Текст книги "Фон-Визин"

ваш, мой государь,

покорный слуга,

Алексей Обресков.

Бухарест. 13-го марта 1773.

Государь мой и дознанный друг, Денис Иванович.

Последнее ваше дружеское письмо, от 7-го марта, получил я по отправлении моего отпуска, от 13-го того же марта, с которого времени я в край ваш ни одной строчки поныне не писал: дух был оскорблен малою удачею трудов моих, а к тому же я упражнен был в снарядах к езде и в пути. Теперь живем, как пустынники и оглашенные; поободрило только содержание письмеца общего нашего милостивца, от 19-го апреля, твоей рукою писанное к графу Петру Александровичу. Утешь его, Всевышний, во всех его делах, так, как он меня утешил! Вы знаете, мой любезный друг, что я все то сделал, что только сделано быть могло, а во многом, беспристрастно сказать могу, почти сам себя превзошел. Но когда в чем есть неудача, то обыкновенно все хорошее забывается, а бросается в глаза она одна. В этом то самом положении, я себя видя, мучился, но милостивец дух мой поуспокоил. Денежек маленько здесь остается, а все пить и есть хотят! Пожалуйте, не уморите с голоду, и при случае принапамятуйте о посылке в свое время. Прости, мой любезный друг, и будь уверен, что пpeданность моя с отличным почтением будет во мне навсегда непременно; с каковою теперь есмь

ваш, мой государь,

покорно-послушный слуга,

А. Обресков.

Из Романа. 13-го мая 1773 года.

Р. S. С сегодняшним отпуском отправляю поручика Грязнова до Серпухова только, а оттуда велел ему ехать, по некоторым моим нуждам, в Ярославль и Тверь, а после в С.-Петербург. Когда он туда прибудет, прошу удостоить его вашей милости и возвратить ко мне, когда время вам, господам, дозволит

А. Обресков.

Государь мой и много-дознанный друг, Денис Иванович.

Дружеские письма ваши, одно от 20-го марта, чрез графа Михаила Петровича, а другое от 11-го апреля, чрез поручика Грязнова, исправно получил, и покорнейше благодарю за удостоение оными. Ответствую: братцу вашему я предоставляю целую свободность съездить в Отечество, но он сам поудерживается в рассуждении наших недоведомостей, опасаясь, чтоб столько трудясь и столько претерпевая скуки и всего неприятного, не отлучиться в такой момент, который бы мог лишить, по всякому правосудию, ожидаемого удовлетворения, о должках же ннже помышлять должно: как разбогатеем, так все лоправим. За все содержаше второго, приношу наипризнательнейшую мою благодарность. Из него имею я новый опыт истинной вашей ко мне дружбы и приязни. Я уже несколько был успокоен отзывами графа П. А., а теперь вашим письмом и во всей полноте. Я не признаю себя виновным в моих подозрениях, а причиною тому единственно sa langue bien pendue et goguenarderie, что ему обыкновенно много недоброжелательных делает, но в существе, я и сам знаю, он нимало не вредителен; но как человек, от утра до вечера, не умолкая, говорит, то можно ли наполнить конверсацию, чтоб кого-нибудь не укусить? В прочем, наружно у нас приязнь наитеснейшая, и я приветствиями и приемами его весьма доволен, а преданность моя их нему есть наследственная. Грязнов мне сказывал, что вы сбирались отправлять ко мне деньги; но после отменили: неужели подумали, что я, взбесясь, уеду? Нет, мой любезный друг! Правда, сколько я не чувствителен, однако же никогда не сделаю ничего противного долгу я званию моему. Из сегодняшнего моего письма к общему нашему милостивцу, увидите вы покорнейшее мое прошение, о повышении чином переводчика Тамару, яко человека достоинствами наполненного и годного не токмо в нынешнем миротворении, но и в других могущих быть делах, а наипаче с полуденными нациями; потому что, ежели Бог одарит нас желаемым миром, и коммерция возьмет свое порядочное течение, то люди таковых свойств, каковых есть Тамара, весьма будут надобны. Вы, любезный друг, его не знаете, а может быть, по речам других, несколько против его еще и предубеждены; но я, зная вашу честность, преуверен остаюсь, что ежели б вы его столько же знали, сколько я его знаю, то бы, может быть, и больше меня его возлюбили; потому наиприлежнейше вас прошу, употребить весь ваш кредит, в исходатайствовании ему повышение чина. Право, грешно забывать тех, которые, по несчастию в отдалении трудятся. Братец ваш писал к вам о бедном Шокурове, который по совету Германштадтских докторов, вместо Темесвара и Меадии, едет в Буду, расстоянием на два дня от Вены, где, как слышно, воды еще лучше, нежели Меадские. Да и неизвестно, если не получит там облегчения, не поедет ли он куда и далее; чего ради, я буду просить князя Дмитрия Михайловича о подании ему всяких вспоможений. Однако, не излишне бы было, ежели б вы, государь мой, у его сиятельства какую-нибудь об нем и князю Дмитрию Михайловичу рекомендацию исходатайствовали. Напред сего, я вас просил постараться повысить мальчишек моих, о чем и теперь прошу. Мне кажется, сие никакой важности не заслуживает. Итальянцы говорят, только один дым, а жаркого нет; то есть, одна честь, а жалованья ни копейки. Мы теперь с нетерпеливостию ожидаем визирского ответу, и ежели он будет податливый, то приближусь к Фельдмаршалу; в нужном же случае и по требованию его, и в лагерь к нему поеду. Поистине сказать, в мои лета и по моей дряхлости, будет сие несколько несносно и изнурительно, но что делать, послужу покамест есть силы. Я есмь с истинным почтением и совершенною преданностию,

