Текст книги "Золото"

9. Сожженный слон

Маленький передвижной цирк, в котором выступали две цыганские семьи, каждый август возвращался в Любляну. Гвоздями представления были африканский слон-альбинос, стоявший на задних ногах и посвистывавший своим хоботом, и пятнадцатилетняя воздушная гимнастка Тана, от чьих невероятных кульбитов у зрителей кружилась голова. Слон принадлежал Фредерике Геерли. Тану удочерила Вильгемина Катакис. Фредерика и Вильгемина были дальними кузинами, чьи прадедушка и прабабушка родились в Багдаде. Представления пользовались успехом, обе семьи жили мирно, и кузины, знавшие в бизнесе толк, грамотно вели дела. Все ценности они зашивали за подкладку самой нарядной одежды и самых грязных лохмотьев. В одном месте цирк долго не задерживался: артисты выступали, пока на них ходили зрители, а затем быстро сматывали удочки, не оставляя после себя ни мусора, ни проплешин в траве, ни торговцев без приятных воспоминаний, ни полицейских без взятки. Стоило местным девушкам влюбиться в циркового силача, с которым они готовы были бежать хоть на край света, а непослушным юношам положить глаз на белоснежных цирковых лошадей, как Фредерика и Вильгемина говорили себе: «Пора!» Они снимались ночью, совершенно бесшумно, и к рассвету цирк был уже далеко – не догнать ни влюбленным девушкам, ни мстительным юношам.

В сентябре 1941 года немецкие национал-социалисты объявили цыган вне закона. Жители Любляны не догадывались, что в цирке работают цыгане. Фредерика и Вильгемина красиво одевались, обедали в лучших ресторанах и всегда платили по счетам. Случилось так, что воздушная гимнастка, пятнадцатилетняя Тана, влюбилась в нациста, а слон-альбинос, объевшись ядовитым плющом, убежал из шапито. Высшие нацистские директивы препятствовали как браку между цыганкой и немецким офицером, так и свободному разгуливанию по Германии слона без регистрационного номера. В результате эти два дела, бредовая любовь и обезумевшее животное, были объединены в одно и переданы в гестапо. Цыгане знали, как лечить людей, потерявших голову от любви, и слонов, потерявших голову от горькой отравы. Знало и гестапо, у которого методы лечения были покруче, и гестапо опередило цыган. Влюбленного немецкого офицера под охраной увезли в Триест, а в погоню за слоном отрядили вооруженных автоматчиков. Офицеру по дороге удалось бежать, а слон укрылся в лесу – в обоих случаях, как можно догадаться, не обошлось без вмешательства цыган.

Вышедшие на улицы жители Любляны так и не дождались поимки беглецов. Зато гестапо отыгралось на передвижном цирке – шапито сожгли, а Фредерику и Вильгемину арестовали. Когда женщин забирали в полицейский участок, они надели все самое лучшее. Но в участке их заставили раздеться донага, и очень быстро полицейские обнаружили золото и драгоценности, зашитые за подкладку горностаевых палантинов, и шелковых корсетов, и шляп из лисьего меха, и ботинок, и шерстяных чулок. Наверно, арестованным не стоило надевать на себя столько зимней одежды в теплый августовский день. Местные жители разграбили цирковые повозки. Они дразнили животных и потешались над собаками, обнюхивавшими слоновый помет. А потом они криками выгнали из леса слона-альбиноса на мощеные улицы, облили бензином и подожгли, а для верности швыряли в него горящие пучки соломы. Через город протекала река, и слон в нее забрался, чтобы загасить пламя и остудить свой обожженный хобот, но прежде чем это произошло, он умер от разрыва сердца. Позже огромную тушу разделали, и его мясом еще долго кормили собак.

