Текст книги "Золото"

4. Золото распятий цвета масла

Вот короткая история золотого слитка чуть меньшего размера и чуть более насыщенного цвета, нежели остальные девяносто девять, обнаруженных на заднем сиденье машины, которая разбилась вблизи северо-итальянского города Больцано, известного своим неумением готовить настоящие спагетти.

Этот золотой слиток, завернутый в коричневую бумагу и перевязанный шнурком от ботинка, был похож на желтый брусок деревенского масла. Оберточная бумага и шнурок служили напоминанием о том месте, откуда слиток прибыл. Он был сделан из переплавленных распятий и принадлежал детям из сиротского приюта в Тулузе. Монахиням, взявшим детей под свою опеку, этот слиток передали в качестве обеспечительного залога.

Летом, в дни святых угодников-покровителей, монахини развязывали шнурок, разворачивали оберточную бумагу и рукавом натирали слиток до блеска. Построив сорок шесть детей в крытой галерее монастыря, под размеренные поминальные молитвы монахини передавали друг дружке золотой слиток, и каждая подносила его к подбородку ребенка так, чтобы золотые отсветы играли на лице. Благословляли же детей такими словами:

«Тереза, Господь в своей любви пролил Небесный Свет на твои щеки, чтобы ты была красивой. Да пребудет Он с тобой, и пусть Его свет всегда сияет на твоем лице».

«Жан-Пьер, на тебе благословение маленьких распятий, заключенных в этом слитке. Да пребудет с тобой Господь, и ныне и присно и во веки веков».

Отец Терезы, замученный в полицейском участке города Марсель, при жизни частенько срывал в своем саду лютик и подносил к подбородку дочери со словами: девочка с таким сияющим лицом в один прекрасный день непременно полюбит богатого человека и выйдет за него замуж.

Мать Жан-Пьера, погибшая от взрыва, когда ему было четыре годика, любила держать перед лицом маленького сына брусок масла точно так же, как позже монахини будут держать перед ним золотой слиток. Мальчику с таким сияющим лицом, приговаривала она, всегда и во всем будет сопутствовать удача.

Удача и богатство, любовь и брак – все это оказалось не для них. Господь обделил этих детей, и ныне и присно и во веки веков. Их увезли в Лион на грязном грузовике, а оттуда в теплушке еще дальше, в Дахау, где их ждали газовая печь и крематорий. Им, еврейским детям, было не место в католическом монастыре на попечении монахинь, которым завещали сделанный из переплавленных распятий золотой слиток цвета деревенского масла. Что это, в самом деле? Какая-то варварская смесь из веры и предрассудков, из масла и распятий! Немецкий национал-социализм выметет эту нечисть, и ныне и присно и во веки веков.

Золотой слиток цвета масла попал в Баден-Баден, откуда его увезли в Больцано с тайным расчетом выкупить еврейскую девочку-сироту, чей отец был законный арийский солдат, а мать, повариха из Во-ле-Виконт, – незаконнорожденная полукровка. Интересно, кто-нибудь подносил к лицу этой девочки брусок крестьянского масла?

