Текст книги "Борель. Золото (сборник)"

25

За неделю до троицы начались подготовительные работы на всех приисках. Но дело с ремонтом драг подвигалось не особенно успешно. Предположения Яхонтова, что драги будут пущены раньше, чем рудник, не оправдались. Зато для всех было очевидным, что прииски будут на ходу этим же летом.

Все уже было на местах, оставалось только исправить и укрепить золотопромывочные аппараты. Но мастерские не поспевали вырабатывать материалы, и паровой молот, захлебываясь от напряжения, круглыми сутками будоражил Боровое и его окрестности.

Валентина иногда приносила мужу обед и уходила с драги, перекинувшись несколькими словами – не теми, которыми хотелось.

Сам Яхонтов был для нее неузнаваем и странен. С покрасневшими, точно пьяными, глазами он подолгу разбирал и рассматривал части машины и не слышал, когда она о чем-нибудь спрашивала его.

И только когда с Баяхты или Алексеевского звонили по телефону, он отрывался от работы и здесь, смешавшись с людским потоком, вынужден был давать множество ответов и указаний, серьезных и мелочных, обступившим его рабочим.

Но вот пришел день, долгожданный, праздничный, каких тайга не видела уже несколько лет.

Вихлястый рано утром, когда еще на Боровом спали, вызвал по телефону Василия и передал, что они через день начинают работы в шахтах.

Василий, вернувшись из конторы, шумно постучал к Яхонтовым и закричал на весь дом:

– Двигаем Баяхту! Да вставайте же, что вы спите?! – И побежал от дверей, стуча тяжелыми сапогами.

С восходом солнца к ним зашел Лямка и ворчливо начал браниться.

– Где этот енерал-то, стреляй его поперек?.. Прибежал, как скаженный, братец ты мой. Только бестолочи у вас, я вижу, хоть отбавляй… Ну, куда же теперь гнать коней, ведь потопишь их в болотах и сам голову свернешь…

– Как же ехать-то? – недоумевал Яхонтов.

– Надо на лодках! – решительно заявил Лямка. – Устьем Удерки выйдем в Пинчугу – закатывай, родная, аж в ушах свистит!

И к вечеру, как млад месяц, там…

– Вот как!

Яхонтов, обрадованный находчивостью старика, весело рассмеялся.

– Ну, Лямка, ты у нас – беда и выручка!

– То-то! – самодовольно ухмыльнулся Лямка. – Вы на лодках можете и дилехтуршу свою взять – прокатим, ваше почтение!

– Вот это правда, дедушка! Только вы меня не называйте так, я сердиться буду, – усмехнулась Валентина.

Лямка выставил грудь и сощурил один глаз.

– Как ни крути, Ивановна, а кожей и рожей ты – барыня, не наш брат – Кузька! А что ты добрая, то и слов нет… Вот ежели взять Бориса Николаевича, то он больше схож к нашей масти.

Василий за руку втащил через порог заспанного Качуру. Старик кашлял и смеялся от его шуток.

– Вот-то, молодо-зелено, ядят тя егорьевы собаки! – задыхаясь, говорил он, оглядывая присутствующих подслеповатыми глазами.

Когда Василию сообщили предложение Лямки, он вскипел:

– Ты что же это, дурило старое, тут затеваешь? Назад как поднимешься?

– Сам-то ты дурило, парень! Ведь Пинчуга-то к Лизаветин-скому приведет. Всего двенадцать верст промчать. Небось не слиняет с тебя рубашка, а на пулю не нарвешься.

Василий хлопнул его по плечу.

– Верно, Лямка, не сердись и жарь за Настей – ей надо приводить в нашу веру баяхтинских баб!..

…В Баяхте навстречу приезжим вышел Вихлястый, и за ним двинулись шахтеры. Любопытные женщины тесным кольцом сжали Настю и Валентину. Но Василий уже взобрался на высокорь и, раскачиваясь из стороны в сторону, громко кричал:

– Нам, ребята, в нынешнем году надо в десять, в сто раз больше переворочать земли! Зашить заплатами прииски! Не будем жалеть кожу: сотрем – другая нарастет, а своего добьемся.