До этой истории в Любляне не существовало закона, который бы регламентировал физическую близость с цыганками. Теперь такой закон был принят. Всех родственников Фредерики и Вильгемины по мужской линии, даже подростков, обвинили в том, что они спали с теми, чьи предки якобы имели еврейские корни, и выслали в Польшу. До Багдада было слишком далеко. Золотые украшения, вырученные от продажи десяти тысяч билетов в цирк, где можно было поглазеть на слона-альбиноса и воздушную гимнастку, слишком юную для серьезных чувств, отослали в Мюнхен. Автомобиль-фургон Дойчебанка привез ценный груз на переплавку, чтобы затем доставить золотые слитки в банк Баден-Бадена, где их поместили в подвал номер 3. Впоследствии они перекочевали в сундук лейтенанта Густава Харпша, полагавшего, что он сумеет отыскать свою маленькую дочь среди десятков тысяч сирот, разбросанных по всей Европе, и выкупит ее из плена.

Кстати, гестаповцам не пришло в голову получше приглядеться к грязным лохмотьям Фредерики и Вильгемины – рабочим комбинезонам, рваному шарфу, сношенным туфлям, залатанному нижнему белью, – иначе бы они нашли еще столько же золота и драгоценностей.

10. Петр Великий

Одна ростовская семья, чьи предки жили в Голландии, загорелась желанием повторить подвиги Петра I в период его голландской стажировки. По примеру русского царя они вытачивали на токарном станке слоновую кость, лудили ведра, изучали зубоврачебное дело, писали букву R задом наперед и гравировали алмазным резцом по золоту. В результате все семейные золотые запасы – кольца, браслеты, детские зубные колечки, медальоны, броши, кольца для салфеток, ложки, портсигары, ручки-самописки, автомобильные накладки и водопроводные краны – были гравированы. Потом все это богатство конфисковали немецкие оккупанты. Золотые изделия попали в Мюнхен, где поначалу необычную коллекцию решили не разбивать, но затем предметы все же разошлись по рукам. Наиболее впечатляющие вернулись в Советский Союз, точнее, в Ленинград. Восемнадцать небольших изделий, пройдя через руки посредников и скупщиков краденого, оказались в Майнце, откуда угодили на переплавку в Баден-Баден. Получив их там на короткое время, уже в виде золотых слитков, лейтенант Густав Харпш почти довез ценный груз до города Больцано, где спагетти лучше не пробовать.

Петр I, помешанный на всем нерусском, решил ввести спагетти в рацион своих соотечественников. Этим блюдом на амстердамских судоверфях его угощали повара венецианских торговцев шелком. Так получилось, что вместо секрета приготовления итальянских спагетти царь привез в Санкт-Петербург секрет изготовления китайского шелка. Комментаторы, явно перебирающие в стремлении изобразить Петра мудрецом и пророком, в своих пространных рассуждениях о шелке и спагетти склоняются к тому, что все дело в этих тонких макаронинах. Похожие на шелковые нити, они, вероятно, вместе с шелком попали из Китая в Венецию стараниями Марко Поло, а уж оттуда, вне всякого сомнения, опять же вместе с шелком, распространились по всей Италии. Эти же комментаторы подхватили слова русского царя о том, что Петербург – это северная Венеция. По его указанию в Россию привезли китайских поваров, но на чужбине их заела тоска, и вместо того чтобы варить хорошую лапшу, они только то и делали, что стирали. Стоит ли после этого удивляться, что императорскую портомойку в Петербурге открыли именно китайцы.

Англичанам приписывают честь изобретения и строительства первых концлагерей, где во время англо-бурской войны томились голландские фермеры, чьи предки, возможно, учили Петра искусству гравировки. На самом деле царь Петр намного опередил англичан. В Великом Новгороде он устроил первый примитивный концлагерь для непокорных казаков, люто ненавидевших петровское увлечение новомодными европейскими штучками, особенно голландскими. Голландию, по их мнению, населяли люди с перепончатыми ногами, которые ели луковицы тюльпанов и передвигались не на лошадях, а исключительно в лодках.

11. Колизей

Американцы еще не вошли в пригород Рима 18 июля 1943 года, а семья евреев с итальянской фамилией Стричелло, жившая рядом с Колизеем, уже начала шумно и даже буйно праздновать. Им не терпелось выразить свою солидарность с родней в Филадельфии и Массачусетсе, в роскошных залах Карнеги Холл и съемных квартирах трущобного Бауэри, где золото, как вы понимаете, валяется под ногами, только успевай за ним нагибаться. Стричелло зажгли семисвечник в окне с видом на Колизей и высыпали на улицу в ожидании тех самых трех первых звезд в розовато-оранжевом небе, которые позволят им приступить к вечерней молитве.