ваш, государь мой,

покорно-послушный слуга,

А. Обресков.

Роман. 13-го мая 1774 года.

Berlin, ce 14 May 1771.

Monsieur,

J'ai été extrêmement flatté du billet, que vous m'avés fait l'honneur de m'éerire le 26 Avril. L'incluse pour monsieur votre frère est arrivée quelques jours après son départ de Berlin; mais comme il m'a dit qu'il alloit à Varsovie auprès de monsieur de Saldern, je n'ai pas manqué de la lui y envoier, Paiant accompagné de quelques lignes de ma part et pour qu'elle lui parvienne d'autant plus sûrement je l'ai adressée a Dantzig, parce que la voie directe d'ici à Varsovie n'est pas sûre à cause des confédérés, qui pillent souvent les malles et endommagent les lettres.

Pendant le séjour, que monsieur votre frère a fait à Berlin, j'ai eu le bonheur de me lier d'amitié aves lui. Il m'a promis la sienne, et il vient de m'en donner une preuve par une lettre que j'ai reèue de lui. Il est fort aimable et a plus ici à tout le monde.

Quoi qu'il, paraine bien intéressé de ma part, qu'à la première lettre, que j'ai l'honneur de vous écrire, j'ose vous importuner par rapport à moi même; je me flatte cependant, monsieur, que vous ne le prendrés pas en mauvaise part. Il y a près de, ans, que je suis secrétaire d'ambassade, et il y a beaucoup de mes confrères, qui n'ont pas servi vingt cinq ans dans la carrière ministeriele, comme moi et qui ont été avancés depuis déjà plusieurs années, et je reste sans le moindre encouragement. Il est douieureux d'être oublié sur ses vieux jour. Je vous ргіи donc, monsieur, de dire un mot en ma faveur à m-n le comte de Panin, pour que ce seigneur daigne se souvenir de moi à la première promotion, en me faisant avancer au grade de conseiller d'ambassade. On m'a dit tant de bien de votre faèon de penser et de vos sentimens, que je ne doute point que vous ne soyés disposé à contribuer à rendre mon sort plus gracieux et moins infortuné. Ma reconnoissance sera aussi éternelle qu'est parfaite et très distinguée la considération, avec laquelle j'ai l'honneur d'être,

monsieur,

votre très humble et très obéissant serviteur,

Maltzow.

