Текст книги "Горькая свобода Гагаузии"

Наступила тишина. Видимо, все обдумывали моё предложение.

– Может, вместе пойдём, – проговорил Жора, – у меня тоже московский паспорт выдан в Москве.

К слову сказать, мы вместе сюда добрались окольными путями. Самолётом до Кишинёва, потом поездом до Одессы, дороги на юг Молдовы были перекрыты. Потом на попутках через украинский город Болград, населённый преимущественно болгарами. У села Чумай пересекли географическую границу между Украиной и Молдавией, где были остановлены, проверены и тактично допрошены выставленным армейским постом миротворческих войск генерала Шаталина, но великодушно были ими отпущены.

– Нет, у тебя отмечено место рождения местное, – возразил я.

– А у тебя в паспорте записано, что ты по национальности гагауз. А этого больше чем достаточно, – не сдавался Жора.

Тут наш спор прервал командир. Он жёстким голосом, не терпящим возражения, проговорил:

– Так! Никто никуда не пойдёт. Все садимся в машину, не скрываясь, с зажжёнными фарами, спокойно едем по дороге. Если заметим в свете фар автобусы, разворачиваемся и быстро уходим. Если нет, то спокойно подъезжаем и всё выясняем на месте, – он замолчал, осмотрел внимательно каждого, строго спросил: – Оружие у кого-нибудь, может, случайно имеется? Если да, то рекомендую избавиться. Это может обернуться крупными неприятностями или ещё хуже, погубить всех и самое главное – наше великое народное дело.

Все понимающе ответили, отрицательно покачивая головами. Зарий, внимательно оглядев ещё раз каждого, приказал грузиться в машину. Водитель завёл машину, включил дальний свет в фарах и медленно тронулся с места.

Подъехав поближе, мы смогли убедиться, что действительно посреди перекрёстка горел костёр, в отсветах виднелось пять фигур каких-то людей. Увидев нас, подбросили веток. Костёр разгорелся ярче. Чётко обозначились фигуры людей, явно не военных и не представителей милиции.

Не доехав, мы остановились на небольшом расстоянии. Зарий, приказав водителю не глушить двигатель, а нам оставаться на местах, не выходить без сигнала, раскрыл дверь и выпрыгнул из машины.

И хотя мы все находились в крайнем напряжении: практически все взмокли, по лицам текли капли пота, – волевой команде командира подчинились безропотно. Тот, оглядевшись, решительным шагом направился к костру.

В розовых отсветах огня виднелись напряжённые фигуры испуганных людей. В их руках были крепко зажатые обычные в сельской местности инструменты, вилы, штыковые лопаты, у одного был в руках топор.

Тем не менее, невзирая на воинственный вид встречающих, Дмитрий подошёл вплотную к этим людям, видимо, поздоровался, так как один из них, опустив вилы, пожал протянутую руку Зария. Потом пожал руку второму, потом третьему. Поприветствовав всех, видимо, успокоившись, он разрешающе махнул нам рукой.

И тут я, расслабившись от напряжения и страха, почувствовал мокрую от струившегося пота спину. В моём воспалённом мозгу пронеслось: «Что же чувствовал этот парень, смело шагнувший навстречу смертельной опасности, и что довелось испытать ему в прошлой жизни, чтобы вот так сразу принять решение и смело исполнить его». Я лично к такому не был готов.

Да, герой он и есть герой. И тут я понял: этот народ не победить. И в душе уверился в где-то услышанной фразе о том, что можно победить сильную армию противника, но невозможно победить сильный народ.

Подойдя к костру, мы увидели простых людей, в телогрейках, сапогах, стареньких фуражках, шляпах и папахах из бараньего меха. На вопрос, кто они, откуда, старший из них по возрасту, невысокий, тщедушного телосложения мужичок, видимо, не оправившись ещё от страха, махнул:

– Мы из Валя-Пержий, болгары из села.

Зарий, находясь ещё в волнении от пережитого (видимо, не только мы испытали страх), спросил:

– Кто вас сюда направил, почему? Болгарское население мы не привлекаем, и гагаузы стараются вас не втягивать в конфликт. Зачем вас послали сюда?