Трое немецких солдат, отданных под суд за изнасилование австрийской журналистки, племянницы их непосредственного начальника, не надеялись вернуться в родной Берлин. Приняв на грудь контрабандного джина, они сели в джип военной полиции и взяли курс на армейские бараки в Трастевере, но на углу виа Сан-Лауренсио и виа Линео Пости, где праздновала освобождение еврейская семья, они разбили машину. Их ярость и досада требовали выхода, и тут, смутно припоминая, что когда-то происходило в Колизее, они решили уготовить евреям участь ранних христиан. Сами-то они в некотором роде были христиане. На троих там набирались ирландско-католические родители, свидетели Иеговы бабка с дедом, мормонские предки, а также прадедушка баптист, линчеванный обезумевшей толпой в городке Литл Итали, штат Алабама. Солдаты волоком притащили Альфредо Стричелло, двух его сыновей, Каспио и Луиджи, и трех дочерей, Лауру, Маргариту и Спитци, на арену Колизея, где стали забивать их камнями. Смертельный удар пришелся Альфредо в левый глаз. Каспио хватило смелости бросить в солдат несколько камней.

Тремя часами позже американские военнослужащие совершали на джипах с мигающими фарами круги почета вокруг Колизея, оглашая криками окрестности и размахивая бумажными флажками. А в это время двое пьяных немецких солдат насиловали Маргариту и Спитци, связав их, как христианских мучеников. Немцев пристрелили.

Третий солдат вернулся в квартиру Стричелло за семейным добром и нашел золото. С карманами, набитыми звонкой монетой, он бежал из Рима на грузовике с тяжелоранеными, направлявшемся в Апеннины. Еврейское золото он проиграл в покер некоему капралу, который отошел облегчиться в ущелье и пал жертвой снайпера – своего или чужого, так и осталось неизвестным. Капрал свалился в глубокий овраг, и еще часа четыре ночную тишину оглашал его скулеж, похожий то на журчание невидимого ключа, то на жалобное пение птицы. После чего он испустил дух. Под утро на бездыханное тело наткнулись партизаны. Они вытащили золотые монеты из замшевого мешочка, который был у капрала под ремнем, и купили на них винтовки, чтобы отправить на тот свет побольше немцев.

В Турине монеты какое-то время находились во владении Джованни Трибориуса Дали. Зная, что он имеет дело со старинным иудейским чеканом, Джованни сбыл сицилийскому антиквару пять монет, которые в настоящее время находятся в Музее римской археологии в Таормине. Остальные монеты, спрятанные в чемодане со шмотками, гарантировали ему безбедное существование после войны. При этом следует иметь в виду, что военные цены на антикварные предметы ориентировались не столько на древность или художественность, сколько на рыночную стоимость того или иного металла, к тому же монеты иудейского происхождения изначально были с изъяном. Трибориус Дали погиб во время крушения поезда под Кёльном, а его дочь, чтобы эмигрировать в Америку, продала отцовские ценности Дрезденскому банку.

Таким образом, золото вышло из обращения, стало анонимным. Монеты переплавили и пометили, после чего они путешествовали из одного отделения Дойчебанка в другое, пока за три месяца до окончания войны не оказались в Баден-Бадене в виде золотого слитка FG780P.

Лейтенант Густав Харпш вместе с капралом и сержантом въехали в незнакомый им Баден-Баден на патрульном джипе с дипломатическим флажком на капоте – получилась такая гремучая смесь из военной полиции и СС. Пока Густав Харпш, предъявив документ, запускал в ход все свое обаяние вперемежку с угрозами, чтобы заполучить черный «мерседес» из банковского гаража, капрал с сержантом реквизировали сто золотых слитков[i]  [i] В тексте разночтения. Автор говорит то о ста, то о девяноста двух слитках (Здесь и далее прим. перев.)


