Текст книги "Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть"

Похоже, личность Теодоры тоже оставляла желать лучшего:

«Как только она достигла совершеннолетия и наконец созрела, она присоединилась к женщинам, играющим на сцене, и стала проституткой такого рода, которых мужчины в древние времена обычно называли «пехотой», так как она не играла ни на флейте, ни на арфе и даже не научилась танцевать, а просто продавала свою красоту тем, кто случайно зашел».

И по мнению Прокопия, не экономическая необходимость побуждала к этому Теодору:

«Не было еще на свете человека, который был бы таким рабом удовольствий во всех видах; много раз она ходила на пиры в сопровождении десяти юношей или даже больше – все исключительной телесной силы и с огромным опытом прелюбодеяний; и она лежала со всеми этими своими спутниками всю ночь напролет, а когда они все уставали и не могли продолжать, она шла к их слугам – числом до тридцати человек – и спаривалась с каждым из них».

Она имела обыкновение жаловаться, что природа не одарила ее еще большими способами получать сексуальное наслаждение, и это не говоря уже о ее знаменитых сценических постановках с участием кур, зерен ячменя и интимных частей тела, хотя, если верить Прокопию, «интимные» – это уж точно не про них. В то же время она была чрезвычайно волевая и умная женщина и благодаря уму и телу сумела завоевать сердце Юстиниана, который даже приказал изменить закон, чтобы получить возможность жениться на ней[100]100
  SH 9.10–30; Cod. Just. 5.4.23.1–4 фиксирует соответствующее юридическое изменение, позволяя бывшим актрисам выходить замуж за любого человека, занимающего любое общественное положение.


[Закрыть].

Вместе они были прекрасными соучастниками преступлений. Каждый из них был так же жаден, как и другой, и так же нетерпим к противодействию собственной воле, так что они объединились, чтобы погубить каждого, с кем они вступали в контакт, и таким образом – империю в целом. Но такой исход не был результатом лишь человеческой прихоти. Мать Юстиниана призналась однажды:

«Когда она собиралась зачать его, ее посетил демон; он был невидим, но создал у нее впечатление, что он с ней был как мужчина и имел с ней половую связь, а затем он исчез, словно бы во сне. И некоторые из тех, кто находился с императором в поздние ночные часы… утверждали, что он внезапно вставал с императорского трона и ходил взад-вперед по залу (на самом деле он никогда не имел привычки сидеть подолгу), и голова Юстиниана внезапно исчезала, а остальное тело продолжало ходить кругами… А другой человек сказал, что он стоял рядом [с Юстинианом], потом сел и вдруг увидел, что его лицо утратило черты: ни бровей, ни глаз не было на должном месте».

Установление личности было в конце концов подтверждено святым человеком, который пришел в Константинополь на прием к императору, но не смог войти в тронный зал, потому что увидел, что вместо императора на троне сидел князь тьмы. И оказалось, что дьявол уже давно заключил договор и с Теодорой о том, что, пока он будет ее любовником, она не будет испытывать нужды в деньгах[101]101
  Демонический характер и связи этой парочки изложены в SH 12.14–32.


[Закрыть]. Вот такие дела. Настоящая правда о том, почему в годы правления Юстиниана все происходило так, а не иначе. Когда «изгоняющий беса» встречается с «глубокой глоткой», не имея на уме ничего, кроме алчности, какой может быть иной исход, кроме как несчастье для людей?

