Текст книги "История русского народа и российского государства. С древнейших времен до начала ХХ века. Том II"

Преобразования в области культуры и просвещения в петровскую эпоху, как и иные реформы, носили лавинообразный, насильственный и хаотический характер и диктовались как потребностями армии и промышленности, так и общим стремлением самодержца искоренить русскую «старину» и перенимать европейские обычаи. Государство властно вмешивалось в быт, одежду, привычки общества, перекраивая его на новый лад и подвергая глумлению и отрицанию традиционную народную культуру. Суть петровской программы в этой области Б. Кагарлицкий передал так: «Если русские не могут обойтись без западных европейцев, русские дворяне сами должны стать иностранцами… В плане культуры, потрясение было действительно грандиозным. На протяжении жизни одного поколения был разрушен один мир и создан другой. Культурный изоляционизм сменился открытостью, страх перед Западом – ориентацией на иностранные образцы. Даже язык изменился из-за введения массы немецких и голландских слов, обозначающих множество незнакомых ранее понятий…. Начала насаждаться система просвещения. Была реформирована орфография. Сменился календарь. Появились новые праздники. Быт, обычаи правящего класса стали западными. Изменилась архитектура, следовательно, и облик городов».

А Максимилиан Волошин так поэтически ярко высказался об этих переменах:

 
«Антихрист-Пётр распаренную глыбу
Собрал, стянул и раскачал,
Остриг, обрил и, вздёрнувши на дыбу,
Наукам книжным обучал».
 

И в самом деле, бесцеремонное а наглое вмешательство государства в частную жизнь подданных, (точнее, непризнание за подданными какого-либо права на частную жизнь!), грубое насилие, демонстративное оскорбление народных святынь, некритическое насаждение европейских обычаев, принявшее характер «кампании» и «моды» – всё это сочеталось в политике Петра I. Государство в лице императора формировало и перекраивало общество на свой лад: брило броды, вводило новый календарь и новый шрифт, принудительно насаждало употребление табака, газеты и музеи. С Запада заимствовались технические достижения и те монументальные формы искусства, которые могли быть использованы в имперской пропаганде (массовые праздники, статуи, фейерверки), но отнюдь не идеи личной свободы. Всё это не безосновательно воспринималось населением, как культурная катастрофа.

Именно со времён петровских реформ возникает чудовищная пропасть между двумя Россиями – официальной, петербургской, образованной, говорящей на иностранных языках, рядящейся в иноземное платье и – провинциальной, сельской, общинной, бородатой, живущей в рабском состоянии и непосильном труде. Эти две России не знали, и не понимали друг друга, причём первая жила за счёт второй, а вторая периодически выражала свой протест против первой в грандиозных крестьянских восстаниях.

По словам философа-эмигранта середины XX века Георгия Федотова: «Результат получился приблизительно такой же, как если бы Россия подверглась польскому или немецкому завоеванию, которое, обратив в рабство туземное население, поставило бы над ним класс иноземцев-феодалов, лишь постепенно, с каждым поколением, поддающийся неизбежному обрусению». Насаждаемое сверху палочное «просвещение», дворцы и гранитные набережные Невы, новые школы, блеск столичного света лишь оттеняли поголовную неграмотность народа, живущего своей патриархально-общинной жизнью и оплачивающего эту роскошь и поверхностное «просвещение». Пётр I усугубил церковный раскол русского общества, начатый в XVII веке, и сделал его всеобъемлющим, непреодолимо глубоким, тотальным и общекультурным. Два столетия самодержавие, со своей стороны, и интеллигенция, со своей, будут пытаться преодолеть пропасть, отделившую их от народной жизни, причём порой эти попытки обернутся дешёвым цирковым фарсом (вроде теории «официальной народности» Николая I), а порой – высокой трагедией («хождение в народ» интеллигенции 1870-ых годов).

Если в середине XVII века, после Смутного времени, в России официально насаждалась изоляция от западной культуры, националистическая ксенофобия и чувство превосходства русских перед иноземцами, то с эпохой Петра I всё оказалось перевёрнуто наизнанку и обернулось слепым копированием европейских традиций, одежды, речи, техники… Хорошим тоном при дворе становится глумление над старой русской верой, одеждой, пищей, нравами, культ «Бахуса», употребление к месту и не к месту иноземных слов, заполнивших официальную речь.