5. Комендант-Шехерезада

Комендант лагеря в Сесновакии был большим поклонником Шехерезады. В его лагере действовал принцип: развлекай меня каждый день и тебе будет сохранена жизнь. А не развеешь мою скуку – тебя бросят в выгребную яму или сторожевым собакам, швырнут под поезд или на колючую проволоку, через которую пропущен ток. Комендант был изобретателен по части наказаний. Только «принцип Шехерезады» здесь, по сути, не действовал, и лагерные рассказчики оставались невостребованными. Дело в том, что комендант, немец чешских кровей, был ксенофобом и сознательно не изучал иностранные языки, подопечные же его были в основном поляки, русские, гости с Балкан, цыгане и сколько-то там голландцев. Правда, под юрисдикцией коменданта находились трое немецкоговорящих гомосексуалистов из Австрии, но один из них был немой, а значит, не самый лучший рассказчик. «Принцип Шехерезады» применительно к этому лагерю работал немного иначе: позабавь меня песенкой или танцем, стишком или стриптизом, непристойной выходкой или жестоким обращением с другим заключенным, и еще день жизни тебе гарантирован. У человека всегда найдется в запасе какой-нибудь нехитрый трюк, пусть даже рассчитанный на ребенка. Скорчить рожу, ритмично попукать, рассортировать вишневые косточки пальцами ног, прочитать молитву задом наперед, пожонглировать молочными бутылками, посвистеть носом, спеть фальцетом, покричать ослом, показать карточный фокус, покрутить блюдце или быстро назвать десяток цифр, кратных трем. Подобные трюки, не требующие особых приспособлений, пользовались в лагере большим успехом. Ну а тех, чей репертуар не позволял им веселить коменданта день за днем, ставили к стенке, точнее, к «колючке», разве что в последний момент они показывали что-нибудь новенькое. Этим «новеньким» было золотишко. Откуда оно вдруг бралось в зоне, остается загадкой. Когда человек отчаянно хочет проспать хотя бы еще одну ночь в стылом бараке, на грязных деревянных нарах, без одеяла, зато с полчищем вшей, из-за которых придется раздирать себя ногтями до костей, поразительно, на какие чудеса он становится способен.

Осознав, что среди гостей его исправительного заведения немало таких иллюзионистов, комендант позволил тем, кого бог обделил талантами, откупаться золотом. Понятно, что вместе с его аппетитами росло давление на заключенных, а садизм начальства приобретал все более изощренные формы. Гости исправительного заведения, чтобы откупиться, тоже становились изобретательнее и озлобленнее. Ради лишнего дня в этом раю на севере Польши они без зазрения совести топили друг друга. Одно колечко за день. Два колечка за день. Пять колечек за день.

Поисковые группы, перекопавшие выгребные ямы в соседней деревне с одинокой заброшенной церковью и сапожной мастерской, преподнесли коменданту приятный сюрприз – крошечную золотую коронку. Потом из женского барака понесли разные сокровища. Суровые лагерные законы заметно помягчели. Уже и охранники не могли себя чувствовать в полной безопасности. С легкой руки коменданта заключенным было позволено обчищать своих тюремщиков. Комендант богател на глазах. Половину своего состояния он положил в «Дойче банк», а вторую половину – в тот банк, где не задают лишних вопросов: в черный чемодан под кроватью.

Немой гомосексуалист из Австрии отрабатывал свой «шехерезадный» долг непристойными трюками. Как артист-импровизатор он был силен. Свои трюки показывал с неподвижным лицом, и у тех, кто сомневался в его немоте, это вызывало еще большие подозрения. У австрияка было золотое кольцо, но носил он его не на пальце, а в другом месте. Однажды оно оттуда выпало и со звоном запрыгало по бетонному полу баньки, где комендант и его дружки-приятели собрались на свои обычные посиделки со свечами и куда одна за другой приглашались «Шехерезады» – поделиться золотишком, а заодно согреть баньку своим теплым дыханием. В исправительно-трудовом лагере ничто не пропадало даром. Когда упавшее колечко отзвенело на бетонном полу, все присутствующие как с цепи сорвались: и комендант, чья алчность уже не знала границ, и заключенные, не выполнившие дневную квоту по золоту, и, конечно, немой австриец. До сих пор комендант и его золотодобытчики проявляли жестокость, какую редко встретишь за пределами ада, но артист-австрияк превзошел их всех. В этом обручальном кольце была вся его жизнь. Он вырвал из стены кусок трубы и загнал ее коменданту в глотку, так что тот, по иронии судьбы, прежде чем загнуться, онемел, как и он сам. Через шесть минут австрияк и еще сорок девять приглашенных были зарезаны, как свиньи. Обручальное колечко так и не нашли.

