Текст книги "История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том II"

Весь драматизм и ужас петровской эпохи ярко проявился в собственной семье царя-реформатора. Пётр отнюдь не отличался ни человеколюбием, ни душевной добротой, ни супружеской верностью и целомудрием, и всегда расчётливо относился ко всем людям, как к простым орудиям в его руках. Заточив в монастырь нелюбимую жену Евдокию Лопухину и предаваясь разврату с многочисленными любовницами и любовниками, царь приблизил к себе, охладев к Анне Монс, простую служанку Марту Скавронскую (бывшую до того любовницей сначала какого-то русского драгуна, потом фельдмаршала Шереметева, а потом Меншинова, а ещё ранее – женой шведского офицера) и, под именем Екатерины I, возвёл её в ранг русской императрицы.

При этом он не любил своего сына от первого брака Алексея (родившегося в 1690 году), в котором, как и во всех людях видел лишь инструмент. В данном случае, – инструмент своей далеко идущей и широко задуманной династической политики. Отец принудительно женил его на одной из немецких принцесс – Шарлотте.

Алексей Петрович был человеком весьма образованным (хорошо знал три языка), благочестивым, умным и совестливым, но не очень твёрдым. Наследник, наблюдая расправу отца над своей матерью, его повседневные оргии, садистское участие в пытках и казнях, глумление над православной верой, желание посадить на трон новую любовницу (чьим крёстным отцом он заставил быть царевича), не одобрял всех этих действий, испытывал лишь ужас перед государем и стремился сохранить свою человечность в такой ситуации. Хотя Алексей никогда публично не решался протестовать против политики и образа жизни Петра I, однако даже его пассивного осуждения было довольно, чтобы вокруг него стали собираться недовольные, мечтавшие о смерти императора и о прекращении его катастрофической для страны деятельности. При этом друзья и советники царевича – видные аристократы и политические деятели эпохи, вовсе не мечтали вернуть Русь к московской старине (как это представляли потом их враги и палачи), но желали остановить губительную политику непрерывной агрессии Руси по отношению к соседям и устранить крайние насилия над собственным народом.

Едва у Петра I родился первенец от новой жены (младенец, названный также Петром, должен был стать наследником трона, но умер в возрасте трёх лет), расчётливый царь потребовал от Алексея отречения от наследования престола, обвинив его в нелояльности и недостаточной готовности быть его послушным орудием. Царевич согласился отречься от трона, но Петру нужно было больше, и он поставил сына перед нелёгкой дилеммой: или безоговорочная и активная поддержка его мероприятий (что было противно совести царевича), или немедленное пострижение в монастырь (что противоречило его желаниям).

Алексей не собирался становиться монахом, как не собирался он и выступать против своего грозного и деспотичного отца, осознавая однако, всю неправедность, ложность, жестокость и бесчеловечность его политики. Он попытался избрать третий путь – бежать за границу (к своему родственнику – императору Священной Римской Империи) и жить там жизнью частного лица со своей возлюбленной крепостной девушкой. Однако этот выбор завершился трагически.

Алексею удалось бежать во владения императора Австрии, который укрыл его в одном из итальянских замков. Однако взбешённый Пётр, подстрекаемый кликой Екатерины I и Меншикова (которые понимали, что возвращение Алексея на трон означает конец их власти и кару за всё, ими совершённое с Россией), решил любой ценой заполучить сына в свои руки. Подосланный к Алексею петровский дипломат граф Пётр Толстой (человек, исключительно беспринципный, подлый и вероломный) сумел, используя угрозы, обещания, шантаж и подкуп (он подкупил ряд австрийских чиновников и даже возлюбленную Алексея, которой тот безгранично доверял), убедить доверчивого царевича вернуться к отцу. Пётр клятвенно обещал простить сына, но, разумеется, нарушил это обещание по возвращении Алексея.