Я сию минуту еду в деревню. Москва n'est pas un séjour très sure pour les habitants, qui ne veulent pas encore avec tous les domestiques sortir de ce monde, le mal s'augmente de jour en jour peu a peu. – В моем доме нет еще ни кошки больной, ибо я все способы употребляю очищать воздух и удалять гнилость; но в народе болезнь, или иначе смерть, ne commit pas la raillerie. Вручите письмо его сиятельству H. Ивановичу, и напоминайте ему о милостивом ответе. Сие письмо, ради меня, есть крайне нужное. Montrés moi de nouveau votre amitié.

Adieu.

Вашего высокородия,

милостивого государя,

покорный и верный слуга,

А. Сумароков.

Р. S. Исполните мое прошение.

Москва 8-го августа 1771 года.

Государь мой Денис Иванович.

Письмо вашего высокоблагородия, от 9го числа прошедшего ноября, купно с приложенным притом векселем на сто рублей, я исправно получил, и не премину оные деньги, по желанию вашему, употреблять на исправление нужд свойственника вашего Ивана Федоровича Мамонова, который теперь здесь продолжает инженерную и артиллерийскую науки, дабы сделаться способным к назначенному для него званию.

Причем не могу обойтись, дабы как не упомянуть, колико нужным почитаю ваше особливое сему молодому человеку нашпоминовение, чтоб он в своих расходах лучшую, противу прежнего, экономию наблюдал: ибо он не точию все курьерские деньги помесячно уже издержал, но из вышеписанных переведенных от вас денег, теперь, за уплатою долгов, едва только двадцать рублей оставил.

Правда, он мне то сам обещал, и я не оставляю, в рассуждении вашего об нем участвования, сколько можно, в тому способствовать, однако ваше свойственническое поощрение еще больше силы преподаст, и я ласкаюсь, что вы мое о сем упоминание примите истинным знаком моего ему доброжелательства, вследствие того отличного почтения, с которым навсегда пребуду,

вашего высокоблагородия,

государя моего,

покорный слуга

Г. Иван Остерман.

Из Стокгольма. Декабря 9-го дня 1771 года.

Мемель. 25-го ноября…. года.

Хотя мы, дорогой Денис Иванович, уже девять недель в дороге, но еще не на своей земле, и приятного природного воздуху не глотаем; чему дурные дороги, упрямство почтальонов и худой корм почтовых лошадей – главною причиною. Сии два рода скотов отменно в Бранденбурге и Пруссии скучны, но теперь пора об них не думать. Буду упражняться радостным воображением, любезным с родными и друзьями свиданием. Прошу сказать дядюшке Никите Ивановичу, что он первый из сих для меня, и что для спокойствия моего, безделицы не достает: дом продан, другого нет; люди в Москве, и не знаю, дозволят ли им в Петербург приехать; экипажа и ничего нужного для дому и жизни не бывало; у нас же пристойных трактиров не завелось, а то бы (хотя новое позорище представила в столице ее величества Двора ее штатс-дама, а притом, русская уроженка, в трактире домком живущая!) по дорожной привычке, в трактир въехала. Теперь же, в подражание ее подвластных, кочующих народов, и за неимением палаток, остается в карете на улице жить! Я в Риге или Нарве буду ожидать вашего ответа. Попросите от меня дядюшку, чтоб он в сем случае мне милость сделал, и помог. Если бы дорогой Петр Иванович в Петербурге был, то бы я беспечна была, а теперь хоть не унываю, но признаюсь, что не восхищаюсь от радости о сей приятной перспективе, и что после двулетнего таскания по дорогам, и возвратясь домой, не безумеренно желать угол, и иметь в нем нужную прислугу. Пожалуй, батюшка, не забудь о сем дядюшке напоминать. У меня никого в вашем городе нет, кому бы дать комиссию, и если что лучшее в сем случае для меня сделать можно, это то, что прислать, за шестьдесят верст, али менее, кого-нибудь из ваших коллежских мне на встречу, с коими бы также и от графа Миниха выходя повеление, чтоб меня на дороге не останавливали, прислать, и меня уведомить, куда мне въезжать из Риги, а лучше и вернее вам могу сказать, когда я в Ямбург приеду. Между тем, я на дружбу вашу и попечение надеясь, сколько-нибудь спокойнее до него доеду; в знак же моей благодарности, я тем начну, что окончу сию долгую и скучную епистолу, сказав очень искренне, что я вам всякого добра желаю, и что я навсегда пребуду

вам, государю моему,

покорная услужница

К. К. Дашкова.