Золото коменданта в «Дойче банке» лежало в сохранности, а вот золото из чемодана вскоре похитили. В грубом мешке из-под цемента оно проделало путь до Варшавы, а оттуда до Вены уже в бронированном автомобиле. Полгода оно оставалось в квартире одного слепца, а в сентябре сорок третьего его переплавили, после чего большой сияющий золотой слиток с клеймом «Май 1939», которое должно было ввести в заблуждение чрезмерно любопытных, перевезли в Кёльн, а затем в Баден-Баден, где главным гестаповским казначеем земель Баден-Вюртенберг был Карл Хайнц Броклер. Там слиток находился практически до конца войны. Если быть совсем точным, его извлек из банковских подвалов 4 мая сорок пятого года капрал Гельферле по приказу сержанта Ганса Доппельманна, который выполнял директивы свояка Карла Хайнца Броклера – лейтенанта Густава Ивана Харпша, которому позарез нужен был этот и еще девяносто девять золотых слитков, томившихся в подвалах в ожидании хоть каких-нибудь событий. Всякое золото имеет будущее и терпеливо ждет очередной трансформации. Девяносто девять слитков были плотно и аккуратно уложены в два прочных чемодана из черной кожи. Большая часть этих слитков благополучно доехала до Больцано в Северной Италии, города, чьи жители не способны приготовить настоящие спагетти даже для спасения своей жизни или хотя бы своих кошельков, не говоря уже о репутации.

6. Накидка с желтыми звездами

Еврейский писатель, известный своим зверским аппетитом в отношении молоденьких женщин, прослышал о том, что Гейдрих, вдохновленный Геббельсом, пришел к Гитлеру с предложением: всех евреев надо обязать носить на одежде желтую звезду Давида. Писатель позвонил своему дяде, портному в Вавилонсбурге, и заказал женскую накидку с множеством желтых звезд – не для себя, для своей любовницы, черной певички из Чикаго Греты Найроби, которая тогда выступала в «Сказках Гофмана» Оффенбаха в Берлинской опере. Грета отказалась носить накидку с желтыми звездами публично, посчитав, что это было бы чрезмерным вызовом, однако не раз выходила в ней на сцену кабаре, чтобы спеть провокационную песенку под стать накидке. Слова для этой песенки еврейский писатель позаимствовал из известного источника, но кое-что изменил с учетом новых обстоятельств:

 
Мигай, мигай нам, желтая звезда,
Сияй из ниоткуда в никуда.
С тобой ночной Берлин опять воскрес:
Ты, как раввин, сияющий с небес.
 

Писатель пробил для Греты Найроби музыкальный выход в ночном кабаре «Аустерия» – любители сатирических куплетов знали, что в этот ресторанчик в Оберзальцберге любил захаживать Гитлер. Завсегдатаи кабаре, скептически относившиеся к идеям национал-социализма, хотя и были чистокровные арийцы, с удовольствием распевали потом эту песенку на закрытых вечеринках, принимая горячую ванну или спускаясь на велосипеде с крутых баварских склонов.

Чудачества еврейского писателя и его черной пассии терпели недолго, месяца полтора, но за это время портной из Вавилонсбурга успел прославиться, поставив дело на поток. Он шил накидки из желтого и черного шелка, вечерние платья из золотой парчи, отороченные бобровым мехом, и все это украшал шестиконечными звездами в виде аппликаций. Последний вечерний туалет ему заказала еврейская девушка из Нью-Йорка, которая, приехав в Берлин на Олимпийские игры, таким образом выразила свое «фе» официальной власти. Девушка проявила интерес не только к спортивным состязаниям, но и к спортсменам, точнее, к самому юному члену американской легкоатлетической команды, прыгуну в высоту и стипендиату Йельского университета, выходцу из богатой еврейской семьи.