Проблема, которую все это представляет для общей достоверности сочинений Прокопия о Юстиниане, проста. Когда тот же самый автор рассказывает вам в трактате «О постройках», что, с одной стороны, император был избран Богом, он благочестив и непогрешим (он даже получал сообщения от Бога во сне о том, как решить одну сложную архитектурную проблему при постройке собора Святой Софии), но, с другой стороны, он – предыстория «знамения», то не сразу понятно, что и думать. Как нам примирить непосредственное соседство утверждений «Тайной истории» о том, что в этом произведении раскрывается полная и окончательная правда о власти, с порнографическим портретом Теодоры и совершенно дьяволоподобным Юстинианом? На мой взгляд, существует масса улик, свидетельствующих о том, что Прокопий играет со своими читателями. И дело не в том, что он не имеет в виду то, о чем пишет, очерняя режим Юстиниана, а в том смысле, что не ожидает, что мы примем содержание книги за «правду» в буквальном значении этого слова. Одна «правда» – яркая порнография отрывка о Теодоре. Реакция по крайней мере 95 процентов студентов, которых я обучал на протяжении последних двадцати пяти лет, особенно на всех этих кур, выражалась в смехе (лишь несколько очень «домашних» студентов выглядели отчасти шокированными). Всегда немного опасно судить о культурных ценностях другого времени и места, но я совершенно уверен, что здесь смех – именно та реакция, которую стремился вызвать Прокопий. Это не означает, что у портрета могло не быть серьезной цели: насмешка – одна из самых эффективных стратегий для умаления врагов. А в случае Теодоры портрет превосходно выполняет свою функцию, превращая ее в точное зеркальное отражение того, чем она должна была быть по требованию имперской пропаганды. Вместо скромной, добродетельной, Богом избранной супруги своего императора она жадная и своенравная нимфоманка, и Прокопий наслаждается, иронизируя над всем, что ее окружает в Константинополе – родине «реформированных» проституток[102]102
  Эверил Кэмерон (1985), с. 5 рисует великолепный портрет Теодоры – обратный тому, какой она должна была бы быть.


[Закрыть].

Это же верно и в отношении изображения Юстиниана. Вместо избранника Бога империей фактически правил отпрыск дьявола. И здесь, я тоже уверен, нас хотят заставить смеяться. Безголовая фигура и исчезающие черты лица – все это довольно смешно и окружено, если вы внимательно посмотрите, тщательными словесными формулировками, которые наводят на мысль о том, что мы не должны мыслить в терминах буквальной правды: «казалось», «утверждал» и «сказал» засоряют рассказ. Это даже еще более верно в отношении возмутительно невероятной истории, которой Прокопий окружает свой рассказ о том, как на самом деле выглядел Юстиниан:

«Ростом он был ни низок, ни высок – среднего роста, еще не худой, но немного полный. А его лицо было круглым и не лишенным привлекательности. Его лицо оставалось румяным даже после двух дней поста. Но чтобы описать его внешность в целом в нескольких словах, я скажу, что он был очень похож на Домициана – сына Веспасиана».

Тот факт, что Прокопий знал это, интересен. Ведь Домициан был последним монстром – худшим из тиранов-императоров во всей истории Римской империи, репутация которого в античном мире была гораздо хуже, чем у Калигулы и Нерона, более известных современным читателям. Репутация Домициана была настолько дурной, по словам Прокопия, что не только простой народ буквально разорвал его тело на куски после его смерти, но и сенат распорядился уничтожить все его статуи. Так откуда Прокопий знал, что Юстиниан выглядел как Домициан?

«[Супруга Домициана], собирая его по кусочку, аккуратно складывая их вместе и прилаживая один к другому, сложила все тело; затем, показав его скульпторам, она попросила их изобразить в бронзовой статуе судьбу, которая постигла ее мужа… [она] установила ее на улице, ведущей к Капитолию… и она демонстрирует и черты, и судьбу Домициана даже по сей день».

Если вы еще не смеетесь, я правда думаю, что уже пора. Вся эта история – сущая чепуха. Заметьте, что вышеназванная статуя преспокойно находилась далеко в Риме, когда Прокопий писал свой труд для читателей в Константинополе, так что никто не может проверить. И снова мы в великолепном мире фантазий автора; весь этот трюк – для него просто ловкий способ провести аналогию между Юстинианом и самым ужасным тираном в истории империи. Иными словами, то, с чем мы имеем дело в «Тайной истории», – это высококачественная политическая сатира, и есть другие позднеримские примеры, в которых избранные им средства – сексуальность и очернение – использовались для принижения и, значит, для уничтожения доверия к ее объектам[103]103
  SH 8.12–22. Поэт-сатирик конца IV – начала V в. Клавдиан, который сочинял от имени великого западного generalissimo Стилико, имел обыкновение писать злые сатиры на сексуальные темы на одного из величайших врагов из Восточной Римской империи (Евтропия), своего работодателя, и обвинять во всех смертных грехах другого – Руфина: Алан Кэмерон (1970), с. 4, 6. Трактуя очернение Юстиниана и выставление Теодоры в вульгарном виде скорее как риторический прием, нежели как истинные убеждения Прокопия, мое изложение здесь ближе к изложению Калделлиса (2004), особенно 150–159, чем Эверила Кэмерона (1985), 56–59, но Калделлис видит здесь гораздо меньше намерения посмеяться.