Милостивый Государь мой Денис Иванович.

Письмо ваше, от 31-го января, я к особливому своему удовольствию, получить честь имел. За исходатайствование же мне от его сиятельства, графа Никиты Ивановича, позволения, чтоб остаться здесь долее, для исправление моих домашних нужд, приношу вам, государь мой, нижайшее и чувствительнейшее мое благодарение. Рекомендуя себя продолжению вашей во мне дружбы, честь имею пребывать с отменным моим почтением и совершенною преданностию,

ваш, милостивый государь мой,

нижайший и покорнейший слуга,

Павел Левашев.

В Москве, февраля 11-го дня 1773 года.

P. S. Ведая, сколько вам приятно слышать, что вся фамилия ваша здесь в добром здравии находится, также и то, что его сиятельство, граф Петр Иванович, ныне начинает чувствовать большое облегчение ох своей подагры, и уже несколько дней, что с постели вставать начал, – о чем я вам, чрез сие, нарочно и сообщить не преминул.

У нас здесь пожары не редки, и третьего дня у главной здешней аптеки весь верх сгорел; однакож, как сказывают, что причиненный тем вред не чрезвычайно велик. В самое то время, как оная аптека горела, то есть в самую полночь, был здесь, в соседстве у меня, в Воронцовом доме маскарад, и некто, пришед туда, сказал им, что оный дон горит! От чего многие не только безмерно перепугались, но и бежавши вон из покоев, друг друга давили; но я благодарю Бога, что там не был, и такого печального зрелища сам не видал, а только что слышал от тех, которые там были и насилу свои бока от толчков спасли! Вчера был день заговения, которым все здешние веселости кончились. Присем я одно приметить мог, что хотя в последние дни масляницы и весьма иного народу было на улицах как пеших, так и в санях катающихся, однакож не видал я ни толикого пьянства в народе, ни драк, как то на пред – сего здесь таковые дни случалось.

Стокгольм, июня 3-го дня 1771 года

Милостивый Государь мой Денис Иванович.

Настоящие мои суеты и недосуги, по случаю воспоследовавшего вчера отворение здешнего сейма, а не иное что причиною тому, что до сих пор умедлил моим должным благодарением за дружеское вашего высокоблагородия, письмо, которым 10-го числа мая, при отправлении сюда Ивана Федоровича Мамонова, меня почтить соизволили. Извольте, милостивый друг мой, быть уверены, что всячески буду стараться в самом действии заслужить себе продолжение вашей дружеской доверенности, бденным попечением о благополучии Ивана Федоровича; а напротив того, покорно прошу ваше высокоблагородие пожаловать удостоить своего милостивого покровительства подателя сего, господина Витарута, консула нашего в Бордо. Он просил меня, чтоб вашим дружеским предстательством доставить ему доступ к его сиятельству, нашему общему милостивцу, графу Никите Ивановичу, и исходатайствовать его высокое покровительство, на некоторые, для пользы и распространение нашего во Франции торга, предложения; особливо же он хочет доставить там поход на наше железо.

Всякое оказуемое оному консулу благодеяние, не инако, как усугубит то известное почтение и дружескую преданность, с коими неотменно пребываю,

вашего высокоблагородия,

милостивого государя моего,

всепокорный слуга

А. Стахиев.

В Стокгольме, сентября 16-го дня 1771 года.

Милостивый мой друг Денис Иванович.

