Текст книги "О биографическом похвальном слове г-же Сталь-Гольстейн"

Петр Вяземский
О биографическом похвальном слове г-же Сталь-Гольстейн

Прозаические сочинения со дня на день становятся у нас реже и реже. Проза наша сделалась каким-то тяжебным языком в литтературе. Многие за прозу только с тем и принимаются, чтобы поговорить о себе, о своих правах на общее внимание, совершать память по стихотворениям давно забытым публикою незлопамятною, уверять ее, что напрасно она этих стихов не затвердила (а что стишки по чести хороши), что напрасно не признает она автором того, который выше себя не признает никакого автора; одним словом: многие пишут прозою одни аппеляции на общее мнение, которое обыкновенно остается при первом своем приговоре, и не увлекается бурными порывами надменности необыкновенной, ходатайствующей за дарование весьма обыкновенное. Мы в этом отношении сделали большие обратные успехи против того времени словесности, которое может у нас почитаться младенчествующим в рассуждении усовершенствования языка. В прежние годы менее говорили о себе, но, хорошо или худо, более о предметах достойных общего внимания. Розыскание и объяснение причин, от коих словесность наша отстает, и как будто чуждается главного направления умов остепенявшяхся и более прежнего склонных в размышлениям, может быть весьма любопытным: этот труд обнаружил бы многие полезные истины, скрывающиеся теперь под спудом. Тем более сочинение, одушевленное занимательностию Европейскою, и имеющее целию воздать дань признательности и уважения в писательнице знаменитой и едва ли не первое место занимавшей посреди современников, есть явление утешительное и заслуживающее поощрительное внимание. Еще новое приобретает оно право на уважение наше, когда узнаем, что настоящим сочинением обязаны мы досугам молодого офицера, умеющего, при тяжких повинностях деятельности воинской, уделять часы на полезные труды деятельности умственной и душевной.

Биографическое похвальное слово г-же Сталь-Гольстейн может служить приятным чтением для людей, требующих от книги впечатлений на мысли и чувства. Один выбор предмета уже означает нам мыслящего писателя: чтение утверждает нас в справедливости вашего предположения. Вольтер сожалеет о людях, не имеющих ума своих лет, но люди, не имеющие ума своего века, еще более жалки и смешны. Сочинитель Биорафического похвального слова чувствовал, что право на внимание не покупается теперь цегою нескольких литтературных пустоцветов, пртзренгых гостерритмством журналов, но становится наградою за труды полезные я имеющие, так сказать, внутренний вид. Ныне можно стихами безобразными и противуестественными, и самолюбием им равным, добиться до славы Тредьяковского и видеть в смехе современников верное поручительство грядущего смеха потомства, но нельзя, подобно маркизу Вильету, или князю Хованскому, получить право гражданства в области словесности за пару приятных страничек. Венцы репейников также язвительны и неизменны, как прежде; но веночки искусственные роз скоро линяют и обрываются.

Г-жа Сталь первая из женщин писала мужественным пером, я, не довольствуясь очаровывать воображение и растрогивать сердце, она хотела владычествовать над рассудком и успела похитить господство, обыкновенно отказываемое писателям её пола. «Одним из незабвенных феноменов нашего времени, говорит биограф, было появление на поприще писателей жены, великой своим гением, прекрасной своею душею»! И без сомнения они незабвенны: следы, ею проложенные, глубоко врезались на почве Французской литтературы, и влияние её на умы и души современников принадлежит истории.

В жизни великого писателя творения его бывают обыкновенно главным действием: деяния примыкают к ним и составляют целое, которое тогда только бывает изящно и совершенно, когда правила исповедуемые согласны с правилами исполняемыми, и когда слово бывает заодно с делом. Соблюдение сего условия было свято исполняемо автором Обозрения революции. Вся жизнь её была красноречивым дополнением в красноречивым творениям. Биограф останавливает наше внимание на каждом её произведении, и указывает в них постепенно вместе с тем исполинское развитие дарования, еще в юных летах рассеяний и обольщений уже возмужавшего к размышлению и глубокомыслию. Характеристики её сочинений кратки, но разительны, живы и верны. «Главная цель оного, говорит биограф о творении Германия, научить Французов терпимости в отношении к мнениям философическим и литературным, как писатели прошедшего века обращали оную в различию вероисповеданий». – В суждении о книге Обозрение Французской революции замечает он весьма справедливо искусство г-жи Сталь отгадывать душу описываемого человека. «Часто по одному слову, говорит он, по одному движению заставляет г-жа Сталь отгадывать душу описываемого человека. Кто, прочтя её творение, не согласится, что Мирабо не доставало добродетели, Наполеону великодушия»? – искусство её в этом отношении столь превосходно, что Прадт, в книге: Европа и Америка, решительно утверждает, что, кроме г-жи Сталь, никто не был бы в состоянии написать верный и полный портрет Наполеона. Память о личных неудовольствиях не затмила бы в глазах её светильника истины и беспристрастия и отделенная (говорит Прадт) от человека, на коего, казалось ей, была она в праве жаловаться, в присутствии истории и потомства, не менее о своей, сколько о славе подлинника своего заботливая, она в изображении своем допустила бы только те краски и черты, кои сама история допустить и извинить может! Она отстранила бы первые памятники, оставленные нам более горестию её, чем рассудком (Прадт говорит здесь о десятилетнем изгнании). Освободясь таким образом от препон, налагаемых человечеством и на разум возвышенный, гений её увеличился бы в присутствии гения ей предстоявшего: тогда развернула бы она все свое богатство, и может быть от усилий своих нашла бы в себе руду блестящую и новую, которая осталась утраченною для неё самой и для света.

Биограф восстает против критик, которые и хвалят и охуждают в одно время. «Мне кажется, продолжает он, надлежит спросить себя с искренностию: какое действие производит на ною душу такая книга, такая картина, такая музыка? Если оно благодетельно, то к чему находить в нем ошибки? Целое вас пленяет, и вы столь неблагодарны, что отыскиваете недостатки в частях его». Признаюсь, не могу разделить оптимизм нашего биографа. Мне кажется, что, не изменив благодарности, и, напротив того, долг благодарности исполняя, можно с чувством благонамеренным заметить автору хорошей книги погрешности, которые в нее вкрались. Ослепленная снисходительность посторонняя так же пагубна, как и собственное слепое самолюбие. Замечания справедливые, предлагаемые автору в предостережение, полезны как для него, так и для самого искусства. одни придирки раздражительной посредственности и надменности ничтожной не приносят в словесности никакой пользы и заслуживают одно презрение. И так, вопреки мнению биографа, позволяю себе заметить ему, что в его книге встречаются иногда выражения надутые и неправильные. Слог его, местами, носит доказательства, что автор не только прилежно учился красотам своего подлинника, но следует и самым его погрешностям. Еще сожалеть должно, что биограф не более распространил свое сочинение: иные черты его списка едва только означены, другие в нем и вовсе пропущены. Многих авторов укорить можно в том, что они заговариваются: его, что он многого не договаривает. Ум любит простор, говорит Русская пословица. Источники, из коих мог биограф почерпать сведения о жизни г-жи Сталь, предлагали ему богатые средства: г-жа Некер-де-Сосюр в Опыте о характере и творениях её и Реньо в книге: Дух г-жи Сталь могли служить ему надежными путеводителями.