Текст книги "Фон-Визин"

БАСНЯ

Лисица и осел.

Лисицу, которая была несколько лет судьею, отставили от должности за неверность и лукавство. Тогда пришло на мысль льву не определять ни во что тех, которые имеют острый разум, и рассудил лучше употреблять к тому глупых скотов, которые бы не знали прикрывать своего лукавства новыми вымыслами, и так посадил он осла на лисицыно место. Новый судья, не знав ни мало решать дела, взял тотчас лисицу в свои секретари. И таким образок, что не мог делать осел, то делала лисица, которая, ставя на счет судейской свои собственные дела, ворочала ослом, как хотела, и не потеряла притон ничего, хотя из судей сделали ее секретарем.

Баснь доказывает, что лев сделал не лучше, хотя определил осла судьею на лисицыно место.

БАСНЬ

От чего злые жены произошли в свет?

Некоторый человек ехал верхом мимо лесу, где услышал он крик, так, как бы кто был в крайней опасности. Он побежал тотчас туда, где слышен был голос; тут нашел он девку, которую изобидеть хотел черт. Проезжий, который был человек весьма жалостливой и особливую имел склонность вступаться за честь женского пола, кинул тотчас свою шпагу, чтоб срубить черту голову. Но как ярость его была необычайна, то одним махом срубил им головы обоим. Сию ошибку хотел он, как возможно, исправить скорее, но как тогда было уже поздно, и следовательно не мог он различить голов, то схватил нечаянно чертову голову, и поставил он ее на девкино туловище. Думают, что от нее произошли в свет злые жены.

V. Выписка из книги: Геройская добродетель или жизнь Сифа Царя Египетского, из таинственных свидетельств древнего Египта взятая (Перев. Д. Фон-Визина)

ГЕРОЙСКАЯ ДОБРОДЕТЕЛЬ, ИЛИ ЖИЗНЬ СИФА, ЦАРЯ ЕГИПЕТСКОГО, ВЗЯТАЯ ИЗ ТАИНСТВЕННЫХ СВИДЕТЕЛЬСТВ ДРЕВНЕГО ЕГИПТА. ПЕРЕВОД ФОН-ВИЗИНА. ПЕЧАТАНО ПРИ ИМПЕРАТОРСКОМ МОСКОВСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ, 1762 г.

Судьи сели на уготовленом троне; их было числом сорок один, и кресла поставлены были полуциркулем. Одежда их была красная, как просвещенных. Златые цепи надеты были у них на груди с смарагдовыми каменьями, на которых изображено было правосудие. В средине всех сидел первый жрец, а по обе стороны имел он двух судей Мемфийского государства, из которых первый был Амедес. Потом на всякой стороне сидело по восьми жрецов лабиринта, а за ними следовали двадцать два судьи прочих Егигпетских округов. Чаша, куда должен быть положен подписанный всеми лист, стояла на первой ступени трона, а на второй сидели судьи второго класса. По учреждении сего, отложены были у колесницы лошади и дышла отняты. Потом главный Мемфийский жрец, как провожатель тела, стоя пред колесницею, говорил следующую речь:

«Неогорченные боги!