Другой портной, из Магдебурга, восхищенный смелостью желтозвездных анархистов, последовал примеру своего берлинского коллеги: его жилетки, нижние юбки, бюстгальтеры, трусики, женские шаровары, а также пояса и чулки, украшенные желтыми шестиконечными звездами, имели успех у дам высшего света в Виттенберге – таким образом они провоцировали своих мужей на акты садизма. Идею подхватили проститутки Люкенвальде. Одна из них, еврейка Марлен Люббен, позже разбогатела и вышла замуж за некоего Гастона Блитцера, прокоммунистического писателя-реалиста из Ростока, одно время печатавшегося под псевдонимом Красный Поэт с Верфи. Мужу она изменяла направо и налево. Она, конечно, знала, что многие коммунисты были такими же антисемитами, как и их враги. Видимо, не случайно в своем романе-детективе «Звездное подстрекательство» Гастон Блитцер изобразил пережитое им унижение не в сексуальном, а в политическом свете.

Когда Олимпиада закончилась и иностранные гости разъехались, с благословения высшего руководства «третьего рейха», драконовский антисемитизм снова разгулялся вовсю. Еврейского писателя арестовали, а его американскую любовницу принудительно доставили в Гамбург и посадили на теплоход, следовавший через Саутхемптон в Нью-Йорк. Так как еврейский писатель пользовался международной известностью, власти не спешили выносить ему приговор. Другое дело его дядя, портной из Вавилонсбурга. Его мастерскую сожгли дотла в священную для евреев субботу, и сам он погиб в огне, привязанный к подножке массивной «зингеровской» швейной машины. В «Портняжной газете» появилась маловразумительная заметка, в которой утверждалось, что немецкие швейные машины легче и эффективнее импортных американских. На банковские счета погибшего был наложен арест, а его золотые ценности, обнаруженные в депозитном ящике, передали в установленном порядке в «Благотворительное общество национал-социалистов в помощь вдовам доблестных немецких солдат». Для большей наглядности золотые украшения переплавили в килограммовый слиток с оттиском инициалов «Благотворительного общества» и выставили под стеклом, дабы каждый мог по достоинству оценить филантропический размах национал-социализма. Вскоре этот замечательный экспонат исчез – похитившим его грабителям хватило ума на то, чтобы залезть в помещение ночью и надеть перчатки, а вот прихватить лежавшие рядом более ценные экспонаты они не сообразили. Золотой слиток с инициалами «Благотворительного общества» был слишком заметной вещицей для подпольных махинаций, так что довольно скоро он оказался в «Дрезден банке», который, удивительное дело, вместо того чтобы передать слиток вдовам доблестных немецких солдат, переслал его в собственное отделение в Баден-Бадене, где коллеги проявили щепетильность, столь необходимую в подобных делах. Они быстро избавились от сомнительного подарка, перепродав слиток Дойчебанку, где он лег рядом с такими же слитками, пусть и с менее пугающей родословной. Именно отсюда они попали в руки Ганса Доппельманна, служившего под началом лейтенанта Густава Ивана Харпша. Сержант Доппельманн приказал своему капралу упаковать золотые слитки, после чего они отправились в город Больцано, известный своим неумением готовить настоящие спагетти.

Недавно на аукционе в Вильнюсе местный исторический музей приобрел сундук с театральными костюмами, принадлежавшими немецкой бродячей труппе сороковых годов. Все они были из черного сатина с аккуратно нашитыми желтыми шестиконечными звездами, общим числом двенадцать: три костюма, пижамная пара, мантия, ночная сорочка, накидка, комплект женского нижнего белья, комплект мужского нижнего белья, плавательный костюм, подвенечное платье и погребальное покрывало. После войны некогда известный еврейский писатель, вышедший сухим из сотни передряг (во многие он вляпался по собственному почину) благодаря множеству поклонников, которые его укрывали и кормили, поселился в Литве. В старости, живя на авторские отчисления, он финансировал постановку в скромном театрике своей новой пьесы под названием «Звездный портной».