Впрочем, Пётр с присущим ему прагматизмом и цинизмом откровенно говорил: «Европа нам нужна лет на сто, а потом мы повернёмся к ней задом». Перенять европейскую армию, организацию государства, технику, а затем, создав империю, завоевать и поработить ту же Европу – такова была далеко идущая программа великого преобразователя. Оттого «просвещение», насаждаемое Петром в России, носило не только насильственный, но и поверхностно-карикатурный, узко-технократический характер: империи были нужны нерассуждающие и покорные инженеры и офицеры, а не философы и поэты. Делом искусства признавалось лишь прославление державного величия, а не мечтания о вольности и не углубление во внутреннюю жизнь отдельной личности.

Порождённая петровской эпохой русская интеллигенция была создана государством для своих целей, искусственно оторвана от народной почвы и со временем, осознав свою беспочвенность и порабощённость, она оказалась в трагическом положении – под спудом гнетущей империи и далеко от традиционной культуры. «Старая Россия» жила в провинции, платила непосильную подушную подать и отбывала постылую рекрутчину, состояла из крестьян, казаков, духовенства, сохраняла общинный консервативный уклад жизни и наивную веру предков (часто тяготея к староверию или к стихийному язычеству), была патриархальной, дикой и необразованной. «Новая Россия» – дворянско-чиновничья – концентрировалась в новой столице, при дворе и армии, говорила кое-как по-немецки и голландски и плохо помнила русскую речь, одевалась на иноземный лад, курила табак и не знала иных святынь, кроме имперского величия и иных целей, кроме обогащения и карьеры.

По словам А.И. Герцена: «Бороды и одежда резко отличают Россию, униженную тройным игом и охраняющую свою национальность, от России, которая приняла европейскую цивилизацию вместе с имперским деспотизмом». И священник, философ и историк церкви Георгий Флоровский констатировал, что «именно с Петра и начинается великий и подлинный русский раскол» – раскол между европеизированными (очень поверхностно, поспешно, искусственно и однобоко) «верхами» и «традиционными» «низами» общества. Наконец, проницательный и глубокий Н.М. Карамзин ещё в начале XIX века высказал сходную мысль: «Дотоле, от сохи до престола россияне сходствовали между собою нехитрыми общими признаками наружности и в обыкновениях, – со времён Петровых высшие степени отделились от низших, и русский земледелец, мещанин, купец увидели немцев в русских дворянах… Честью и достоинством россиян сделалось подражание».

Каковы же были важнейшие культурные нововведения Петра I? Новое летосчисление, новое начало нового года, новый, упрощённый, гражданский шрифт, новые праздники, гербовая бумага для официальных актов, ордена для награждения, появление ассамблей (публичных собраний дворян с участием женщин), употребление табака, ношение новой одежды, введение арабских цифр (раньше числа обозначались буквами). Число типографий в России в первой четверти XVIII века увеличилось с одной до шести. Характерно, что две трети изданных тогда книг были посвящены военному делу. С 1702 года стала выходить первая печатная газета в России – «Ведомости».

В 1719 голу в Петербурге была открыта публичная библиотека и публичный музей Кунсткамера (в которой собирались всякие диковинки). Вход в музей не просто был бесплатным – посетителей заманивали в Кунсткамеру даровой рюмкой водки. В 1724 году в Петербурге была открыта Академия Наук (по причине отсутствия науки в России все академики были иностранцами.)

Было открыто немало учебных заведений: Морская академия, Инженерная школа, гарнизонные, цифирные школы. К концу правления Петра I в России существовали 42 светских и 46 церковных начальных школ, в которых учились почти пять тысяч человек (цифра огромная, в сравнении с предыдущим периодом, но более чем скромная для страны с шестнадцатимиллионным населением!). Поскольку развитие просвещения вырастало из технических задач империя (создание новой армии и промышленности), то и учебные заведения носили узкоспециальный характер (Навигацкие, Артиллерийские школы) и готовили узких специалистов. По приказу Петра I были организованы несколько географических экспедиций (в частности, знаменитая Камчатская экспедиция командора Витуса Беринга).