Ныне зрите вы преселившуюся к вам премудрую Царицу, оставившую подданных в цветущих своих летах. Для моление собравшихся нас, воздайте награждение вечным ей покоем. Законы ваши хранила она ненарушимо. Презирая подъемлемые в правлении тягости, не оставляла вашего служения. Единое ее попечение об общем благоденствии доказывало преславную добродетель, правящую ее предприятия. Благодарное вам служение предпочитала она всем мирским торжествам, происходившим от благополучного ее правления. Правосудие являла она во всех делах своих. Приносимые вам дары, не довольны ли знаки благочестия? Гордость и происходящие от того порога были ею ненавидимы: но от истинной веры брала она законы смирение и строгость оказываема была не в иных каких случаях, как в осуждении преступление в правосудии. Добродетель свою посвящала она благополучию своих подданных; преславным защищением пределов государства утверждала всеобщую тишину. Везде премудрые узаконение и исправление не были действиями ложной политики: но все сие имело основанием единое совершение благосостояние подданных. Не возможно дочесть то малодушием, когда Монарх вышнюю власть посвящает целости общества. Премудрая Царица прилагала о сем большое попечение. Об отмщении она не помышляла, и бесстыдную ненависть оставляла по возможности, чем более она вам себя уподобляла, подавая прощение вышнею властию. Возмутителей укрощала она не для того только, что они противятся ее воли, но что стараются препятствовать общему благополучию. Советы принимала от мужей премудрых, и царствовала по законам великого духа. Внешних неприятелей укрощала она своею храбростию и ненарушением данного своего слова; внутренних же благополучным в действо произведением своего предприятия. Она была великая тайны и правды хранительница: ибо никакие тайные дела, кроме молчания, не имели своего начала. Низлагала гордость, и не оставляла щедро награждать в тех, которые служат отечеству и вне государства, Она хотя и оказывала тем, которые сподобились наслаждаться поверенностию толь великия Монархини, свою милость, но к важным должностям достигали одни только достойные. Знатных особ честь сохранять она старалась; но при том не допускала их преступать пределы должного себе повиновения. Народные тягости облегчала она своим милосердием. Судьи не были грабители царского сокровища, и всякой подданной нес требуемую от него Государю дань самопроизвольно, зная, что оно дар не судьям, но самому царю. Она, ведая, что Божие провидение простирается далеко от мыслей человеческих, не допускала во время своего правления гладу, сравнивая плодородной год с не приносящим плода. Купечество, науки и художества процветали под счастливейшим ее владением. Всяк имел свободной доступ к премудрой Государыне. Она прославила государство неисчислимым богатством, и обучала подданных нраву гостеприимства, о чем Египтяне никогда до сего не старались. Когда доходило государственными достоинствами награждать подданных или утверждать благополучное правление, в таком случае, что некоторые налагаемых должностей сносить не хотели: то, презирая великодушно роптание народное, производила она в действо свое предприятие. Часто должна она была и ожидать с великим духом исправление своих подданных. Но хотя вы, великие боги! я в самом начале нашего благополучия, нас ее лишили: но невинность ее предприятия, истинное ее намерение, попечение о благополучии подданных, незабвенны нами будут во веки, Она, чтоб придти в состояние иметь неусыпное око о толь великом государстве, разделила владение правителям, о добродетели которых имела опыты и доказательства. И так я остаюсь уверен пред вышним судом и пред стоящим народом, что, когда между неисчислимым множеством народа Мемфийского государства, с пятью тысячами принадлежащих городов к нему, найдется такой, кому предприятия ее казались противными: то, конечно, все тем более прославлять должны ее правление, которое она, не смотря ни на единого возмутителя, посвятила в общую пользу подданных: ибо сколь трудно народу нести тягости от льстецов и ласкателей! И так, хотя мы лишенные ее, не инако, как вечно прославят должны премудрое ее правление: но она ожидает от вас, о, праведные боги, достойного награждения!»

По окончании речи, с превеликим почтением стал на колени жрец сей пред колесницею для ожидания решения. Вышние судьи встали с мест, и советовались между собою несколько минут. После того сели опять они на трон, и верховный судья спрашивал громогласно всех присутствующих, не имеет ли кто жаловаться на мертвую Царицу? Тогда и действительно нашлись некоторые, кои недовольны были в решении дел собственно своих; но сие не могло произвести никаких следствий: ибо все признавались, что последние слова Мемфийского жреца справедливы, и судьи единогласно удостоили Нефту иметь участие в веселии душ блаженных.

VI. Послание к творцу Послания или копии к оригиналу (Соч. А. С. Хвостова)

ПОСЛАНИЕ

К творцу послания или копия к оригиналу.

Посланий образец, людских умов безмен,

Парнаса капитан-исправник, почти член,

Пред коим без вины рассудком виноваты,

И те, это скудны им, и те, это им богаты,

По скромной склонности и должности своей,

Великий браковщик достоинства людей,

Дай им на несколько минут отдохновенья,

И удостой сие послание воззренья.