[Закрыть].

Все это дает нам два основных вывода о великом историке времен Юстиниана: один более утешительный, другой – менее. С одной стороны, я совершенно уверен, что мы можем в общих чертах узнать, что думал Прокопий о режиме Юстиниана и его достижениях. Я подозреваю, что первая победа в Северной Африке в 533–534 гг., как и во многих других восточных римлян, вселила в Прокопия чувство ликования, которое, возможно, даже придало изначальный импульс его честолюбию историка, так как он сам был вовлечен в эти события, будучи помощником Велизария. Но если это так, то воодушевление вскоре уступило место глубокому разочарованию, так как последующие войны шли на протяжении 540-х гг. до тех пор, пока самое позднее в 550 г. он не превратился в непримиримого и стойкого врага режима и всех его деяний: нельзя видеть в трактате «О постройках» что-то большее, чем, видимо, заказанный панегирик.

Гораздо менее утешительным является образ умного и шаловливого Прокопия, который отчетливо вырисовывается в «Тайной истории». Это может показаться парадоксом, но это не так. Чем умнее автор, особенно такой весьма хорошо информированный, как Прокопий, тем труднее избежать критического взгляда на мир, который был столь искусно создан. Что касается авторов, пишущих в традициях античной риторики – а история рассматривалась как ее отрасль, – это представляет особенную проблему, потому что они всегда зашифровывали в своих сочинениях перекрестные ссылки на античные авторитеты, на которых были воспитаны они и их потенциальные читатели. Иногда они представляли собой просто словесные воспоминания без какого-либо конкретного значения, отражающие тот факт, что особенно удачные фразы имели тенденцию запоминаться и передаваться: немного похоже на удивительное число крылатых выражений из «Гамлета», которые вы узнаете задолго до того, как увидели или прочитали пьесу. Но также существует возможность для использования перекрестных ссылок для зашифровки добавочных пластов смысла. Например, там, где автор приводит половину хорошо известной цитаты в своем тексте, и когда читатель добавляет другую половину, то она искажает или даже разрушает очевидное значение отрывка (подобно более утонченной версии игры, состоящей в добавлении «не» к концу утверждений: «Юстиниан был священным, богоизбранным императором наоборот», что представляет собой довольно хорошее краткое изложение «Тайной истории»). Проблема античных авторов, обученных риторике, вроде Прокопия, состоит в том, что они провели большую часть десятилетия своего отрочества, штудируя античную литературу под профессиональным руководством, тогда как большинство из нас в наши дни этого не делало. Поэтому быть полностью уверенным, что вы собрали до последнего зернышка весь смысл такого автора, очень трудно, и чем умнее автор, тем труднее его понять. Когда я пишу это, мне кажется, что коллегия присяжных все еще обсуждает свой вердикт в отношении Прокопия. То, что он умный и искусный автор, бесспорно, но насколько умный? Недавно было доказано, что на самом деле он был чрезвычайно умен и создал основанную на философии критику режима Юстиниана для группы единомышленников-аналитиков в Константинополе VI в., а не просто писал памфлеты из огромного чувства отвращения. Но в то время как все эти идеи, безусловно, отражены в произведениях Прокопия, что показывает уровень глубины собственных намерений автора, все-таки независимые доказательства существования предполагаемой аудитории отсутствуют, так что коллегия присяжных еще не пришла[104]104
  Калделлис (2004) дает анализ, но рецензии перемешались, и есть альтернативы: например, Гретрекс (2000). Что касается меня, то я не сомневаюсь, что Калделлис добавляет много по отдельности убеждающих догадок к нашему пониманию Прокопия-автора, но подозреваю, что его более широкая картина говорит о слишком политически точной цели, стоящей за сатирой Прокопия.


