Текст книги "Титус, наследник Сан-Маринский"

6. Брат его высочества

Прошло всего несколько дней, и жизнь в герцогстве Сан-Маринском полностью преобразилась. Перо писало, чернила ложились на бумагу, высыхали и неизменно превращались в людей, предметы или фантастические, один невообразимее другого закаты: череда голубого, алого и золотого, растворенная в фигурных, причудливых облаках.

– Да вы, сир, просто художник, а не писатель! – без тени лести сказал как-то вечером Мюллер, собирая с рабочего стола наследника многочисленные грязные чашки из-под чая и случайно заглядевшись в окно.

На западе, где остывшее до сочного багрового оттенка солнце уже почти скатилось за горизонт, красовался уходящий в бесконечность ряд венчающих одна другую воздушных арок, собранных из легких перистых облаков и подкрашенных закатом в темно-лиловый цвет. В самом конце этой небесной аллеи сиял серебристый, необыкновенно тонкий месяц. А вокруг, на синеватом еще небе, загорались редкой россыпью первые звезды.

– Спасибо, старина, – так же искренне ответил Титус, с удовольствием рассматривая из-за спины слуги очередное, придуманное час назад творение. – Будь так добр, отнеси вот эти книги в библиотеку. Я их уже, э-э-э… прочитал.

Последнее наследник произнес, широко зевнув и рассеянно кивая при том на стопку приключенческих романов и старых летописей, изученных им за последние дни. Титус часами штудировал манускрипты, с упорством ботаника-студента выуживая из них все новые детали, что с зеркальной точностью должны были воссоздать в рукописи прекрасную рыцарскую эпоху. Нет нужды говорить о том, что и сам он внешне сильно преобразился. Засунув с тяжелым вздохом в какой-то ларь джинсы, переоделся вместо того в облегающие шерстяные штаны, тонкую льняную рубашку и короткую стеганую куртку – ярко-голубую, под цвет глаз. Мюллер, помогая справиться с непривычной коже и телу одеждой, как китайский болванчик, все время одобрительно кивал и заодно приговаривал:

– Главное в вашем деле, сир, – это вжиться в образ. Нельзя писать о чем-то понаслышке или вообще из собственных фантазий. Конечно, сейчас поразвелось много таких писак, но это точно не искусство… Так что вам, сир, одна дорога – стать настоящим сеньором…

Придворные, коих развелось под сотню, обращались к Титусу не иначе как «светлость» и «высочество». Наследник, странное дело, уже не замечал этого, равно как и не вспоминал об обещанных «демократических реформах». Светлость и светлость. Значит, так и надо. Утро теперь начиналось с бестолковых криков петухов и зычных голосов крестьян, чуть свет привозивших в замок зелень, мясо, молоко и рыбу на телегах, безбожно громыхавших деревянными колесами по вымощенной камнем дороге. В семь часов стражники с алебардами открывали ворота, и толпа фермеров, нараспев расхваливая свой товар, заполняла замковый дворик, где поджидавший крестьян Мюллер затевал беспощадную торговлю за каждый медный пятак.

– Жадные, ой жадные нынче пошли крестьяне. Весь голос на них сорвал. Вы бы, сударь, их того… пощедрее сделали, что ли, – сокрушался Мюллер, отчитываясь перед Титусом о растраченных деньгах. – Или вообще пусть даром привозят, в качестве подати. Вы же как-никак знатный, всеми уважаемый сеньор. Да еще по совместительству их создатель…