Испуганные ситуацией люди, немного успокоившись, разглядывали нас. Убедившись, что мы безоружны и опасности не представляем, с любопытством смотрели на Зария, обычного парня, единственного одетого в перетянутую армейским офицерским ремнём камуфляжную форму, но без оружия, с суровым скуластым обветренным лицом, со строгим цепким взглядом.

– Да мы… на совете села решили выставить свой пост, чтобы не пропустить мимо себя ваших недругов, – ответил несмело дрожавшим голосом пожилой, но ещё крепкий мужичок. Его сморщенное от жаркого летнего солнца и тяжёлой крестьянской изнуряющей работы лицо выражало усталость от неопределённости и напряжения непривычной ситуации, в которой он оказался.

Чувствовалось глубокое отчаяние этих мирных людей, собравшихся здесь не по принуждению, а по совести, их огромная ответственность за будущее своего народа, своих детей и право своего народа на свободу. Они отстаивали своё, непонятное им до конца чувство солидарности с вдруг восставшим братским гагаузским народом. Это чувство было природным, не понимаемым ими с точки зрения философии и политики, самоопределения народного самосознания. И тем величественнее оно оказалось.

У меня мурашки побежали от зависти к мужеству этого великого маленького человека. Я буквально испытал чувство страха, пережитого им. Одновременно я ощутил огромное чувство благодарности к этому болгарину, простому труженику, великому гражданину нашего народа. Да, именно нашего, так как с этого момента я больше не мог провести линию разграничения между нашими народами. Мы были братьями на своей земле. К тому же среди этих мужественных людей оказался молдаванин, такой же пахарь, кормивший себя и свою семью от этой же земли. Корю себя за то, что не записал имена этих людей, да и цели рассказать об этих людях у меня на тогда не было.

Мои размышления прервал голос командира. Он, оправившись от увиденного и, вероятно, тех же мыслей и чувств, что посетили меня и моих товарищей, встрепенулся и вернул нас к насущной действительности.

– Так, грузимся в машину, следуем вперёд, ищем следы присутствия кишинёвских волонтёров. По наблюдениям этих людей, они видели вдали отсветы автобусов. Но приближаться к ним не стали, свернули на просёлочную дорогу.

Загасив папиросу, он проговорил в задумчивости:

– Я думаю, неожиданно появившийся отсвет на их пути этого костра смутил их, тем самым нарушив планы, – и более решительным голосом, но с нотками уважения, обратился к валя-пержским героям, иначе их и не назовёшь: – Приказывать вам не могу, но прошу костёр не гасить, подбросить остатки дров, а самим отправиться в село. Передайте огромное спасибо сельчанам за поддержку, – и голосом, не терпящим возражения, добавил: – Вы исполнили ваше предназначение, волонтёры не пошли дальше. Их остановил ваш маленький, но великий костёр. Ещё раз большое вам спасибо, а сейчас идите домой. Дальше наше дело.

Люди сняли свои папахи, потрёпанные фуражки, шляпы, прижали их к груди. Их лица, несмотря на розовые отсветы костра, посерели. Видимо, от наступившей смертельной усталости и вдруг отступившего чувства страха. Пожав их натруженные, мозолистые крепкие руки, мы пошли к ожидавшей нас машине, мерно урчавшей работающим двигателем.

Проехав с полкилометра, водитель остановил машину, выключил двигатель, оставив в фарах ближний свет. Мы вышли на воздух. Хотя на улице полным ходом хозяйничала осень, было довольно тепло. Вокруг стояла темень и полная, я бы сказал, очень тревожная тишина. Но скорее тревога была в нас самих, она давила на наши плечи, воздействовала на наше сознание. Неопределённость нашего положения угнетала. Устранить её было нашей главной задачей. Я попытался закурить, но наш командир не терпящим возражения тоном запретил мне это делать.