Когда б даров твоих изящность, всех очам

Казалась такова, как зришь ее ты сам:

Тогда бы правые причины стали явны

За что Российские писцы тебе не нравны;

Узнали б, что из них ты первеньких бранишь,

По истине за то, что достохвально мнишь,

Нас щедро богатя своих творений тмою,

Бессмертье отказать и справить за собою.

И правду любящий едва ль не скажет всяк,

Что жребия лишить нельзя тебя никак,

Оставить по себе толь громкое наследство.

К познанью первенства сравнение есть средство;

Посмотрим, например, всеобщий слышен крив:

Что Сумароков был и есть всегда велик,

Но что им сделано? Синав, Хорев, Сенира -

Безделицы, а ты, ты дал нам Бригадира.

Тот чувствиями нас и нежностю пленил,

А ты часть Библим в комедию вместил,

Да зрят на Божий щет на свете все языки:

Советники у нас как хитри и велики;

Тот, восхищая нас, нас плакать заставлял,

Как ядом, иль мечем героев умерщвлял;

Ты, лучше думая, чрез вышнего десницу,

Не яд Сиднею дал, дам выкушать водицу.

Тот быстротой блистал, природе должен он;

Слов острых наизусть ты знаешь лексикон,

Подумай, люди врут – о злоба! о измена!

Что будто твоему он разуму замена,

И что… нескромные, ведь какова пора,

Под час и золота не хуже мишура.

А Ломоносову с тобою льзя ль равняться?

Он не заставил нас ни разу рассмеяться

Бессмертных и живых картин своим огнем;

Тебя ж читая, мы всегда от смеха мрем.

Он славу Россиян, он славу дел Петрову;

А ты послание отправил к Ямщикову;

Тот ритор, тот пиит, любитель тот наук,

И это все твоих не миновало рук.

Российский Пиндар сей на небеса взвивался;

Ты с челядью своей в системе упражнялся,

Что тряско рассуждать о свете – утвердил,

И чрез Шумилова то миру объявил.

Но Русские ль чета твоей великой славе?

Примеры лучшие возьмем в другой державе

И узрим, каково для срама и стыда

Иноплеменникам от твоего труда.

Отменной, редкой слог полуславянск и дивен

Не сделал ли, что нам стал Битобе противен{* Иосиф, сочинение Битобе, пер. Фон-Визина.}.

А твой другой Сидней не есть ли нам довод,

Что дружбе сделать ты удобен перевод{* Сидней и Силли, пер. Фон-Визина.}.

Когда же показал свою, как ритор, силу

И на Руси отнес Аврелия в могилу{* Надгробное слово Марку Аврелию, перевод Фон-Визина.},

Не ты ль о Томасе нам думать повелел,

Что на покойника он панихиду пел?

Не чрез тебя ли Сиф, бродя черезвычайно{* Жизнь Сифа, пер. Фон-Визина.},

Нам тускло рассказал все что в Египте тайно?

Не ты ль у старика Вольтера отнял честь,

Как удалось тебе Альзиру перевесть?

Что муза у тебя душею покривила,

Напав в иных местах на смысл Вольтеров с тыла;

Что с мыслью автора разъехался в других,

И что, меж прочими, в трагедии есть стих,

Которого она совсем не разумела;

Не ты в том виноват…. чего она смотрела!

Нельзя, чтоб ты меча с песком не распознал{* Альзира Вольтера, пер. Фон-Визина.

«Les marbres impuissante en sabre faèonnés.

Безсильны марморы в песок преобращенны».},

Ни столько мудрыми очами захворал.

Нельзя! твои дела конечно совершенны;

Но сим не все твои таланты изочтены.

Чтоб показать невежд великому числу,

Сколь гибок к всякому твой разум ремеслу,

Особым ты пером и кистию своею,

Как яблочник писал к разнощику Матвею,

Задумал пошутить, и унтер-офицер

В минуту сделался проказ твоих пример,

Который для затей так счастлива жериоба,

Благословенная соделалась утроба.

Актером вздумал быть? все знают, как играл.

Софию полюбив, философом ты стал,

И мудреца титул почтенный, редкий в свете,

Стяжал, благодаря себе, коням, карете.