В общем, все на первый взгляд шло своим чередом и куда-то направлялось. Тем не менее Титус, уже переживший первый шок от обладания пером, не строил иллюзий и трезво понимал: все это по большому счету лишь прелюдия той книги, которую предстоит написать. Самая легкая, начальная часть работы. Собственно сам сюжет продвигался через пень-колоду. А если говорить откровенно, то вообще никак не продвигался. От деталей быта пора уже было переходить к героям, которые станут олицетворением этого сурового, но справедливого мира. Однако чтение бесчисленных рыцарских романов никак не вдохновляло наследника на то, чтобы измыслить оригинальные характеры. А без героев не клеился и сюжет. «В нормальной жизни все наоборот, – тоскливо размышлял Титус, сидя за письменным столом и задумчиво подкидывая, как это делал прежде Архивариус, Волшебное перо на ладони. – Персонажей списывают с живых людей. Здесь же сначала должны явиться в мир персонажи, а только вслед за ними последовать живые люди». Сам он, к своему стыду, никак не мог заставить себя поверить в то, что вышедшие из-под Волшебного пера эпизодические фигуры слуг, крестьян и стражников такие же настоящие, полноценные создания, как и он сам. С одной стороны, конечно, вели они себя совершенно по-человечески: ели, спали, создавали союзы, плели интриги, славили наследника. Но Титуса не оставляло полубрезгливое ощущение, что придворные на самом деле вылеплены из некоего волшебного телесного цвета пластилина, а потом ночью тайком привезены в замок. Он даже почти не помнил их вычурных имен вроде Базилио или Лопес, которые сам же и придумывал в рукописи.

Притом ждать помощи с книгой, похоже, было неоткуда. Поделиться своей головной болью не удавалось даже с Мюллером. Слуга при первом же упоминании об охватившем наследника творческом кризисе выкатывал безумно глаза, прижимал указательный палец к губам и начинал нести какую-то ахинею про тридцать три способа поиска вдохновения, которые знал в юности, но сейчас, к сожалению, подзабыл. Архивариус же почти растворился в пестрой толпе придворных, Титус лишь иногда выхватывал взглядом его торжественную фигуру. Величаво, как заполненный золотыми монетами испанский галеон, Архивариус проплывал мимо, рассеянно оглядывая наследника Сан-Маринского сквозь толстые стекла очков и бормоча что-то под нос. Однажды Титус не выдержал, ухватил старика за руку и откровенно, как ребенок, поведал обо всем, что накипело на душе.

– Герои? Не выходят? – опять же величественно хмыкнул в ответ Архивариус. – Хороший автор всегда любит своих персонажей. Попробуй кого-нибудь полюбить, дорогой Титус, и, может быть, тебе откроются новые горизонты, н-да…

В общем, разговор, на который наследник, надо сказать, сильно рассчитывал, так ничего и не прояснил. Точнее, даже наоборот.

Творческий тупик и, как следствие, масса свободного времени мало-помалу оборачивались раздражительностью и тревожностью. Очень скоро мысли Титуса затянуло в беспокойный водоворот вопросов, что еще более усложнило работу над книгой. Кто все-таки эти люди, что выходят из-под Волшебного пера? Откуда они появляются? Кто на самом деле дает им жизнь, да еще вот так – не через рождение, а сразу с историей, прошлым, воспоминаниями? Чего они на самом деле хотят? К чему стремятся? Конечно же, никаких ответов не находилось, потому присутствие явившихся неизвестно откуда разумных живых существ начинало подспудно ощущаться Титусом в виде смутной угрозы, даже тяжелого предчувствия – в какой-то момент придуманный им мир, словно обезумевшая лошадь, понесется галопом и сбросит с себя творца, сломав ему притом шею. Правда, на самом деле предчувствие это скорее происходило от верного понимания, что время уходит, а он никак не может начать делать то, чего от него ждут. Нельзя же вот так, до бесконечности, расхаживать, обрядившись в средневековые одежды и притворяться «вашей светлостью»…

«Что за поток меня несет? Куда? Откуда? И, самое главное, зачем?» – мрачно размышлял Титус ранним утром, без всякого удовольствия наблюдая прекрасный, словно картина, вид из окна. Высоко-высоко какие-то птицы резали на части голубую гладь неба, покрывая ее сложными, запутанными узорами. Титус, вспомнив, что в древности по таким вот полетам птиц пытались предсказывать судьбу, мрачно подумал: «Да, непростая, видно, у меня судьба». От напряженного вглядывания в небо заломило глаза. Наследник тяжело вздохнул, захлопнул окно и неуверенно присел за стол. За пару дней, что он не брал в руки перо, бумагу покрыл едва заметный слой серой пушистой пыли, а в высохшей наполовину чернильнице утонул комар. Чертыхаясь, Титус достал комара, стер ладонью пыль с бумаги, но на том его воодушевление иссякло. Как раз в этот момент за дверью послышалась возня, затем раздался дружный взрывной хохот. Искренний и молодой, полный любви к жизни и душевного здоровья. Титус, которому в голову лезли со всех сторон исключительно мрачные мысли, скрипнул зубами от зависти. «Им весело! – раздраженно размышлял он, завалившись на кровать, которая в целях отпугивания моли благоухала лавандой, как целое лавандовое поле. – Чертовски весело! И понятно почему… Они могут жить, ни о чем не думая. Потому что обо всем думать и все за всех делать должен я, всемогущий, великий и ни на что не способный наследник Сан-Маринский…»