Рассыпавшейся цепью мы сошли с дороги, стали прочёсывать заросшее пространство между лесополосой и кустарниками вдоль дороги. Сюда, по рассказам постовых, съехали разыскиваемые нами автобусы с присланными Кишинёвом вооружёнными милиционерами. Наш водитель, найдя удобное место, съехал с дороги, стал подсвечивать нам местность.

Так, пройдя метров двести, мы вдруг увидели среди примятой травы множество разбросанных пустых консервных банок из-под тушёнки. В заросшей акацией лесополосе обнаружили множественные следы человеческих испражнений. Нам стало ясно: здесь был организован большой привал.

– Пришли, изгадили природу, – ругнулся в сердцах егерь.

– Заботишься о природе? Лучше принеси из машины мешок, у водителя должен быть в запасе. Он предприимчивый мужик, – сказал Дмитрий.

Алексей слегка насупился. Но Дмитрий, словно извиняясь за неуместную колкость, уже серьёзно пояснил:

– Соберём быстро банки, а потом в штабе посчитаем их количество, из расчёта одна банка на человека узнаем их количество. Здесь задерживаться нам не с руки. Вдруг они скрываются недалеко и наблюдают за нами?

– Понятно, – облегчённо вздохнул егерь, – заодно и порядок наведём.

Исследовав следы от колёс на примятой траве, мы поняли: машины выехали на трассу и убрались в обратном направлении, восвояси, не зажигая фар. Поэтому мужики у костра их больше не видели. Видимо, действительно костёр их отпугнул. Да и понятно, кому охота проявлять чудеса героизма в чужих местах. Они тоже большей частью из крестьян, и им нет разницы, на каком языке говорят люди, пашущие землю в этих краях. Тем более они, скорее всего, разведали обстановку и поняли, что на дороге стоят совсем не гагаузы и насильственный проход через пост болгар не будет способствовать им в их далеко недобром деле. Вот и ушли подобру-поздорову.

– Ладно, понятно, – проговорил облегчённо Дима и, больше не таясь, закурил свою папиросу, – поставим здесь «канарейку» на всякий случай. Пусть подежурит, – заметив мой недоумённый взгляд, пояснил: – Спрячем в кустарнике машину, оборудованную рацией.

Перекурив, мы, уже несколько успокоившись от прояснившейся ситуации, с облегчением отправились к светящемуся в ночи далёкими мигающими огоньками мятежному городу.

Рассказ второй. Отчаяние

Побывав ещё в нескольких местах, проверив подступы к нефтебазе, привокзальным и железнодорожным объектам, поговорив с людьми на постах, мы рассказывали им последние новости, как местные, так и телевизионные, хотя позитивных практически не было, и это начинало действовать угнетающе.

С экранов телевизоров лились сухие однообразные фразы, в каменных лицах телеведущих ничего нельзя было прочитать. От них веяло безразличным холодом, и ничего хорошего это не сулило. Но всё скрашивала ведущая студии «Телевизионной службы новостей» канала НТВ Татьяна Миткова. Зажатая строгим контролем, оставаясь в рамках дозволенного, она невероятным образом, тонко играя тембром своего голоса, лучами тепла, которое исходило из её карих родных болгарских глаз (во всяком случае, все очень этого хотели), ставшего нам таким родным лица, своей гордой осанкой она выражала поддержку этому мятежному народу. Как ей это удавалось, непонятно. Но это было. В ней видели надежду.

Тем не менее с каждым днём становилось тревожней. В воздухе, вместе с ежедневно барражировавшим над нами вертолётом, витал дух злобной смерти. Уже случился кровавый Тбилиси, Карабах, Сумгаит. Теперь опасность висела над этими людьми.

Очень тяжело было провожать взглядом эту надзирающую, сейчас сильно провоцирующую, а ранее мирную, сказочную воздушную машину, которой радовались местные пацаны, когда она изредка прилетала в мирный город по своим делам.

Но странное дело, на некоторых постах, несмотря на темень и слабые отсветы от костра, иногда нас узнавали. Сначала узнали Жору, потом появлялись и мои знакомые. Меня сначала узнал мой сосед по улице Петя Попов, потом и другие. С одними мы бегали в босоногом детстве, с кем-то учились в школе, с кем-то занимались спортом.

