Текст книги "Господь да благословит решение мое… Император Николай II во главе действующей армии и заговор генералов"

Глава 3
Думская оппозиция, министры и Ставка: смычка в борьбе за власть

Члены русского правительства, министры Его Величества, видя, что творится на фронтах, были весьма критически настроены в отношении великого князя Николая Николаевича и в отношении его стратегии. Так, министр иностранных дел С.Д. Сазонов говорил, что в Ставке «просто безумные люди <…> распоряжаются», военный министр А.А. Поливанов считал, что «логика и веление государственных интересов не в фаворе у Ставки», министр земледелия А.В. Кривошеин заверял, что «если “верховным” был бы сам Император, тогда никаких недоразумений не возникало бы, и все вопросы разрешались бы просто – вся исполнительная власть была бы в одних руках».[99]99
  Архив Русской революции. М.: Терра, 1993, т. 18, с. 2.


[Закрыть] Позже Кривошеин высказался о Ставке еще более определенно: «Ставка ведет Россию в бездну, к катастрофе, к революции».

В этой обстановке, когда страна катится «к бездне, к катастрофе и революции», единственно возможным решением было принятие Императором верховного главнокомандования. Никто другой, кроме него, не смог бы сменить великого князя в должности Верховного Главнокомандующего. Фактически министры рекомендовали ему то же самое (вспомните слова Кривошеина). Налицо была всеобщая паника и стопор, причем, не только в Ставке, но и в правительстве. Управляющий делами Совета министров А.Н. Яхонтов так характеризовал состояние членов правительства в те дни: «Всех охватило какое-то возбуждение. Шли не прения в Совете министров, а беспорядочный перекрестный разговор взволнованных, захваченных за живое русских людей! Век не забуду этого дня переживаний. Неужели все пропало!.. За все время войны не было такого тяжелого заседания. Настроение было больше, чем подавленное. Разошлись, словно в воду опущенные».[100]100
  Аврех А.Я. Царизм накануне свержения. М.: Наука, 1989, с. 89.


[Закрыть]

В то время, как взволнованные, подавленные, захваченные за живое, члены правительства переживали и обсуждали, Царь – действовал. Он принял решение возглавить войска. 6 августа 1915 года военный министр Поливанов объявил Совету министров волю императора. Сделал он это вопреки тому, что Государь сообщил ему о своем решении по секрету и просил никому не говорить пока об этом. Поливанов не только сообщил о решении монарха, но и предварил его следующими словами: «Как ни ужасно то, что происходит на фронте, есть еще одно гораздо более страшное событие, которое угрожает России». После этого он сообщил о решении Царя. Настроения министров разом изменились. «Это сообщение военного министра, – писал Яхонтов, – вызвало в Совете сильнейшее волнение. Все заговорили сразу, и поднялся такой перекрестный разговор, что невозможно было уловить отдельные выступления. Видно было, до какой степени большинство потрясено услышанной новостью, которая явилась последним оглушительным ударом среди переживаемых военных несчастий и внутренних осложнений».[101]101
  Аврех А.Я. Указ, соч., с. 89.


[Закрыть]

Первой реакцией министров была обида: как такое решение приняли без них? Как писал Яхонтов: «Значит, Совету нет доверия».[102]102
  Там же, с. 91.


[Закрыть]

Мнения министров о принятии командования Царем стали диаметрально противоположны тем, что они высказывали еще накануне. Тот же Кривошеин, еще недавно ничего не имевший против принятия Николаем II верховного командования, теперь стал придерживаться совершенно противоположного мнения: «Ставятся ребром судьбы России и всего мира, – писал он. – Надо протестовать, умолять, настаивать, просить – словом, использовать все доступные нам способы, чтобы удержать Его Величество от бесповоротного шага. Мы должны объяснить, что ставится вопрос о судьбе династии, о самом троне, наносится удар монархической идее, в которой и сила, и вся будущность России».[103]103
  Там же, с. 90.