Канцелярии Советник, господин Сакен, прежде своего в чужие краи отъезда, предъявя мне, что отправленные тогда от меня вафельные формы, для его императорского высочества, государя цесаревича, не таковы были, как желалось, и потому приказал, чтоб постарался я достать другие полированные; почему я и заказал оные на лучшем здешнем заводе, но по несчастию не прежде, как на сих днях получил, и пользуясь возвращением отсюда в С.-Петербург нашего торгового гальота, именуемого Св. Иерусалим, в прошлую субботу, две такие вафельные формы отправил с шкипером Фомою Михайловым, в одном ящике, под адресом его сиятельства графа Никиты Ивановича. О чем, чрез сие покорно прошу ваше высокоблагородие пожаловать, при поднесении моего наиглубочайшего респекта его высокографскому сиятельству, доложить, и по благополучном прибытии в С.-Петербург, постараться оный ящик из таможни выручить и его высокографскому сиятельству доставить. Я сердечно сожалею, что и оные формы не многим получше прежних, хотя я ничего не щадил, чтоб они совершенно по желанию сделаны были.

Иван Федорович, слава Богу, здоров, и подносит вам свое почтение; а я неотменно с искреннею преданностию пребываю,

вашего высокоблагородия,

всепокорный слуга,

А. Стахиев.

Из Стокгольма, апреля 26-го дня 1773 года.

Милостивый Государь мой Денис Иванович.

При поднесении должного благодарения, за дружеское вашего высокоблагородия последнее письмо, от 28-го числа прошедшего марта, не могу пред вами, яко ближним свойственником его высокородия Николая Федоровича Дурасова, в молчании оставить несправедливое его на меня нападение и напрасное обнесение, якобы я причиною был заблуждения находящегося здесь сына его Александра Николаевича. Моя в том невинность будучи совершенно известна; я сожалею точию, что Николай Федорович, может быть, легко поверил наговорам моих неприятелей. Я могу, по совести сказать, что Александр Николаевич от меня никогда иных советов не слыхал, как такие, которые я моим кровным детям и пред всем светом давать готов; но видя, что оные ему неприятны, я уже более года на его непорядочное поведение издали, с сожалением смотрю, и не вижусь с ним инако, как в канцелярии, наипаче с той поры, как его сиятельство, граф Иван Андреевич, первые от его родителя на него жалобы получил. Я из оных приметил намекаемый на меня подыск. Александр Николаевич, с самого своего сюда приезда, весьма редко в дом мой жаловал, а с некоторого времени и совсем от того отстал. Теперь же я и сам приглашать никогда не буду, для закрытия себя от дальнейших нападков со стороны его родителя. Впрочем, я могу сослаться на свидетельство, как Ивана Федоровича, так и Якова Афанасьевича, что я Александру Николаевичу, в беспутных его поступках, никогда не потакал, колико то по должности своей мне прилично было, и если бы он моих благонамеренных советов слушался, то бы, конечно, и у графа Ивана Андреевича, и у родителя своего в любви был. Природное ваше правосудие ласкает меня надеждою, что вы, по дружбе своей ко мне, Николая Федоровича из своего предрассуждение выведете, чем меня премного обяжете, в усугубите во мне сентименты совершенного почтение и преданности, с коими навсегда пре бываю.

Вашего высокоблагородия, покорнейший слуга

А. Стахиев.

ПИСЬМА ФОНВИЗИНА К ГРАФУ ПЕТРУ ИВАНОВИЧУ ПАНИНУ

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

Принося нижайшее благодарение за милостивое письмо вашего сиятельства, от 4-го июня, имею честь донести, что приложенное письмо к графу Шелю, из Второй Армии пересланное, отдал я ему верно. Он и графиня препоручили мне изъявить свое истинное почтение и благодарность, за уверение вашего сиятельства о вашем к ним дружестве.

Приложенную при сем реляцию посла г. Сальдерна не мог я ранее окончить, сколь ни велико было мое усердие. Причиною тому, множество стекшихся вдруг дел, касающихся до моей должности, препорученной мне от моего милостивого шефа. Из Петергофа, куда завтра отъезжаем, не премину я, милостивый государь, служить вашему сиятельству, обстоятельнейшим уведомлением о делах, достойных любопытства вашего.