[Закрыть] из подвала № 3, согласно предписанию за подписью управляющего Дойчебанка и «по совместительству» свояка Харпша, и упаковали их в два больших черных чемодана на заднем сиденье автомобиля. Девяносто два слитка из этой сотни угодили в аварию вблизи североитальянского города Больцано, известного своим неумением готовить настоящие спагетти и небольшим амфитеатром; последний был когда-то построен римлянами в покоренных ими городках Средиземноморья для увеселения язычников христианами, вынужденно выступавшими в роли актеров, пока с севера не пришли варварские немецкие племена и не превратили амфитеатр в руины.

12. Футляр для скрипки

Один учитель музыки, уроженец Праги, который по причине своего еврейства не мог никого учить, все свои ценности держал в скрипке. Раз уж запретили на скрипке играть, оставалось ее использовать в качестве сейфа, хотя хранить там было, в сущности, нечего, а наследников хватало – три дочери, два младших сына и младенец.

Мать умерла от родильной горячки.

Во время обыска в доме пьяные фашисты потребовали, чтобы их развлекали. Они расселись на стульях и диване, а детей посадили себе на колени. Звучание скрипки их разочаровало. Либо скрипач плох, либо его инструмент. Выяснять это им было недосуг. Они предпочли собственную игру. Скрипачу предложили выбор: быть сожженным или похороненным вместе со своей скрипкой. А все потому, что играть плохую музыку в бывшей столице немецкоговорящей Австро-Венгерской империи было непозволительно. Скрипач предпочел второй вариант: кто знает, может, в один прекрасный день его дети выкопают из могилы свое жалкое наследство. Разочарованные спокойствием, с каким скрипач принял свою судьбу, немцы решили сделать самого младшего ребенка, девочку, частью затеянной игры. Что было ему дороже: усталая скрипка или испуганный ребенок? Скрипач молчал. Тогда они разложили костер в поле, сплошь поросшем лютиками, напротив его домишка, и спросили, с кого начинать, с младенца или с инструмента. Что больше потянет, музыка или невинное дитя? Чудовищность предложения, до которого не всякий додумается, вывела скрипача из оцепенения, и он бросился на того, кто произнес эти кощунственные слова. Его тут же убили и сожгли на глазах у собственных детей. Когда зола остыла, дети начали ее разгребать руками в поисках наследства – в смысле отцовских останков, а не содержимого скрипки. В этом они не преуспели.

Нетленные монеты обнаружились много месяцев спустя, когда скашивали траву на лютиковом поле. Улов оказался небогатым, но все монеты собрали, отчистили от золы и переплавили вместе с другими добытыми в Праге еврейскими трофеями, слитки же доставили в сборный пункт в Вене, после чего они благополучно осели на счетах национал-социалистов в разных отделениях Дойчебанка, включая баден-баденский, которым управлял свояк лейтенанта Харпша. С помощью этого слитка, где была и толика недоставшегося детям скрипача наследства, лейтенант рассчитывал несколько увеличить наследство собственного сына, но его планам помешала белая лошадь.

13. Сосисочная

У сосисочника из Визеляна-Рейне была своя ярко освещенная палатка на углу Глопперштрассе и Хохштандартплац. Он скупал краденое. Благодаря его предприимчивости там можно было все купить и все продать. А тот, кто не имел ничего стоящего на продажу, за сосиску с горчицей и кислой капустой всегда мог расплатиться собственным телом. Мужчина, женщина, мальчик – не важно. Только с маленькими девочками он не вел никаких дел. Кастрюли сосисочника были под завязку наполнены топленым жиром вперемешку с драгоценностями, а крышки привязаны к ручкам надежной бечевкой. При своей популярности и благосклонности к нему властей он бы мог спокойно повесить табличку: «Покупаю и продаю. Сосиски за золото, сосиски за секс».