[Закрыть]

Эти слова Кривошеина были общим мнением министров императорского правительства. Особняком стоял лишь его председатель – граф И.Л. Горемыкин. Горемыкин, хотя и считал вредным принятие Царем верховного главнокомандования, тем не менее категорически заявил: «Я не считал для себя возможным разглашать то, что Государь мне повелел хранить в тайне. Если я сейчас говорю об этом, то лишь потому, что военный министр нашел возможным нарушить эту тайну и предать ее огласке без соизволения Его Величества. Я человек старой школы, для меня Высочайшее повеление – закон. Когда на фронте почти катастрофа, Его Величество считает священной обязанностью Русского Царя быть среди войск и с ними либо победить, либо погибнуть… Он, отлично понимая этот риск, тем не менее, не хочет отказаться от своей мысли о царственном долге».[104]104
  Кобылин В. Указ, соч., с. 126.


[Закрыть]

События обострились еще больше после заседания Совета министров в Царском Селе 20 августа, на котором присутствовал Император Николай II. Анна Вырубова так вспоминала об этом: «Ясно помню вечер, когда был созван Совет Министров в Царском Селе. Я обедала у Их Величеств до заседания, которое назначено было на вечер. За обедом Государь волновался, говоря, что какие бы доводы ему ни представляли, он останется непреклонным. Уходя, он сказал нам: “Ну, молитесь за меня!” Помню, я сняла образок и дала ему в руки. Время шло, императрица волновалась за Государя, и когда пробило 11 часов, а он все не возвращался, она, накинув шаль, позвала детей и меня на балкон, идущий вокруг дворца. Через кружевные шторы, в ярко освещенной комнате угловой гостиной, были видны фигуры заседающих; один из министров, стоя, говорил. Уже подали чай, когда вошел Государь, веселый, кинулся в свое кресло и, протянув нам руки, сказал: “Я был непреклонен, посмотрите, как я вспотел!” Передавая мне образок и смеясь, он продолжал: “Я все время сжимал его в левой руке. Выслушав все длинные, скучные речи министров, я сказал приблизительно так: Господа! Моя воля непреклонна, я уезжаю в ставку через два дня! Некоторые министры выглядели, как в воду опущенные!”»[105]105
  Фрейлина Ее Величества…, с. 158.


[Закрыть]

Казалось бы, все предельно ясно: Император Всероссийский, Верховный Главнокомандующий теперь уже прямо, без всяких оговорок объявляет своим министрам свою непреклонную волю. Долг и прямая обязанность членов правительства были немедленно принять эту волю к сведению и делать все, от них зависящее, чтобы помочь Царю успешно вывести страну из тяжелейшего положения.

Но на самом деле все вышло по-другому. Не успел Император Николай II уехать в Ставку, как в Совете министров начались делаться еще более радикальные предложения. Морской министр И.К. Григорович заявил, что раз уговоры на Царя «не подействовали», то надо обратиться к нему с письменным докладом, где изложить мнение Совета министров. Министр иностранных дел Сазонов в самых решительных выражениях одобрил это предложение Григоровича. Горемыкин заявил: «Значит, признается необходимым поставить Царю ультиматум – отставка Совета министров и новое правительство». Слова Горемыкина вскрыли истинный смысл слов Сазонова, имел ли он его в виду или нет, и вызвали у министра иностранных дел приступ гнева: «Его Императорскому Величеству мы не ставим и не собирались ставить ультиматума, – почти крикнул он. – Мы не крамольники, а такие же верноподданные своего Царя, как и Ваше Высокопревосходительство. У нас не бывает ультиматумов, у нас есть только верноподданнические чувства». Далее начались разъяснения, что означают эти «верноподданнические чувства», которые в устах царских министров выглядят довольно странно, если не сказать большего.

Министр внутренних дел князь Н. Щербатов: «Мы все непригодны для управления Россией при слагающейся обстановке… И я, и многие сочлены по Совету министров определенно сознают, что невозможно работать, когда течения свыше заведомо противоречат требованиям времени».

Государственный контролер П.А. Харитонов: «Если воля Царя не вредна России, ей надо подчиниться, если же вредна – уйти. Мы служим не только Царю, но и России».