Царевич был неоднократно подвергнут пыткам, назвал множество своих друзей, которые были схвачены, замучены и обезглавлены. По легенде, один из казнённых друзей несчастного Алексея Петровича, предрёк роду Романовых проклятье и страшную гибель, которая постигнет его некогда за злодеяния Петра I над своим сыном (спустя ровно два века, летом 1918 года, когда были казнены Николай Романов с семьёй, кое-кто вспоминал об этом пророчестве). А 26 июня 1718 года царевич Алексей Петрович был убит в каземате Петропавловской крепости по приказу своего отца Петра I. Что нисколько не помешало на следующий день, 27 июня, Петру весело отпраздновать очередную годовщину полтавской «виктории». Принеся всю страну в жертву своему ненасытному деспотизму и имперскому могуществу, великий государь не остановился и перед пренесением в жертву собственного отпрыска.

Разрубив «топором» своих реформ одни застарелые «узлы» российской истории, Пётр I тотчас же завязал новые тугие «узлы», заложив в фундамент создаваемой им империи чудовищные противоречия (которые с неизбежностью привели к революции начала XX века, в свою очередь, попытавшейся разрешить уже эти противоречия).

Государство, созданное Петром, стало сочетанием и воплощением глубочайших контрастов. Вот лишь некоторые из них. Могучая военная держава, непрерывно расширяющая свои пределы, угрожающая соседям, – и нищее, бесправное население. Претензии империи на мировое господство и – её технологическая, экономическая зависимость от Запада, превращение её в сырьевой придаток Европы и поставщика своих армий для нужд европейской политики. Сильная промышленность, – основанная на принудительном, неэффективном крепостном труде, экстенсивных методах и технологической отсталости. Огромная армия, – состоящая из рекрутов-рабов, подчинённых палочной дисциплине, вырванных на 25 лет из своей (крестьянской) среды и часто используемых против населения. Необходимость в непрерывных реформах для укрепления самодержавия и роста империи – и невозможность их последовательного проведения (ибо оно угрожает основам самодержавно-крепостнической системы). «Просвещение», насаждаемое сверху властью, однобокое и поверхностное, прекрасные дворцы на гранитных набережных Невы, блеск и роскошь света и – всеобщая неграмотность народа, живущего своей особой, общинной традиционной жизнью, никак не затронутого «просвещением» и оплачивающего его дорогой ценой. Казённая обездушенная церковь, управляемая назначенньми императором чиновниками, ставшая частью колоссальной бюрократической машины – и народные религиозные искания, проявлявшиеся в старообрядчестве и сектантстве. Всё более «европеизирующиеся», живущие в роскоши столичные «верхи» и – «низы» из глубинки, своей нищетой и возросшим азиатским рабством оплачивающие «европейские» фасады империи и западные повадки столичной публики.

Непрерывная военная экспансия и противостояние западным державам находились в остром несоответствии с самодержавно-крепостническим фундаментом империи, делающим, всю социально-экономическую систему России неэффективной, а значит и её военную мощь – главное оправдание перед собственным народом – непрочной и шаткой. Огромное количество производимых промышленностью товаров было низкого качества, крепостная экономика всё более заходила в тупик, рабская армия не могла на равных противостоять европейским, громадная чиновничья машина и двор поглощали все силы страны.

Осуществлённый невероятными усилиями (и ценой запредельного насилия над народом) петровский рывок в стратегической перспективе оборачивался грандиозным провалом и крахом. Осознавая архаичность экономической, социальной системы страны, нехватку образованных людей (что вело к военным поражением, которые, в свою очередь, влекли за собой взрывы народного недовольства) самодержавие время от времени было вынуждено, повторяя сделанное Петром, предпринимать попытки модернизации, вновь и вновь совершая «революции сверху»: перестраивать систему управления государством, насаждать (принудительно) просвещение, создавать (искусственно) буржуазию и промышленность – всем этим не решая проблемы, а лишь усугубляя их. Однако эти попытки обостряли противоречия, а не разрешали их, поскольку осуществлялись за счёт всё большего закабаления и разорения народа и чисто бюрократически-полицейскими методами. Кроме того, они не могли быть последовательными (лишь подновляя европейский фасад азиатского деспотизма), поскольку кардинальное преобразование России по европейскому пути означало бы смену самого исторического вектора страны – самоубийство самодержавно-крепостнической системы. Поэтому, если военные поражения заставляли самодержавие идти на частичные реформы, то военные победы тотчас консервировали режим. (Поэтому потребность в «маленьких победоносных войнах» – для укрепления своего престижа внутри страны и снятия социального напряжения – стала неизбежной для империи, ускоряя её крах.)