Все эти нововведения и преобразования, казалось бы, перевернули всю русскую жизнь наизнанку. Однако они носили насильственный, искусственный, уродливый и поверхностный характер, будучи пересажены в готовом виде на иную, неподготовленную почву. Девять десятых русского населения, оплачивающие эти изменения, не были ими затронуты и воспринимали их крайне враждебно. А те представители петербургской империи, которых эти изменения коснулись, вполне могли сочетать в своей жизни поверхностную европейскую образованность и варварские нравы диких крепостников, не видя в этом противоречия. Более того, толком не усвоив новых и чужих обычаев, они были принуждены отвергнуть и традиционные нравственные устои, усвоив лишь чинопочитание, казнокрадство, цинизм и карьеризм. Эти противоречия будут осознаны лишь полвека-век спустя и, как и другие последствия петровских реформ, обнаружат свою взрывную силу намного позднее.

Все вопиющие противоречия петровских преобразований нашли своё наглядное выражение в основанном им в 1703 году городе, получившем имя его небесного покровителя (Святого Петра), в который в 1713 году была перенесена столица России из ненавистной императору старой Москвы.

По словам В.Я. Хуторского: «В этом прекрасном городе нашёл материальное воплощение рациональный дух Петра: Санкт-Петербург, с его типовыми зданиями, с широкими, зелёными, освещёнными, вымощенными камнем, расположенными параллельно и перпендикулярно друг к другу улицами, был первым в России городом, построенным по генеральному плану». Пётр ласково и гордо называл Петербург «парадизом» (раем).

Однако этот «рай», как и всё здание петровской империи, был воздвигнут на адских мучениях и крови подданных. На принудительных работах по строительству Петербурга по воле государя ежегодно трудились сорок тысяч крестьян, и погибло более 150 тысяч человек! Порицая перенос Петром столицы в Петербург, Н.М. Карамзин горестно писал: «Сколько людей погибло, сколько миллионов и трудов употреблено для приведения в действо сего намерения? Можно сказать, что Петербург основан на слёзах и трупах». Строительство этого сказочного города, подобно мерцающему миражу возникшего в чахоточном тумане гниющих невских болот, невольно напоминает о сталинских стройках 1930-ых годов, также производимых трудом миллионов заключённых, воздвигающих великолепные гиганты первых пятилеток.

Б. Кагарлицкий отмечает: «С точки зрения Петра, новая столица строилась на пустом месте, на деле же она была построена на болоте, удобренном костями тысяч крестьян, согнанных на эту работу во имя «величия империи». Население новой столицы жило в совершенно невыносимых условиях, страдая от ужасного климата и частых наводнений». Пётр будто нарочно стремился продемонстрировать невероятные возможности деспотической власти, сумев обуздать стихию народного гнева и стихию природы, заковав Неву в гранит и построив на болоте прекрасный город. Рационально продуманный город, искусственно созданный на Балтике, как очередное «окно в Европу», созданный, не считаясь ни с какими жертвами. Город, в который принудительно переселялись купцы изо всей России и в который принудительно свозились товары (ценой разорения других регионов). Европейский великолепный фасад азиатского самодержавия – таким стал этот город мечты Петра.

С крушением идеи «Москва – Третий Рим» под ударами церковных реформ Никона и преобразований Петра, у рождающейся империи возникает острая потребность в идеологии, которая может быть предложена в качестве новой национальной идентичности (хотя бы для правящих сословий). И такой идеологией, начиная с Азовских походов, становится светская, военно-имперская идея. Роль Бога в ней играет император, роль святых – его полководцы и министры.

Языковое и эстетическое оформление этой идее даёт римская классическая древность: в столицах воздвигаются триумфальные арки в честь побед державы, устраиваются триумфы по римскому образцу, появляются Марсово поле в Петербурге, Сенат в качестве высшего органа, а имена Геркулеса, Венеры, Нептуна, Фортуны, Амура и Бахуса (Вакха) оттесняют православный язык официальной московской Руси. Ведь империя, по европейской традиции, может быть только римской!