О ты, которого себе на похвалу,

Творец пустил на свет, как куклу по столу!

Свершай великое чудес определенье,

Дай быстроте твоей свободное теченье,

Тебе противной ум насмешкою карай,

Ругайся над одним, другого презирай,

И, омрача невежд главы твоей парами,

Пиши послание и прозой и стихами,

Бряцай и не жалей отменной лиры струн,

И как Зевес бросай в противников перун!

Хотя идет молва между незнатоками,

Что славы кто себе не приобрел делами,

Тот сколько ни божись, что славен он, но ах!

Надутой самохвал останется в срамцах;

Что цену знать дают всему пряное право

Наука, тонкой ум и рассужденье здраво;

Что не всегда bon-mot ума бывает знак;

Что молвит иногда гладенько и дурак,

И что не надобно, на перелом натуре,

Считать за старосту себя в литературе,

Во зло и ей самой и миру вопреки.

Тебе ль, тебе ль внимать такие пустяки!

Пиши и говори, что в ум тебе не вспало:

Тобой восхищенных людей найдешь не мало.

Не помню, кто сказал, я чаю, Боало,

Что умному сыскать всегда не тяжело

Еще умнейшего, которому он равен,

Гряди себе во след, и верно будешь славен

У тех, которые на то осуждены,

Чтоб истине твоей не обуять цены,

Они рекут, плетя из лавр тебе корону,

Что мало для тебя быть другом Аполлону,

И мня, что требует иных титл едкий ум,

Воскликнут: «Музам ты, по малой мере, кум!»

VII. Выписки из Елагина: Приношение премудрости и извлечение из введения к Русской Истории

Приложение седьмое, к странице 26-ой.

Из книги о Русской Истории, сочинение Елагина.

I. ПРИНОШЕНИЕ ПРЕМУДРОСТИ

Твоему, божественная София, предвечная Всемогущему неба и земли Зиждителю присущность, внушению повинуясь, восприял я труд повествования о Отечестве нашем; да под руководством Твоим, изображу деяние Государей и героев наших, представя потомству о истинном их житии и виде, лестию не украшенном и злобою не обезображенном, и Тебе труд мой посвящаю. Ты будь ему покровительница; Ты поборствуй по нем; Ты приосени его страшным щитом своим, когда едкая ненависть, злобная зависть и неправосудия жестокость отрыгнут против трудившегося зловредные, правду гонящие возни. Не попусти злости их невинные терзать его памяти; не попусти яду их умерщвлять его совесть, и злобно исторгать его из числа писателей бесстрастных и бескорыстных. Ты святым своим учением наградя знание коего недостатка; украси слог мой священною своею важностию, и увенчай цветами красноречия Твоего жертву, Тебе приносимую. Ты влей в читающих вещание мое кроткого снисхождения благоприятность: да при строгом опыта моего разборе, простят могущие быть в мыслях и сказаниях моих погрешности, да припишут хлад слога моего зиме лет согбенного старца; а усердие его, занять пользою праздное их время, да восприимут вместо дара совершенного, и подносящему да воздадут благосклонностию!

II. ИЗ ВВЕДЕНИЯ К ТОМУ ЖЕ СОЧИНЕНИЮ

Я не ласкаюсь приобретением славы творцев первостепенных, и не ищу тщеславия посредственных; а всего меньше хощу уподобиться няням, вздорными сказками детей усыпляющим: единые мзды мне довлеет, если приятели мои с таким удовольствием читать Опыт повествования моего станут, с какою охотою я желанию их повинуюсь. Сего ради предварительно признаюсь, что и род такового повествование себе предположил, какового в других не обретаю. Может быть, по той причине, покажется порождение мое уродом, недостатком или излишеством членов обезображенным, и токмо единому отцу его нравящимся; но сия родительская слепота стороннего не отяготит зрения, как если таж любовь, следуя рассудку и беспристрастию, потщится природное уродство дитяти закрывать занятыми из настоящих времен одеждами, и ветхость суровых его нравов награждать нового благонравия примерами. Вместо телесного состава преимуществ, потщуся я украшать чадо мое подражанием: Тациту, Титу Ливию, Саллюстию, Плутарху, Ксенофонту, Робертсону и Гуму; вместо своего учения, любомудрием Пифагора, Платона, Эпиктета, Лейбница; вместо собственного в политике и законах знания, Солон, Ликург, Гроциус и Пуфендорф сообщать ему свои наставление станут, и паче всего нравственная проповедь Евангельская и непорочного богословия важность сердцу и нравам моего урода дадут, может быть, притягательную нравиться силу.