Чихнув два раза подряд от лаванды, Титус нервно выскочил за дверь и ледоколом пронесся через толпу слуг, что разом, как по команде, учтиво склонились в поклоне почти до задранных носов своих башмаков. Наследник гаркнул им: «Вольно!» и нырнул в боковую галерею. Там, убавив прыть, отправился бродить по замку, прислушиваясь ко всем звукам и пристально наблюдая за челядью. Не исключено, то была отчаянная попытка развеять мучающее его наваждение. Нет никакого замка, нет этих людей вокруг, ему просто колют в психбольнице новые уколы, от которых начались галлюцинации… А-а-а! Кто-то, столкнувшись случайно с наследником в темном переходе, со всей силы заехал ему под ребра. Очень даже по-настоящему. С кухни доносился звон посуды, стук колотушек, крики повара. Пахло пряностями, сеном и конским навозом. Все, все без обмана… Наваждение не развеялось даже после того, как Титус вышел во двор и окунулся головой в бочку с водой, стоявшую под темной от ягод вишней. Он собрал горсть ягод и отправил ее целиком в рот. Зрелые ягоды лопались от малейшего прикосновения, и теплый, нагретый солнцем вишневый сок сводил скулы. Поблуждав с час по замку и выпустив немного пар в каменных коридорах, наследник Сан-Маринский снова сел за покрытый пылью стол. Но волшебной перемены не произошло. Продолжительное созерцание листка бумаги с многократно обведенной чернилами фразой «Вторая глава» снова усилило сверлящую сердце тоску. Кто будет главным героем? Откуда он извлечет персонаж, способный дать уснувшей музе мощного пинка и вдохновить его на сотворение романа? Ответ не находился.

«Нет, не писатель я, – подумал Титус тоскливо. – Ошибся Архивариус, мелок я для такой роли. Горы мне не свернуть, скорее я себе шею сверну. Хотя… Может, это и есть аварийный выход?»

– Мюллер! – заорал Титус, сложив руки рупором. Вот кто ему поможет! Старый ведь, опытный. Наверное, не одного господина на тот свет проводил. «К-кх-х…» Как только он это умудрялся произносить?

– Чего изволите, сир? – слуга возник сразу же, словно стоял за дверью.

– Старина, – вкрадчиво спросил наследник, когда Мюллер притворил дверь. – Не скажешь, куда я попаду, если здесь со мной… что-то нехорошее случится? Ну понимаешь, да? Очнусь наверняка там, откуда меня увезли? Так?

Мюллер прищурился – возможно, даже как-то презрительно – и торжественно сообщил:

– Неисповедимы пути Господни, сир. Может, и туда попадете. А может, и нет. Кто же такое ведает!

Титуса ответ этот совсем не устроил – он почему-то был уверен, что Мюллер наверняка в курсе, куда попадают наследники-неудачники. Может, не комильфо спрашивать о таких материях в лоб и серьезно? Что ж, попробуем иначе… Соорудив на лице бездну страдания, Титус произнес голосом умирающего:

– Хорошо, давай напрямую. Где у нас в окрестностях лучше утопиться? Чтобы не особо далеко ехать… Кажется, есть какое-то озеро, откуда крестьяне привозят в замок рыбу. Глубокое оно, не знаешь ли, случаем? Впрочем, глубокое и не нужно, так как плаваю я неважно.

Слуга даже не улыбнулся.

– Меня уже предупредили о том, чтобы я сопровождал вас к озеру, – сообщил Мюллер в ответ. – А также следил за тем, чтобы к вам в руки не попадали веревки или яды.

– Яды? А вдруг у меня в комнате заведутся крысы? – попытался сыграть истерику Титус. – Мне просто необходим мышьяк! Чем я хуже Наполеона?!