Один вечно голодный сталевар как-то раз впервые неплохо поел, и только после этого до работяги дошло, что в животе у него больше не урчит, а жена почему-то заперлась в спальне. Тогда он взял трех братьев и двух шуринов, и честная компания наведалась в сосисочную. Они перевернули палатку вверх дном, так что печки и кастрюли загромыхали по мостовой. Разноцветные лампочки расстроенный сталевар передавил каблуком, а хозяина отметелил по полной программе, при этом особое внимание уделил его мужскому хозяйству. Уличной бузе положило конец вмешательство полиции, которая привыкла получать от сосисочника мзду в виде золота и отвергнутых им маленьких девочек, не говоря уже о сосисках. Полицейские открыли пальбу. Двоих они уложили на месте, а третьего ранили. Сталевару и его младшему брату пришлось наводить порядок, но кастрюли с привязанными крышками им велено было не трогать. Эти тяжелые емкости доставили прямиком в участок. Растопив жир и найдя в кастрюлях вместо сосисок кое-что посущественнее, полицейские совершили выгодную операцию. Что касается золотых украшений, то они, переплавленные в массивный слиток, из Визеляна-Рейне перекочевали в подвал № 3 баден-баденского отделения Дойчебанка. Слиток этот в числе прочих попал в руки лейтенанта Харпша, направлявшегося в Больцано, но небрежное вождение и, как следствие, авария привели к тому, что это золото было перераспределено в швейцарских финансовых кругах.

На месте одной палатки поставили другую, и сосисочный бизнес продолжал процветать, правда, уже с новым хозяином. А прежний владелец три года провалялся в больнице. Ходить, разговаривать и пользоваться своим главным достоинством он уже не мог. Мочу из него выводили окольными путями. Вскоре ему пришлось освободить привилегированную койку более достойным из числа раненых на фронте. Переезда на выселки он не пережил. Его смерть никто не оплакал.

А между тем в сосисочной на углу Глопперштрассе и Хохштандартплац расширился ассортимент. После того как в результате дерзкого налета на тюрьму «Бельволио» был освобожден Муссолини, новый хозяин, желая отпраздновать солидарность с итальянскими фашистами, предложил покупателям пиццу и спагетти с томатным соусом. Разборчивые итальянцы едва ли оценили бы столь изысканные блюда, ну разве только жители Больцано, которые не увидели бы никакой разницы между настоящими спагетти в Неаполе и обыкновенной лапшой, сваренной в сосисочной на углу Глопперштрассе и Хохштандартплац.

14. Гусопаска

На одной ферме в Лорренне жило стадо – сорок гусей. Из их печенок можно было приготовить паштет – изысканный деликатес в мире, который, кажется, начал терять вкус к тонким материям. Эти гуси могли бы нести золотые яйца, но на беду хозяйки у нее были друзья евреи, и она захотела им помочь. Вот что эта гусопаска придумала. Она решила скормить нескольким гусыням золотые безделицы своих друзей. Зажав птицу между толстыми ляжками, она засовывала поглубже в клюв длинную воронку и всыпала в глотку орехи вперемешку с обручальными кольцами, тоненькими цепочками и детскими сережками в золотой оправе, при этом поглаживая длинную шею своими толстыми белыми пальцами, дабы облегчить процесс глотания. Розовато-красная печень пернатых раздулась. Глядя на них, нетрудно было нарисовать в своем воображении картинку: на белоснежной тарелке лежит ломтик гусиной розовой печенки, украшенной веточкой петрушки и изящной цепочкой, которая извивается по тарелке золотой змейкой.

Какой-то завистливый сосед стукнул в полицию. Гусей зарезали прямо во дворе и извлекли из них несъедобные, но любезные сердцу драгоценности.

Побитая плачущая девица еще долго лежала на траве, а вокруг летали белые перья. Белое, зеленое. К Рождеству девица выкрасила гусиные перья в золотой цвет, но это ее не спасло от голодной и холодной смерти – кому нужны золотые перья, когда есть золотые яйца! Белое, зеленое, золотое.

После переплавки гусиное золото в виде блестящего слитка долетело-таки до баден-баденского отделения Дойчебанка. Лейтенант Густав Харпш реквизировал его вместе с остальными слитками и повез в чемоданах на заднем сиденье черного «мерседеса» в Больцано, надеясь выкупить свою дочь из санатория швейцарского Красного креста. Белое, зеленое, золотое, красное.

15. Даная

Розамунда Бласко, парикмахерша еврейско-португальских кровей из салона «Кармен Миранда» в Лиссабоне, спала со своими драгоценностями. Она зажимала золото между ног или клала его себе на живот. Ее бойфренд Эдуардо Тедеско Болинар называл ее своей Данаей по имени мифологической гречанки, которая понесла от Зевса, пролившегося на нее золотым дождем.