Тацитова летопись и сочиненные им некоторых Римских тиран частные жития будут мне предначертанием, которого я в опыте моем предпочтительно держаться намерен. Taцит пленяет меня своим сказанием, когда в летописи бытие и воинские народа Римского предлагает подвиги, и прельщает сердце мое своим беспристрастием, когда повествует о Кесарях и их царствовании: самое тоже и хне предлежит. Непрерывная Римлян война, яко в зерцале, наши кровопролитные представляет мне брани. Равных с Тацитом красок, к разноличным только картинам, мне потребно. И так, занимая у него, могу я с успехом пользоваться, подобно слабому ученику, списующу с подлинника великого живописца, или подобно робкому Рафаэлевой кисти подражателю. Имея сего великого повествователя в образец, стараться я стану, сколько силы мои дозволят, недостаток искусства и способностей моих награждать правдолюбия и искренности духом. Сие сугубое души моей свойство, не обинуясь, открываю я в объявлении пособий, кои удобными в поспешествованию труда моего почитаю.

Искушенный летами и долговременным Отечеству, при трех разных царствованиях я наконец, в важнейших внутренних должностях, служением наставленный, ласкаюсь я быть удобным к исследованию прошедшего времени деяний, уподобляя оные приключениям, в глазах моих происходившим. Тогдашние учреждение и положение государства, снося с настоящими, кажется, не заблуждуся в определении причин действиям, и в цене полагаемым причинам великой ошибки сделать не уповаю. Известно мне, что сердце человеческое всегда одинако, и тоже ныне, каково было от самого веков начала. Я ведаю, что теж добродетели и теж пороки и страсти присущны и ныне в Петербурге и в Москве, какие в Афинах и Риме существовали. Не каменение сердец, но больше и меньше просвещение и невежества творят нравов разновидность, а природа таж всегда пребывает.

VIII. Письма к Фон-Визину

Varsovie, ce 29 Oct (9 Not.) 1771.

Monsieur,

Je vous suis très redevable, monsieur, de la lettre du 23 Sept, que vous avez eu la bonté de m'écrire. J'ai souffert en la lisant de toutes les calamités, qui affligent la ville de Moscou. Dieu veuille mettre fin à ce fléau. Je ne vous écris rien sur l'aventure terrible du Roy parce que j'ai dit ce que je sais sur cette matière dans mes dépêches à la Cour, que vous lires sans doute. Continués, je vous prie, à m'instruire de tout ce qui arrivera de nouveau chez vous et de tout ce que vous apprendrés d'autre part. Je regarderai ce bon office comme une marque de votre amitié, à laquelle je crois avoir droit par celle que je vous porte et avec laquelle je suis, monsieur,

Votre très humble et très obéissant serviteur

C. de Soldent.

PS. On ne peut pas être plus sensible que je le suis à votre amitié et à votre souvenir. Il est cruel d'entendre et de voir quel conte, que les Polonois font à ce sujet. Je vous jure qu'il est incroyable. Non contents de débiter, que les habitants de Moscou, au nombre de 100 m, sont déjà enterrés, on prétend de savoir que cette contagion s'étend jusqu'à Pétersbourg et que la Cour est sur le point d'aller résider à Revel ou à Riga.

Que pensés vous de l'attentat contre le Roi à Varsovie, C'est un coup bien hardi. L'Europe a trois Rois, auxquels les mains meurtrières ont voulu. L'histoire fournit quantité des exemples des assassins. Mais la Pologne en a donnée 30 à la fois. Par Dieu c'en est trop.