Центральное место в новой идеологии занимает «петровский миф» – культ личности Петра I: культурного героя-творца, великого всеведущего и всемогущего правителя, демиурга, воспитателя, создавшего новую империю. Идея всеобщего служения величию державы, идея мирового господства России и принудительного перевоспитания её населения, и торжества «регулярного государства», обоснованные рационалистическими аргументами западных философов XVII века (Г. Лейбница, Г. Гроция, С. Пуфендорфа), становятся несущей конструкцией нового имперского сознания. Старая средневековая идея «богопомазанности» государя теперь в духе времени подкрепляется рациональными аргументами и теориями общественного договора (Т. Гоббса): подданные-де некогда навсегда (!) добровольно (!) отдали всю власть над собой монарху, и отныне государь правит подданными в их же интересах, которые он знает лучше, чем они сами. Государство, персонифицируемое в императоре, становится высшей ценностью и подлинным демиургом (творцом), Богом на земле, карающим или дающим милости, всеведущим, устанавливающим ранги и перекраивающим общество и культуру. По словам Е.В. Анисимова: «Идея о руководящей роли государства в жизни общества вообще и в экономике в частности (с применением методов принуждения в экономической политике) совпадает о общим направлением идеи «насильственного прогресса» (вспомним один из лозунгов 1917 г.: «Железной рукой загоним человечество к счастью!»), которому следовал Пётр».

Всеобщая регламентация, чинопочитание, контроль, опёка и признание инициативы исключительно за самодержавием – практические следствия из этой доктрины. Опираясь на идеи Ивана Грозного, Библию и на европейские теории общественного договора и естественного права, главный теоретик петровской империи Феофан Прокопович развил и обосновал концепцию культа государства (становящегося на место церкви) и неограниченной власти императора, подкрепив эту уже традиционную для России идею необузданного деспотизма новыми рациональными аргументами.

Привычный «царь-отец» и сакральный «правитель-жрец», связывающий Небо и Землю, выступал теперь во всеоружии новейшей гоббсовской теории «договора», также как старый византийско-ордынский московский деспотизм преобразился в модернизированной и перелицованной на европейский лад петровской империи. Как замечает Е.В. Анисимов:

«Обращение к разуму, характерное для обоснования этого направления мысли, несомненно, новая черта в идеологии русского самодержавия… Своим каждодневным трудом Пётр показывал пример служения себе, российскому самодержцу». Подданный должен безраздельно служить империи и находить всё своё счастье в величии этой империи, которая отождествляется с личностью императора – такова ключевая мысль новой незатейливой идеологии, по праву занимающей исторически промежуточное место между архаической концепцией «Третьего Рима» и большевистской идеологией XX века. Не случайно Пётр произносил на пирах следующий многозначительный тост: «Да здравствует тот, кто любит Бога, меня и отечество!» Впрочем, об «отечестве» речь заходила всё реже.

По словам Е.В. Анисимова: «Для политической истории России в дальнейшем это, как известно, имело самые печальные последствия, ибо любое выступление против носителя власти, кто бы он не был – верховный повелитель или мелкий чиновник, – трактовалось однозначно: как выступление против персонифицируемой в его личности государственности России, народа, а значит, могло привести к обвинению в измене, к признанию врагом Отечества, народа… При Петре… понятие Отечества, не говоря уже о «земле», исчезает из воинской и гражданской присяги, оставляя место лишь самодержцу, в личности которого и была персонифицирована государственность».

В 1721 году, когда, в связи с заключением Ништадтского мира Пётр принял титул императора, Сенат преподнёс ему одновременно официальные титулы «Великого» и «Отца Отечества». Последнее наименование особенно рельефно подчёркивает тот факт, что идея сакрального патернализма (восприятия императора как Отца и Учителя своего народа, обо всех думающего, всё лучше всех за всех знающего, и ничем не ограниченного) получила в идеологии Петербургской Империи новый мощный импульс. Государство – огромный механизм, заводимый рукой Механика-императора, а подданные – шестерёнки этого механизма – эта метафора адекватно выражает суть новой имперской доктрины.

Теоретические обоснования новой идеологии находили своё зримое эмоциональное воплощение в частых пропагандистских действиях и мероприятиях: громадных праздниках, парадах, триумфах, фейерверках, воздвигаемых дворцах и памятниках. Эти парады и праздники приобрели поистине культовое языческое значение в поклонении идолу Державы. А пышные отмечания очередных военных побед империи (призванные воздействовать на чувства подданных и заставить их отождествить себя с державой) заняли в Петербургской Империи то же сакральное место, которое в Московии занимали византийская пышность официальных царских церемоний и религиозные ритуалы. А религиозный пафос московского самодержавия как центра православия отныне трансформировался в светский пафос имперского милитаристского могущества.