Военный министр Поливанов, на слова Щербатова, что нельзя пускать Императора в заведомую опасность, заявил, что пускать его нельзя, «хотя бы пришлось применить силу».[106]106
  Аврех А.Я. Указ, соч., с. 97.


[Закрыть]

Обер-прокурор Святейшего Синода А.Д. Самарин: «Трудно при современных настроениях доказать совпадение воли России и Царя. Видно как раз обратное».[107]107
  Там же.


[Закрыть]

Вообще все напоминало самый настоящий мятеж министров против своего императора. В ответ на эти речи Горемыкин спокойно разъяснял, что «для него Царь и Россия – неразделимые понятия, что в его понимании существа русской монархии воля Царя должна исполняться, как заветы Евангелия, что он, пока жив, будет бороться за неприкосновенность царской власти».

Совещание 21 августа закончилось крайне нервно. Яхонтов писал: «Кризис вскрылся, нервность страшная. Много приходилось мне видеть Совет министров в неофициальной обстановке, но ничего подобного никогда в заседаниях не происходило».[108]108
  Там же, с. 101.


[Закрыть]

Почему поведение и оценки министров так резко поменялись при известии о решении императора, в чем причина этого категорического неприятия царского решения? Почему министры, вопреки логике и их собственному мнению, с такой настойчивостью боролись с решением царя?

Советский историк А. Я Аврех тоже задается этим вопросом. Он справедливо, пишет, что «этот вопрос тем более уместен, что и правительство, и “общественность” все время жаловались на то, что назначение Николая Николаевича верховным главнокомандующим, приведшее к разделению власти на военную и гражданскую, создало страшный хаос в управлении, а тот же Поливанов признавал, что Николай Николаевич был не подготовлен к своему посту».[109]109
  Там же, с. 90.


[Закрыть] Далее Аврех пишет о тех доводах, которые приводили министры, объясняя свое поведение, и, опять-таки, справедливо замечает, что «совершенно очевидно, что, если бы дело заключалось только в этих причинах, реакция не была бы столь болезненной и острой».[110]110
  Аврех А.Я. Указ., соч., с. 91.


[Закрыть]

В чем же была причина, по мнению Авреха? Тут он делает два вывода. Первый вывод весьма сомнителен: «…главная причина состояла в страхе, что с переменой командования в Ставке восторжествует распутинское влияние». Здесь Аврех повторяет абсолютно беспочвенную легенду о якобы существующем влиянии Г.Е. Распутина на внешнюю и внутреннюю политику Императора Николая II. Сазонов, да и другие члены правительства, много лет работавшие рядом с Императором, конечно хорошо знали, что Царь принимает решения самостоятельно и что Распутин был совершенно ни при чем. Так, в июле 1914 года, когда Россия неумолимо сползала к всеобщей войне, Император согласился с Сазоновым и объявил о всеобщей мобилизации, хотя, как хорошо известно, Распутин был горячим противником войны и написал Государю записку, умоляя его не начинать мобилизации. Можно здесь приводить еще множество примеров, когда Царь поступал вопреки мнению Распутина, о которых Сазонов не мог не знать, хотя и твердил о «роли распутинского кружка». Так что версия об опасении со стороны членов правительства «распутинского влияния» представляется весьма сомнительной.

Вторая же версия Авреха вообще уникальна по своей невероятности и относится, скорее, к области курьезов. Аврех считает, что причиной выступления министров стало их незнание марксистского подхода к историческим событиям. «Обладай министры марксистским представлением о ходе событий в стране, – пишет дальше Аврех, – они бы расценили данный факт как часть общего процесса прогрессирующего падения роли официального правительства, процесса, ускоренного войной и разложением царизма. Но поскольку они не обладали подобным представлением, то усмотрели в решении царя лишь стечение нескольких несчастливых субъективных обстоятельств».[111]111
  Аврех А.Я. Указ., соч., с. 91–92.


[Закрыть]

Нет смысла доказывать всю комичность этой версии. Подобным образом можно утверждать, что Наполеон проиграл войну, потому что не читал Гегеля.