– В герцогстве Сан-Маринском не водится крыс! – гордо ответил Мюллер и удалился с торжественным поклоном.

Наследнику, затеявшему весь этот балаган, в остатке было совсем не до смеха. Собственный слуга что-то от него скрывает и ставит его на место! Какой он, к черту, герцог Сан-Маринский, творец и повелитель всего сущего! Туда нельзя, сюда нельзя… Всего-навсего наемный работник, подрядившийся на непонятных условиях делать непонятно что… Хотя нет, постойте, на кое-что он все же способен!

«Значит, у вас тут нет крыс? – со злорадством подумал Титус, сжимая кулаки. – Ну тогда сейчас будут. Много-много крыс. Чтобы ты их увидел, Мюллер!» Вскочив на ноги, наследник ринулся к столу и Волшебному перу с твердым намерением устроить в Сан-Марино небывалое крысиное нашествие. До стола, однако, он так и не добрался – кто-то поставил ему подножку. Красиво раскинув руки в стороны, Титус зарылся носом в ковер.

– Ай-яй-яй, – раздался голос Архивариуса. – Надо быть осторожнее!

– Откуда вы взялись? – спросил Титус, выворачивая голову и пытаясь посмотреть наверх.

– Да так, проходил мимо, – доверительно ответил Архивариус. – Не люблю, знаешь ли, крыс.

Когда Титус встал, отряхиваясь и отплевываясь от противной на вкус пыли, Архивариуса и след простыл. Но наследнику было уже не до обид и задетого самолюбия. Боль от падения словно высекла искру и зажгла наконец что-то у него в воображении. Какой же он идиот! Главным героем книги должен, конечно же, стать ты сам! Человек, который прекрасно, в мелких деталях, знаком тебе вот уже тридцать лет (за исключением только досадных провалов в памяти). Надо всего-навсего списать главный характер романа с себя самого и отправить его путешествовать по придуманному тобой миру! Идея, вокруг которой он столько дней ходил кругами, была настолько проста, что Титус расхохотался, причем так, что сердобольный Мюллер пришел осведомиться, не изволили ли его сиятельство сойти с ума. Титус, не прекращая смеяться, показал знаками, что нет, все в порядке, и слуга удалился с чувством явного облегчения на лице. Титус же, охваченный желанием что-то немедленно сделать, плюхнулся за стол, схватил горстью Волшебное перо и принялся его жадно грызть. Вслед за тем утопил кончик пера в чернилах, закрутил в чернильнице небольшой водоворот и размашисто написал на белой бумаге:

«Спокойная и нерасторопная жизнь замка герцога Сан-Маринского была взбудоражена в этот вечер радостным известием. Из далекого похода на Святую землю нежданно-негаданно вернулся брат-близнец его высочества, прославленный воин и странствующий рыцарь, совершивший немало великих подвигов. Наследник Сан-Маринский, спустившись по лестнице вниз, сердечно обнял брата, встретив его прямо у ворот замка».

Так была начата вторая глава.

Перо противно скрипнуло и поцарапало бумагу. Плохая примета, помимо воли суеверно подумал Титус. Но, увлеченный новой идеей, тут же позабыл об этом. Вернувшись к рукописи, нашел в воздухе невидимую точку и попытался представить там собственное лицо. Воздух задрожал, затем будто раздвинулся в стороны, и Титус увидел своего двойника. Это был он сам – но жестче, решительнее и опытнее, с железными, задеревеневшими в многочисленных схватках мускулами и точно такой же волей к победе. Он умел искусно обращаться с мечом и луком, отлично держался на лошади, выпивал без всяких последствий бочонок пива. Возможно, именно таким подспудно мечтал быть и сам Титус в прошлой жизни, глядя на неотразимых мачо в рекламных роликах.