Эпоха Петра I оказалась для России эпохой бурных и резких перемен, активных завоеваний, появления новой столицы на берегах Невы, создания морского флота и промышленности. Однако все эти имперские достижения стоили населению чудовищную цену.

Е.В. Анисимов отмечал: «Петровская эпоха осталась в истории русского купечества как подлинное лихолетье. Резкое усиление прямых налогов и различных казённых «служб» – при таможнях, питейных сборах и т. д. – с купцов как наиболее состоятельной части горожан, насильственное сколачивание торговых компаний… – это только часть средств и способов принуждения, которые Пётр в значительных масштабах применил к купечеству, ставя главной целью извлечь как можно больше денег для казны… Такова была цена, которую заплатили русские предприниматели за победу в Северной войне. Справедливости ради отметим, что стоимость победы горожане поделили с сельским населением. Именно на плечи русского крестьянства пала наибольшая тяжесть войны. Как часто бывало в России, победа стала возможной в значительной мере благодаря сверхусилиям народа. Денежные и натуральные платежи, рекрутчина, тяжёлые подводные и постойные повинности дестабилизировали народное хозяйство, привели к обнищанию, бегству сотен тысяч крестьян. Усиление разбоев, вооружённых выступлений, наконец, восстание К. Булавина на Дону стали следствием безмерного податного давления на крестьян».

Можно смело оказать, что почти для всех категорий населения России (кроме, может быть, бюрократии) петровские реформы обернулись катастрофой, нищетой, рабством, а то и гибелью. Дворянство было бесцеремонно загнано в пожизненную государственную «лямку», было принуждено ломать весь свой быт и переучиваться на европейский манер. Купечество было разорено и «пущено по миру», крупные города (кроме Петербурга) почти опустели. Стрелецкое войско было распущено, а значительная часть стрельцов перебита кровавым государем и его подручными. Донское и запорожское казачество было лишено своих вольностей, а Дон и Запорожская Сечь подверглись карательным набегам царских войск, не щадивших ни женщин, на детей, сжигавших станицы и устроивших геноцид непокорных казаков, перебив десятки тысяч людей. Староверы подверглись новым страшным гонениям и унижениям. Церковь была растоптана и уничтожена как самостоятельная сила и превращена в государственное ведомство, а монашество поставлено под жесточайший контроль негативно относящейся к нему империи. Все, бывшие ранее вольными, категории людей, ускользавшие из-под гнёта государства прежде: «гулящие люди», ясачные народы, нищие, однодворцы – были низведены на положение государственных рабов, приписаны к мануфактурам и обложены тяжёлым тяглом. Но наибольшие несчастья, конечно, обрушились на многострадальное крестьянство (составлявшее подавляющую часть населения страны): троекратный рост налогов, чудовищная подушная подать, перепись населения, введение паспортной системы, уравнение в правах (бесправии) с холопами, жесточайшие рекрутская и постойная повинность, сгон на принудительные государственные работы…

Ко всему этому добавлялось глумление государства над традиционной культурой и раскол общества на две противостоящие части. Неудивительно, что итогом петровских реформ стали небывалый рост социального напряжения, вымирание и бегство населения (на окраины и за границу – в Османскую империю и в Речь Посполитую), обезлюживание страны и крах хозяйственной жизни. За четверть века петровских реформ население страны сократилось на 14–15 процентов (в начале XVIII века в России проживало около 16 миллионов человек). По некоторым же губерниям убыль населения оказалась и вовсе катастрофической: в Московской – 24 %, в Санкт-Петербургской – 40 %, Архангелогородской – 40 %, Смоленской – 46 %, Свыше двух миллионов человек погибли на войне и петровских стройках, умерли от непосильного труда и непомерных налогов, бежали в соседние страны от «своего» навязчивого государства, объявившего войну собственному народу, были истреблены царскими карателями или замучены в застенках Тайной канцелярии.