Реляция посла г. Сальдерна содержит в себе все то, что может подать совершенную идею о настоящей положении Польских дел. Мне остается прибавить токмо то, о чем г. посол писал уже после сей переведенной мною реляции.

В Литве Конфедераты умножаются, гетман граф Огинский стал в подозрении, но благоразумным учреждением посла все оное смятение прекратится в своем начале, Граф Бровицкий имел уже удачную сшибку с Конфедератамн.

Вследствие декларации, которой экземпляр имел я честь послать к вашему сиятельству, Его Польское Величество отправил знатную депутацию в нашему послу, с изъявлением благодарности своей за все содержание оной декларации. Король созвал потом знатнейших особ, для советование с ними о успокоении Польши. Один примас, человек всем бытием своим России одолженный, один он явился неблагодарным в нежелавшим блага своему отечеству, воспротивясь нашим видам о примирении Польши, и коварствуя самым бесчестным образом! Я думаю, однакож, что хитрости его уступят благоразумию, осторожности и силе г. Сальдерна.

С истинным высокопочитанием и совершенною преданностию во всю жизнь мою

пребуду, и проч.

В С.-Петербурге, 18-го Июня 1771.

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

На сих днях, ее императорское величество опробовать изволила приложенное при сем мнение его сиятельства графа Никиты Ивановича. Оно подаст вам, м. г., прямое сведение о настоящем положении дел наших. Мне остается только донести вам, что в Крым назначен Евдоким Алексеевич Щербинин, и пожалован генерал-поручиком; а Г-н Веселицкий, назначенный резидовать министром от нас в Крыму, произведен в статские советники.

Граф Сольмс сообщил здешнему Двору королевскую депешу, с которой перевод мой приложить здесь честь инею. Я почел бы за особливое счастие узнать о ее содержании мнение вашего сиятельства.

Для любопытства вашего, прилагаю здесь вопии с рескриптов к графу Петру Алекс. и к гр. Гр. Г.; также и последнюю реляцию к. Bac. Михайловича.

Александр Ильич не привял еще команды от г. Веймарна, но, чаятельно, скоро вступить в дело звание своего; ибо г. Веймарн здесь уже ожидается. Посол ваш весьма жалуется на худую дисциплину находящихся в Польше войск. Недавно при атаке местечка Тиник, близ Кракова, наша пехота легла на землю и не пошла к своей должности. На будущей почте, как о сем, так и о прочих Польских делах, не премину донести обстоятельно.

Препоручая себя в непременную милость вашу, с глубочайшим почтением и совершенного преданностию во всю жизнь мою пребуду.

В С.-Петербурге, 1-го ноября 1771.

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

Третьего дня прибыл сюда генерал-майор Ступишин, с известием, о продолжении успехов оружия нашего. Я имею честь приложить здесь и вопию с реляций, им привезенных, и печатные листочки, коими публике объявлено о сих радостных происшествиях. Следующие здесь в переводе два письма, с приложением от князя Дмитрия Михайловича, суть те важные пиесы, которые мною обещаны вашему сиятельству, и которые доказывают, что Венский Двор, хотя в существе сохраняет к нам свое недоброжелательство, но, по крайней мере, переменяет свой гордый тон на ласковое преклонение нас к тем мирным кондициям, кои он нам предписать желает.

Ответ наш Прусскому королю еще не изготовлен. Ваше сиятельство, конечно, оный получить от меня изволите, как скоро только тем вам услужить найдусь я в состоянии.

За милостивое письмо вашего сиятельства, от 3-го сего месяца, приношу нижайшее благодарение. Господин Боур нашелся дюпомьграфа Петра Александровича. Вы, милостивый государь, изволили, может быть, приметить, что он посылаем был осмотреть противный берег, и что он нашел на нем неудобства. Видно, что после сего ответа, граф Петр Александрович не открыл ему своего расположения, и отправя его от себя, не ему, но господину Веймарну приуготовил почесть победителя. Господин Боур сюда еще не бывал, но, заехав в пожалованные ему прошлого года деревни, живет еще тамо. Я уверен, что его сиятельство, граф Никита Иванович, в первом письме своем к вам, милостивый государь, напишет об оном пространнее. Теперь же молчание его происходит от известных вам причин. Непрестанные труды по званию его в толь критических обстоятельствах Отечества, возведшего его на толь высокую степень, составляют теперь всеминутное его упражнение.