Эмигрантский исследователь Г.М. Катков затрудняется ответить на вопрос о причинах министерского демарша. Он пишет: «Трудно понять, что было подлинной причиной этой чрезвычайно эмоциональной – теперь можно бы даже сказать иррациональной – реакции на решение, которое, в конце концов, было достаточно мотивированно и вполне соответствовало статусу монарха. Кроме того, ведь и сам Совет в течение нескольких недель добивался перемен в Верховном Главнокомандовании. С Государем во главе армии координация действий Ставки и гражданского управления, по всей вероятности, улучшилась бы».[112]112
  Катков Г.М. Указ., соч., с. 153.


[Закрыть]

Один из главных участников событий, министр иностранных дел Сазонов, в своих воспоминаниях не высказал ничего принципиально нового, помимо того, что он говорил на заседаниях Совета Министров: «Когда очередь дошла до меня, я высказал мысль, что функции Верховного Вождя всех вооруженных сил Империи гораздо шире, чем обязанности главнокомандующего, так как они охватывают не только фронт, но и глубокий тыл армии, куда глаз главнокомандующего не в силах проникнуть <…> Я прибавил, что совмещение этих двух функций в одном лице рисковало развить значение одной из них в ущерб другой <…> Я полагал при этом, что Верховный Вождь военных сил Империи должен был, по означенным соображениям, пребывать в центре государственного управления, не покидая его в такую ответственную минуту».[113]113
  Сазонов С.Д. Указ., соч., с. 362.


[Закрыть]

Таким образом, ни Аврех, ни Катков, ни ряд других исследователей, ни сами участники этих событий (Сазонов, Кривошеин) не дают убедительных объяснений поведению министров. Но в их трудах, особенно у Каткова, очень много интересного материала, позволяющего сделать определенные выводы.

Истинная причина министерского демарша заключалась в первую очередь вовсе не в том, что Император Николай II принял решение возглавить армию. Во всяком случае, те люди в правительстве, которые были инициаторами этого шага, а это в первую голову Сазонов, Поливанов и Кривошеин, руководствовались иными мотивами, сумев навязать свою волю кабинету.

Для того чтобы понять это, надо перенестись в Государственную Думу, которая была главным противником императорского правительства.

9 августа 1915 года в Государственной Думе был образован так называемый «Прогрессивный блок». Во главе этого «Прогрессивного блока» стояли либеральные оппозиционеры, многие из которых были личными врагами Государя. Ведущими лидерами блока были кадет П.Н. Милюков, октябрист А.И. Гучков, прогрессист А.И. Коновалов. Позже к ним примкнули националисты В.В. Шульгин, В.А. Бобринский, В.Я. Демченко. На основе этого блока сформировалась программа центра. Блок высказал готовность оказать содействие царскому правительству, но при условии, что это правительство будет возглавляться «лицом, пользующимся доверием общественности». То есть в основе программы лежало главное требование кадетской партии – требование «ответственного министерства». Правда, оно было смягчено и обличено в формы «министерства, облеченного общественным доверием». Но то, что это был простой тактический ход, ясно подтвердил сам П.Н. Милюков уже весной 1916 года, когда сказал: «Кадеты вообще – это одно, а кадеты в блоке – другое. Как кадет, я стою за ответственное министерство, но, как первый шаг, мы по тактическим соображениям ныне выдвигаем формулу – министерство, ответственное перед народом. Пусть мы только получим такое министерство, и оно силою вещей скоро превратится в ответственное министерство. Вы только громче требуйте ответственного министерства, а мы уж позаботимся, какое в него вложить содержание».[114]114
  Катков Г.М. Указ., соч., с. 32.


[Закрыть]

В новое правительство должны были войти сторонники либеральных реформ, которые до проведения конституционной реформы должны были взять руководство страной в свои руки. Николай II совершенно справедливо счел этот блок враждебным и стремящимся к власти и отказался вступать с ним в какие-либо контакты. «У Царя, – пишет исследователь О.А. Платонов, – были точные сведения об антигосударственном характере деятельности руководителей Прогрессивного блока, полученные агентурным путем русскими спецслужбами».[115]115
  Платонов О.А. Николай Второй. Жизнь и царствование. С.-Петербург: Общество Святителя Василия Великого, 1999 год, с. 354.