Nous avons encore à craindre. Il y a nombre des scélérats ici. On ne jouera pas la même tomédie. Mais je m'attends à d'autres d'une espèce différente.

Jusqu'ici je n'ai pas perdu ma tête. Mais ma santé est perdu pour jamais. Adieu.

Varsovie, ce 12 (23) Nov. 1771.

Monsieur,

Votre dernière lettre chiffrée du 25 Octobr., monsieur, m'est bien parvenue. Vous pouvés bien vous représenter l'impression que son contenu a fait sur moi. Dieu veuille que ce soit la dernière dans ce genre que vous m'écriviés.

Je vous suis bien obligé, monsieur, de m'avoir informé der la réception de mes dépêches et de l'arrivée de mes courriers. Ne soyés pas en peine du № 55. Je M enfermé dans ma lettre particulière à m-r le comte de Panin et il est assurément entre ses mains.

Je vous envoyé cy-incluses deux lettres pour nos prisonniers Polonois. Ayés la bonté de vous charger de les faire parvenir, après en avoir demandé l'agrément à m-r de Panin, J'espère qu'il n'y trouvera pas à redire, vu l'indifférence de leur contenu.

Ce n'est plus que par habitude que je vous prie de m'instruire de tout ce qui vous parviendra de curieux et d'intéressant; car votre exactitude et votre bonne volonté à cet égard ont jusqu'ici parfaitement répondu à mon attente. J'espère que l'habitude que vous avés de vôtre côté de m'entendre vous assurer de mon amitié vous aura aussi convaincu à quel point je suis,

monsieur,

votre très humble et très obéissant serviteur,

C. de Soldera.

A m-r Fon Viesin.

Varsovie, ce 13 (24) Juillet 1771.

Monsieur,

J'ai bien reèu, monsieur, votre lettre du 30 Juin, Je ne puis rien ajouter aux expressions, dont je me suis servi précédemment, pour vous marquer ma reconnoissance de la peine que vous vous donnés de m'écrire. Continués, je vous prie, à en agir de même et à me donner des nouvelles sur tout ce qui se passe chez vous. J'espère, au moins je le désire du plus profond de mon âme, que les inquiétudes ou vous étiés par rapport à Monseigneur sont terminées par son rétablissement. Vous pouvés aisément imaginer dans quelles mortelles angoisses je suis sur cet article et combien je souhait; impatiemment l'arrivée des nouvelles plus satisfaisantes.

Eu attendant je ne puis pas vous cacher combien j'ai été affecté d'une expression, que m. de Panin a employé dans la lettre qu'il m'a écrite. Je compte que vous riaurez aucun désagrément sur toutes vos démarches, dit il. Je crois bien, monsieur, qu'il n'est pas juste que j'aye des désagrémens: mais cela ne suffit pas. Quand on travaille comme un forèat, qu'on n'a de repos ni jour ni nuit, en un mot qu'on se sacrifie pour faire les choses au mieux, on mérite de droit à ne pas essuyer des désagrémens. On est même autorisé à exiger du moins de l'approbation. Vous conviendrés que cela n'est guères trop, et qu'à moins de cela il n'y a pas d'indifférence et d'insensibilité, qui tiennent.

J'attens la lettre, que vous m'avez annoncée de votre part, comme un nouveau témoignage de votre amitié. C'est avec toute la mienne que je suis,

monsieur,

votre très humble et très obéissant serviteur,

C. de Saldern.

Varsovie, ce 4 (16) Sept. 1772.

Quoique je ne sois maître que de quelques peu de momens, je ne puis les mieux employer, mon cher ami, qu'à vous donner de mes nouvelles, en me rappellant à vôtre souvenir. Que vous dirois-je des premiers regards que j'ai jette sur la Pologne? rien. Cela vaut mieux, car il faut en homme prudent suspendre mon jugement. Tout ce que je sais, est un ramas de contradictions, d'animosités personelles sous le voile d'intérêt d'état. Tels sont les hommes, plut à Dieu que je n'eusse à négocier en Pologne qu'avec des Polonois, je serois moins à plaindre. Mais il faudra combattre des obstacles étrangers à mon objet. A bon entendeur salut, je vous en dirai davantage avec le temps.