В С.-Петербурге, 11-го Ноября 1771.

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

Я за должность почитаю начать письмо мое уведомлением вашего сиятельства, о здравии его императорского высочества. Оно ежечасно идет к своему совершенству, и самая слабость проходит очевидно.

Принеся нижайшее благодарение за милостивое письмо вашего сиятельства, от 4-го сего месяца, не могу я иметь счастия исполнить теперь вашу волю моими по делам доношениями. Как сему, так и продолжавшемуся несколько времени моему молчанию, причиною стала лихорадка, от которой я сегодня в первый раз встал с постели. Скоро надеюсь придти в состояние служить вам, милостивый государь, довольно важными сообщениями.

Вручителя сего, моего брата, имею счастие препоручить в милость вашего сиятельства, и быть навсегда с глубочайшим почтением и совершенною преданностию.

21-го Ноября 1771

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

По принесении нижайшего моего благодарения, за милостивое письмо вашего сиятельства, от 21-го сего месяца, позвольте изъявить мне сердечное сожаление о болезни вашей. Боже дай, чтобы вы хотя здоровье имели отрадою в настоящей скуке вашей. Я не могу никаким образом успеть что-либо сообщить на сей почте вам, милостивый государь, кроме обстоятельной реляции графа Петра Александровича. Стечение множества дел в канцелярии его сиятельства графа, братца вашего, лишает меня счастия служить вам пересылкою других пьес. Я надеюсь, что вы, милостивый государь, удостоверены будучи о сей истине, краткость письма моего извинить изволите.

С.-Петербург, 29-го Ноября 1771.

Сиятельнейший Граф,

Милостивый Государь,

Петр Иванович!

За краткостию времени, нахожу себя принужденным отложить отправление некоторых внимание достойных пиес к вашему сиятельству до завтрашнего дня, а теперь имею честь препроводить здесь письмо его сиятельства графа, братца вашего, и объяснить вам, милостивый государь, что упоминаемая в оном табакерка для графини Марии Родионовны есть та самая, которую вы получить уже изволили, пред сим за одну почту.

Предоставляя себе счастие, при завтрашней экспедиции, ответствовать на последнее письмо, коим ваше сиятельство, меня удостоили, имею честь включить здесь в копиях реляцию графа Петра Александровича. Впрочем, с глубочайшим почтением и совершенною преданностию во всю жизнь мою пребуду.

В С.-Петербурге, 3-го Генваря 1772.

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

В исполнение вчерашнего моего обещания, имею честь послать к вам, милостивый государь, два рескрипта о перемирии; один к графу Петру Александровичу, а другой, к графу Алексею Григорьевичу. Сверх того, копии с реляций князя В. М. здесь включаю.

Милостивое письмо вашего сиятельства, изъявляющее, при обновлении года, желание ваше о моем благосостоянии, тем более трогает сердце мое, что я и настоящим моим счастием должен вашему покровительству, Верьте, милостивый государь, что нет на свете ничего такого, чем бы не пожелал я доказать вашему сиятельству истинную мою благодарность и сердечное усердие к особе вашей.

Рассуждение вашего сиятельства о толкованиях публики, судящей по обманчивой наружности, сказывал я его сиятельству графу, братцу вашему. Радуюсь, что мое о тон мнение почел он справедливым, а для того, осмелюсь и здесь сказать оное. Публика редко или и никогда не отдает справедливости живым людям. Потомству предоставлено разбирать и утверждать славу мужей великих; оно одно беспристрастно судить может; ибо никакая корысть не соединяет тогда судью с судимым. Достойный человек не должен огорчаться тем, что льстецы, при нем отъемля его цену, придают ее своему идолу. Такие льстецы, сколь иногда ни заражают своими подлыми и ложными внушениями публику, но она, рано или поздно, отдаст справедливость достойному, разобрав лесть и клевету от самой истины. Впрочем, милостивый государь, извольте поверить, что наш……. столь открыт, что ни кто, конечно, в душе своей не помыслит, чтоб он даровал России спасение и мир. О г. Ассебурге спрашивал я нарочно его сиятельство графа, братца вашего. Он изволил сказать, что нет никакого еще назначение для сего министра, а принят он в службу, как человек великих достоинств и способный на всякое большое дело.

