Текст книги "Новая Афи"

Глава вторая

В понедельник я впервые в жизни проспала до полудня – мама никогда не позволяла мне долго валяться в постели.

Встав на рассвете, чтобы опорожнить мочевой пузырь, который лопался от «Мальта Гиннесс»[10]10
  «Мальта Гиннесс» – популярный в Африке безалкогольный солодовый напиток, похожий на квас.


[Закрыть], выпитого накануне на приеме после церковной службы, я услышала шуршание веника. Сметать увядшие коричневые листья миндальных деревьев с нашего маленького неогороженного двора, пока утреннюю прохладу не сменила духота, всегда являлось моей обязанностью, от которой меня избавляло лишь трехлетнее обучение в государственной школе-интернате в другом городе. А теперь вот, видимо, и брак – брак с Эли Ганьо. Внезапно я задумалась, как меня отныне зовут: миссис Афи Ганьо или все еще Афи Текпле? Появляется ли приставка «миссис» и новая фамилия только после венчания, или вполне достаточно традиционной свадьбы? Вряд ли это беспокоило наши семьи: им важно лишь, чтобы меня признали женой Эли перед народом и перед Богом. Мой отец, однако, будь он жив, непременно настоял бы на свидетельстве о браке.

Отец, Элластриас Текпле, всегда все делал по закону. Хотя многие в те времена не нуждались в признании брака государством, папа официально расписался с мамой и гордо вывесил свидетельство на стене в нашем доме, выделенном дорожно-транспортным министерством, где он работал инженером. Папа пустил к себе только одного из своих племянников, Додзи, поскольку считал неправильным втискивать кучу народа в маленький домик.

– У тебя есть гостиная, есть кухня, – возмущался его самый навязчивый брат Пайес. – Даже веранда есть с крышей!

Мужчины сидели в гостиной, а я пряталась за дверной занавеской, подслушивая по указанию мамы, но и из-за собственного любопытства восьмилетки, чей дядя вечно приносит с собой скандалы.

– Фо[11]11
  «Брат» – уважительное обращение как к братьям, так и ко всем мужчинам.


[Закрыть] Пайес, слишком много народу в таком маленьком доме – для здоровья неблагоприятно. К тому же подумай о моих жене и дочери – нельзя заставлять их жить с кучей людей. Ты ведь знаешь женщин. Моей жене нужно свободно передвигаться по дому. Как ей готовить на кухне, когда там спят мои родственники?

Тога Пайес медленно покачал головой, не веря своим ушам, – подобные глупости отравляют умы ганцев, которые слишком много учатся.

– В каком смысле для здоровья неблагоприятно? И как же, скажи на милость, мои дети, живущие в доме своего дяди, побеспокоят его жену? Разве ж ты им не дядя? Разве твой дом также и не их дом? Сколько места нужно Афино? И Афи? Она совсем кроха!

Он развернул перед собой ладони и потряс – жест выражал одновременно мольбу и недоумение. В то время у тоги было одиннадцать детей от трех жен, он управлял небольшой птицефабрикой, на которой в основном работали женщины и дети. Давным-давно он поселился в доме моего тогда еще живого дедушки и с тех пор разделил комнаты между членами своего многочисленного семейства. Когда старшие дети съехали, он сдал освободившиеся комнаты в аренду, а вырученные деньги прикарманивал, хотя дом по праву принадлежал также и его четырем младшим братьям и сестре.

– Ох уж этот твой братец! Отдай мы ему половину нашего имущества, он все равно будет просить больше! – пожаловалась моя мама отцу, когда однажды вернулась с рынка и обнаружила на крыльце второго племянника со скудными пожитками в джутовом мешке. – Кто вообще отправляет своих детей на воспитание другим, когда сам в состоянии о них позаботиться? Разве ты обязан нести бремя всех родственников только потому, что получаешь зарплату? Разве деньги, которые он зарабатывает на своих курах, не того же цвета, что и деньги, выданные тебе правительством? – кричала она в нашей общей спальне, не заботясь о моих двух двоюродных братьях, смотрящих телевизор в гостиной.