Перед спуском в шахты Яхонтов собрал рабочих и зачитал им закон об охране труда, и затем улыбнулся:

– Морили нас и стреляли, все-таки мы живы и двигаем дело, ребята!

По рабочим рядам прокатилась волна довольного сдержанного смеха.

– Сегодня у нас большой праздник – праздник земляной силы.

Яхонтов взял кайлу и пошел к шахте номер один.

Рабочие, сверкая на солнце лоском грязных курток, направились по своим местам.

Яхонтов и за ним Василий первыми спустились на дно шахты.

Яхонтов взял фонарь из рук Василия и, осветив дальний забой, провел пальцем по темной прослойке.

– Вот золотоносная лента, – сказал он. – Сюда и нужно углубляться.

– Только плюгавое тут золотишко вырабатывалось, – вставил старый шахтер. – В новой шахте богаче, кажись!..

Где-то сзади обвалился сверху кусок земли и с глухим шумом рассыпался на рельсах.

Шахтеры порывисто оглянулись, но не показали виду, что сробели. В это же время Яхонтов ударил кайлой по забою, а за ним последовал Василий. Золотистые плитки сланца звонко посыпались под ноги. Глухие удары раздались во всех разветвленных забоях шахты. Через минуту стучали по рельсам стальные колеса тачек, звенели лопаты и кайлы, и, казалось, тихо вздрагивали недра земли.

Через час, обливаясь потом и грязью, Яхонтов передал кайлу рабочему и направился к выходу. Василий все еще долбил. От его ударов тонкими молниями мигали искры.

– Упарились? – смеялись рабочие.

– Ничего себе, пол-урока почти выхвостали в охотку-то!

Наверху, у сплоток, росли остроголовые рыжеватые кучки сланца, и тут же четверо рабочих дробили гальку тяжелыми балдами и лопатами, готовясь к промывке.

– Машину бы надо, Борис Николаевич, – сказал старик материальный, уставив орлиные глаза на Яхонтова.

– Так-то людей прибавлять придется, – заметил один из рабочих. – Не управимся.

Сзади подошел запыхавшийся и весь желтый от грязи Василий.

– Да ты, поди, куришь больше, потому и отстаешь! – пошутил он, дергая шахтера за бороду. – Вон губа-то нижняя как отвисла от чубука.

– Кури не кури, а супротив машины, хоть лопни, не сробишь, – серьезно сказал обиженный шахтер.

Дробильщики рассмеялись.

Из шахты по лестнице и в бадьях поднимались шахтеры.

Их лица, тужурки и широкие шаровары были покрыты грязью кирпичного цвета. Из-за ворота и от голов чуть заметно курился пар. Некоторые тут же снимали верхнюю одежду и развешивали на мелкий кедрач. За шахтерами устало тянулись разомлевшие с непривычки женщины. Прииск закипал трудовой жизнью.

Яхонтов долго смотрел вслед спускающейся с хребта пестрой толпе и до боли сжал руку подошедшей к нему Валентине.

– Дело на ходу, Валя! – сказал он.

Первые тачки гулко громыхали в утреннюю зарю, и рассыпчатой дрожью разносился по тайге хруст сланца.

Василий с Яхонтовым, проводив за прииск Качуру, Лямку и женщин, быстро поднимались на хребет к шахтам.

Они решили остаться здесь и с обеда выехать на Алексеевский прииск, где также через несколько дней предполагалось пустить драгу.

Они еще издали заметили, как некоторые рабочие всматривались на запад, где, рассекая полосу солнечного луча, поднимался черный столб, похожий на заходящую тучу.

Около костров спорили:

– Тайга сейчас не может гореть, – говорил старик материальный.

– Но и туча такая не может быть, – возражали ему.

– Да что там молоть зря. Какая же это туча, когда она в ширину не расходится.