«Братья не виделись почти с самого дня рождения, так как родителям пришлось спрятать близнецов в разных городах, спасая их от преследования врагов семьи. Неудивительно, что гость с большим интересом разглядывал наследника Сан-Маринского, его замок и придворных. А за ужином рыцарь спокойным, даже безразличным голосом долго рассказывал брату о своей жизни, бесчисленных приключениях и великих подвигах…»

Титус принялся торопливо заполнять казавшееся бескрайним белое поле строчками воспоминаний – смутных или более четких, иногда настоящих, иногда наполовину придуманных… Он писал о себе так, каким был на самом деле. С самого раннего детства. Одни образы из прошлого вызывали к жизни другие, восстанавливая полузабытую цепочку лиц и событий, разорванную черной дырой затмения. Первая прочитанная книга, девочка, с которой он поцеловался в шесть лет; ожог тонкой кочергой, которую он зачем-то ухватил рукой; трещинки на белом потолке, что он складывал в рисунки, лежа с высокой температурой в самый разгар лета. А потом школа… Нет, здесь, конечно, будет другая школа. Университет… Такого тут просто нет. Работа в офисе… Такого, к счастью, тоже. Бодрой рысью Титус перешел к тому, чего с ним уже не случалось. Жизнь странствующего рыцаря – смелого, физически сильного, никому не уступающего… Прошло двадцать минут, сорок, час. Титус писал так, словно делал это последний раз в жизни и хотел очень многое оставить после себя на бумаге. Но часа через два Волшебное перо споткнулось, выпало из его руки, и Титус, полностью обессиленный и опустошенный, мгновенно заснул, уткнувшись головой в еще не просохшие чернила. Очнулся он, когда начало смеркаться, – от того, что Мюллер стоял рядом и бесцеремонно тряс наследника Сан-Маринского за плечо.

– Что? – встрепенулся заспанный Титус. – Обед?

– Обед был, когда вы, сир, изволили работать, – ответил Мюллер с достоинством. – Я решил вас не отвлекать, уж простите. Скоро ужин. Но дело не в этом.

– Тогда в чем же? – тупо поинтересовался Титус, опять закрыв глаза и уткнувшись головой в стол.

– К вашим владениям кто-то приближается, сир, – безразличным голосом доложил слуга, слегка позевывая в рукав.

– Что? – не понял со сна Титус. – Враги? Я же ничего такого не писал! Все на крепостные стены! Где мой меч, Мюллер? Почему же ты стоишь как столб?!

Мюллер посмотрел на наследника Сан-Маринского с явным сочувствием.

– Не знаю, друг это или враг, сир. Всего лишь один всадник. В любом случае стражники по причине позднего часа уже закрыли ворота, и вряд ли незнакомец рискнет в одиночку штурмовать замок. Что касается меча, то у вас его просто нет. Не изволили пока дать мне о том указание. Если меч нужен, закажу у кузнеца в городе. Обойдется он, правда, недешево. Никак не меньше двух золотых санмаринов.

Рассудительные речи Мюллера, напоминающие логичные рассуждения шизофреника, согнали с Титуса остатки сна. Один взгляд на лежавшую перед ним рукопись – и он все понял. Внутри что-то задрожало. Едет! Его двойник! Подъезжает сейчас к замку!

– Быстро! – заорал Титус в лицо отшатнувшемуся от него Мюллеру и вскочил на ноги. – Бежим на смотровую площадку!

Дежурившие на башне солдаты молча отдали наследнику честь. Истекая потом от стремительного восхождения, Титус облокотился на каменный зубец и высунул голову наружу. Солнце уже почти зашло, но было еще довольно светло. Далеко внизу по дороге медленно плелась крохотная черная точка. Когда он лихорадочно зашарил по карманам в поисках монеты, Мюллер усмехнулся и с размаху стукнул ребром ладони по подзорной трубе:

– Пожалуйста, сир!

Титус прильнул к окуляру – и чуть не упал от неожиданности. С другого конца трубы он словно увидел зеркало. На него смотрел Титус – почти такой же, как и он сам.

– Брат… – с трудом выдохнул Титус. – Он приехал…

– Н-да, очень, очень похож на вашу светлость. Прямо как две капли воды, – почему-то с сомнением промямлил Мюллер, которому пришлось сильно согнуть длинные ноги, чтобы заглянуть в трубу. – Что же, прикажете открыть ворота? Или будем все-таки трубить военную тревогу?

Титус пропустил шутку мимо ушей. Было, если честно, не до шуток. Сердце отчаянно колотилось в груди – так, словно старалось сбежать от него. Сейчас он встретится сам с собой. Бред какой-то…

– Я… я сам открою, – устало ответил Титус Мюллеру.