– Оливия, не забывай: фо Пайес оплатил мою учебу в университете.

– И что с того? Разве он единственный в мире помогает братьям? Все старшие чем-то жертвуют ради младших! Ты теперь всю жизнь будешь с ним расплачиваться? Взваливать на свои плечи его обязанности?

– Я не против, – пытался угомонить ее папа.

– Не против, что твой брат превращает наш дом в интернат?

– Оливия, он мой старший брат, – серьезно сказал папа. Даже в том возрасте я понимала, что он согласен с мамой, просто не желает ссориться с братом.

– А ты не забывай, что я твоя жена!

После того разговора папа отвез одного из мальчиков обратно домой, на другой конец города, но предложил оплатить его учебу. Тога Пайес согласился, однако остался весьма недоволен и рассказывал каждому встречному – то есть всем нашим знакомым, – как жена его брата вышвырнула бедного мальчика из дома родного дяди. А когда папа умер и министерство потребовало в течение недели освободить дом, тога Пайес и все сочувствующие его жалобам стояли перед нами, уперев руки в бока, и злобно перешептывались, мол, посмотрим, куда она теперь подастся.

Когда министерские служащие свалили наши вещи в кучу перед коричневыми металлическими воротами дома, именно Мавуси со своей мамой, Даави Кристи, пришли, чтобы помочь нам перенести их в дом тоги Пайеса. Мама поставила каждому из нас на голову по тазику с горами посуды, и мы отправились в путь, обсуждая предстоящую жизнь на новом месте и изо всех сил стараясь игнорировать взгляды тех, кто пришел позлорадствовать. Мы совершили две ходки, пока не появились члены «Женской гильдии» с арендованной грузовой машиной. Тога Пайес и пальцем не пошевелил, чтобы нам помочь, а ведь ему полагалось заменить мне отца.

Маме больше не к кому было обратиться. Конечно, у нее имелась семья – у всех где-то да есть родственники. Однако у нее остались только дальние: родители давно погибли, а двух сестер много лет назад забрала неизвестная болезнь. Маму воспитала тетя, которая теперь жила с сыном на севере страны. Я понимала: хотя нас и окружала большая семья, мы остались одни.

Именно Даави Кристи нас приютила. Почти год мы с мамой жили в одной комнате с ней, Мавуси и ее двумя младшими братьями, Годсвеем и Годфредом. Взрослые спали на единственной кровати, в то время как дети разместились на полу на матрасах. Мальчики, и так недовольные тем, что приходится делить комнату с мамой и сестрой, первые несколько дней корчили сердитые гримасы, а когда их молчаливый протест не сработал, начали наступать на меня, пересекая комнату. Их недовольству положили конец заботливые материнские подзатыльники.

Мы с Мавуси стали лучшими подружками. Обычно мы укладывали наши матрасы рядом в центре комнаты напротив окна, где порой проскальзывал приятный ветерок, и шептались до глубокой ночи, едва заснут остальные. Мы придумывали ответы на вопросы, которые не осмеливались задать взрослым. Например, недавно у Мавуси появился единокровный брат с кривыми ножками, потому что его мама пнула козу, когда была беременна. Тога Пайес залепил пощечину одной из наших сестер-подростков, а затем отправил жить к родственникам в Кпандо[12]12
  Кпандо – город на юго-востоке страны, рядом с озером Вольта и недалеко от государственной границы с Того.


[Закрыть], потому что застал ее за размалыванием стеклянной бутылки для приготовления раствора, с помощью которого она хотела избавиться от плода в животе. Дядя планировал построить ванную комнату со сливным унитазом для личного пользования – остальные продолжат стоять в очереди к общественному туалету в конце улицы. Женщина, продававшая там аккуратно вырезанные квадратики газеты, была ведьмой. Даже хуже – королевой ведьм. Ее открытая рана на предплечье не заживала, потому что другие ведьмы лизали ее в дань уважения во время полуночных шабашей на верхушках высоких деревьев.