Но никакие реформы не могли заставить крепостных рабов проявлять инициативу, рабов-рекрутов в армии жертвовать собой ради блага враждебной им империи, буржуазию, созданную государством, выказывать заинтересованность в технических усовершенствованиях. По словам Б. Кагарлицкого: «Возникла противоречивая ситуация. С одной стороны, культурные и идеологические влияния, идущие с Запада…

требовали раскрепощения личности и формирования гражданских институтов. С другой стороны, логика экономического взаимодействия между Россией и миросистемой предполагала сохранение авторитарной системы власти не только в государстве, но и в обществе». Лишь всемогущее государство могло в России «насаждать просвещение», строить заводы, создавать огромную армию и флот и держать в повиновении закрепощённое население, снабжающее зерном и сырьём европейский рынок.

Однако отделить технические и административные достижения Европы от идей свободы и автономии личности, никакое «избирательное просвещение», проводимое властью, не могло. Как побочный продукт имперской модернизации «сверху», в России родилась революционная интеллигенция (сначала дворянская, а потом – разночинная), мечтавшая о вольности и начавшая героическую, борьбу за слом существующей в России системы, стремящаяся освободиться из-под «отеческой» опеки самодержавия и отдать свой «долг» народу, оплачивающему «просвещение».

Все достижения и внутренние конфликты, заложенные в самое основание Петербургской Империи, родились в петровскую эпоху. В 1841 году историк М.П. Погодин писал, что в руках Петра «концы всех наших нитей соединяются в одном узле. Куда мы ни оглянемся, везде встречаемся с этой колоссальной фигурою, которая бросает от себя длинную тень на всё наше прошедшее и даже застит нам древнюю историю, которая в настоящую минуту всё ещё как будто держит свою руку над нами…» Рекрутская система, созданная Петром, просуществовала до 1874 года (170 лет), Сенат – до декабря 1917 года (206 лет), Коллегии – до 1802 года (70 лет), Синодальное устройство церкви – до 1918 года (197 лет), подушная подать – до 1887 года (163 года)…

Сразу же после смерти зловещего самодержца взорвались некоторые из множества «мин», оставленные им наследникам: указ о престолонаследии (позволивший почти любому претендовать на трон и приведший к череде нескончаемых дворцовых переворотов), разорение страны и полный крах финансов, разрушающийся и вскоре бесславно сгнивший в верфях и гаванях огромный военный флот с плохо обученными экипажами, невероятная коррупция среди чиновников…

Каждая тактическая победа, одержанная Петербургской Империей, оборачивалась в стратегическом плане сокрушительным поражением, а недолгий рывок вперёд – оборачивался долгим «откатом» назад. Военная экспансия и создание сверхдержавы, парадоксальным образом, усилили зависимость России от более развитых стран Европы, сделав её то ли мировым «жандармом», то ли марионеткой в руках европейской дипломатии (стоявшей за многими переворотами в Петербурге и втягивающей страну в ненужные ей войны). Апогей самодержавия, выразившийся в безграничности власти монарха, сделал государя заложником его окружения, а цареубийство и переворот – обычной формой политической жизни. Искусственное и навязанное обществу империей ради своих военных и бюрократических целей «просвещение» породило вольнодумцев, жаждущих уничтожения создавшей их империи. Победа в Северной войне, создание огромной рабской армии и промышленности обернулись страшными поражениями в Крымской войне и русско-японской войне, вековой стагнацией промышленности и крахом армии. Расширение прав дворян над крепостными обернулось тотальным порабощением самих дворян имперской властью. Установление полного контроля самодержавия над церковью означало обезжизнивание церкви и её дискредитацию в народе. Победы, достигнутые ценой надрыва экономики и опустошения страны, грозили вскоре обернуться страшными поражениями. (Многие из этих парадоксов повторит – уже в ХХ веке, на новом витке всё той же истории, наследник Петербургской Империи – большевистское «комиссародержавие»). А самодержавное государство, ставшее единственным «актёром» на сцене русской истории, было обречено повторять один и тот же заколдованный круг, то начиная вынужденные частичные реформы и «революции сверху» в стремлении подновить свой фасад, то сворачивая эти реформы и модернизацию, как только они начинали грозить ему крушением. Циклы: «неудачная война – реформа – удачная война – реакция и стагнация – неудачная война» – станут нормой для петербургской империи.