Но какова была радость на лицах этих простых людей! Их громкие радостные возгласы в ночи – «смотрите, смотрите это Жора, это Петя, они приехал из Москвы!» – поднимали людей с места, они подходили к нам, жали нам руки, обнимали. Но и вопросы задавали нам острые, тяжёлые.

– Как Москва?

– Почему молчит?

– Нас лишают наших прав, не разрешают говорить на нашем языке, открыто называют пришлыми.

– Чем помешал им наш язык?

– Они хотят в Румынию? Пусть идут, но нас не трогают. Наши деды ещё помнят, как их спины секли румынские кнуты.

– Почему к нам не едут корреспонденты?

– Мы хотим им всё рассказать, мы не против молдавского народа, мы против националистической позиции правительства республики. Это пахнет фашизмом.

Что мы могли ответить этим возбуждённым людям? Как мы могли их успокоить? Растревоженные, они ждали от нас ответа. За всю Москву, за весь Советский Союз, за всё правительство. В их глазах жила надежда, такая слабая, тающая с каждым мигом нашего смущённого молчания. И я, приобняв Петра, своего товарища и тёзку из далёкого детства, чувствуя его поддержку, заговорил. Пытаясь погасить растерянность, я придал голосу некоторую жёсткость:

– Уважаемые мои земляки! В России и Советском Союзе таких небольших народов немало. Если правительство позволит отделиться хотя бы кому-нибудь, то начнётся цепная реакция. Наступит хаос. Мы развалимся как Союзное государство. А именно этого и добиваются наши недруги. Они не смогли нас победить, потому что мы были вместе. Мы были дружны, а значит, были сильными. На самом деле Москва рада, что мой небольшой, но гордый народ, гагаузы, противостоит оголтелому национализму. Но говорить об этом громко на весь мир она не может. Союзное правительство ведёт работу по своим каналам. Пытается убедить республиканское правительство не применять силу. Оно держит свои войска рядом. Именно они помогли остановить кишинёвских волонтёров. Первый, кто проявит несдержанность и применит силу, будет наказан. Вот и кружат чёрные вороны вокруг нас, хотят устроить провокацию. Поэтому вы и стоите тут, в холодной тревожной ночи, тем самым спасаете свой народ, свои семьи от наших недругов. А мы с Жорой потому здесь, что хотим быть в эту трудную минуту рядом, а не в тёплых московских квартирах. Нам всем нужна выдержка и спокойствие, а ещё – вера в такой же простой, как и вы, трудовой молдавский народ. Я верю, что им нет дела до того, на каком языке говорят люди, пашущие землю в этих южных местах, как и вам нет дела, на каком языке говорят пахари, живущие северней. А зарвавшимся националистам мы вместе дадим отпор!

От волнения у меня пересохло в горле. Я замолчал.

Один из знакомых Жоры, пожилой, но довольно крепкий мужчина, обратился к нему недоверчиво.

– Бу адам доору сёлер? Алдатмер бизи? Москвода унутмадылар бизим инсаны? – проговорил он на гагаузском языке, спрашивая Гришу Демирли, правду ли говорит этот человек, что Москва не забыла о гагаузском народе и что-то делает для их защиты.

Получив утвердительный ответ, он обернулся к людям, сорвал с головы свою старенькую, ещё дедову папаху, подбросил её вверх, радостно заорал что было сил, уже на русском языке:

– Ура-а-а! Москва с нами! Ура-а-а!

Тут все стали обнимать нас, обниматься сами. И я понял, нет, почувствовал поступившую новую силу в этот народ. Им нужна была поддержка, простая, но тёплая. Народ силён, пока он верит.

Мы с Жорой переглянулись. Поняли друг друга без слов. Ещё в Москве, когда мы были в аэропорту, нас обуревали сомнения, нужны ли мы здесь. Не будем ли пустым балластом, помехой? Теперь поняли: мы на месте, мы рядом со своим народом.