[Закрыть]

Позиция председателя правительства Горемыкина вначале вселила в сердца сторонников «прогрессивного блока» надежду на быстрый успех. Выступая на заседании Государственной Думы, премьер заявил, что «правительство испытывает нравственную потребность управлять не иначе, как в полном единомыслии с законодательными учреждениями».[116]116
  Смирнов А.Ф. Государственная Дума Российской Империи. 1906–1917. Историко-правовой очерк. М.: Книга и бизнес, 1998, с. 505.


[Закрыть]

При этих словах, ранее просто немыслимых в устах Горемыкина, раздались возгласы: «Браво!»[117]117
  Там же.


[Закрыть]

Но при этом И.Л. Горемыкин заявил, что во время войны не следует произносить никаких программных речей по общей политике. Во время войны, заявил Горемыкин, «нет места никаким программам, кроме одной – победить».[118]118
  Смирнов А.Ф. Указ, соч., с. 305.


[Закрыть]

Создание «Прогрессивного блока» Горемыкин встретил враждебно, назвав его «организацией, стремящейся к захвату власти». Его полностью поддержал А.А. Хвостов, который заявил: «Призывы, исходящие от Гучкова, левых партий в Государственной Думе, явно рассчитаны на государственный переворот».

Происшедшие после создания «Прогрессивного блока» события явно свидетельствуют об их подготовленности и организации. Они преследовали ту самую цель, о которой говорил Горемыкин, а именно: захват власти, первым этапом которого должно было стать создание «кабинета общественного доверия». Не успели организаторы блока объявить о его создании, как на следующий день, словно по команде, предложения «Прогрессивного блока» поддерживаются Московской городской думой, Земгором, военно-промышленными комитетами и целым рядом городских провинциальных дум. Естественно, в этих условиях блоку было очень важно склонить на свою сторону членов правительства.

Не прошло и четырех дней после создания блока, как в газете «Утро России», издаваемой близким к блоку П.П. Рябушинским, появился список лиц, которых блок хотел бы видеть в составе «Ответственного министерства». Кроме известных имен: Милюкова, Гучкова, Коновалова, в этом списке числились две фамилии министров императорского правительства – военного министра Поливанова и министра земледелия Кривошеина. Чем же заслужили эти два министра царского правительства такую признательность либеральных оппозиционеров? Думается, что ключевой фигурой здесь был военный министр Поливанов. Поливанов еще до войны был тесно связан с самым революционно настроенным членом блока Гучковым, о котором Хвостов говорил, что тот «способен, когда представится возможность, взять командование батальоном и маршировать в Царское Село».

«Несомненно, – пишет Катков, – контакты Поливанова и Гучкова имели место. Они были тесно связаны политически, как выяснилось непосредственно после Февральской революции».[119]119
  Катков Г.М. Указ, соч., с. 161.


[Закрыть]

Министр земледелия А.Н. Наумов писал: «У генерала Поливанова установилась тесная дружба с Александром Ивановичем Гучковым, состоявшим продолжительное время главным руководителем думских работ по рассмотрению военных вопросов. Дружба эта привела к двум результатам: с одной стороны, она отняла от генерала Поливанова симпатии Государя, лично не расположенного к Гучкову; с другой, впоследствии вовлекла Алексея Андреевича в совместную революционную работу с Гучковым <…> У него (у Поливанова – П.М.) нередко происходили трения с высшими сферами, которые завершились в 1916 году его отставкой. После этого Поливанов был настроен чрезвычайно оппозиционно к личности Государя, что, надо думать, и натолкнуло его на еще большую близость с Гучковым».[120]120
  Кобылин В. Указ., соч., с. 160.