Утопия Петра имела страшные последствия для России. Оказалось, что всеобъемлющая бюрократия, призванная всё контролировать и упорядочивать, сама становится бесконтрольной и усугубляет беспорядок в стране. Оказалось, что систематическое массированное институционализированное насилие как путь к «общему благу» оборачивается лишь страданиями и гибелью народа. Оказалось, что порабощение людей побуждает их не к инициативе и просвещению, а лишь к страху, апатии, казнокрадству и интригам. Оказалось, что просвещение, насаждённое искусственно и поспешно, оказывается лишь уродливым внешним «обезьянничаньем» чужих идей и обычаев и легко уживается с дикостью нравов.

Чрезвычайщина, милитаризация, насилие, тотальное принуждение, экстенсивные методы развития экономики могут дать – и дали свои плоды, введя Россию в число мировых империй. Но они имеют свои пределы и свои «ловушки» и в длительной перспективе не могут быть успешными, Пётр I совершил грандиозную «революцию сверху» в России и был великим «революционером на троне». Сам этот факт ни у кого не вызывает сомнений. Однако весь вопрос состоит в целях, направлении и последствиях этой «революции сверху». Точно также, общие слова о «европеизации» России при Петре I (за которую одни его резко осуждают, а другие весьма хвалят) лишь скрывают смысл того, что именно и зачем хотел заимствовать император с Запада, а в чём оставался «восточным» правителем. Е.В. Анисимов так оценивает смысл и значение петровских реформ: «революционность Петра имела, как ни парадоксально это звучит, достаточно отчётливый консервативный характер. Модернизация институтов и структур власти ради консервации основополагающих принципов традиционного режима – вот что оказалось конечной целью… поставленного на собственном народе грандиозного насильственного эксперимента по созданию «регулярного» полицейского государства, где ради абстрактной идеи «всеобщего блага» приносились в жертву частные интересы конкретного человека».

Петру часто ставят в вину то, что он будто бы модернизировал страну «варварскими методами». Между тем его методы вполне соответствовали целям. И потому вернее констатировать обратное: он модернизировал варварство, то есть придал новое мощное дыхание, новый могучий импульс, новую колоссальную энергию традиционному российскому деспотизму, укрепил и вывел на новый уровень исторического бытия самодержавно-крепостнический режим. Самодержавная «азиатская» «воля к власти» обрела в чудовищной петровской утопии «регулярного государства» завершённость тотального регулирования, ранжирования, регламентации управления всей жизнью подданных. «Новаторство» и «европейство» были поставлены Петром на службу реакции и «азиатчине» (а не наоборот, как часто считают). Не случайно А.И. Герцен называл созданную Петром I петербургскую империю «Чингисханом с новейшей техникой, дорогами, университетами, оружием».

По своей внутренней организации российское общество после реформ Петра стало ещё куда менее европейским, чем было раньше, указывал В.О. Ключевский: «под формами западноевропейской культуры складывался политический и гражданский быт совсем неевропейского типа». С.Ф. Платонов ещё лаконичнее отозвался об эпохе Петра I: «Так при новых формах осталось старое существо». А, по словам Б. Кагарлицкого: «Верхушечный характер реформ, проводившихся правительством с головокружительной быстротой, сделал их по существу антинародными… Парадокс в том, что чем более радикальными были реформы, тем более сильной, неограниченной и деспотической становилась центральная власть. Упорядочивая государство и придавая ему европейскую форму, Пётр I, по существу, делал его ещё более варварским».