– Только не касайся ее руки, когда платишь за газету, – обеспокоенно предостерегали мы друг друга. В тот год нас обеих мучили сильные боли в животе из-за попыток противиться зову природы, чтобы оттянуть посещение общественного туалета.

Тем для обсуждения прибавилось, когда меня перевели в государственную начальную школу, в которую ходила Мавуси. Мне даже повезло попасть в ее класс в первую смену. Благодаря подруге я легче пережила жизненные перемены. Тем не менее мне не сразу удалось приспособиться к государственной школе: к необходимости сидеть втроем за партой, рассчитанной на двоих; к учителям, которые так сильно путались в английской грамматике, что директор позволял им вести уроки на языке эве; к работам на огородах вместо уроков; к энтузиазму, с которым учителя орудовали своими прутиками: малейшее нарушение, и эти прутики обрушивались на наши спины с такой силой и скоростью, что глаза на лоб лезли, а на бледной коже потом оставались красные полосы размером с палец. Да, совсем не так преподавали в частной школе, которую оплачивал папа. Однако я не жаловалась, боясь напомнить маме о наших невзгодах.

Хотя мы никогда богатыми не были, нам всегда жилось комфортно – определенно комфортнее, чем большинству родственников, соседей и друзей. Поэтому перемены в нашей судьбе тяжело отразились на маме. Разумеется, она чувствовала благодарность к Даави Кристи за кров, и все же зависимость от доброты других постоянно напоминала маме, как низко мы пали. Только недавно мы вели достойную жизнь среднего класса, а теперь в затылок громко дышала бедность. Разве мы предвидели подобное?

– Надо было тщательнее следить за тем, как твой отец распоряжается деньгами, – жаловалась мне мама во время поездки на городской рынок, где не могла позволить себе большинство продуктов: говядину, рис, молоко и маргарин. Она знала, что папа тратит много денег на братьев и их семьи, но раз нам всего хватало, не спорила. Только на одном настаивала: начать строить дом на участке, унаследованном от ее родителей. Впрочем, папа успел лишь закупить цементных блоков. Если бы только она заставила его достроить дом! Если бы требовала откладывать часть зарплаты, а сама серьезнее относилась к своему пекарному бизнесу, ей бы не пришлось спать в одной кровати с Даави Кристи, а мне – на полу. Она повторяла мне эти сожаления о прошлом, как сказку на ночь, чтобы я разделила их с ней. Чтобы жалела о тратах на поездки в Аккру за лакированными туфельками с блестящими пряжками и за пышными платьями, отделанными кружевом. Чтобы жалела о съеденных школьных ланчах, способных прокормить трех, и о прилагающихся к этим ланчам карманных деньгах. Столько средств растрачено на ерунду, а теперь моей бедной матушке приходится есть из чужой тарелки.

В понедельник ко мне пришла Мавуси, тоже изнуренная долгой организацией свадьбы и ее проведением, и втиснулась рядом со мной на маленькую кровать. Я вспомнила о совместных ночевках на полу в спальне ее мамы. Как же все изменилось! Полагаю, нам обеим еще не верилось в происходящее: подумать только, я – жена Эликема Ганьо! Однако, едва сестра устроилась поудобнее, наружу вырвались мои страхи и сомнения.

– Как же странно быть замужем за форменным незнакомцем! Вдруг мы не поладим? Вдруг не подойдем друг другу? Что мне тогда делать?

– Он не чужой, мы все его знаем.

– Только не в качестве мужа. На людях он, может, милый и добрый, а наедине – настоящее чудовище. Такое нередко случается!

– Верно. Хотя, если подумать, всякий брак – лотерея, даже если жениться на том, кого знаешь всю жизнь. Поэтому много разводов. Но я правда считаю, что тебе беспокоиться не о чем. О твоем муже никто никогда и дурного слова не сказал. Даже папа, а он-то почти никого не хвалит!

– Хм-м. О моем муже?

– Ну а что, не муж он тебе разве?

– Свидетельства о браке нет. Не знаю, могу ли я называть себя «миссис Ганьо».