[Закрыть]

Яхонтов писал, что «за Поливановым всегда чувствовалась тень Гучкова», более того, военный министр один раз даже пригласил Гучкова на заседание Совета. «Не понимаю, чего добивается Поливанов, – записывает Яхонтов. – Он всех науськивает и против Великого Князя, и против принятия командования Государем, и против Ивана Логгиновича. Уж не своего ли друга любезного г. Гучкова он ладит в спасители Отечества?»[121]121
  АРР. т. 18, с. 69.


[Закрыть]

Еще до официального оформления «Прогрессивного блока», в ходе дебатов на Советах старейшин Государственной Думы, кадет Милюков и прогрессист Ефремов высказались за скорейшее создание Кабинета общественного доверия. Во главе этого кабинета предлагалась кандидатура А.В. Кривошеина, а министром иностранных дел – Сазонова.[122]122
  Смирнов А.Ф. Указ, соч., с. 504.


[Закрыть]

Кривошеин был в тесных контактах с Поливановым. На заседании 20 августа Кривошеин заявил, в присутствии Государя и министров, что в военное время во главе правительства должен стоять военный министр, прямо намекая на Поливанова. «Сомнительно, – пишет Катков, – чтобы Кривошеин, выдвигавший Поливанова на пост премьер-министра, был вполне искренен. Он знал, что Поливанов не пользуется доверием Государя из-за личных связей с Гучковым. Весьма возможно, что, дебатируя кандидатуру Поливанова, Кривошеин заботился о своей собственной кандидатуре».[123]123
  Катков Г.М. Указ., соч., 161.


[Закрыть]

Скорее всего, С.Д. Сазонов, обладая, как и Кривошеин, определенной информацией через Поливанова, также «заботился о собственной кандидатуре». Сам Сазонов в своих воспоминаниях отрицал свои амбиции главы правительства: «Наше собрание не осталось в тайне, и на другой день газеты “Речь” и “Колокол”, совершенно различных направлений, поместили статьи, упоминавшие о ходивших в городе слухах о трех кандидатурах на пост Председателя Совета министров: Кривошеина, Поливанова и меня. Не знаю, подвергались ли обсуждению первые две кандидатуры. Что касается меня, то о ней никто не говорил и возможность ее мне никогда не приходила в голову».[124]124
  Сазонов С.Д. Указ., соч., с. 365.


[Закрыть] Но вся логика событий и целый ряд свидетельств даже союзников и почитателей Сазонова говорят о том, что министр иностранных дел лукавит. Сам Сазонов не отрицает своих действий в пользу общественного правительства, что, в сущности, являлось первой целью Прогрессивного блока: «В секретных заседаниях Совета, – пишет он, – мы, – и я, может быть, чаще и откровеннее других моих товарищей, за исключением обер-прокурора Св. Синода А.Д. Самарина, горячего патриота и убежденного монархиста – возвращались к вопросу о передаче власти «правительству общественного доверия», давая понять Горемыкину, что в таком правительстве ему не могло быть места».[125]125
  Сазонов С.Д. Указ., соч., с. 364.


[Закрыть]

Итак, Сазонов, что бы он позже ни писал, в те дни был на стороне Прогрессивного блока, он даже пользуется его терминологией («правительство общественного доверия»). Сам тон Сазонова похож на тон человека, захватывающего власть, а не на министра Его Величества. «Горемыкину в правительстве не место». А кому тогда место? Сазонов не говорит, и может создаться впечатление, что Сазонов просто собирается отстранить Горемыкина. Однако, это не совсем так. Сазонов пишет про Горемыкина: «Глубокий эгоист, но по природе умный, он давно уже понимал, что он являлся в наших глазах главной помехой для вступления правительства на новый путь, которого требовали интересы России и настоятельность которого предстала с особенной силой перед всеми в момент мирового кризиса 1914 года».[126]126
  Сазонов С.Д. Указ., соч., с. 364.


[Закрыть] То есть Горемыкин являлся препятствием для осуществления планов министерской оппозиции по фактическому изменению государственного строя России. Отсюда Горемыкин – и «эгоист» и «главная помеха». Но кто же придет на смену Горемыкину? Сазонов этого имени не называет. Но нелепо же думать, что министры-оппозиционеры ведут борьбу за правительство без его главы и без министров! Безусловно, эти кандидатуры были, и, скорее всего, Сазонов занимал среди них не последнюю роль. Причем, безусловно, эти кандидатуры совпадали, в целом, с «теневым кабинетом» «Прогрессивного блока», если не были им же и составлены. Этим же объясняется та настойчивая борьба Сазонова, какую он вел с Горемыкиным именно за сотрудничество с «Прогрессивным блоком».