– Это подожгли чего-нибудь с куревами на Боровом…

– Во, во, сморозил. Боровое-то где?!

– А где, по-твоему?

– Вот те и где! Смотри, куда пошла осиновая-то падь… Вправо-то гляди, оглазел?!

– Сам-то ты обмишурился!

Василий и Яхонтов, скользя подошвами о гальку, взбежали на хребет. Шахтеры черным кольцом окружили их, и каждый старался высказать свои предположения. Между тем черный клуб заметно рос.

Тонкий пронзительный голос прервал тишину.

На баяхтинокой дороге от конторы, размахивая длинными руками, бежал Вихлястый и кричал:

– Сожгли, варначье! Наших перерезали в Алексеевском…

Он подбежал к первой шахте и упал от изнеможения.

До самого паужина рудник стонал от обиды. В конторе беспрерывно трещал телефон. С Алексеевского сообщали разное.

– Сгорел амбар, требовали хлеба… Послали отряд в розыски Сунцова. Около драг поймали Емельяна с Исусом и отняли у них динамит. С обоими покончили своим судом. Наших убито двое.

– Вот сволочи, дураки! – неистово кричал Василий, хлопая кулаками по ящику телефона. – Черт вас спрашивал! Где теперь искать ихнего коновода? Не успели бы, идиоты, раздавить эту вошь!

Когда вооруженная толпа обступила дом, он в последний раз прокричал в телефонную трубку и вышел на крыльцо.

Горы дымились, как деревенские печи в зимний мороз.

По прииску, осаждая дома, двигалась пестрая масса баяхтинцев. В общий шум врезывались визгливые причитания женщин.

– Оголодили, разбойники! Душегубы!..

Шахтеры сжимали приклады ружей.

– Ребята! – голос Василия охрип. – Или нам подыхать с голоду, или с них слупить шкуру. Выходи, как один!

Больше слов было не нужно. Василий строил отряд. В беспорядочной толкотне зря проходило время. Два парня спорили из-за лошади. Василий подошел к ним и настойчиво сказал:

– Оба останетесь здесь…

Парни замигали от растерянности, но возражать не решились.

– Да! Нам волынщиков не надо!.. Народу и так хоть отбавляй.

Он повернулся и лицом к лицу встретился с Яхонтовым.

– Вот и добре! – крикнул Василий. – Ты возьмешь человек десять конных и поедешь на Боровое. В дело мы тебя не возьмем. Такими у нас не бросаются. Тебя можно стравить дважды два…

– Но почему же?.. – начал было Яхонтов, но Василий повернул его за плечи лицом к конторе.

– Иди, звони Боровому, чтобы там приняли меры, как я указал; сделаем облаву со всех трех приисков. Понял? Держите связь с нами и не забывайте, что там уехали женщины.

Небо становилось темнее. Мутные облака бродили над вершинами дымящихся гребней.

Отряд в полтораста человек конных и пеших врезался в тайгу.

26

Качура, завидев дым на Алексеевской, всю дорогу посылал Лямку вперед, но тот дремал, спокойно раскачиваясь в седле.

– Эка, братец, ты засоня! – ворчал Качура, совал его кулаком в спину.

Лямка недовольно отговаривался:

– Ехал бы сам, когда муторно тебе, что других-то толкаешь!..

Да где же оно равенство, к примеру, ежели ты рудком, то, стало быть, и теперь можешь толкать кого-то на пулю? Знаем мы таких флюстов!.. Кого испужался? Бороды своей, что ли?

– Ну, мы все просим тебя, дедушка, – сказала Валентина, подогнав своего коня к Лямке. – Ты здесь знаешь все места, и Борис Николаевич поручил нас тебе. Слышишь?

– Гм!.. – довольно усмехнулся Лямка. – Стало быть, я и ответчик. Это резон!

Он приподнялся на седле и натянул поводья.

– Ежели што будет, я крикну, – сказал он, отъезжая.

– Вот же, листвяжная башка, ядят тя егорьевы собаки! – рутался Качура. – Иной раз – золото мужичонко, иной – хуже черта упрям.