– Для брака не нужны никакие свидетельства. Многие обходятся домашними свадебными церемониями. Если двое живут вместе как муж с женой, тогда все и будут их таковыми считать.

– Все, за исключением закона.

– Ну, если тебя это беспокоит, зарегистрируй брак, когда вернется твой муж.

– Как же я устала от всей этой брачной путаницы! Жениться в церкви, жениться официально, жениться дома… Чтобы во всем разобраться, нужно прочитать целую книгу! А вообще, я вот о чем подумала – сколько всего жен разрешено завести мужчине в традиционном браке?

– Тебе-то какая разница?

– То есть?

– Ведь ясно, что твой муж не из тех, кто коллекционирует жен, как сувениры. Даже тебя ему нашла мама. Не выдумывай себе проблем. Лучше скажи, чем будешь заниматься в Аккре?

Ее лицо находилось так близко, что можно было сосчитать крошечные бугорки, образовавшиеся на линии роста волос из-за слишком туго заплетенных косичек. Мы с Мавуси даже внешне походили: те же ямочки на щеках, та же щербинка между передними зубами, только кожа у нее темнее.

– В смысле?

– Ну ты что, намерена целыми днями торчать дома?

Я хотела поступить в школу модельеров, чтобы научиться создавать и шить наряды, какие носила моя новоиспеченная золовка Йайа. Хотела открыть собственный бутик – настоящий, из цемента, а не деревянный киоск, – с огромными витринами и кучей помощников. Я хотела познать мир за пределами Хо – мир, в котором не приходится шить одни и те же три наряда (для тех, кто вечно забывает приносить оплату) на веранде, чтобы скопить на киоск, который до брака я собиралась установить на цементных блоках рядом с нашим домом.

Мавуси улыбнулась, услышав о моих планах.

– Я стану твоим пиарщиком.

Я рассмеялась.

– Зачем швее пиарщик?

– Не швее, а модельеру! У всех крутых дизайнеров одежды в Аккре они есть, разве ты не в курсе?

Мы переплели руки, как в детстве, когда шептались о мальчиках, которые нам нравились. Все так волнующе!

Однако нельзя целый день валяться в постели, хихикая, как дети. Мне предстояло попрощаться с дядей и другими старшими родственниками, а также собрать вещи для переезда. Наконец оторвавшись от кровати, я пошла купаться. Мавуси осталась ждать в комнате. Выйдя из ванной, я услышала, как мама с кем-то разговаривает, вскоре к ней присоединился голос Йайи, младшей из детей Ганьо.

– Твоя золовка пришла тебя навестить! – прокричала мама с веранды, а затем провела стильную женщину в мою комнату. Она отодвинула занавеску в дверном проеме, пропуская гостью, совершенно не обратив внимания на мою наготу, которую я пыталась робко прикрыть тканью. Мавуси незамедлительно извинилась и ушла в гостиную.

Меня никогда не смущала необходимость раздеваться перед другими женщинами, особенно после трех лет купания в душевых кабинках без дверей и переодевания в общежитии с четырнадцатью девочками. Однако что-то в Йайе заставляло меня отчаянно робеть. Возможно, пугало ее близкое родство с тетушкой. Или то, как она тщательно подбирала слова, прежде чем заговорить. Или диплом южноафриканского университета и наряды, сшитые портнихой первой леди (последнее мне услужливо сообщила Мавуси). В общем, рядом с ней я чувствовала себя сопливой девчонкой перед настоящей женщиной. Женщиной, одетой в облегающую джинсовую юбку и красную блузку с довольно глубоким декольте.

– Как ты себя чувствуешь? – вежливо спросила она, усаживаясь на край незаправленной кровати.

От смущения у меня внутри сжалось нечто мягкое, но напористое – мне нравилось называть это «нечто» душой.

– Хорошо. – Я крепко сжала в кулаке оба конца ткани, завязанной над правой грудью. Боясь садиться рядом с Йайей, я прислонилась бедром к столу, на котором лежала бо́льшая часть моего имущества. – Спасибо вам за все, что вы сделали, – проговорила я на эве, боясь на английском выразиться невежливо.