Пообщавшись ещё немного, мы, попрощавшись, сели в «буханку». Немного подождали Зария, нашего командира, который, исполняя свои обязанности, давал последние наставления посту. Через некоторое время мы, воодушевлённые, тронулись в дальнейший путь.

Подъехав к очередному посту, увидели, что сидевшие у костра люди повскакивали со своих мест, устремились кто куда. Один из них подбежал к наспех сооружённому шлагбауму и как-то суетливо стал открывать его, давая нам возможность беспрепятственно проехать. Этим и воспользовался наш водитель: поддав газу, он, не останавливаясь, лихо проскочил пост.

– А ну, стой! – вдруг скомандовал Дима. Он обернулся вполоборота, пытаясь что-то разглядеть через подслеповатое заднее окно «буханки». Уже посуровевшим командным голосом приказал водителю:

– Сдай назад!

Машина медленно, двигаясь задним ходом, вернулась на освещённую костром территорию поста. Зарий дождался, когда к машине подойдёт мужчина средних лет – видимо, старший поста. Покрутив ручку стеклоподъёмника, приспустил стекло.

– Здравствуйте! – сдержанно поприветствовал подошедшего мужчину Дмитрий. Тот скромно ответил на приветствие, слегка прикоснувшись пальцами правой руки к козырьку старенькой фуражки.

– Вы что здесь делаете? – спросил строгим голосом подошедшего.

– Ну вот, по вашему приказу выставили здесь пост, охраняем перекрёсток.

– И какая перед вами стоит главная задача? – не унимался Зарий.

– Никого не пропускать в сторону города, – ответил старший поста, озадаченный допросом.

– Почему свободно пропустили эту машину? – продолжал задавать вопросы Дмитрий?

– Мы же знаем вашу машину, вот и пропустили, – настороженно, ожидая подвоха, ответил мужчина.

– А кто я такой? Вы меня знаете? – в вопросе командира чувствовались металлические, какие-то злые нотки.

– Дмитрий Дмитриевич Зарий, наш командир. Вас выбрал народ. Вас все знают и подчиняются только Вам, – как-то доброжелательно и с уважением, с какой-то затаённой гордостью ответил уже многое познавший в жизни и много повидавший и этим утомлённый человек, назначенный здесь старшим.

– Василий! Как Вас по батюшке? – уже миролюбивым голосом спросил тоже немного уставший от свалившегося на него груза ответственности командир.

– Я Захарьевич по отцу, – немного напряжённо ответил старший поста.

– Василий Захарьевич! Ну почему Вы не остановили нас, не проверили пассажиров? Ну и что, что это я и вы знаете мою машину, знаете меня. Может, я захвачен и еду в этой машине, находясь под дулом у виска? Это может быть очень лёгким способом проникновения диверсантов на территорию города с их чёрными замыслами, – проговорил дружеским, но очень убедительным и в то же время огорчённым голосом Зарий.

– Извиняйте, Дмитрий Дмитриевич! Не подумали об этом. Учтём на будущее.

Тут Зарий решительно открыл дверь, вышел из машины, протянул раскрытую ладонь Василию, пожал мозолистую руку этого механизатора из второй бригады.

– И ты прости меня, я тоже виноват, упустил этот момент при инструктаже. Но вы с вашими людьми будьте внимательней и осторожней, это и есть бдительность. На это надеются беззащитные люди нашего города.

Они еще раз обменялись на прощание крепким рукопожатием.

Наша «буханка», урча усталым мотором, медленно двинулась дальше в тёмную тревожную осеннюю ночь. Когда немного отъехали, я устало откинулся на жёсткую спинку бокового сиденья и задумался об увиденной только что немного драматичной сцене двух людей, созданных для мирного сельского труда. Но судьба перевернула всё, заставила заняться совершенно несвойственной им деятельностью, нарушив их однообразную, спокойную жизнь. На самом деле мы ещё многого не знали и не понимали. Пусть нелёгкая, полная разных житейских забот, но всё же беззаботная, безбедная, свободная от тупых, искусственно созданных препятствий и, как впоследствии оказалось, счастливая жизнь уже окончилась. Всех нас впереди ждали крутые перемены. Мы все: сидящие в этой машине, стоящие у костра на постах, – скоро будем не просто зарабатывать себе и своей семье на хлеб, а в прямом смысле добывать этот хлеб. Мы и не подозревали, что скоро многие, потеряв работу, оставят свои благополучные дома, родные семьи и отправятся в далёкие, отнюдь не родные края и в их лексикон вернётся хорошо забытое старое слово – гастарбайтер. А сейчас перед нами стояла главная задача – защитить право на свою землю, на которой мы живём столетиями, и не допустить на этой земле крови.