– Забавник!.. – подтвердила Настя, смеясь.

– Это он оттого такой, что всю жизнь причетником околачивался около хозяев, вот и испортили человека, – пояснил Качура будто самому себе.

Лямка раза два мелькнул на изгибах дороги и скрылся за густой стеной деревьев. Он в душе был очень доволен и гордился тем, что дал отпор Качуре и что Яхонтов, директор, доверяет ему.

Таежная дорога коленом пошла к Пинчуге, шум которой был слышен еще издали. Дождь утихал.

Лямка, озираясь по сторонам, ожидал не нападения людей Сунцова, а медведя. На случай он снял с плеч коротенький дробовик и вынул его из брезентового истертого чехла.

Вскоре он увидел безлесную прослойку. Это был старый, заброшенный старательский стан. На поляне еще виднелась прошлогодняя пожелтевшая трава. Сквозь ветошь густой щетиной пробивалась молодая зелень. На этом прииске Лямка работал еще в молодости – до поступления в кучера. Здесь он когда-то нашел большой самородок, который в две недели пропил без остатка.

В одном месте Лямка заметил примятую траву и, заподозрив в этом след медведя, пошел вперед, разбирая руками засохший и молодой пырей. Но след не походил на звериный – земля под ним была не тронута.

– Какая тут каналья шляется? – выругался он вслух и, облюбовав тонкую черноватую березку на чубук, наклонился, чтобы срезать ее. В это время сзади жевавшая траву лошадь храпнула, и, кинувшись в сторону, сбила его с ног. Он упал навзничь, предполагая, что вот сейчас его оплетет лапами медведь. Но тут же услышал оглушительный залп и крики людей.

А когда приподнял голову, то с ужасом увидел перед собой Ганьку-шахтера с занесенным в руке ножом. Немного подальше, на опушке леса, стояла окруженная золотничниками Валентина. Раненых Качуру и Настю колотили золотничники прикладами.

– Вставай, сука беззубая! – злобно крикнул Ганька. – Продался, холуй! Мы те сегодня же усоборуем.

Он схватил Лямку за ворот и, поставив на ноги, толкнул.

Раздался выстрел, и Лямка с раздробленным черепом бесшумно свалился на мягкую траву…

Сунцов быстро подошел к бледной и едва стоящей на ногах Валентине. Он был в тонком лайковом плаще с башлыком и в левой руке вертел легкую винтовку. Тунгусники широко расступились.

Они не виделись с тех пор, как Евграф ночью покинул Боровое. Валентина заметила, что он отпустил черную вьющуюся бородку и усы. Загрубелое лицо Сунцова было сильно исцарапано.

– Ну-с, как дела, мадам директорша? – начал он, опираясь на винтовку.

И, не выдержав тона до конца, задыхаясь, расхохотался.

– Ты, наверное, думала, что никогда не увидишь лица брата-бандита, а вот пришлось, и теперь поговорим!

Он оскалил от злости белые зубы, схватил ее за руку и, повернув вокруг себя, с размаху бросил на землю. Валентина ударилась ухом о выступивший корень и почувствовала лишь одно – как из глаз брызнули разноцветные ленты искр.

Очнулась она ночью. Вверху плелись темные развесистые ветви душистой пихты. Дотлевали потухающие костры. Ночь парила теплом и крепким запахом серы.

– Ну что, ожила? – Сунцов поднялся около ее ног и, привстав на одно колено, подвинулся ближе.

– Уйди, негодяй! Что тебе нужно?

Лицо Сунцова искривилось в судорогах. Он рассмеялся.

– Уйду, но и тебя уведу, не оставлю этим христопродавцам, будь покойна!

Валентина в отчаянии схватилась за попавшийся под руку толстый сук и задрожала.

– Уйди… или убивай, разбойник! – крикнула она все тем же глухим голосом.

Кое-кто из золотничников подняли головы, но снова опустили их и, потягиваясь, шебаршали ногами по сырому мху.