– Пустяки, – ответила она по-английски, – кроме того, это нам нужно тебя благодарить.

Гостья окинула мою маленькую комнату взглядом, не поворачивая головы. Боюсь даже представить, какое у нее сложилось мнение при виде весьма скромного интерьера и всякого хлама: иссохшего геккона, прилипшего к углу потолка, серого цементного пола, разномастных выцветших занавесок, ткани с узелковым батиком, служившей мне простыней, ручной швейной машинки, стоящей на низком столике за дверью, всякой всячины, включая старинный чемодан и новые алюминиевые кастрюли, которые мама сложила на большом столе; при виде моей обуви – в основном секонд-хенд, – гордо выстроившейся в три ряда у подножия кровати.

– Знаешь… – неуверенно начала Йайа, – у фо Эли в Аккре несколько домов.

Я кивнула, не вполне понимая, что именно она пытается мне сообщить, – наверняка не только количество домов ее брата. Хотелось спросить, в какой из них поселят меня, но я не решилась.

– Эта женщина… – промолвила золовка и замолчала, рассматривая стразы на моих свадебных туфлях у кровати. Наконец она продолжила, встречаясь со мной взглядом: – Эта женщина причинила маме много страданий. Она пыталась разрушить нашу семью. И почему? Чем мы ей не угодили? Ты знала, что она не пустила Эли на празднование маминого семидесятилетия? – Ее голос звучал жестко, однако в глазах застыли слезы. Быстро поморгав, она резко встала. – Увидимся в Аккре.

Затем Йайа широко улыбнулась и вытянула руки. Я шагнула в ее объятия, по-прежнему неловко сжимая узел ткани. Оставшись одна, я упала на кровать, почувствовав мгновенно навалившуюся усталость.

– Что она сказала? – спросила Мавуси, вернувшись в комнату, как только ушла Йайа.

– Честно говоря, сама не поняла. Вроде как хотела поговорить о своем брате и той женщине, но толком ничего не сообщила.

– О той женщине! – Двоюродная сестра сердито покачала головой.

– О той женщине, – повторила я.

– Не переживай, ты освободишь от нее своего мужа.

– Аминь.

На какое-то время Мавуси вселила в меня уверенность, что мне удастся вырвать Эли из лап той женщины. Сестра всегда умела меня успокоить, а после поступления словно даже стала мудрее, и я начала ценить ее мнение еще больше. Она училась на третьем курсе Университета Кейп-Коста на факультете массовых коммуникаций. Сперва я ей завидовала, ведь она отправилась учиться, в то время как я застряла в Хо, в швейной мастерской сестры Лиззи. Однако теперь я замужем за сыном тетушки, Эликемом Ганьо!

Мавуси помогла мне расчесать спутавшиеся накладные волосы, произведенные на китайской фабрике. Опыт наших матерей многое нам поведал о браке. Мы с сестрой любили спорить о том, кто из них больше презирал тогу Пайеса. Я сбилась со счета, сколько раз слышала, как на него жалуется Даави Кристи, самая младшая из жен.

– В жизни не встречала такого мужчины! Столь скупого и бессердечного, – говорила она моей маме, когда тога Пайес не дал нам комнату в семейном доме, по праву принадлежащую моему отцу.

– Все мужчины одинаковы, только себя и любят, а женщинами пользуются, – заявила она нам, когда тога Пайес отказался платить за обучение Мавуси в университете, отчего Даави Кристи пришлось продать все свои хорошие ткани и бусы ради образования дочери. Мама ответила на ее высказывание неодобрительным взглядом: пусть она тоже презирала тогу Пайеса, но не равняла всех мужчин. Ее-то муж был совсем другим. Больше всего на свете я надеялась, что мне повезет не меньше, чем маме.

Принимая предложение тетушки о замужестве, я уже знала о другой женщине Эли.

Одним октябрьским днем я сидела с Мавуси у тоги Пайеса, когда позвонила мама и велела немедленно идти домой. Я сразу догадалась, что дело серьезное: в целях экономии мама обычно писала мне сообщения. Когда я вернулась, она ждала меня на веранде, устроившись на табурете.