Европейское платье, оружие, административная система были нужны петербургской империи лишь для того, чтобы более успешно проводить внешнюю экспансию, завоёвывая окрестные народы, и усилить экспансию внутреннюю, всё более полно, «по науке» порабощая собственное население. С Запада прагматиком Петром заимствовалась отнюдь не высокая культура, не идеал свободы и достоинства личности, но – прикладная наука, техника, приёмы ведения войны. А из российского наследия была оставлена отнюдь не народная культура (которая, напротив, уничтожалась и подвергалась унижению и искоренению), но традиции всевластия деспотизма и бесправия личности.

Все издержки «европеизации» фасада империи и быта дворян и чиновников перекладывались на плечи крестьянства – и делали его ещё более «азиатски» порабощённым. Как пишет Б. Кагарлицкий: «Чем более «западным» становился быт правящего класса, тем дороже это стоило. «Европеизация» дворянского быта обернулась, с одной стороны, развитием товарного хозяйства, а с другой стороны, – ростом эксплуатации крестьян». Крепостные расплачивались за всё: за рост вывоза зерна и чугуна в Европу, за строительства дворцов и флота, за содержание армии и открытие школ, за насаждение государством промышленности. Поэтому бессмысленно и неверно говорить в данном случае о «высокой плате за прогресс», но, скорее, – о специфической, замаскированной, модернизированной форме регресса, о глобальной «консервативной революции сверху», о петровской реакции, получившей развитие в петербургский период русской истории и закономерно завершившейся колоссальным революционным взрывом начала XX века.

Петровская «революция сверху» была направлена против народа и во имя самодержавия, укрепления его жизнеспособности. Она отбросила Россию на века назад. Личность и общество были растоптаны, а единственным субъектом российской истории стало имперское государство, насаждающее крепостничество и «просвещение», чиновничество и «капитализм», рабство и «реформы», причём все эти насаждаемые учреждения были неразрывно связаны друг с другом и не могли существовать друг без друга. Самодержавный деспотизм и крепостничество, усиленные и систематизированные Петром I, оставались не «признаками отсталости», а самой сущностью, несущей конструкцией петербургской империи, основанием «модернизации» страны. «Консервативная революция» Петра I состояла в безграничном усилении власти императора, в росте бесправия всех сословий России перед лицом государства, в полном порабощении церкви, в насаждении системы всеобъемлющего контроля и насилия, призванного служить имперским целям, в приспособлении самодержавного деспотизма к нуждам нового времени и в его вооружении новыми достижениями техники, бюрократии и идеологии. «Консервативная революция» Петра отбросила Россию на тупиковый путь исторического развития, ведущий в бездну, породив самодержавно-бюрократическую полицейско-крепостническую империю, логическим и неизбежным концом которой стала Великая Революция 1917 года.

При всём своём новаторстве Пётр I лишь развил тенденции, намеченные русским самодержавием в середине XVII века. А в более широкой исторической перспективе Пётр I достаточно «органично» занимает своё законное место в российской истории между Иваном IV с его опричниной и ленинско-сталинским большевизмом с его «индустриализацией», ГУЛАГом и «коллективизацией». На это обратил внимание в 1924 году в своей поэме «Россия» Максимилиан Волошин:

 
«В России революция была
Исконнейшим из прав самодержавья
(Как ныне – в свой черёд – утверждено
Самодержавье правом революций)…
…Великий Пётр был первый большевик,
Замысливший Россию перебросить,
Склонениям и нравам вопреки,
За сотни лет к её грядущим далям.
Он, как и мы, не знал иных путей,
Опричь указа, казни и застенка,
К осуществленью правды на земле.
Не то мясник, а может быть, ваятель —
Не в мраморе, а в мясе высекал
Он топором живую Галатею,
Кромсал ножом и шваркал лоскуты».