, неординарной личности старшей сестры писателя Эстер-Гинды.

Многие исследователи творчества Зингера отмечают и то, что писатель в этом романе впервые предстал как поистине выдающийся мастер слова и утверждают, что все языковые достоинства этого романа попросту невозможно передать ни в одном, самом мастерском переводе.

По мнению израильского литературоведа Йосефа Ша-Лавана, ни один идишский писатель до того не пользовался столь широкой языковой палитрой, которую использовал Зингер в романе «Сатана в Горае». В тексте романа, утверждает Ша-Лаван, можно увидеть самые различные пласты идиша – от разговорного до высокого литературного; от, казалось бы, безнадежно устаревшего и давно забытого до современного. Каждый герой романа говорит «своим» языком, а высокоученые рабби Бинош, реб Иче Матес и реб Гедалья приправляют вдобавок свои фразы ивритскими и арамейскими выражениями из Библии и Талмуда. Письмо же, которое получает раби Бинош из Люблина, вообще написано на иврите, причем не на обновленном Бен-Иегудой, а на том самом иврите, на котором переписывались между собой раввины 17 века. Таким образом, первым читателям романа «Сатан в Горае» для того, чтобы понять все, о чем в нем говорится и по достоинству его оценить, требовалось знание сразу трех языков – идиш, иврита и арамейского, но для большинства евреев того времени это было еще вполне естественно.

Кроме того, при публикации глав из романа в журнале «Глобус» Зингер для больше выразительности играл шрифтами; к примеру, письмо от люблинского раввина было набрано «буквами Раши» – особым, заковыристым шрифтом, которым набирали комментарии к священным книгам, чтобы они отличались от основного текста.

Магия языка Зингера, вроде бы использующего простые предложения, избегающего каких-либо сложных эпитетов и метафор и вместе с тем создающего необычайно зримые картины, заставляющего читателя погружаться в текст книги и словно воочию видеть все происходящее, и в самом деле зачаровывает. Его «постельные сцены», за которые «Сатану в Горае» некоторые критики называли порнографическим произведением, на самом деле лишены натурализма и выписаны достаточно сдержанно – во всяком случае, по современным меркам. «Мистические» страницы романа наполнены таким глубоким психологизмом, таким знанием человеческой натуры, что, безусловно, стоят на голову выше всего того, что было написано прежде другими еврейскими писателями на аналогичном фольклорном материале.

И все же «Сатана в Горае» вряд ли получил бы столь широкое признание, если бы не нес в себе ответ на те вопросы, которые были необычайно актуальны для современников Зингера.

В этом смысле, как ни странно, возникает своеобразная перекличка «Сатаны в Горае» с «Бесами» любимого Зингером Достоевского, и, возможно, ассоциативное сходство названий этих произведений тоже не случайно – именно так все и задумывалось Зингером с самого начала.

Выход романа совпал по времени с приходом Гитлера к власти, и многие современники усмотрели в «Сатане в Горае» предупреждение миру о той опасности, которую несет в себе нацизм. Однако натянутость этой аналогии очевидна, и сам Зингер не раз отзывался о ней с иронией.

Сверхидея «Сатаны в Горае» заключается, безусловно, в том, что самые опасные, самые разрушительные для человечества идеологии нередко облекаются в одежды гуманизма и святости, при этом уверяя своих адептов в том, что только им известны ответы на все главные вопросы бытия и что именно они указывают людям путь к всеобщему счастью. Речи фанатичных приверженцев этих идеологий подчас настолько логичны и убедительны, что не умеющему критично мыслить человеку крайне легко поддаться их обаянию и присоединиться к числу их горячих сторонников. Но рано или поздно становится ясна вся их ущербность. Проповедуемая ими любовь оборачивается ненавистью, гуманизм – человеконенавистничеством и нетерпимостью, мнимая нравственная чистота – мерзкой грязью.

Донесение этой идеи до читателя было чрезвычайно важно для Башевиса-Зингера, и не случайно он вновь вернулся к ней уже на закате своих дней в гениальном романе «Шоша». Однако, проводя без единой нотки морализаторства эту идею в «Сатане в Горае», Зингер, вне сомнения, имел в виду не нацистскую, а коммунистическую идеологию, со многими носителями которой он был близко знаком и дружен.