Мы ещё не знали, что буквально в сотне километров от нас, на берегах древнего Днестра, совсем скоро разразится великая драма между народами – ранее дружными, трудолюбивыми и едиными в своих общежитейских взглядах. И только через много чёрных обагрённых кровью и злобой дней, с помощью пушек и танков миротворцев под командованием генерала Лебедя кровопролитие будет с трудом остановлено. А сейчас мы ехали молча среди колхозных полей, обильно политых трудовым потом…

Я встрепенулся, сбросил тяжёлые думы, желая скорей отвлечься, тихо спросил Дмитрия:

– Скажи, пожалуйста, а откуда у тебя такой опыт организации обороны? Этому учат в военных академиях, опираясь на исторический опыт. А где тебя научили? В Афгане? В десантуре?

Зарий ответил не сразу – наверное, думал, что сказать мне и отвечать ли вообще практически незнакомому человеку. Видимо, не пожелав обидеть меня, тихо заговорил:

– Не знаю, но я в Афганистане не был и в десанте не служил. Просто давал присягу в обычной военной части в серьёзных войсках Советской армии.

Он сидел на переднем сиденье рядом с водителем, и ему было неудобно говорить со мной, поэтому он привстал и, опершись о крышку двигателя, развернулся ко мне удобней. Увидев моё удивлённое лицо, продолжил:

– Понимаешь, кто-то распустил этот слух о моей службе в Афгане, о том, что я воевал там, будучи в десанте. Нет, этого не было. Просто на собрании стали обсуждать кандидатуры на руководителя самообороны, – он снял свою камуфляжную фуражку, обтёр лицо и лоб, пригладив пышные, свисающие по краям рта русые усы, устало положив её на колено, продолжил: – Понимаешь, говорили много, горячо, было много офицеров-резервистов, но возглавить организацию обороны города по разным причинам все отказались. После моего выступления с критикой в их адрес они меня и предложили на народном собрании, то есть митинге на площади, – он помолчал и тихо, с грустью в голосе и какой-то затаённой обидой проговорил: – Вот так всё и случилось, – но тут он уже спросил меня, прямо глядя в глаза: – А почему ты спросил? Я же понимаю, что этот вопрос неспроста.

Я смутился. Не зная, чем объяснить, своё поведение и свои вопросы, я помолчал несколько мгновений. Ну как я ему мог объяснить, что в то время я уже много писал, правда, больше в стол. Хотя мои первые рассказы уже взяли для печати в одной из районных газет на Рязанщине.

– Да так, почему-то спросил. Интересно наблюдать, как у тебя это получается. Я бы так не смог. На это талант должен быть или божье провидение.

Он вдруг опять развернулся, глянул мне пронзительно в глаза, спросил:

– Нет, ты не из органов, но кто ты?

Тут я ещё больше смутился. Его вопрос поставил меня в тупик. Я понимал: что бы я ему сейчас ни сказал, что бы ни ответил, он всё равно не поверит и останется при своём мнении. Уж очень откровенными были мои вопросы. И я понимал его: он опасался.