Они медленно спустились вниз по лестнице, пересекли внутренний двор и зашли под темный, невысокий свод крепостных ворот. Титус, хотя он никогда прежде этого не делал, взялся обеими руками за ручки колеса, на которое была намотана поднимавшая и опускавшая решетку ворот веревка. Мюллер и пара солдат бросились ему на подмогу. Колесо поддавалось легко и без скрипа. Убрав решетку, налегли все вместе на тяжелый тронутый ржавчиной засов. Ворота распахнулись. В очерченном каменной аркой проеме, на фоне темно-синего предзакатного неба Титус увидел прямо перед собой неестественно огромный черный силуэт лошади и всадника. Когда, освоившись с полумраком, он всмотрелся в лицо гостя, легкий озноб снова прошелся от затылка до пяток. Перед ним стоял второй Титус, наследник Сан-Маринский. Может, только более широкий в плечах и закопченный солнцем. Просто волшебство какое-то! До сих пор никак не привыкнет к этой штуке…

– Ну здравствуй, брат, – сказал всадник хрипло, и голос этот был голосом человека, многое повидавшего и вынесшего. – Наконец-то мы сошлись на этой земле. Во время осады Антиохии меня настигла радостная весть, что ты не только жив, но и владеешь, оказывается, титулом наследника Сан-Маринского. Как только город пал, я сразу же сел на корабль и отплыл в Сан-Марино… А ты и вправду точно мое отражение!

Титус не знал, что ответить. За спиной послышались голоса – придворные сбежались поглазеть на незнакомца.

– И когда же ты отплыл? – в конце концов задал вопрос наследник.

– Месяц назад, – ответил всадник, медленно трогая лошадь и въезжая в ворота. – Путь из Святой земли неблизок.

«Месяц назад я вообще не знал о герцогстве Сан-Маринском. Не мог такое представить даже в сумасшедшем доме», – подумал про себя Титус, но вслух ничего не сказал. Лошадь, тихонько цокая копытами, пересекла линию ворот. Всадник, завернутый в длинный выцветший плащ, покачивался в седле, будто на рессорах. Загоревшее лицо сливалось с быстро сгущавшимися сумерками – казалось, что вместо головы у него темное пятно. Толпа челяди настороженно замолкла, раздавалось лишь легкое цоканье копыт. Еще пара шагов, и лошадь встала. Незнакомец обвел глазами толпу, молча поднял в знак приветствия ладонь. Из-под лошадиной морды высунулась, как всегда лохматая, голова Мюллера.

– Я позабочусь о лошади, досточестивый рыцарь, – сказал он торжественно, раскачиваясь на своих длинных худых ногах. – Позвольте только узнать ваше имя.

– Не знаю… не помню, – странно ответил всадник, наморщив лоб. – Под Антиохией мне здорово засадили топором по голове. Половину памяти отшибло. Смешно, да? Брат, ты же должен знать, как меня зовут. Родители наверняка говорили тебе о том…

Титус словно рыбной костью поперхнулся. Как он мог забыть?

Но двойник, к счастью, не настаивал. Изящно, как цирковой акробат, он соскочил на землю. Плащ распахнулся, открыв короткую блестящую кольчугу и меч на кожаной перевязи. Встав на ноги, гость с хрустом расправил затекшие плечи. Покосившись на пестрый наряд Титуса, облаченного в подбитую мехом короткую тунику и смешные туфли с подвязанными носами, с деланым сожалением обронил:

– Да, кажется, на Святой земле я безнадежно отстал от моды!

Титусу шутка понравилась. Не исключено, что при случае он пошутил бы точно так же… Внутри потеплело.

– Отстал от моды? – переспросил он, улыбаясь. – Ничего, мы ее здесь быстро догоним. Тебе даже твоя лошадь не понадобится.

Не сговариваясь, они шумно расхохотались и обнялись. Титус, едва не свернув нос, ткнулся в плечо своего двойника. Выцветший зеленый плащ насквозь пропах степными травами, солнцем, по́том, ветром и дальними путешествиями. В волосах запутались семена каких-то растений. Светлая щетина больно царапнула щеку Титуса.