Сунцов, немного отступив, заговорил с Валентиной спокойнее.

– Ты оставь, поговорим и без этого, – указал он на сук. – Скажи, что тебя связало, ну, с этим Яхонтовым? Ведь он лакействует перед карманщиками. Ты же всегда хвалилась своей независимостью… Свободолюбием!..

– Это ложь!.. Он… мы оба… честно работаем…

Она отвернулась от Евграфа.

– Для народа, хочешь сказать? – насмешливо договорил Сунцов. – Так, по-вашему, это народ – Медведевы? Нет, вы работаете на сволочь, которая заела всем жизнь в России.

Сунцов снова приподнялся на колени.

Валентина молчала, но по пылающему лицу и глазам Сунцов понимал ее состояние и то, что она готова вцепиться ему в горло.

Это бесило его.

– Нет! – крикнул он, желая окончательно вызвать ее на сопротивление. – Лучше я тебя здесь же задушу собственными руками и брошу зверью на ужин, чем допущу позор на фамилию Сунцовых… И сам издохну, но пойти к шпане – нет!

Он кинулся на Валентину и хотел схватить ее за горло. Но в тот же момент зашатался, взмахнул руками и, попятившись назад, запнулся за лежавшую под ногами сухостоину.

Валентина видела, как он упал на костер между кипящими котлами. Отбросив в сторону сук, которым ударила брата, она исчезла в кустах.

На опушке леса, там, где начиналась полянка заброшенного прииска, Валентина запнулась о чье-то растерзанное тело…

Сзади глухо щелкнуло несколько выстрелов, а впереди ослепительной полосой блеснула молния, и уже ближе, будто взрывая горы, ударил гром. Кусты малинника и мелкого тальника брызгали ей в лицо холодной росой…

Валентина, задыхаясь и падая, бежала по неизвестной ей тропинке…

27

Рабочие заняли дороги и тропы между приисками, Василий на Алексеевской спешил людей, со всем отрядом пошел по глухой тропе, которая вела к забытому старательскому прииску.

Измокшие люди гуськом шлепали по воде, набравшейся в яминах. На каждом шагу кто-нибудь спотыкался или падал. Но все старались не отставать друг от друга. Чуткое ухо Василия давно уловило звуки, похожие на выстрелы, и он, насторожившись, прибавлял шагу.

Вверху, по макушкам деревьев, шумел ветер.

По бокам то и дело перелетали с ветвей испуганные шумом рябчики и грузные глухари.

Забрезжил рассвет…

Василий остановился и прислушался… Тайга однотонно шумела. Издали выделялся отчетливый шум реки, и слышно было, как падали с деревьев капли воды.

Вихлястый присел около него на валежник и, закуривая, шепнул:

– Надо бы потише идти. Напорешься как раз. Да и люди поувечились в отделку… Верст тридцать, однако, махнули?

Подходившие задние глухо роптали:

– Бараны – одно слово! Один попер, и все за ним. Боровских и алексеевских попотчевали, так еще нашим надо башку подставить…

Василий раздвинул собравшийся круг и, схватив за грудь одного из говоривших, злобно прохрипел:

– Если слабит – вон отсюда! Назад к чертовой матери трусов! – Он рванул парня вперед и повалил к себе под ноги.

– Брось! – поймал его за руку Вихлястый.

Впереди что-то глухо треснуло.

Василий опустил руку.

– Медведь!

– Тишш!

Но в это же время все услышали человеческий слабый стон.

Василий, согнувшись, с винтовкой наперевес пробирался навстречу. Между деревьями показалась темная фигура человека.

Он кинулся вперед и подхватил разбитую и задыхающуюся от усталости Валентину.

Рабочий отряд снова сжался в кучу. Кто-то зачерпнул фуражкой воды из первой попавшейся лужицы и подал Валентине. Валентину уложили на мох, головою под ствол дерева. Вихлястый огнивом разжимал зубы и помаленьку вливал в рот воду.

Когда Велентина пришла в сознание, она сбивчиво рассказала все.