Специалист по костюмам из местного исторического музея сделал открытие: под каждой желтой звездой на ткань была нашита маленькая карточка с именем, написанным от руки черными чернилами. После всех стирок и чисток многие имена сошли на нет, но кое-какие сохранились – например, Грета Найроби, из чего можно заключить, что там были собраны имена всех возлюбленных писателя, мужчин и женщин. Специалист по костюмам насчитал всего шестьдесят семь имен; тридцать три можно было прочесть и двенадцать из них идентифицировать. В основном это были евреи, и можно предположить, что все они погибли в концентрационных лагерях. Имя Лиды Бааровой, чешской киноактрисы, вызывает особые ассоциации. Одно время она была любовницей Геббельса. Интересно, как бы этот воинствующий антисемит отреагировал на известие, что он делил женщину с еврейским писателем, который откровенно издевался над его требованием, чтобы все евреи носили на одежде желтую звезду Давида?

7. Жестяная коробка с печеньем

Три овдовевшие сестры хранили фамильные ценности конца XVIII века в жестяной коробке под рассыпчатым английским печеньем из магазина «Фортнум и Мейсонс» на Пикадилли, куда их покойные мужья захаживали перед войной.

Сестры жили в особняке, укрывшемся в тени каштанов, в южном пригороде Потсдама, неподалеку от зоопарка. В одной из комнат был расквартирован немецкий офицер Гельмут Буттлицер, большой англофил. Обитатели дома ели часто и вкусно. На ужин подавали жаркое из кролика, или суп из кролика, или гуляш из кролика. Дело в том, что в саду сестры соорудили загон для ушастых зверушек, так что свежая крольчатина была всегда под боком.

Интерес ко всему английскому однажды подтолкнул Буттлицера открыть жестяную коробку. С вежливой улыбкой он разжевал заплесневелое печенье, а потом в его руках оказались браслет Марии-Антуанетты, и жемчужное ожерелье мадам де Сталь, и золотые часы на цепочке времен Людовика XVI, и золотые шпильки для волос мадам Дешпиль, и шарлоттенбургская брошка Амедеи Розенфельд, и книжная закладка из эбенового дерева с бабочкой из финифти, тончайшей, надо сказать, работы закладка, некогда отмечавшая особенно витиеватый пассаж в Талмуде раввина Никодемуса Заббена. С появлением каждого нового предмета улыбка Буттлицера делалась все шире и шире. Сестры гордились своим историческим наследством, этим вещественным доказательством умения их предков ссужать деньги европейской знати. Они заговорили наперебой, не сомневаясь, что такой сведущий человек, как господин Буттлицер, по достоинству оценит эти раритеты. Пока они, краснея и бледнея, обсуждали возможный смысл витиеватого пассажа в Талмуде, Буттлицер, не торопясь, завернул ценные предметы в столовые салфетки, спрятал их во внутренний карман, застегнул мундир на все пуговицы и погладил себя по груди, ощущая под сердцем приятную упругость.

После ужина Буттлицер вышел в тенистый сад. Через доходящее до пола двустворчатое окно он видел, как сестры молча глядят друг на друга, сжимая в побелевших пальцах чашечки с кофе. Он перевел взгляд на кишащий кроликами загон: ушастые прыгали, ели, испражнялись, совокуплялись, прятались по норам. Пока Буттлицер в задумчивости слушал недовольный рев голодных львов из Потсдамского зоопарка, на него напал неизвестный – мужчине захотелось приготовить пирог из крольчатины, и он полез через забор за мясной начинкой. Пирог пирогом, но от исторических сувениров незваный гость тоже не отказался.