Розамунда с ее развитым воображением была киноманкой. Она смотрела все стоящие фильмы. А еще она боялась домушников, которые могут влезть по водосточной трубе, бесшумно открыть окно в кухню, на цыпочках зайти в спальню и похитить все ее драгоценности, а она даже ничего не услышит и только утром обнаружит пропажу. Нет, этого она не допустит! Сначала грабителю придется ее разбудить, а уж без борьбы она своего не отдаст! Она хотела увидеть лицо преступника. У Розамунды были золотые четки, золотая цепочка на запястье с амулетами Таро, золотые сережки в виде прыгающих рыбок. Мать также подарила ей три обручальных колечка в память о трех мужьях (с последним она не была зарегистрирована), все кольца лежали в замшевом мешочке. А еще у Розамунды были два золотых ожерелья, часики с золотым браслетом и золотая статуэтка Девы Марии на узком обломке камня с Голгофы, проданного в Лурде и благословленного епископом из Армаги. От Голгофы Пречистую Деву можно было при необходимости отвинтить. По ночам Розамунда прижимала Матерь Божию к себе, а камень клала в пепельницу на тумбочке.

Однажды – дело было в мае 1940 года – Розамунду пригласила на ланч богатая англичанка, желавшая, чтобы ее постригли под Мерль Оберон в фильме «Грозовой перевал». Розамунде очень понравился запах духов богатой англичанки. В ресторане ей также понравился майонез из авокадо и взбитого желтка под названием «Изумрудная змея», названный так из-за конфигурации на тарелке. Розамунда стала частой гостьей в машине богатой англичанки и в ее апартаментах в летнем саду на крыше отеля «Капра». Розамунде нравилось, сидя в специальной радиокомнате, слушать рассказы Сомерсета Моэма и Ивора Новелло о жизни англичан в Рангуне и на Лазурном берегу. Она не имела понятия, что это за люди и где находятся эти экзотические места. Она с наслаждением принимала ванну в доме богатой англичанки, а потом голая вытягивалась на кровати богатой англичанки. А еще она любила ходить на дневные сеансы в кинотеатр на Сансет-бульваре, где билеты стоили недешево и где показывали американские любовные мелодрамы. Розамундин босс Эрмионе Пикаро, владелец салона-парикмахерской «Кармен Миранда», всячески поощрял ее в этих забавах, ведь богатая англичанка была женой министра в правительстве Салазара и от нее перепадали щедрые чаевые и неслыханные подарки. К примеру, новомодная штуковина под названием «Холодильник», такой большой ледник, только с дверцей вместо крышки, а внутри особые лотки с перегородками, чтобы делать кубики льда для джина, и лампочкой, которая зажигалась всякий раз, когда ты открывал дверцу. По всей видимости, тут действовал какой-то магнитный принцип. Или вот портативное радио: поставил его в машину и слушай себе американскую музыку хоть целый день, только под мостом или в тоннеле она куда-то пропадает. Здесь тоже наверняка не обошлось без магнита. По просьбе богатой англичанки Розамунда рисовала себе тушью усики над верхней губой, точь-в-точь как у Лоренса Оливье в роли Хитклиффа, или осветляла себе лицо и темнила губы, чтобы быть похожей на Мерль Оберон в роли Кэти в известном черно-белом фильме. Так она ублажала богатую англичанку, которая гладила Розамундины волосы и грудь и целовала ее коленки. Она подарила Розамунде набор для коктейля (шесть рюмочек, шесть бокалов), бутылку рома, бутылку абсента, бутылку перно, два шейкера из алюминия с красными пластмассовыми завинчивающимися крышечками, бутылку вишневого ликера «Мараскино», ведерко для льда и десять соломинок для коктейля в форме миниатюрных зонтиков, которые, ко всему прочему, открывались и закрывались.