Рабочие торопливо приводили в порядок оружие.

Валентину положили на носилки, и отряд, рассыпавшись редкой цепью, двинулся вперед. В разных сторонах тайги слышались сиротливые переклики кукушек.

Цепь шла ровно. Близость друг друга чувствовали по шороху.

Вскоре голубым окном мелькнула безлесная плешина, а между деревьями показались кудреватые дымки.

Василий остановил цепь и, пробираясь между стволами, неслышно пополз вперед. Вскоре он услышал сдержанный говор и стук. Василий прополз еще дальше. Отсюда был хорошо виден табор. Сбившись маленькими кучками, золотничники в цветистых рубахах с расстегнутыми воротами собирались в поход. Некоторые заливали курево. Четверо клали на носилки человека.

– Живой! – подумал Василий и быстро повернул обратно, не замечая, что трещат под ногами сухие сучья и гремит винтовка.

Но ему пришлось лезть недолго… Цепь, загибаясь скобой, уже шла навстречу. Шахтеры шли дружно, сгибаясь и перебегая от одного дерева к другому. Василий махнул им рукой и, выпрямившись, побежал вперед.

Из-за шума ли Пинчуги или увлекшись сборами, тунгусники не заметили окружения. Когда раздался дружный залп рабочих, подкосивший нескольких человек, они кинулись в противоположную сторону. Но, наткнувшись на цепь, подались назад; многие попадали, остальные остановились, побросав оружие.

Брошенный всеми Сунцов приподнялся и выстрелил несколько раз в набегавшую цепь. Обессилев, он свалился на носилки, отбросив в сторону пустой наган.

Василий подбежал к нему первым и остановился в недоумении.

Сунцов лежал голый, почерневший от ожога. На груди и животе сквозь лопнувшую кожу у него сочилась кровь.

Узнав Василия, он тихо прохрипел:

– Напал стервятник на стервятника!.. Твоя взяла – празднуй!..

Василий, сжимая маузер, шагнул к нему. Сунцов закрыл глаза, и, казалась, выстрел Василия был уже по мертвому.

На стрельбу со всех сторон тайги подбегали рабочие, но делать им было уже нечего.

Когда Василий повернулся от Сунцова, часть тунгусников была скручена. Вихлястый в исступлении добивал прикладом Ганьку и с хрипотой приговаривал:

– Н-на! Получай, иуда!

По тайге неслись разъяренные крики людей.

Щелкали одинокие выстрелы.

Вскоре подошла цепь боровских драгеров.

С запада, от Пинчуги, рабочие несли трупы Лямки, Качуры и Насти.

Гул человеческих голосов стих. Никита склонился над изуродованным трупом Насти и заплакал.

– Валентина жива! – сказал Василий Яхонтову. – Вон там, позади.

Трупы положили на носилки, и отряд двинулся по дороге к Боровому. Подлаживаясь плечом под носилки Качуры, Василий с горечью сказал:

– Эх, старик, старик, носил ты меня маленького, а теперь вот мне пришлось нести тебя…

Кто-то монотонно затянул похоронный марш, напев которого и некоторые слова еще помнили с семнадцатого года…

28

В конторе с утра трещали телефоны: прииски переговаривались между собою об оконченном походе на Сунцова. На Удерке копошились люди в широких рабочих шароварах. Драга давно была готова и только сегодня дождалась работы.

Вот она начала. С высоты сквозь решетку землечерпалки стремительно летела мутная вода, разбиваясь в брызги. Крики людей и мерный гул мотора далеко оглашали окрестности прииска. Жены драгеров, служащие, молодежь и приискатели с Баяхты и Александровского пестрой толпой зашевелились по высоким берегам Удерки. Плыло яркое солнце. С гор дул горячий июльский ветер.

Лицо Валентины всякий раз, как показывался Яхонтов, цвело в улыбке.

Один за другим вперемежку послышались обеденные гудки.

Они вспугнули и погнали непривычных зверей и птиц.

Крутые берега запестрели, заколыхались людским наводнением.