– Присядь. – Она указала на соседний табурет.

– Что случилось?

– Присядь, говорю.

Я повиновалась.

– Сказанное мной должно остаться между нами, – начала она, глядя на свои вытянутые ноги.

– Что такое? – встревожилась я.

– Никто не должен знать, даже Мавуси.

– Хорошо, я никому не скажу.

Она взяла мою руку и положила себе на колени, а затем поведала о своем разговоре с тетушкой. Когда она закончила, воцарилась тишина. Очевидно, мама ждала моей реакции.

– Поняла? – наконец не выдержала она, раздраженная моим молчанием.

– Он хочет на мне жениться?

– Захочет. Вечером тетушка пришлет водителя за твоими фотографиями. Он захочет на тебе жениться.

– А как же его жена?

– Та женщина, та ужасная женщина – вовсе не его жена.

– Ладно. Но ведь он меня не знает.

– Узнает.

– Когда? До или после свадьбы?

Мама с досадой зашипела сквозь стиснутые зубы и раздраженно скинула мою руку со своих колен.

– Ты уже не ребенок, так что хватит глупостей! Речь об Эликеме Ганьо! О человеке, на чьей веранде мы сидим, в чьем магазине я работаю. О человеке, чья мать подарила тебе электрическую швейную машинку. Неважно, знает он тебя или нет, он будет хорошо к тебе относиться. Ведь я твоя мама, разве я обреку свою дочь на страдания? Я желаю тебе лишь добра! – строго говорила она, назидательно помахивая указательным пальцем перед моим носом.

Я смотрела на маму во все глаза, удивленная ее эмоциональностью. За последние годы мы с ней стали больше подругами, нежели матерью и дочерью. Она делилась со мной всем на свете, а я делилась с ней почти всем. Поэтому сейчас ее строгость и властный жест вызвали во мне раздражение и даже обиду. Я встала и прислонилась к колонне в углу веранды, скрестив руки на груди.

– Ма, ведь я его не знаю. Вдруг он мне не понравится?

Она тяжело вздохнула и поймала мой взгляд.

– Афи, не забывайся. Ты не героиня романа. Настоящая жизнь не похожа на мыльные оперы, которые вы с Мавуси смотрите. Ты с ним познакомишься, и он тебе понравится. Так все обычно и происходит. Если не веришь мне, спроси всякую замужнюю женщину. Спроси, любила ли она своего мужа до свадьбы или даже любит ли сейчас. – Мама тяжело поднялась, словно несла на плечах мешок овощей. – Хочешь сказать, мы люди неблагодарные? Разве мы глупые? Вовсе нет! И не забывай: никому ничего не говори, пока дело не решится окончательно. Не все, кто нам улыбается, желают нам добра.

Затем она ушла в дом, скинув шлепки у порога. А я еще долго сидела на перилах, глубоко погрузившись в мысли. Предложение руки и сердца разразилось как гром среди ясного неба. Всего четыре месяца назад мой парень вдруг решил, что одной женщины ему недостаточно, а я не собиралась мириться с другой. Честно говоря, даже не измена меня оттолкнула: он мне не настолько нравился, чтобы об этом переживать. Однако его вторая девушка пригрозила прийти ко мне домой и закатить скандал, если я не оставлю ее возлюбленного в покое, хотя я начала встречаться с этим придурком задолго до нее. А мне совсем не хотелось, чтобы из-за какой-то дуры мама узнала о моих отношениях с мужчиной.

Я рассказываю ей все, за исключением личной жизни – она наверняка не одобрит. Хотя мне уже было двадцать один, мама сочла бы недостойным открыто заводить романтические отношения без уверенности в дальнейшем браке. Она не такая, как Даави Кристи, которая не раз приглашала на обед парня Мавуси, Йао. Мама старомодная, и членство в «Женской гильдии» только усугубляло ситуацию: ее заботило мнение подруг. Она так и не узнала о Майкле (по крайней мере, я надеюсь), о мужчине, с которым я встречалась с шестнадцати лет.