[Закрыть].

Однако, к счастью, у нас имеется вторая группа мате риалов, с которыми можно поработать. Ведь наряду с завоевательными войнами, исследованными Прокопием, правление Юстиниана, возможно, имеет даже еще большее значение для общей кодификации римского права. Юридический материал по самой своей природе менее неподатлив, чем обычный тип исторического повествования, предложенный Прокопием. Значит, несмотря на объем такого материала (или из-за него), автор не обсуждает его в таких подробностях. Однако рассматриваемая под правильным углом зрения тема, связанная с римскими законами, бросает яркий, не имеющий к Прокопию никакого отношения луч света на режим Юстиниана – в частности, на самые первые годы его правления.

Весь корпус законов

Реформа Юстиниана позднеримского права оказалась эпохальным событием для большой части Европы. Проект Юстиниана был не ко времени, так как никакие земли бывшей Западной Римской империи не контролировались Константинополем, а некоторые другие части западноевропейской территории вообще никогда не были римскими. Однако долгосрочные последствия этого проекта вряд ли могли бы быть больше. По сути, реформа путем составления свода законов сохранила тщательно сделанную выборку из римской юриспруденции за тысячелетие. Это было сделано так методично, что итоговый текст – Corpus Iuris Civilis или «Свод гражданских законов» – стал всеобъемлющим образцом вместе с многочисленными отдельными частями законодательства для многих развивающихся судебных систем Центральной и Западной Европы, начиная со Средневековья и заканчивая началом современного периода. Поэтому именно благодаря Юстиниану изучение римского права оставалось главной частью многих университетских курсов юриспруденции до самых недавних времен (оно было переведено из категории обязательного в категорию факультативного предмета в Оксфорде, например, в 1990-х гг.). Как текст Юстиниана обрел такую поразительно влиятельную дальнейшую судьбу – это история, занимающая центральное место в последней части этой книги. Но ничего подобного нельзя было предсказать в конце 520-х – начале 530-х гг., когда эта история создавалась. Особую важность для нас приобретают характер и значение планируемых Юстинианом реформ.

В сущности, правовая реформа быстро стала главным проектом в сфере внутренних дел нового режима Юстиниана, когда 1 августа 527 г. он взял в свои руки единоличную власть после смерти своего дяди Юстина. Этот проект осуществлялся несколькими этапами, и первый из них был объявлен 13 февраля 528 г., спустя всего шесть месяцев после восшествия на престол нового императора. И если вы, будучи правителем, захотели бы поднять большой шум, заявляющий о вашей собственной способности править, то по крайней мере во внутренних вопросах Римского государства не было бы ничего лучшего, чем броситься заниматься правовой реформой, по двум причинам.

Во-первых – и мы уже видели реакцию Теодориха на этот пункт, – римская имперская идеология уже давно определяла существование писаного закона в качестве единственного фактора, отличавшего римский мир как более высокоорганизованное человеческое общество, возникшее по воле богов, гораздо более совершенное по сравнению с любым известным или потенциальным государством по соседству. Вот как сам Юстиниан выразился в Deo Auctore («Божьей властью») о порядке, который обеспечил начало второго этапа реформы 15 декабря 530 г.:

«Ничто ни в какой сфере так не достойно изучения, как власть закона, который приводит в порядок дела как божественные, так и человеческие и изгоняет всякую несправедливость»[105]105
  Deo Auctore 1: с ответом Теодориха на важность писаного закона.


[Закрыть].