Проталкиваясь сквозь толпу, Василий подошел к Яхонтову, который переобувался, сидя рядом с Вихлястым. Не успел директор подняться на ноги, как подкравшиеся драгеры с криком подхватили на руки его, Василия, Никиту и Вихлястого. По берегам разлилась волна криков…

Василий несколько раз приподнимался на холмик, размахивал в воздухе кепкой и пытался перекричать, но его не слушали.

И только когда от больницы показалась небольшая процессия с красными знаменами, все вспомнили, что сегодня, в день пуска драги, назначены похороны Качуры, Насти и Лямки. Толпа стихла и разрозненными рядами двинулась навстречу.

Могилы погибшим были приготовлены на высоком холме на берегу Пинчуги под тремя соснами.

Сначала тихо, а затем громче и громче раскатился по рядам скорбный гимн…

 
Настала пора, и проснулся народ…
 

Был теплый сырой вечер. Частый дождь сыпал как из сита, шелестя в высоких прибрежных травах. Прощались попросту, по-своему: покойников целовали в лоб и в губы; женщины плакали и причитали.

Последним говорил высокий шахтер с орлиными глазами – материальный с Баяхты.

Перебирая в руках кепку, глядя на Качуру, он дрогнувшим голосом сказал:

– Ах ты, мать честная! Свету не выдержал: только увидел, и дух вон… Ах, Качура, Качура!.. Окачурился!

Согнулся над могилой и долго не поднимал головы.

В этот же день газеты принесли известия о раскрытии на одной из факторий банды Сотникова, работавшей по указанию иностранных капиталистов.

Две драги, расположенные на расстоянии трех верст, с утра до сумерек будоражили и мутили смолянисто-серую воду Удерки. Скрип воротов и канатов далеко оглашал острые вершины хребтов.

– Отдай вправо! – слышалась команда старшего.

– Отпускай, отпускай, смелее!

Черпаки ныряли на дно и, поднимаясь на палубу, разбрасывали во все стороны брызги воды и мелкий речник. Визгливые ролики на верхнем барабане сверкали белыми молниями. Дружные взмахи барабанов, грохот машины и топот ног заглушали человеческую речь.

Яхонтов стоял около люка самой старой драги номер два и рассматривал поступающую из черпаков породу. С обожженного и слегка сморщенного лица директора не слетала строгая улыбка.

– Ты как именинник, – подтолкнул его подошедший Василий.

Яхонтов кивнул головой и, взяв его под руку, повел к бочке, в которую воронкой всасывалась порода. Вода в бочке кружилась центробежно и винтом выбрасывала на шлюзы, застланные сукном и рогожей, золотоносный песок.

Яхонтов осторожно тряхнул за край сукно и, присев на корточки, притянул к себе Василия.

Около бочки хлопотали двое рабочих в вымокших брезентовых тужурках.

– Старуха – кандидат на красную доску! – сказал он, наклоняясь к уху Василия.

– Как?

– А вот как! – Яхонтов вынул из бокового кармана блокнот. – Она дает лучшую работу… Она выполняет все показатели с превышением и пока не сдает темпа.

Василий стряхнул с руки желтую кучу песка и взял блокнот.

Они стояли на коленях, упершись плечо в плечо. Косясь на соседа, Яхонтов видел, как раздуваются ноздри Василия и морщится щека с засохшей на ней грязью.

– Мудрено ты высчитал, – выдохнул Василий махорочный дым. – Растолкуй, пожалуйста, что это за цифры?

– Здесь очень просто, – напрягая голос, начал директор. – Еще первый, очень талантливый статистик Глеб Успенский учил понимать за цифрами живую душу. Вот она здесь в показателях и заключается. В нашем деле и особенно во всем новом строительстве без этого не обойдешься. Ты, примерно, чувствуешь значение процессов? Надо чувствовать их, как звуки поэзии, чтобы волновали и захватывали.

Василий мотнул головой и сузившимися глазами уставился в мелко исписанные листы.