Ему было двадцать четыре, когда мы познакомились в Кпандо. Я впервые уехала далеко от дома, да еще в школу-интернат. Накануне его назначили бухгалтером в местный центр здоровья. Он не был первым мужчиной, ухаживавшим за мной, далеко не первым, однако он не походил на тех дурачков, которые повсюду за мной таскались и сочиняли глупые стишки о моих ягодицах. Разница в возрасте меня не тревожила. Нередко девушки моих лет, особенно в интернате, вдали от родительского надзора, встречались со взрослыми мужчинами, которые приезжали в школу по выходным и выдавали себя за дядей или старших братьев своих возлюбленных. Уж лучше так, чем встречаться с учителями, тем более с практикантами, неустанно преследовавшими нас с обещаниями хороших оценок. В общем, я быстро влюбилась в Майкла и с нетерпением ждала его визитов.

В выпускном классе я осмелела и начала после отбоя перелезать через школьный забор, ночевала у него и возвращалась утром вместе с потоком местных учеников. Майкл был очень щедрым. Без него в школе жилось бы гораздо тяжелее. Он пополнял мои скудные запасы продуктов, которыми снабжала меня мама, так что даже в последний день семестра в закромах еще оставалось сухое молоко, «Майло»[13]13
  «Майло» – солодовый порошковый продукт со вкусом шоколада, который разбавляют водой или молоком. Производится компанией «Нестле».


[Закрыть], кукурузные хлопья и печенье. Я порвала с ним после выпуска, когда провалила экзамены по математике, физике и химии, причем дважды, что поставило крест на поступлении в государственный университет. Мои неудачи в учебе негативно отразились на наших отношениях.

Однако, сидя в тот вечер в одиночестве на перилах, я понимала, что брак с Эли будет кардинально отличаться от отношений с Майклом: школьный бойфренд не идет ни в какое сравнение с мужем. Особенно меня тревожил элемент договоренности. Пусть я мало знала о таких союзах, но уже не хотела подобного для себя. Мне не знакома ни одна молодая женщина, которая вышла замуж таким образом. Даже мои родители поженились без постороннего вмешательства. Мысль связать судьбу с едва знакомым человеком, пусть даже и с самим Эликемом Ганьо, меня ужасала. Как я впишусь в его роскошную жизнь? Что у меня может быть общего с таким человеком? О чем нам говорить? Как общаться с его семьей и богатыми друзьями? Каково раздеваться перед ним, чувствовать его?

Когда я сидела там на веранде, отмахиваясь от комаров, что кусали меня за ноги, в голову лезли сотни негативных вариантов развития событий. Однако затем появились и положительные: возможно, я его полюблю, а он полюбит меня. Мы заведем детей, и у нас будет дом, подобный тому, в котором я провела раннее детство. Мы позаботимся о маме и вернем ей жизнь, какая у нее была с папой. У меня будет все, о чем многие женщины в Хо даже мечтать не смеют: своя школа модельеров и настоящий бутик.

Вдобавок ко всему я смогу отплатить тетушке за все, что она для нас сделала. Например, подарила мне новую электрическую швейную машинку на выпускной из мастерской сестры Лиззи и даже пришла на празднование. Мама, тети и двоюродные сестры обсы́пали меня мукой с головы до ног, так что я походила на неаккуратного пекаря, и образовали процессию с пением и размахиванием белыми платками, которая следовала за мной от мастерской до нашего дома, где мама приготовила угощения и напитки. Тетушка обещала подарить мне машинки для оверлока и для изготовления пуговиц, когда я открою киоск. У меня слезы выступили на глазах. Сколько людей готовы на подобное для тех, с кем даже не связаны родством?

Наконец я оторвалась от перил и последовала за мамой. С моей стороны бессовестно сомневаться в тетушке: думать, будто она способна мне навредить, и ставить себя выше ее, выше своей мамы. Разве можно упустить шанс дать лучшую жизнь маме, столько выстрадавшей?

Свадьба состоялась через три месяца после того разговора на веранде. А теперь, похоже, меня звали Афи Ганьо.