А какими цифрами можно измерить страдания людей, ликвидацию их свободы распоряжаться своими жизнями, их унижение от глумления над привычными им святынями и ценностями? Всё это объясняет распространённость в народной культуре образа Петра как живого воплощения Антихриста – погубителя Руси. В народных песнях и пословицах, лубочных рисунках и устных сказах Пётр неизменно предстаёт в чудовищном виде Антихриста.

К чести жителей России можно сказать, что многие из них не покорились и, как умели, сопротивлялись великому императору-тирану и его катастрофической и самоубийственной для страны политике тотального наступления на человека и общество. Правда, организованного сопротивления петровской политике в центре страны не было, поскольку все силы и центры потенциальной оппозиции были предусмотрительно уничтожены императором: стрельцы казнены, царевна Софья заточена в монастырь, духовенство подверглось жесточайшим притеснениям и, с отменой патриаршества, было обезглавлено. Всю страну пронизывала атмосфера террора, страха и доносительства, повсюду стояли верные царю полки, действовали его каратели и шпионили верные ему соглядатаи.

Потенциальный центр притяжения возможной оппозиции – сын Петра царевич Алексей, возмущённый злодействами царя и всей душой осуждавший его действия, хотя и не предпринимавший никаких явно враждебных действий, был замучен и умерщвлён в каземате Петропавловской крепости по приказу своего свирепого отца. Крестьяне и посадские массами разбегались (однако введённые «ревизии», паспортная система, круговая порука, доносительство, отлаженная казённая машина сыска беглых ограничивали эта возможности). Тем не менее, целые деревни, доведённые до отчаянья, спасаясь от рекрутчины и податей, бежали в леса, занимались разбоями, грабили и поджигали помещичьи усадьбы. Возобновились массовые самосожжения староверов. Люди как могли, сопротивлялись бесчеловечной политике великого реформатора, отстаивая своё право на свободу, человеческое достоинство и жизнь вне тотального имперского контроля. Если полтора века назад опустошительная и кровавая опричнина Ивана Грозного не встретила открытого сопротивления в обществе, то сходная политика его достойного продолжателя Петра Великого столкнулась с народом, ещё не забывшем опыта Смуты и «бунташного» века.

Забушевали восстания на окраинах. В 1705–1711 годах продолжалось восстание в Башкирии. В 1705 году восстала Астрахань, ещё хорошо помнившая разинские походы. Восстание начали стрельцы. Характерно, что поводом к выступлению астраханцев послужили слухи о том, что всех местных девушек скоро выдадут замуж за иноземцев. Слухи были фантастическими, но вполне соответствовали духу времени – ведь Пётр I не раз проделывая поистине фантастические «фокусы» со своим народом. От него можно было ждать всего. Восставшие убили воеводу, создали органы местного самоуправления, поддержали староверов. В 1706 году восстание было жестоко подавлено карателями.

Наиболее серьёзное выступление против петровского курса произошло в 1707–1708 годах на Дону и в Запорожской Сечи, в разгар шведского похода на Украину. Восстали казаки, перебившие царских карателей, принудительно забиравших с Дона беглых людей и сжигавших казачьи поселения. Повстанцы на Дону во главе с атаманом Кондратием Булавиным выступили в защиту казачьих вольностей, старой веры, попытались установить связь с запорожцами и с Мазепой, а также со шведским королём Карлом XII, в котором они видели своего спасителя.

В случае взятия восставшими Азова и Таганрога, петровское войско вполне могло оказаться между двух огней: шведской армией (с примкнувшими к ней украинцами) и казаками Дона и Запорожья, возглавившими ширившееся народное восстание в России, и быть смятено ударами с двух сторон. Однако войско Булавина не смогло взять Азов и Царицин, а сам он вскоре пал жертвой заговора богатых казаков. Посланные царём отряды проводили тактику «выжженной земли», уничтожая запорожские и донские городки вместе со всеми жителями. Десятки тысяч казаков были перебиты и замучены в устрашение всем непокорным.

Атаман Булавина Игнат Некрасов с тысячами восставших перешёл на территорию Турции и отдался под власть султана (и поныне в Турции живёт довольно больная община русских казаков-староверов – «некрасовцев»). Жесточайшим террором и страхом, опираясь на всю мощь созданной машины «регулярного государства» императору удалось сломить сопротивление ропчущего народа.