Определять писаный закон как ключевой компонент римского превосходства было привычкой, возникшей непосредственно из классических греческих размышлений о том, почему их общество выгодно отличалось от всех остальных. Однако греческие оригиналы сосредоточивались не на одном факторе, а на нескольких, которые взаимно усиливали друг друга. В особенности делался большой акцент на ценности системы глубокого образования (по которой обучался Прокопий) для воспитания людей высоких нравственных качеств, понимавших ценность самообладания перед лицом превратностей жизни и потому готовых подчинить свою индивидуальную волю писаным правилам и постановлениям. При такой системе мышления не было абсолютно ясно, нужно ли быть уже более совершенным человеком, прежде чем добровольно принять писаный закон, но более поздняя имперская идеология постепенно оставила другие идеи сделать его неоспоримым центральным блоком римского превосходства, и во всех официальных сравнениях цивилизованного римского и варварского обществ (даже чрезвычайно утонченного персидского), которые с V в. появляются в наших источниках, именно существование писаного закона выделяет первое из них как более совершенное. У одного римского автора записаны знаменитые слова вестготского короля Атаульфа о том, что он отказался от мысли заменить Римскую империю империей готов именно потому, что его последователи не умели подчиняться писаным законам. Поэтому он выбрал самый лучший вариант из всех возможных – использовать военную мощь готов для поддержки Рима. Другой автор – и это тоже известный эпизод – доводит одного римского купца, превратившегося в весьма преуспевающего гунна, до слез, когда тот вспоминает, какое качество жизни может обеспечить писаный закон. И на послеримском пространстве Западной Европы в целом издание свода писаных законов, какими бы виртуальными и невыполнимыми они ни были, означало заявление о том, что ваше государство входит в клуб цивилизованных христианских народов[106]106
  Атаульф: Оросий 7.43. Римский купец, ставший гунном: Прискус из 11.2 (перев. Блокли (1983), р. 269 и далее). Предисловие к Баварскому кодексу в переводе Риверса (1977) лучше всего фиксирует общую идеологическую значимость писаного закона в раннем Средневековье, но она очень широко представлена, например, у Хизера (1994).


[Закрыть].

Ответ на вопрос, почему закон должен был возникнуть из конгломерата более старых идей, чтобы сыграть эту звездную роль, не является центральным в данной истории, но моя интуиция говорит, что за этим стоит христианизация римской имперской идеологии. Старая греческая идеология превосходства была бесстыдно элитарной, так как единственными более совершенными людьми являлись люди полностью образованные, а так как образование оставалось частным и дорогим, то по определению лишь немногие (обычно мужчины) могли принадлежать к элитному клубу полноценных индивидов. А христианское учение гласило, что все люди – даже женщины – имеют души и могут быть спасены, так что старое греко-романское представление о превосходстве являлось гораздо более эксклюзивным. Эту проблему решили благодаря тому, что остатки идеологического аппарата были отброшены, а все внимание сосредоточилось на законе, так как он и общественные структуры, которые он определял, давали место всем. Одни занимали должности, дававшие им больше власти, другие – более скромное место в обществе, но место было у каждого, и это работало гораздо лучше в христианской империи, которая, согласно текстам Евангелия, вступила в горячую дискуссию о том, что все могут спастись. Так или иначе, сосредоточение распавшейся империи на писаном законе как ключе к римскому превосходству означало, что для любой власти не может быть более амбициозного проекта, чем правовая реформа.

Вторая причина, по которой Юстиниан выбрал правовую реформу, требует чуть больше подробностей. Она начинается с простого наблюдения, что реформирование римского права было к лету 527 г. делом, которое обязательно нужно было осуществить. Когда он взошел на трон, потенциальные юридические источники, годные для цитирования в суде, были слишком многочисленны и различны, чтобы облегчить решение более сложных дел. Просто оставить все как есть и сделать вывод, что новый император – дальновидный правитель, который ввел широкие правовые реформы для блага своих подданных, – это недостаточный ответ на то, что происходило на тот момент. Чтобы понять почему, нужно копнуть немного глубже.