«Все, все самое настоящее», – содрогнулся наследник, вновь подумав мельком о чудовищной, невероятной силе, что волею случая оказалась в его распоряжении. Расспрашивая – весьма рассеянно – об осаде Антиохии, морском путешествии и пытаясь заодно выцепить из головы какую-то навязчивую, но пока недоступную мысль, Титус повел двойника в главный зал. Они уселись друг против друга за длинный дубовый стол, накрытый по торжественному случаю белоснежной, спускающейся до земли скатертью, помолчали, пока на круглых оловянных тарелках им не принесли незамысловатые, но отлично приготовленные и потому безумно вкусные яства: жареную дикую утку огромных размеров, только что испеченный хлеб – с огненной, обжигающей руки мякотью, фрукты и ягоды, которые еще двадцать минут назад висели на дереве, а еще несколько прохладных винных бутылок самых разнообразных форм. Судя по тому, с какой скоростью ел гость, рыцари в осадном лагере у Антиохии питались неважно. Тем не менее, сняв плащ, недоедавший на войне двойник показался наследнику еще более могучим и внушительным. Титусу, что подсознательно начинал чувствовать себя рядом с ним все более второстепенной фигурой, захотелось хоть чем-то удивить брата-рыцаря.

– Вот, – почему-то глупо соврал он, кромсая ножом свою половину утки, – сегодня на охоте из арбалета подстрелил. Сразу две штуки одной стрелой… Или три – точно не помню…

Они опять понимающе переглянулись и громко рассмеялись. Так, что в высоких сводчатых окнах, кажется, задребезжали цветные витражи.

– Помню эту сказку, – прохрипел двойник, запросто вытирая жирные руки о свои штаны. – Там еще у оленя на голове выросло вишневое дерево. После того, как в него стрельнул из пищали охотник.

Сообщив это, он метко выплюнул вишневую косточку в одного из проходящих рядом слуг. Тут, если честно, Титус насторожился. Во-первых, ни о каких сказках в рукописи он не писал. А во-вторых, так обращаться со слугами, даже сделанными из волшебного пластилина, было настоящим хамством. Но вслух ничего говорить не стал. Вместо того они обсудили наконец судьбу родителей, которыми двойник очень интересовался. Титус сдуру даже ляпнул, что родители, мол, живы-здоровы, разводят пчел и гусей. Вслед за чем пришлось придумывать длинную и не очень правдоподобную историю, как к нему дошли подобные новости и почему до родителей никак невозможно в данный момент добраться.

«Не писать же, в самом деле, в рукописи об отце», – содрогнулся он, представив, что произойдет следом.

Именно в этот момент, с тоской вспомнив о смерти отца, Титус поймал себя на мысли, что давно уже стемнело, поленья в очаге почти догорели, а все слуги, которых вокруг увивался добрый десяток, куда-то исчезли. Замок, как затонувший корабль, погрузился в мертвую, подводную тишину. И он один на один со взявшимся из ниоткуда двойником… Отчего-то стало жутко, как во время затянувшейся паузы в фильме ужасов, что, как ты знаешь, непременно закончится чьим-нибудь пожиранием. Хоть бы ворона, что ли, каркнула…

Скрипнула дверь. Титус вздрогнул и уронил локтем бокал с пятисотлетним вином. В зал, величественно шаркая по каменным плитам ногами в домашних тапочках, вошел Архивариус. Взглянул на вновь прибывшего, слегка поклонился и, хмыкнув в свои бесподобные усы, бесследно исчез.

– Кто это? – спросил, прищурившись, двойник.

– А… Местный библиотекарь, – выдохнул Титус, которому сразу стало легче. – Он за книгами следит. А заодно и за мной.

Двойник посмотрел внимательно вслед растворившемуся в полумраке Архивариусу, но ничего не сказал. Может быть, просто не успел. В этот момент на том месте, где только что стоял Архивариус, возник взлохмаченный Мюллер с бронзовым семисвечником в руке. Всем своим видом он давал понять, что сеньору – а заодно и его гостю – пора отходить ко сну. Уже выходя вслед за старым слугой из залы, Титус вдруг с удивлением заметил, что из-под разорванного рукава халата Мюллера проглядывают кольца железной кольчуги.