Эдуардо Тедеско Болинар возревновал не на шутку. Он украл деньги из кассы салона-парикмахерской «Кармен Миранда» и перевел стрелки на Розамунду. Девушку арестовали и обвинили в противоестественном поведении – какая роль вменялась ей в вину, Мерль Оберон или Лоренса Оливье, осталось неизвестным. Дядя Эдуардо, Фернандо Белиз, служил в полицейской канцелярии, то есть имел возможность сфабриковать любое письменное показание, что он, кстати, и сделал с чистым сердцем, поскольку грезил карьерой сценариста в Голливуде. Он очень надеялся, что в один прекрасный день какой-нибудь кинопродюсер прочтет его неординарные полицейские отчеты и пригласит написать что-нибудь этакое. Двое полицейских, посланные дядей Эдуардо на квартиру к Розамунде, не сумели проникнуть внутрь через входную дверь, настолько мощной была система защиты от воров, поэтому, помогая друг другу, они залезли по водосточной трубе, с грохотом выбили три окна и через кухню, заставленную бог знает чем, проникли в спальню, где в конце концов и нашли драгоценности под одеялом. Будь Розамунда в постели, она бы уж, конечно, проснулась от этого тарарама и разглядела эти мерзкие потные рожи.

Золотые украшения приобщили к делу в качестве косвенных улик, якобы доказывавших получение Розамундой взяток или «подарков» в ответ на сексуальный шантаж с ее стороны. Была составлена подробная опись на тот случай, если бы богатая англичанка проявила интерес к делу Розамунды и захотела внести за нее залог.

В полицейском участке Розамунда от скуки предложила постричь всех сотрудников. Посыпались заказы: «под Рамона Наварро», «под Эррола Флинна», «под Джона Гилберта» и сразу несколько заявок на «Рудольфа Валентино» и «Белу Лугоши». Ей пришлось полистать журналы о кино, прежде чем она нашла приличную фотографию Дракулы, с которой можно было «срисовать» его прическу. Одного стража порядка она даже постригла под Адольфа Гитлера; правда, никто так и не смог припомнить фюрера ни в одной американской любовной мелодраме. Хотя… Адольф в роли Дракулы, наверное, выглядел бы совсем неплохо.

Драгоценности Розамунды кочевали из одного полицейского участка Лиссабона в другой. Статую Девы Марии на три дня одолжила супруга начальника полиции, желавшая произвести впечатление на прибывшего в город епископа из Ирландии. Обручальные кольца словно корова языком слизнула. Эдуардо достался замшевый мешочек, из которого он себе соорудил чудный гульфик. Он теперь встречался с богатой англичанкой, ходил на дневные сеансы в кинотеатр на Сансет-бульваре, где билеты стоили недешево, и курил одну за другой длинные черные сигариллы, заходясь от кашля и смахивая слезы с ресниц. Его дядя получил четырнадцать тысяч эскудо замусоленными до неузнаваемости банкнотами от секретаря судьи – по всей видимости, за золотые четки.

Не дожидаясь инспекционной проверки и обвинений в злоупотреблениях и, разумеется, желая побольше на этом наварить, остаток Розамундиной коллекции вместе с другими драгоценностями лиссабонская полиция переправила через границу в Мадрид. Оттуда золотые безделицы проследовали в Саламанку, где их на удивление легко похитил прямо из полицейского фургона спекулянт Энрико Солстис для пополнения своего достаточно внушительного золотого запаса с целью приобретения раннего Хуана Миро, которого ему продали с черного хода Португальской национальной галереи с благородной целью отремонтировать систему поддержания температурного режима. Эта картина, запечатлевшая кролика и трех рыб, сделалась популярной после того, как ее воспроизвели на обложке меню в ресторане при музее Хуана Миро в Барселоне. Энрико был человеком нетерпеливым. Так, он рассчитывал приобрести у того же источника небольшого Эль Греко, предположительно, чтобы усовершенствовать в галерее систему безопасности, но для этого ему понадобилось бы раз в пять больше золота.