К VI в. (и фактически на протяжении нескольких веков до этого) существовали два главных типа юридических полномочий, к которым обычно обращались в судах империи: труды юристов (правоведов), более или менее официально признанных прошлыми императорами для того, чтобы давать авторитетное юридическое мнение (так называемые юрисконсульты), и судебные решения разного рода, вынесенные непосредственно императорами либо в форме официальных указов, либо постановлений, которые изначально относились только к одному конкретному делу, но которые были важны в более широком смысле. Реформы Юстиниана шли в три этапа и были нацелены на решение как отдельных проблем, поставленных каждой группой людей самостоятельно, так и всеобъемлющей проблемы, которая появлялась, когда вы пытались использовать их одновременно. Из трех этапов третий казался проще простого. Он был последним и принял форму написания нового вводного учебника для изучающих право, который отражал изменения в законе, порожденные другими составными частями проекта. Этот учебник скрупулезно следовал там, где было можно, ранее существовавшему учебнику для изучающих право (написанному в III в. правоведом Гаем) и включил почти половину этого более раннего сочинения[107]107
  Более древнему учебнику Гая благодаря необычному счастливому случаю удалось сохраниться в виде палимпсеста MS (то есть первоначальный текст можно было прочитать под более поздним текстом, написанным поверх него). Учебник Юстиниана можно прочитать в переводе Биркса и Маклеода (1987) и Метцгера (1988).


[Закрыть]. Но если поспешное издание последнего учебника считалось сравнительно легкой задачей, то труд, который ему предшествовал, был гораздо более тяжелым.

Первая часть реформы, импульс к которой был дан в феврале 528 г., поставила себе, во-первых, задачу собрать воедино новое имперское законодательство, выпущенное со времени последнего сборника – «Кодекса Феодосия» – в 438 г., который охватывал период начиная с 300 г. Затем нужно было соединить этот новый сборник, объединявший имперские законы за девяносто лет, с тремя другими сводами законов, уже существовавшими: сводом законов Феодосия и двумя более давними кодексами, составленными Гермогенианом и Григорианом в 290-х гг. Два последних представляли собой подборку законов империи до 130-х гг. Эту работу взяла на себя комиссия из восьми высокопоставленных управленцев-политиков и двух практикующих адвокатов.

Общие параметры их работы были определены, так как они следовали образцам – «Кодексу Феодосия» и промежуточным законодательным инициативам, чтобы составить новый свод законов:

а) все начиналось с того, что были отброшены любые законы, имевшие отношение только к одному конкретному делу, и определен круг законов реальной или потенциальной общей важности (эффективная концепция здесь называлась по-латыни generalitas);

б) затем эти выбранные законы редактировались: сначала отбрасывалась большая часть риторической самооправдательной чепухи, которой императоры обычно предваряли свои постановления;

в) после этого требовалось выделить различные части любого закона, которые имели отношение к разным вопросам, потому что императоры часто издавали сложные законы, охватывающие несколько тем;

г) наконец, отредактированные отрывки выстраивались под тематическими заголовками в пронумерованных книгах в хронологическом порядке в рамках отдельных глав.

Это все было довольно просто, так как при редактировании и даже составлении большинства заголовков книг и глав можно было следовать уже ранее существовавшим образцам более давних сводов законов. Гораздо труднее оказалось решить, что оставить из тех трех более старых сочинений и как совместить их содержание с подборкой новых законов империи, которые должны были создать члены комиссии.

Комиссия оказалась компетентной для выполнения этой задачи и всего через год завершила составление Кодекса, который был официально обнародован 7 апреля 529 г. Если сравнивать, то соответствующей комиссии для написания «Кодекса Феодосия» потребовалось девять лет, чтобы выполнить только первую из этих задач, и она даже и не пыталась выпустить объединенный том, хотя, если быть справедливым, новый бюрократический порядок подбора и тот факт, что им приходилось следовать образцу, делали некоторые аспекты жизни проще для членов комиссии Юстиниана[108]108
  Отличное общее представление о проекте Юстиниана дает Оноре (1978), особенно с. 7. О работе Гермогениана и Григориана см.: Оноре (1994). Мэтьюз (2000) и Сиркс (2007) предлагают современные и в чем-то противоречивые отчеты о проекте Феодосия, но разногласия фокусируются на причинах медленного продвижения работы, а не на том, как она шла в сравнении с работой комиссии Юстиниана.


[Закрыть]. Тем не менее редактирование новых законов и объединение всех законов империи в одной книге проходило с пугающей быстротой – в течение тринадцати месяцев от начала до конца работы.