Сам образ лжемессии Шабтая Цви становится в романе архетипом философа или политического лидера, назначившего себя на роль спасителя человечества, но в начале 30-х годов само слово «мессия» у еврейского читателя ассоциировалось именно с коммунистическими лидерами той эпохи. Разве даже в синагогах не спорили о том, является ли Троцкий Мессией или нет? Разве само отношение к Ленину, Сталину и тому же Троцкому не было в кругах коммунистов столь же безоглядно ревностно-трепетным, что и отношение религиозных евреев к образу Мессии?!

Идея эта была отнюдь не нова – еще Бердяев отметил, что массовая вовлеченность евреев в Октябрьский переворот в немалой степени была связана с тем, что Карл Маркс ассоциировался у многих из них с Мессией, а нарисованное им коммунистическое общество – как реальное воплощение мечты еврейских пророков о мессианских временах.

Скажем больше: многие видные современные еврейские социалисты, к примеру, выдающийся политический деятель Израиля Шимон Перес, до сих пор трактуют социалистические идеи именно так – как политическое воплощение библейского нарратива.

И с этой точки зрения речи забредших в Горай сторонников Шабтая Цви удивительно напоминают те зажигательные выступления, с которыми выступали на митингах коммунистические агитаторы. «Откровения» Иче Матеса о том, как чудесно изменится жизнь после воцарения Мессии, явно перекликаются с многократно слышанными Зингером лекциями об устройстве будущего коммунистического общества. Да и та атмосфера, в которой Матес излагает эти свои воззрения, сильно напоминает собрание какого-то коммунистического кружка.

Сам же его аскетический образ жизни, телесные истязания, которым он себя подвергает, стремление окружить себя ореолом святости невольно вызывает в памяти образ Рахметова, и эта ассоциация усиливается, когда Зингер рассказывает о взаимоотношениях Рохеле с Иче Матесом и Гедальей. Вдобавок ко всему, та сексуальная свобода, к которой призывает обитателей Горая реб Гедалья, тоже вполне укладывается в теории «свободной любви», «стакана воды» и т. п., которые были чрезвычайно популярны в СССР в первые годы Советской власти.

Наконец, в той нетерпимости, которую проявляют сторонники Шабтая Цви к любому, кто позволил себе усомниться в их правоте, в их готовности пролить кровь этих людей, также легко усматривается ассоциация с отношением ревностных коммунистов к любым своим политическим оппонентам.

И потому, с точки зрения Исаака Башевиса-Зингера, которую он не раз прямо высказывал в различных своих произведениях, коммунистическая, да и любая другая попахивающая мессианством идеология, овладевая массами, неминуемо ведет к разрушению и личности, и общества – так, как это случилось с общиной Горая.

Всем строем своего романа Башевис-Зингер утверждает, что существует только одна альтернатива этим лжеучениям – сохранение верности высоким идеалам Торы, дающим и каждому человеку, и каждой еврейской семье, и общине в целом ту нравственную основу, которая позволяет ей сохранить жизнеспособность в любых, самых страшных испытаниях, и при необходимости начать все «с нуля».

Нет, Зингер отнюдь не идеализирует еврейскую религиозную ортодоксию. Он предъявляет свой счет и олицетворяющему в романе эту ортодоксию раву Биношу Ашкенази, требующему от своей паствы слепого повиновения Закону, отгородившемуся в своем кабинете от мира и не желающему приспосабливаться к велениям времени. Рав Бинош, следовательно, так же несет свою долю вины за свое поражение в схватке со Злом; за то, что произошло затем с Гораем. Но при этом именно он, вне всякого сомнения, является олицетворением истинного добра и истинных ценностей.

Таким образом, в «Сатане в Горае» с Зингером происходит то, что потом будет происходить во всех его произведениях, причем чем ближе к концу жизни, тем отчетливее: вопреки собственному образу жизни, в своих книгах он выступает в роли защитника традиционных еврейских ценностей, причем порой едва ли не с самых ортодоксальных позиций.

Все это и превращает «Сатана в Горае» в роман-предупреждение, который в любую эпоху может быть прочитан по-новому.

И все же называть этот роман лучшим произведением Башевиса-Зингера, как это делает, скажем, Рут Вайс, – явное преувеличение. При всем обилии в нем великолепных сцен, многие образы в нем достаточно схематичны; этому произведению писателя еще явно недостает той глубины и свободы дыхания, которые проявятся в его творчестве лишь спустя почти полтора десятилетия.