Золотые украшения Розамунды, словно растворившись в восьми железных ящиках с драгоценностями, отправленных в Медрен на франко-испанской границе, попали в руки португальских фашистов, вознамерившихся помочь своим французским друзьям. Они отправили эту партию на имя Сюзанны Кро, племянницы Пьера Лаваля, официального переговорщика от правительства Виши. Однако неподалеку от Ру партизаны перехватили товар и разбили на мелкие части, чтобы его проще было увезти. В одной из таких новообразованных коллекций, судя по описи, сделанной молоденьким клерком Жаком де ла Люн, находилась золотая статуэтка Девы Марии на узком обломке черного камня, явно та самая, что когда-то принадлежала Розамунде Бласко. Этот клерк, вполне вероятно, был перебежчиком, так как летом сорок четвертого статуэтка все-таки добралась до Виши, первоначального пункта назначения, откуда ее переправили в Кольмар, а затем в Баден-Баден – там ее отвинтили от Голгофы и расплавили без сантиментов и религиозного трепета. В результате Розамундино наследство попало в руки лейтенанта Густава Харпша, нациста, бежавшего от возмездия и так и не добежавшего до своей трехлетней дочери по причине впечатляющей дорожной аварии неподалеку от Больцано, снискавшего репутацию города, где не умеют готовить настоящие спагетти.

А что же случилось с персонажами этой запутанной, головоломной истории? Розамунда Бласко не оставила сколько-нибудь заметного следа в европейских хрониках, равно как и Эдуардо Тедеско Болинар, и Эрмионе Пикаро, и Фердинанд Белиз, и Энрико Солстис, и Сюзанна Кро, и Жак де ла Люн. Зато известно, что Антонио де Оливейра Салазар, португальский диктатор, без особого шума умер в своей постели. Мерль Оберон, открытая режиссером Александром Кордой, побывала четыре раза замужем и едва не погибла в автомобильной катастрофе, из-за чего картина «Я, Клавдий» потерпела финансовый крах. Лоренс Оливье снискал в Англии репутацию великого драматического актера и по крайней мере два его фильма считаются классическими адаптациями шекспировских пьес. Он был женат на женщинах, отличавшихся друг от друга, как небо и земля: Вивьен Ли, которая спилась и умерла, и Джоан Плаурайт, которая жива на момент написания этой истории и продолжает играть роли чокнутых старушек с золотым сердцем. Ивор Новелло, автор песен и актер, не слишком преуспел в обеих своих ипостасях, хотя бывал и остроумным, и забавным. Писатель Сомерсет Моэм, запечатленный на знаменитой картине Грэма Сазерленда на фоне желтой стены, прожил жизнь классического британского экспатрианта в странах с более теплым климатом. Рамон Наварро погиб в мотеле от рук хулиганов, привлеченных его сексуальными аппетитами и, вполне возможно, даже не знавших, с кем они имеют дело. Эррола Флинна, по слухам, природа наградила таким детородным органом, что он не мог появиться на публике в шортах. Джон Гилберт, известный своими любовными похождениями, побывал, если верить легенде, в объятиях Греты Гарбо, однако так и не нашел себя в звуковом кино и в сорок один год умер от алкоголизма.[ii]  [ii] Так у автора. На самом деле – в тридцать один год.


[Закрыть] Рудольфо Валентино, олицетворение итальянского героя-любовника, выглядящий на фотографиях, в особенности Картье-Брессона, жалкой пародией на самого себя, породил один из первых в мире фан-клубов и удачно умер молодым, что способствовало его посмертной славе. Актер Бела Лугоши, выходец из Венгрии, кажется, ни разу не произнесший с экрана больше пяти английских слов кряду, прославился в роли Дракулы, которого потом спародировал кукольный персонаж в телесериале «Улица Сезам»; при каждом своем появлении он представлялся так: «Граф Дракула, графолог». Диктатор Адольф Гитлер, не оставивший никаких письменных свидетельств о том, что он повинен в гибели миллионов людей, благополучно совершил запланированное самоубийство в своем берлинском бункере вместе с Евой Браун, успевшей два дня побыть его женой. Хуан Миро, пойдя по пути Пикассо, а именно в течение сорока лет повторяя излюбленные мотивы, сделал состояние и прославился в родной Испании. Грек Эль Греко, другой испанский художник, живший в XVII веке, страдал от астигматизма и болезни печени, по каковой причине фигуры на его картинах выходили тощими и болезненно бледными, словно вытянувшиеся из сырой земли чахлые февральские крокусы.