La connoissance de votre âme, mon cher Fon Viesin, ne me permet pas de douter un moment de la sincérité de vos assurances d'amitié et de leur effet. Je ne vous crois pas capable de duplicité. Je répondrai à ces sentimens par la reconnoissance la plus essentielle, soyés persuadé de cette vérité, et j'en chercherai les occasions. Ayés la bonté de me donner quelques nouvelles du retour du cnmte, ainsi que des sentimens de м-г votre chef et le mien. Je l'aime comme mon père, je le respecte comme celui de la patrie, et j'espère de son honnêteté, que je verrai bientôt les effets de ses promesses et bontés.

Je suis dans un pals dangereux, où le nom de la Russie est exécration à chaque pas que je fais, à chaque projet que je forme pour adoucir je trouve des épines et des obstacles. Je suis heureux de n'en point rencontrer dans les sentimens, avec les quels je suis tout à vous,

Stackelberg.

A M-r de Fon Viesin.

Varsovie, ce Nov, 1772.

Monsieur,

Je ne puis que vous témoigner ma reconnoissance de la lettre, que vous m'avés écrite, mon cher ami, et vos sentimens fortifient les miens beaucoup plus, que je ne saurois vous le dire. L'amitié est pour moi an besoin dont je ne saurais me passer, voila mon Coeur. Le grand monde et les affaires n'ont pas pu le corrompre. Si l'on me manque, ma consolation a été toujours daus lui. J'aime mieux être la dupe que d'en faire.

Votre lettre m'a fait encor plaisir, indépendamment des choses agréables qu'elle contient pour moi. Tout est en règle, et voila le crédit de l'homme honnête et intègre que nous aimons, aussi bien établi, que je l'ai espéré. Soyés lui toujours aussi sincèrement attaché, que vous l'avés été. Il le reconnoitra, ne lui rappelles jamais ma personne dans cette cohuë d'affaires sous les quelles on le fait succomber, parcequ'il n'y a que lui, qui ait une ame et une tête; mais rappelles lui les affaires de ce païs ci, qui sont plus importantes, qu'elles ne paraissent L'Europe a les yeux sur elles, La Pologne nous a fait avoir une guerre. Nous avons un intérêt (excédant du concert) à bien finir. L'arrangement définitif pour la prise de possession n'est rien, mais il faut terminer le reste, auquel les deux autres ne s'intéressent que foiblement. Leur avidité contentée, ils s'en iront, et nous garderont encore le tripotage sur les bras. C'est à l'égard de ceci, et point pour la première affaire, que j'ai besoin des instructions lumineuses et des conseils de mon digne et respectable chef. Comme vous avés sa confiance, je vous charge de me marquer séparément ce que votre conversation nocturne avec lui fournit à ce sujet.

Que vous dirois-je, mon cher Fon Viesin de moi? Je ne suis pas content. Ceci reste entre nous deux, et j'en recommande le secret à vôtre amitié. Si Ton ne sentoit pas soi même le petit mérite qu'on a, d'autres le font, surtout le mérite du coeur et du sentiment à côté de tant d'autres qui en manquent.

Je vis avec Bibikow en frère. C'est l'ame la plus honnête. Aussi mourrat-il de faim un jour comme moi. Je suis content de mes appointements. Il y a beaucoup d'ordre et de magnificence dans ma maison, et je ne mange rien du capital qui me reste.

Adieu, mon cher ami, ne montrés ma lettre qu'à Marcoff, il y applaudira. Je suis tout à vous sans compliment. St. (Stackelberg)

Qu'est ce que fait Saldern? Dans le moment on m'apporte on joli habit de veiour, et je vous renvois sous l'adresse du comte. Je vous prie de l'accepter comme un souvenir d'ami. Je vous en demanderai un en temps et Heu. Mes complimem à Talisin, sa femme et Baratinskoy.

Varsovie, ce 9 (20) Fer. 1778.

Si par ma dernière lettre, mon très cher et digne ami, je vous ai conjuré de bien suivre l'affaire, qui me tient si fortement à coeur, vous pensés bien, qu'aujourd'hui que je vous informe du terme de la diète dans deux mots, je renouvelle toutes mes instan ces, pour intéresser votre amitié à m'informer et à me donner des bons conseils. Vous êtes sur les lieux, vous connoissés à merveille cette machine, si compliquée, ce thermomètre enfin de la faveur. Donnés moi votre avis, faut-il redoubler d'instances et de mesures, ou dois je m'en tenir à celles, que j'ai prises: dites à la première occasion à notre père commun, qu'il me fasse la grâce de vous avertir s'il y a quelque chose à espérer. Je me flatte qu'on fera pour le service et pour moi ce qui est juste. Vous ne sauriés croire comme ces vains Polonois sont étonnés et peut être humiliés de recourir à un homme qui leur paroit tout nud, car quiconque n'a pas le cordon bleu ici, Test. Ils ont bien petite idée de mon crédit à ma cour; car il se trouve par hazard que tous les Russes qui sont ici ont des cordons excepté moi. La philosophie a beau faire les plus beaux raisonmnnens sur cela, nous ne sommes pas à Sparte. Dites à mon cher père et ami, que le sucrés du représentant Russe en Pologne dépend du crédit qu'on lui suppose à Pétersbourg. Dites lui, qu'après avoir mis toute ma confiance dans sa personne, je ne crois pas qu'il m'abondonne, pour le rrste de mes jours je serai content, s'il profite de cette occasion pour me faire du bien.

Vous voyée, mon cher et digne ami, avec quelle confiance je vous charge de mon bien être. 0 vous! qui avés une ame susceptible d'amitié, ne me flattés et ne me consolés point. Dites-moi la vérité. C'est le langage, qui doit caractériser notre manière d'être. J'attens par la première poste de vos nouvelles et suis en embrassant tendrement mon cher Markoff, qui m'écrira à ce que j'espère,

mon cher et digne ami votre très

humble et très obéissant serviteur,

Le B. de Staekelberg.

Pourries vous dire un mot pour ce pauvre Krüdener en rapellant s. e. de toutes les promesses et de feu mr. de Trautfetter grand-père de mon neveu.

à Mr. de Fon Viesin.

Ce 3 Iuin… an.

Sans plein pouvoir, sans traité, sans instructions sur différents points, je vous supplie, mon cher ami, de rappeller à l'avenir un peu plus les affaires de Pologne au souvenir de nôtre chef et bienfaiteur commun. Je suis dans le plus grand embarras et cela d'autant plus, que Mr. de Rev… n'est pas mieux à cheval que moi.

Comme vous êtes ma seule consolation à Pétersbourg, mon cher #ami, je vous prie de me dire sincèrement si à la fin on ne veut pas se laisser émouvoir en me donnant le caractère de mes prédécesseurs? les affaires l'exigent indispensablement. Adieu, mon ami, conservés moi des sentimens qui me sont chers et que je mérite. Mille choses à Baratinskoi et Talisin. Ce dernier ne m'a pas repondu à ma solicitation d'avancement pour mes neveux. Je suis ton à vous.

Stackelberg.

Ce 21 Nov… an.

Il est si difficile pour moi de faire partir un courrier sans le charger d'une lettre pour vous, mon digne et cher ami, qui puisse en me rappellant à votre souvenir, servir en même temps d'intre-prète de la continuation des sentimens que je vous ai consacrés. Je me porte bien mais je dessèche sur pied à force d'attendre vos couriers. Si vous pouviés contribuer à les iaire expédier un peu plus diligemment, je vous aurais une obligation des plus essentielles. D y a encore une grâce que je vous demande et que j'espère obtenir d'autant plus facilement que vous entrerés certainement dans la justice de la chose, j'ai fait des intercessions très vives en faveur de mess-rs Bulhakov et Krüdener. Lorsqu'un général gagne des batailles on recompense les officiers qui se sont distingués, en vérité j'ai gagné une bataille politique. Mon digne ami, rappelles à nfttre respectable bienfaiteur cette nécessité de recompenser des gens qui travaillent Adieu, je vous estime, je vous aime et je serai toujours avec des sentimens distingués,