4-го января 1772.

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

Прошедшую почту пропустил я за нестерпимою головною болезнию. Она хотя и всегда меня мучила, однако ныне примечаю, что сила ее становится час от часу нестерпимее. Сколь жестоко ею стражду, столь много и жалею, что иногда она не допускает меня до сердечного моего удовольствия, писать к вашему сиятельству.

Повеление ваше, милостивый государь, о доставлении к. К. Романовне письма вашего, исполнил я тот же час, получа его при милостивом письме вашего сиятельства, от 29-го декабря.

На сей час, инею честь приложить токмо здесь вопию с письма, при котором препровожден был известный рескрипт о перемирии.

Из Берлина получено известие (за достоверность которого однако же ручаться нельзя), что князь Кауниц впал в немвлость. Если сие правда, какой великий оборот возьмут дела в Европе! Несчастие Бауницово несравненно нам полезнее ссылки Шуазелевой.

С глубочайшим почтением и беспредельною преданностию во всю жизнь мою пребуду.

В С.-Петербурге, 10-го января 1772.

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

Получа милостивое письмо вашего сиятельства, от… сего месяца, приношу за него нижайшее благодарение. Я читал оное его сиятельству, братцу вашему, и он ко всем рассуждениям вашим о реляциях князя В. М. ничего больше не прибавил, кроме сожаление своего, что дела испорчены невежеством. Я истинно думаю, что он или не читает, или, что еще хуже, не понимает того, что в нему пишут, и что до него к вашему сиятельству писано было. Здесь имею честь приложить реляции из Второй же Армии. Включенный тут рапорт г. Веселицкого доказывает, что и он не много сделать может, и что Евдокиму Алексеевичу пора уже к ним ехать.

Полученные реляции из Первой Армии, от Александра Ильича и от генерал-майора Шипова, следуют здесь к прочтению вашего сиятельства.

По мирному делу, ничего нового нет, кроме прилагаемого здесь письма из Вены, от князя Д. М. Оно если ничего решительного в себе не заключает, то по крайней мере, доказывает, что известие о несчастии Кузняцовом со всем несправедливо.

На сих днях, отправлен был маленький рескрипт к князю В. М. с тем, что ему приехать сюда не позволяется.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностию во всю жизнь мою пребуду.

18-го января 1772.

Сиятельнейший Граф

Милостивый Государь!

С сердечною благодарностию, имел я честь получить милостивое письмо вашего сиятельства, от 12-го января. Откровенность, с которою вы изъясняться со мною изволите, по содержанию оного, делает мне особливую честь, побуждая меня изобразить здесь мысли мои, родившиеся от собственных рассуждений. Правда, милостивый государь, что великий человек стараться должен не допускать славу свою похищать другим, но если льстец и предаст иногда потомству славу, то нельзя же и от потомства отнять той справедливости, чтобы не распознавало оно истины от лжи. О потомках наших должны мы судить по себе самим. Сколько же древних историков, а особливо стихотворцев, презрены нами для того только, что мы подозреваем их или во льсти или во злобе, для того, первое старание читателя истории и состоит в том, чтоб тотчас узнать жизнь авторову, и тогда уже судить, достойна ли веры его история. Один добрый я справедливый историк задавляет тысячи подлых писателей, которые конечно, бесчестят и себя, и своих героев. Все те большие люди, коих история писана во время их жизни, должны твердо верить, что не по тем описаниям судить об них будут, которые они читали сами, а не тем, которые по смерти их свет увидит. Тогда-то зависть умолкнет, лесть исчезнет, и все пристрастия, подобно грубому илу, упадут нечувствительно на дно, а истина одна выплывет наверх.