Вот суть аргументов Сазонова на заседании 26 августа:

Сазонов: «Люди, болеющие душой за родину, ищут сплочения наиболее деятельных нереволюционных сил страны, а их объявляют незаконным сборищем и игнорируют. Это опасная политика и огромная политическая ошибка. Правительство не может висеть в безвоздушном пространстве и опираться на одну только полицию. Я буду повторять это без конца».

Горемыкин: «Блок создан для захвата власти. Он все равно развалится и все его участники между собой переругаются».

Сазонов: «А я нахожу, что нужно во имя общегосударственных интересов этот блок, по существу умеренный, поддержать. Если он развалится, то получится гораздо более левый. Что тогда будет? Кому это выгодно? Во всяком случае, не России».

Горемыкин: «Я считаю самый блок, как организацию между двумя палатами, неприемлемым. Его плохо скрытая цель – ограничение царской власти. Против этого я буду бороться до последних сил».[127]127
  Катков Г.М. Указ. соч., с. 157.


[Закрыть]

Как мы видели из предыдущих строк и как сможем еще более убедиться из последующих, так называемый «Прогрессивный блок», действительно, стремился к ограничению царской власти и лично Императора Николая II. Мог ли этого не знать Сазонов? Сомнительно. Он мог не знать о тонкостях, мог не знать о деталях, не догадываться, до какой степени могут пойти «прогрессисты» в их борьбе с Царем, но то, что этот блок стремится к полноте власти, министр иностранных дел не знать не мог, ибо был тесно связан с блоком через Поливанова, лично встречался с представителями блока, а самое главное, был в доверительных отношениях с дипломатами Антанты, прежде всего, с английскими, которые, как мы убедимся позже, находились в тесных контактах с лидерами блока.

В доказательство подобных утверждений приведем записи дневника великого князя Андрея Владимировича. Великий князь пишет, что незадолго до того, как Николай II объявил свое решение принять командование, он и великий князь Борис Владимирович встречались с Сазоновым, который с тревогой говорил о положении дел на фронте и полной дезорганизации командования. «К счастью, – приводит дальше великий князь слова Сазонова, – всему этому скоро будет положен конец. Государь сам вступит в командование армией. Государь уже давно этого хотел, но долго колебался и, наконец, решился». Сазонов высказал при этом некоторое опасение, что всякая неудача падет на Государя и даст повод его критиковать. Ввиду этого ему хотелось знать мнение Бориса, какое впечатление это произведет на войска. Борис высказался весьма категорично, что это произведет огромный эффект на армию, подымет ее нравственный элемент и будет встречено с большим энтузиазмом. При этом он добавил, что уход Н.Н. произойдет совершенно незамеченным. <…> «Я тоже присоединился к мнению Бориса, что впечатление на армию будет огромное, и это имеет, кроме того, еще и другое преимущество, что армия почувствует ближе своего Государя, что, при некотором шатании умов, будет иметь свои плоды. И Сазонов должен был согласиться, что существовавшее двоевластие в России – вещь не только нежелательная, но прямо вредная. Продолжаться такое положение не может, и положить конец этому может только принятие Государем лично командования».[128]128
  Дневник бывшего великого князя Андрея Владимировича, с. 70.


[Закрыть]

Этот отрывок красноречиво свидетельствует, что вся патетика Сазонова на заседании Совета Министров, все его крики о «смертельной опасности» решения Государя – не более чем политический демарш, не имеющий ничего общего с истинными убеждениями Сазонова. Кроме того, не исключено, что, встретившись с великими князьями, министр иностранных дел пытался их испытать на предмет лояльности решению Царя и верности великому князю. Убедившись в том, что даже «Владимировичи», семья амбициозная и честолюбивая, категорически высказывается в пользу решения Императора, Сазонов был вынужден ретироваться и признать спасительными действия Николая II.