– Видишь ли, – начал Яхонтов, – драги вместе дали за этот год девяносто процентов выполнения нашего плана, а старуха идет впереди. По золоту она дает превышения на сорок два процента, по кубажу – шестьдесят три и по выработке часов – сто десять. Понял?.. А это вот показатели Баяхты и Алексеевского.

– Дай мне эти листы, – обрадовался Василий.

– Да ты можешь взять в конторе более полные сведения.

Солнце скатилось за вершину Баяхтинского хребта, оставив в тени половину участка, занятого работами. В тайге быстро темнело. От горного ветра сухо залепетали желтеющие листья осинников и берез. Холодная струя воздуха обдала рабочих.

– Шабаш! – раздался голос старшего на драге номер один.

Золотопромывщики с милиционером окружили шлюзы. Машина медленно выпускала пары, барабаны издавали резкий скрип.

– Выйдем на берег, – потянул Василий Яхонтова.

– Обожди, взвешивают добычу.

– С прибылью, – радостно рассмеялся старший, высокий человек с сухим лицом и длинными белесыми усами. – Вот она где, жила-то идет, Борис Николаевич… Не правду я говорил?

– Правда, – согласился Яхонтов. – Только далеко ли она тянется?

– За три версты ручаюсь… Я сам тут разведывал еще в пятнадцатом году. Сюда и надо углубляться.

– Ну, ну, – улыбнулся Яхонтов, пропуская вперед себя милиционера и казначея.

На отвесном обрыве трава уже напоминала ветошь. Рабочие садились кучками и, соскребая с одежды грязь, прикуривали от угасающих костров.

– Скоро на баковую, – сказал один из них, усмехнувшись проходившим Василию и Яхонтову.

– Почему? – не понял Василий.

– А слышь, как в хребтах запело. Вот-вот белая шуба упадет.

– Может быть, еще и постоит тепло, – возразил старик, что стоял у золотопромывочного барабана. – Ранее, бывало, за Покров робливали.

Василий стоял вполоборота и поджидал Яхонтова.

– Чудная штука, Борис Николаевич! – начал он, когда директор направился по тропинке к своей квартире.

Яхонтов быстро взглянул на него, заметил, что Василия мучает какая-то мысль.

– А в чем дело? – спросил он.

– Да вот эти наши разговоры с цифрами навели меня опять на размышления, – начал Василий, потирая лоб. – Ты знаешь, когда я приехал сюда, то не думал так вот, как сейчас. Я думал, что через военный коммунизм мы прямо к социализму придем, а того не соображал, что мы еще очень бедны и придется учиться делать все, не только воевать.

Яхонтов порывисто схватил его за кисть руки.

– Это ты вычитал или сам додумался? – горячо заговорил директор.

– Нет, я давно мозговал над этим, а вчера в «Правде» прочитал статью, и вот сегодня твои цифры.

Василий загляделся на задымившиеся хребты и, запнувшись о кочку, ухватился за плечо Яхонтова.

– Знаешь, мне пришла в голову мысль завести здесь не паровые, а электрические драги. Есть ведь, кажется, такие?

– Есть, калифорнийского типа, – кивнул Яхонтов.

– Ну вот. А почему бы здесь не построить эфельный завод и не поставить три-четыре бура, – повышая голос, продолжал Василий. – Ведь мы еще не знаем тайгу…

– Хорошо бы приобрести буры «Кийстон» или «Эмпайр», – перебил Яхонтов. – Нужно привлечь технические силы.

– Чертовски сложное дело! – почти вскрикнул Василий.

По перекинутому переходу они добрались на другую сторону Удерки и направились в разные стороны. За ними раздавались веселые голоса рабочих.

Над тайгою быстро нависла холодная мгла.

– А знаешь, из тебя хороший бы вышел инженер, – крикнул Яхонтов из темноты.

Василий остановился и долго смотрел в его сторону, но директор удалялся, шурша сухой травой.

Василий пробродил по лесу до поздней ночи, а утром заседлал коня и выехал на Баяхту.