Я подозреваю, что именно эта быстрота побудила Юстиниана назначить вторую комиссию в декабре 530 г., чтобы она принялась за решение еще более серьезной проблемы – юридические формулировки. Deo Auctore определил принципы:

«Поэтому мы повелеваем вам читать и работать над книгами, связанными с римским правом, написанными теми учеными людьми давних времен, которым самые почитаемые императоры давали полномочия писать и толковать [юрисконсульты], чтобы из них можно было извлечь всю суть, а все повторения и противоречия были бы по возможности устранены, и из них можно было бы составить одно сочинение, которого было бы достаточно вместо них всех… чтобы ничто не могло остаться не включенным в законченный труд… Но чтобы в этих пятидесяти книгах все древние законы – в запутанном состоянии на протяжении почти четырнадцати сотен лет, что было исправлено нами, – были бы словно защищены стеной и чтобы ничто не осталось не охваченным ими. Все авторы законов будут иметь равный вес, и ни у кого из них не будет превосходства над другими, так как не все считаются лучше или хуже во всех отношениях, а только некоторые в отдельных отношениях»[109]109
  Deo Auctore 4–5.


[Закрыть].

Возглавлять новую комиссию было доверено одному из адвокатов, занимавшихся предыдущей работой, по имени Трибониан, который явно отличился в этом деле и выполнял какую-то подготовительную работу между публикацией Кодекса в апреле 529 г. и объявлением о новом проекте в декабре 530 г. К тому времени они уже знали, что следующий свод законов будет состоять из пятидесяти книг, и были тщательно изложены принципы, на основе которых они будут подходить к написанию юридических формулировок: не решать вопросы без предварительного разбирательства, каждое мнение должно быть взвешено по существу.

Подготовительная работа не умалила трудности задачи. Членам комиссии, по их собственной оценке, пришлось прочесть в общей сложности 2 тысячи юридических книг и 3 миллиона строк. В конце они сократили это количество до пятидесяти книг и 150 тысяч строк, но это не затрагивает и половины истории. Имелось не только огромное количество юридических материалов, главное – их было очень трудно обработать. Единственными юридическими материалами, которые нам оставили юрисконсульты, стали те, которые не вычеркнули красными чернилами Трибониан и его коллеги по комиссии. Благодаря уму этих людей материалы обрели порядок и логику, явно отсутствовавшие раньше. Главное, нужно помнить о том, что в основном юристы зарабатывают на жизнь благодаря своим клиентам, которые нанимают первых для того, чтобы те выигрывали дела. А обращение к закону – особенно по поводу неуголовного дела (это было в основном не уголовное, а гражданское право), по которому юрисконсульты записывали свои мнения, – дорогостоящий шаг, цель которого – защитить или получить тот или иной финансовый выигрыш. Так что неудивительно, что главной проблемой, вставшей перед членами комиссии Трибониана при рассмотрении юридического материала, являлось не его количество, а тот факт, что ведущие практикующие юристы часто были не согласны друг с другом. И это понятно: причиной многих из этих разногласий становилась необходимость представить, без сомнения, оригинальные аргументы для конкретных клиентов. Поэтому «укрощение» юрисконсультов было не просто проблемой редактирования, а интеллектуальной проблемой, связанной с принятием решения. Какое из конкурирующих мнений по конкретному вопросу предпочтет поддержать комиссия?

Масштаб проблемы оказался велик, так как за несколько сотен лет взаимной конкуренции мнений юрисконсультов образовалась путаница, которая является раем для платного адвоката. Неплохо иметь в голове образ «Холодного дома» Диккенса с его бесконечно тянущимся судебным делом, которое в конце концов «съедает» стоимость спорной собственности. Римское право было джунглями, тиграми в котором считались адвокаты, а самые хорошие из них – кто лучше всего подгонял мнение юрисконсульта и императорской власти к нуждам своих клиентов – получали астрономические гонорары[110]110
  О путаной юридической основе, к которой приходилось обращаться этой реформе, см.: Джонс (1964), с. 14 (возможно, несколько пессимистичен); Харрис (1999), с. 1; Хамфресс (2007), ч. 1.