На самом деле он оказался в этой роли случайно, неожиданно для себя и для всех. И последствия для него и его близких могли быть самыми плачевными, вот почему другие, может, более грамотные в военном деле люди, ориентируясь на житейские вопросы, просто отказались светиться. И потом, спустя время, когда всё более-менее успокоится, его невзлюбят, и даже больше – возненавидят, свои же. Ведь он стал невольным свидетелем их, мягко говоря, малодушия. Самое страшное, что он был обречён, все исторические народные герои кончали плохо. Их часто предавали свои же, в результате их очерняли всячески, сжигали на костре заживо как Орлеанскую деву или рубили головы как Емельяну Пугачёву и многим другим. Я в то время ещё не знал, не мог знать, что спустя тридцать с лишним лет политические ветры задуют совсем по-другому и многих людей, в том числе и Зария, начнут преследовать за их убеждения. Именно этого боялись офицеры-резервисты, отказавшись возглавить оборону.

Мои грустные размышления прервала вдруг ожившая рация. Далёкий голос, пробиваясь сквозь помехи, о чём-то просил. Вслушиваясь, мы еле расслышали:

– Ответьте третьему посту. Я пост три. Ответьте. Приём, приём.

Дмитрий взял микрофон, стал отвечать:

– Я первый, я первый. Слышу вас, говорите. Приём.

Но в ответ – тишина. Из динамика слышно было только далёкое потрескивание. Зарий вызывал снова и снова, но ответа не было. Лицо Дмитрия посерело. Он вызывал снова и снова. Но рация мочала. Тогда, видимо, растерявшись, он обернулся к нам.

– Что будем делать?

Мужики встрепенулись, обстановка опять накалилась. У всех в головах пронеслось: «Пришла беда, которую мы все так боялись».

Первым, кто прервал наши ужасные мысли, был Николай.

– Дима, запроси другие посты, пусть все, кто нас слышит, запрашивают третий пост. Это место самое удалённое от нас. Мы кого-нибудь всё равно да услышим. А сами у штаба высадим одного, пусть там предупредит и потребует организовать помощь на третий пост.

Я не сразу понял, что третий пост находится около противоградовой службы и перекрывает туда подъезд, но, поняв, понял весь драматизм ситуации. Глянув на охотоведа, я увидел капли пота у него на лбу. Он понял всё раньше меня. Тут я сильно пожалел, что втянул его в эту историю.

Зарий, быстро сориентировавшись, коротко приказал водителю:

– Жми, Ваня!

Сам стал, судорожно давя на гашетку микрофона, вызывать другие посты. Его голос опять обрёл уверенность. Теперь он знал, что надо делать. Но рация в ответ молчала. Водитель выжимал из «буханки» всю мощь.

Когда проехали пару километров, рация вдруг ожила. По всей видимости, мы проехали мёртвую радиозону.

– Я пост первый, я пост первый. Слышу пост третий. Приём.

– Что у них случилось? Приём, – напряжённым, но спокойным голосом спросил командир.

– Да ничего не случилось. Спрашивают, когда будет смена.

В машине наступила мёртвая тишина. Водитель резко затормозил. Когда машина, скрипя тормозами, остановилась, громко, в сердцах, выругался. И тут всех словно прорвало. Кто ругался матюгами, кто вытирал холодные капли пота, Жора и я нервно смеялись. Молчал один командир. Потом он медленно поднёс микрофон к губам и спокойным голосом, нажав переговорную кнопку, проговорил:

– Я первый, я первый, передайте третьему. Смена будет через час – может, раньше. Передайте мои извинения. Не проверил, замотался.

Все замолчали, кто в облегчении, кто в изумлении, дивясь выдержке и такту командира.

Потом он обернулся к нам, тихо проговорил:

– Спасибо, мужики!

Все удивились:

– За что спасибо?

– За то, что были рядом. Вы – Мужики! Без вас я бы не справился.

Машина, медленно подъехав к штабу, остановилась. И только выйдя на воздух, мы почувствовали смертельную усталость. Хотели пройти в штаб, но нас остановил Дима.

– На сегодня всё, мужики. Идите по домам.

– Нет, командир, мы не пойдём, – проговорил за всех Жора.

Но Дима был неумолим:

– Жду вас завтра в десять, приходите. Я буду вас ждать. Завтра день будет не легче. Ваш совет мне будет нужен. Вы надёжные. Пока! Всем спокойной ночи.

Он протянул нам свою крепкую мозолистую руку.