Не сведущий в предметах роскоши вор-любитель поспешил сбыть краденое по частям – жемчужины, бриллианты, финифть, кусочки эбенового дерева, золото высшей пробы. Зубцы и колесики из выпотрошенных часов, раскуроченные кольца и разъятые на мелкие звенья цепочки, сломанные шпильки и изуродованная филигрань – весь этот золотой лом, сделавший уникальные предметы неузнаваемыми, попал в руки плавильных мастеров, отца и сына, чья профессия, между прочим, состоит в том, чтобы изменять предметы до неузнаваемости. Из плавильной печи на свет вышел золотой слиток (инвентарный номер HUI 707). Вместе с другими слитками он оказался на заднем сиденье разбившегося «мерседеса». Шеф местной полиции Артуро Гаэтано и сержант американской армии Уильям Белл обнаружили машину неподалеку от Больцано – в последнее время он пытается завоевать репутацию города, умеющего готовить настоящие спагетти для приезжих, раз уж неспособен делать это для своих.

После того как грабитель скрылся за забором, Буттлицер привел себя в порядок и вернулся в дом, где сестры смазали его рану на голове сливочным маслом. Между ними не было произнесено ни одного слова. Буттлицер выпил свой кофе и, откланявшись, поднялся в спальню. Утром под предлогом, будто мрачный сад сестер нагоняет на него тоску, он благоразумно попросил начальство о предоставлении ему другой казенной квартиры. Ему подыскали новое жилье еще ближе к зоопарку, так что теперь голодные львы ревут, можно сказать, ему в уши.

8. Голый жокей

Профессиональный фотограф Гертруда Маги-Холст, еврейка по крови, снимала в голом виде своего мужа, жокея Корки Хелмта. Полицейские забрали ее фотоаппарат, и когда они его открыли, то нашли три броши, представлявшие большую ценность: одна с рубином и две с бриллиантами в золотой оправе. Броши реквизировали, камни вынули, а золотую оправу переплавили в Баден-Бадене. Поскольку Гертруда Маги-Холст была автором знаменитых фотопортретов всех членов веймарского правительства, полиция, заподозрив ее то ли в подстрекательстве к мятежу, то ли в саботаже и, как минимум, в нелюбви к национал-социализму, принялась искать соответствующие улики. Для начала проявили и отпечатали отснятую пленку. Посмеялись над наготой Корки Хелмта, но как-то неуверенно – очень уж тот был лицом хорош и телом красив, хотя и мелковат, как все жокеи, – в общем, все в нем было пропорционально, а гениталии, главный смысловой центр фотографии, выглядели особенно достойно и привлекательно. Даже его маленькие ступни отличались изяществом.

Золотая филигранная оправа брошей растаяла в плавильной печи, как шоколад на солнце, и каждый предмет потерял свой вид и оригинальность: слились в одном тигле сербские кольца и голландские монеты с профилем популярной королевы, бежавшей в Англию, шведские кресты и итальянские четки. И явился на свет золотой слиток в 60 унций, на котором отчеканили дату последнего полнолуния и серийный номер BBg7iK.

Лейтенант Харпш с помощью двух подкупленных солдат «третьего рейха» конфисковал этот и еще девяносто девять золотых слитков. Девяносто два из них были обнаружены в разбившемся «мерседесе» в окрестностях Больцано, единственного в Италии места, где хорошо приготовленные спагетти – большая редкость.

Говорят, полицейские, которые вели дело голого жокея, загорелись идеей попозировать обнаженными перед камерой. По крайней мере двоим удалось уговорить своих жен сделать откровенные снимки, но результаты, по свидетельству очевидцев, были удручающими. То ли по этой причине, то ли по подозрению в принадлежности к цыганам (у всех лошадников, считали национал-социалисты, течет в жилах цыганская кровь), но Корки Хелмт был арестован.

Остаток войны Гертруда в основном проспала в своей дармштадской квартире, куда почти не проникал свет. Врач держал ее на сильных транквилизаторах – она до конца дней оплакивала своего жокея, который принял мученическую смерть за то, что был такой маленький, изящный и сексуально безупречный. По иронии судьбы Гертруда оказалась причастной к его гибели: ведь это она сделала великолепные фотографии его великолепного тела.