Кривошеин и Поливанов, со своей стороны, не могли не знать, что «прогрессисты», в случае отказа Императора пойти на их требования, готовы прибегнуть к более решительным действиям, поставив монарху ультиматум, что они кстати и попытались сделать в ноябре 1915 года. Для этого необходимо было влияние в армии, что при командовании великого князя Николая Николаевича и Янушкевича, при всем их своеволии, было возможным: великий князь приглашал министров к себе в Ставку, Сазонов и великий князь находились в самых теплых отношениях. Вспомним также и то, что в обществе постоянно муссировались слухи о том, что великий князь готовит заговор против царя, что он будет Николаем III и так далее. Великий князь не только не мешал им, но и способствовал их распространению. Хотя лично великий князь навряд ли был способен к каким-либо заговорам, когда их результат не был известен.

Главная причина того, почему министры Его Величества так воспротивились решению своего царя, заключалась в том, что в правительстве появились люди, которые считали возможным идти на соглашение с «Прогрессивным блоком», видели себя среди будущего «ответственного» правительства, считали возможным, по крайней мере, ограничение самодержавной власти императора, что отвечало задачам думской оппозиции и крупной буржуазии и находило понимание и поддержку со стороны Верховного Главнокомандующего великого князя Николая Николаевича и генерала Данилова. Произошла смычка между «прогрессист-ской» оппозицией, ведущими министрами правительства и верхушкой Ставки. Эта смычка была направлена против Императора Николая II, и он эту смычку разорвал единственным простым решением. «Решение Государя, – считает Катков, – обмануло надежды блока на реформу правительства и разочаровало министров, надеявшихся установить с блоком рабочее соглашение».[129]129
  Катков Г.М. Указ. соч., с. 156.


[Закрыть]

Однако, думается, что Катков в данном случае смягчает оценки. Не «надежды блока на реформу» были обмануты царем, а сорвана первая фаза государственного переворота, намеченного на 1915 год.

Современник тех событий писал: «Великий князь Николай Николаевич являлся стержнем, вокруг которого плелась вся интрига против личности русского Монарха. Сделавши эту предпосылку, станет совсем понятно, почему так цинично взбунтовались министры, когда узнали о желании Государя сослать вел. князя на Кавказ, и конечно, наивные доводы ген. Данилова о том, что эти министры боялись неопытности Царя в роли Главнокомандующего, не заслуживают внимания. Эти министры, по всей вероятности, боялись не за армию и Россию, а за провал заговора, в котором, как выяснилось впоследствии, они играли видную роль».[130]130
  Русская Летопись, кн. 7.


[Закрыть]

Великий князь Андрей Владимирович записал в своем дневнике: «Кривошеин орудует всем и собирает такой кабинет министров, однотипных и одинаково мыслящих, который был бы послушным орудием у него в руках. Направление, взятое им, определяется народом, как желание умалить власть Государя. Об этом очень открыто говорят почти все».[131]131
  Кобылин В. Указ, соч., с. 143.


[Закрыть]

Вот почему министры решились на свой отчаянный шаг. Решено было бороться всеми имеющимися средствами, чтобы заставить Царя изменить свое решение. Было решено начать бить рядом, как это было в случае с Сухомлиновым, в случае с Мясоедовым, так же как это было в случае с Распутиным, Вырубовой, как это будет потом с Протопоповым, Штюрмером и так далее, и так далее. Тогда, в августе 1915 года, жертвой был выбран Председатель Совета министров граф И.Л. Горемыкин, который твердо воспротивился «министерской забастовке».

После первого столкновения с Горемыкиным, 27 августа, произошла тайная встреча членов кабинета с представителями блока. На этой встрече обе стороны пришли к общему выводу, что при нынешнем главе кабинета никаких конституционных перемен произойти не может, а значит, Горемыкин должен уйти. Это стало стратегическим маневром министерской оппозиции и полностью соответствовало целям «Прогрессивного блока».