[Закрыть].

Без этой предыстории невозможно понять, насколько рискованную стратегию включал в себя второй этап законодательной реформы Юстиниана. Чтобы работать, она должна была разрубить гордиев узел традиционного авторитета римского права и, делая это, бросить вызов законным интересам тех, кто получал значительную выгоду от существующего положения вещей. То, что реформа необходима, ни у кого не вызывало сомнения, но реальность, связанная с выполнением этой задачи, уже отпугнула в свое время команду правоведов Феодосия, которая втихую пропустила эту часть проекта к концу 430-х гг., выполнение которой не стало легче за это время. В Deo Auctore поэтому были не только изложены логические принципы работы, но и открыто отстаивалась позиция власти. В декабре 530 г. режим Юстиниана принял окончательное решение смело идти туда, куда не осмеливался ступить еще ни один император.

Законодательная реформа была не единственным рискованным проектом, взятым на себя администрацией Юстиниана. Несмотря на волосатых европейских варваров того или иного рода, традиционным объектом особой ненависти восточных римлян, унаследованным ими от греков, была Персия. Когда в 220-х гг. новая династия Сасанидов добилась беспрецедентной степени централизации власти над территорией, которую ныне занимают Иран и Ирак, это возвестило для Рима новые беды, включая три крупных поражения и череду унижений, особенно взятие в плен и последующее выставление на всеобщее обозрение императора Валериана, увековеченного на огромных скальных барельефах неподалеку от Накше-Рустам. Лишь после бурного процесса политических и административных реформ, который длился пятьдесят лет и дал возможность императорам направлять большую долю активов своих царств в желательную для них область, на восточном фронте в последнем десятилетии III в. был восстановлен паритет. В дальнейшем конфликт время от времени возникал на протяжении почти всего IV в., но в его последнем пятнадцатилетии и, прежде всего, в V в. периодически возникавшая конфронтация супердержав уступила место фактическому и идеологическому сосуществованию. У обеих империй на других границах находились жестокие враги – степные кочевники, а у персов был свой Адрианополь (ссылка на жестокое поражение, которое потерпели римляне в 378 г. от вестготов. – Пер.), когда в 484 г. шахиншаха Пероза и его армию жестоко перебили гунны-гефталиты. Возможно, это всего лишь миф, но к началу VI в. обе империи поняли, что этот период весьма хороших отношений был возвещен договором между императором Аркадием и шахиншахом Ездигердом, согласно которому шахиншах усыновит малолетнего сына Аркадия Феодосия II как акт, предназначенный смягчить его восхождение на престол в случае безвременной смерти Аркадия. Эта договоренность оказалась пророческой: Аркадий умер в 408 г., когда Феодосию было всего шесть лет[111]111
  Подробнее см.: Доджен и Лье (1991); Хизер (2005), с. 1 и 3; Дигнас и Винтер (2007), 9-32.


[Закрыть].

По мере того как угроза от кочевников, в конце концов, пошла на убыль для обеих сторон, в начале VI в. отчасти вернулись образцы поведения времен холодной войны, когда спорные вопросы иногда решались скорее военными методами, нежели путем переговоров (как бывало в V в.), и каждая из сторон стремилась создать проблемы для другой в приграничных зонах, особенно в восточной оконечности Черного моря. Однако добрая воля V в. рассеялась не полностью, и в 522 г. тогдашний персидский правитель Кавад махнул новой оливковой ветвью в направлении Константинополя. У него была особая причина сделать это, так как он хотел сделать своего младшего сына Хосрова своим наследником в обход притязаний старшего сына, с которым у него произошла крупная ссора. Он вспомнил пример Феодосия II и Ездигерда и попросил правившего тогда императора Юстина усыновить Хосрова аналогичным образом. По рассказу Прокопия, Юстин и Юстиниан собирались согласиться на эту просьбу, когда получили тревожный совет от тогдашнего главного правоведа – квестора (помощник консула в финансовых и судебных делах в Древнем Риме. – Пер.) Прокла: