Текст книги "И будет рыдать земля. Как у индейцев отняли Америку"

За время Гражданской войны и Маккензи, и Кастер доросли до командования дивизией. Но если неистовый Кастер был любимчиком публики и блистал в редком для такого молодого человека генеральском мундире на обложке Harper’s Weekly, то Маккензи пользовался бóльшим уважением в армии. Под конец войны генерал Грант считал его «самым многообещающим молодым офицером во всей армии». В 1870-м, прослужив три года командиром «черного» полка, Маккензи был назначен командовать 4-м кавалерийским. Не питая особой любви к своему полковнику, солдаты тем не менее слушались его во всем, и в конце концов его полк превзошел 7-й кавалерийский Кастера в дисциплине и боеспособности[160]160
  Dorst, “Ranald Slidell Mackenzie”, 367–75; Robert G. Carter, On the Border with Mackenzie, 81–82, 184, 255.


[Закрыть].

Адъютант 4-го кавалерийского полка был в составе патруля, обнаружившего останки обоза Уоррена. Зрелище это навсегда врезалось ему в память, в своем рапорте он описал все ужасающие подробности. Вокруг фургонов были разбросаны обнаженные, скальпированные и обезглавленные тела, пронзенные многими стрелами. У убитых был вычищен мозг, половой орган отрезан и воткнут в рот. Перед смертью погибших, безусловно, пытали. У некоторых животы, явно вспоротые еще при жизни, были набиты раскаленными углями, а в одном месте над тлеющим кострищем был прикован на цепях между двумя фургонами обугленный труп.

Шермана от подобной участи уберег сон одного из кайова. В ночь накануне нападения на обоз Уоррена покойный предок поведал Маманти (Маман-ти), предводителю военного отряда, что первую группу белых, которая проедет мимо устроенной засады, трогать нельзя. Магия у Маманти была сильной, действовать наперекор ему или его видению не осмелился бы никто. Из белых мало кто знал о Маманти, с чьей подачи совершался почти каждый крупный набег кайова в начале 1870-х[161]161
  Robert G. Carter, On the Border with Mackenzie, 81–82.


[Закрыть].

Сатанта, участвовавший в этом набеге на вторых ролях, избавил Шермана от хлопот по расследованию происшествия. Когда вожди кайова, за вычетом Маманти, который приближался к белым лишь затем, чтобы их убивать, 28 мая прибыли в агентство за своими еженедельными пайками, Сатанта похвастался Татуму, что лично возглавлял тот набег. Кроме того, он намекнул, что в нападении участвовали его двоюродный брат Большое Дерево и пожилой вождь Сатанк. В довершение всего он потребовал оружие и боеприпасы – чтобы продолжать убивать техасцев. Это было уже чересчур даже для квакера. Татум отослал Сатанту с глаз долой, предложив ему поговорить с великим солдатом-вождем, который как раз навещает Форт-Силл. Дождавшись, когда гордый собой Сатанта выйдет из кабинета, Татум срочно написал полковнику Грайерсону, прося его под предлогом беседы с генералом Шерманом созвать вождей кайова и арестовать Сатанту, Сатанка и Большое Дерево.

К прибытию Сатанты Шерман уже мерил шагами крыльцо грайерсоновского форта. Постепенно съехались и остальные вожди, которых обступили любопытствующие кайова. Вдохновленный присутствием многочисленных слушателей, Сатанта еще раз изложил свою версию набега. Отлично, заявил Шерман, Сатанта, Сатанк и Большое Дерево арестованы и будут отправлены в Джексборо, где предстанут перед судом за убийство. Сатанта от неожиданности растерялся на миг: впервые в жизни ему угрожал белый. А потом, откинув одеяло, потянулся за револьвером, крича, что скорее умрет, чем предстанет перед техасским судом. Но тут по условленному сигналу Шермана ставни на окнах распахнулись, и на Сатанту уставились дула винтовок Солдат Буффало 10-го кавалерийского. Великий хвастун тут же сдулся и, оробев, сообщил Шерману, что в том набеге был не более чем рядовым участником, и то против воли.

Напряжение спало. Однако вскоре под конвоем другого отделения 10-го кавалерийского пред очи Шермана доставили растрепанного вождя Большое Дерево, попытавшегося ускользнуть под шумок. Это бесславное зрелище вызвало новый взрыв эмоций. Когда Бьющая Птица заговорил с Шерманом, другой вождь прицелился в генерала из лука, но один из сохранивших хладнокровие кайова ударил его по руке, и стрела просвистела мимо. Тогда ружье вскинул вождь Одинокий Волк, прибывший на встречу по настоянию Бьющей Птицы, – Грайерсон, рванувшись к первому, нечаянно сбил с ног второго, и все трое рухнули на крыльцо. Шерман, проявив чудеса самообладания, приказал солдатам не стрелять, полковник и двое вождей отпустили друг друга, и кайова успокоились. Так Шерман второй раз оказался в Техасе на волосок от гибели и второй раз благополучно ее избежал. Сатанк во время этого переполоха невозмутимо курил свою трубку. «Если хочешь кого-то разжалобить, чтобы выбраться из этой передряги, это твое дело, – сказал он Сатанте. – Я же посижу молча»[162]162
  Tatum, Our Red Brothers, 116–17; Nye, Carbine and Lance, 134–43; Marriott, Ten Grandmothers, 112–20; Шерман – Маккензи, 28 мая 1871 г., Records of Edmund Jackson Davis, Texas State Library and Archives Commission.


[Закрыть].

Сатанк тоже входил в отряд Маманти, но примкнул к нему лишь для того, чтобы отомстить за смерть любимого сына, убитого в одном из прошлогодних набегов. Старый вождь едва не лишился рассудка от горя. Отыскав растерзанные грифами останки в техасской прерии, Сатанк, готовый сам уйти на тот свет вслед за сыном, скитался по селениям кайова, ведя в поводу лошадь, навьюченную костями погибшего.

Шерман приказал заковать Сатанту, Сатанка и Большое Дерево и запереть в помещении гауптвахты. 8 июня солдаты посадили их в фургоны, отправляемые в Джексборо. Но Сатанк не собирался доживать до конца пути. Он принадлежал к обществу десяти храбрейших кайова, которые предпочитали самоубийство позору. Когда фургоны, поскрипывая, покатили по прерии, Сатанк укрылся одеялом, затянул традиционную для своего воинского общества песню смерти и, ободрав себе руки, освободился от оков. Затем он вытащил спрятанный в набедренной повязке нож, откинул одеяло, заколол одного конвоира и выхватил карабин у другого, но воспользоваться им не успел: капрал из соседнего фургона всадил ему две пули в грудь. Полковник Маккензи сбросил труп вождя на обочину тропы[163]163
  Robert G. Carter, On the Border with Mackenzie, 92–94; Nye, Carbine and Lance, 113–14, 144–45.


[Закрыть].

С Сатантой и Большим Деревом «ковбойское правосудие» в Джексборо расправилось быстро и предсказуемо: их признали виновными в убийстве и приговорили к повешению. Но судья и Лоури Татум, уверенные, что жизнь за решеткой будет наказанием гораздо более суровым, чем скорая смерть на виселице, убедили губернатора Техаса изменить приговор на пожизненное заключение в тюрьме штата. Решение губернатора возмутило не только техасцев, но и генерала Шермана. Если он еще когда-нибудь услышит, как эти индейцы похваляются убийствами, сказал он Грайерсону, то «не станет утруждаться передачей дела в суд, а просто сразу прикажет рыть им могилы»[164]164
  Tatum, Our Red Brothers, 122; Rister, “Jacksboro Indian Affair”, 193–94.


[Закрыть].

Однако прежде нужно было найти кайова, сбежавших из агентства сразу после ареста вождей. Грайерсон и Татум предполагали, что они обретаются где-то между Форт-Силлом и Льяно-Эстакадо, но с какими намерениями, оставалось только гадать. Решение предложил Маккензи: отыскать их, отобрать лошадей и оружие, а затем принудить команчей и кайова заняться фермерством.

Шерман предоставил Маккензи возможность попытаться. Пять недель 4-й кавалерийский полк прочесывал под палящим солнцем техасские прерии в поисках отрядов индейцев. Для Маккензи это был первый опыт военной кампании на землях кайова и команчей, и опыт этот оказался мучительным. Скудные источники воды были горячими и пахли гипсом, на поверхности среди разводов мочи плавал бизоний навоз. Люди и лошади страдали от желудочно-кишечных заболеваний. Травы не было, как, впрочем (в основном благодаря страху Сатанты перед виселицей), и кайова. Сатанта, прежде чем его увезли из Форт-Силла, велел своим людям вести себя смирно – большинство послушались и вернулись в резервацию.

Арест трех вождей кайова изменил расстановку сил в племени, и перевес оказался на стороне Одинокого Волка и сторонников войны. Однако Бьющая Птица продолжал добиваться мира. Собрав сорок угнанных мулов, он передал их Татуму, возмещая, согласно выставленным Шерманом условиям, ущерб, причиненный при нападении на обоз Генри Уоррена. Генерал, выполнив свою часть уговора, отозвал Маккензи, и тот впал в глубокое разочарование, которое, по словам его адъютанта, «казалось, поглотило его целиком и вывело из душевного равновесия»[165]165
  Nye, Carbine and Lance, 148; Jacob, “Reminiscences”, 27–28; Robert G. Carter, On the Border with Mackenzie, 125–47; Morris F. Taylor, “Kicking Bird”, 313.


[Закрыть].

К счастью для затосковавшего молодого полковника, для него нашелся другой противник – загадочные и ужасные команчи-квахади.

Правила мирной политики закрыли Маккензи доступ в резервацию команчей-кайова, но не лишили свободы действий в Техасе, и он собирался воспользоваться этой свободой по максимуму. 3 октября 1871 г. Маккензи с отрядом из 600 солдат и офицеров и 24 разведчиков-тонкава выступил в поход против команчей[166]166
  Команчи говорят на одном из языков шошонской группы, в свою очередь, входящей в более обширную юто-ацтекскую семью. Им особенно близки упомянутые в книге шошоны, баннок, снейк, юты и пайюты, затем пима и папаго, образующие сонорскую группу, затем яки, тараумара и другие народы Мексики и, наконец, ацтеки. Основными подразделениями, или общинами, команчей являлись ямпарика, котсотека, хупе, нокони, пенатека и квахади. – Прим. науч. ред.


[Закрыть] квахади – безраздельных властителей плато Льяно-Эстакадо. Неукротимым и непримиримым квахади неведом был вкус поражения. Их вотчиной было плоскогорье площадью больше всей Новой Англии – бескрайнее засушливое пространство, на самом деле изобиловавшее дичью и источниками воды, если знать, где искать. Однако впечатление эти места производили устрашающее. С востока Льяно-Эстакадо напоминало неприступную крепость. Центральный выступ плато вдавался в равнины Техаса длинной отвесной стеной под названием Кепрок-Эскарпмент – чередой откосов, хребтов, ущелий и расселин, разорванных каньоном Пало-Дуро. Этот каньон, второй по величине в Северной Америке, был излюбленным местом стоянок квахади. Часто они также наведывались в широкий и пологий каньон Бланко и к верховьям Макклелан-Крик, одной из многочисленных рек, берущих начало на Кепроке.

Другие команчи единодушно признавали квахади самыми искусными и свирепыми воинами племени. Они внушали страх даже некоторым соплеменникам. Их богатству, измеряемому в лошадях, завидовали все индейцы южных равнин. По слухам, их табун насчитывал 15 000 голов (число самих квахади не превышало 1200 человек). К белым они приближались только для того, чтобы убивать, похищать или грабить. Угнанный у техасцев скот и похищенных женщин и детей они обменивали у торговцев-команчерос из Нью-Мексико на оружие, боеприпасы и виски.

Путь Маккензи лежал к селению блестящего молодого предводителя команчей по имени Куана. Двадцатитрехлетний Куана (Куанах) был сыном выдающегося военачальника команчей и Синтии Паркер, дочери одного из первых техасских переселенцев. Ее похитили, когда ей было девять, и вырастили как индианку. В двенадцать лет Куана лишился родителей: техасские рейнджеры убили его отца, а мать «освободили», хотя она этого нисколько не хотела. Надо ли говорить, что Куана пылал отчаянной ненавистью к белым. С одноплеменниками этот поражающий мрачной красотой рослый, длинноногий и длиннорукий молодой человек, чье англосаксонское происхождение выдавали серые глаза и прямой римский нос, всегда был общительным и оптимистичным. Благодаря воинской доблести Куаны за ним готова была выступить почти половина всех квахади[167]167
  Gwynn, Empire of the Summer Moon, 7–8, 199–200; Neeley, Last Comanche War Chief, 208.


[Закрыть].

Маккензи, уже добравшийся до подъема на Льяно-Эстакадо в каких-нибудь 15 км от стоянки Куаны, мог застать молодого военачальника в тот редкий момент, когда тот не был готов к бою. К счастью для Куаны, Маккензи не догадывался, что находится так близко к противнику, и вечером 9 октября разбил лагерь в устье каньона Бланко, приняв минимальные меры предосторожности.

Куана напал в полночь. Улюлюкая, звеня бубенцами и размахивая бизоньими покрывалами, квахади прорвались галопом через выставленные Маккензи дозоры и помчались сквозь армейский табун, нагоняя страх на кавалеристов. Ночь озарилась ослепительными вспышками выстрелов. Храпящие лошади брыкались и вставали на дыбы, металлические колья, к которым привязывали на ночь поводья, свистели в воздухе, словно осколки снарядов. Тщетно пытались кавалеристы перехватить лошадей – они либо волокли их по земле за собой, либо вырывали привязь из рук, сдирая кожу с ладоней. Той ночью квахади угнали 63 коней, включая скакуна Маккензи.

Куана надеялся, что после этого кавалеристы пешком отправятся туда, откуда пришли. Однако Маккензи продолжил наступление и 10 октября навязал Куане арьергардный бой, в который тот вынужден был вступить, чтобы прикрыть бегство женщин и детей. Единственной потерей в рядах кавалеристов в этом бою, который назвали Битвой в каньоне Бланко, стал перепуганный солдат, которого Куана застрелил в упор. После этого он с помощью всевозможных уловок и хитростей пытался ускользнуть от тонкава, заклятых врагов команчей, ставших следопытами при отряде Маккензи. Куана рассредоточил своих людей, он несколько раз спускался с Кепрока и поднимался обратно, путал следы или возвращался по собственным. Однако эти проверенные приемы не помогли, и 12 октября тонкава напали на след воссоединившейся на Льяно-Эстакадо общины квахади. В сгущающихся сумерках Маккензи со своими кавалеристами вскарабкался на Кепрок. Плоскогорье Льяно-Эстакадо встретило их резким холодом. Ледяной пронизывающий ветер пробирал до костей. Команчи налетали с флангов, «словно рой злых пчел», стараясь увести кавалеристов от своих женщин и детей. Когда наконец впереди, на расстоянии полутора километров, показалась стоянка квахади, с неба посыпался снег с дождем. Кавалеристы ждали сигнала к атаке – большинство думало, что лагерь уже можно считать взятым. Но Маккензи скомандовал остановиться, и индейцы растворились в снежной круговерти.

Маккензи так никому впоследствии и не объяснил, почему не стал нападать, но решение оказалось благоразумным. Кони под его бойцами были измождены и едва стояли на ногах, сами кавалеристы держались на чистом адреналине. Провизии у Маккензи было слишком мало, чтобы обременять себя пленными женщинами и детьми, тем более что воины Куаны, вне всяких сомнений, стали бы донимать отряд на каждом шагу. И все же поход не был напрасным. Маккензи вынес из него ценные уроки борьбы с индейцами. И, что еще важнее, он доказал, что квахади можно загнать в угол на их собственной территории[168]168
  Gwynn, Empire of the Summer Moon, 9–10, 242–43, 247–48; Robert G. Carter, On the Border with Mackenzie, 165–67, 193–94; Wallace, Mackenzie on the Texas Frontier, 49–50.


[Закрыть].

А что же кайова? Десять месяцев они просидели тихо, опасаясь за своих арестованных вождей, но в апреле 1872 г. молодых воинов одолела скука, и отряды кайова вновь начали рыскать по Техасу. В июне Лоури Татум дал войскам полномочия атаковать враждебных кайова везде, где потребуется, в том числе и в резервации. Если армию Татум этими вестями обрадовал, то со своим квакерским начальством ему пришлось поругаться: суперинтендант Канзаса и Индейской территории отчитал его, не приняв всерьез донесения о бесчинствах индейцев. Убежденный, что воздействия на индейцев словом окажется достаточно, потому что на то будет воля Господа, суперинтендант созвал общий совет племен Индейской территории, но добился этим только одного: предоставил кайова лишнюю возможность похвастаться своими «подвигами» и, что еще хлеще, требовать сноса Форт-Силла.

Следующим попытал свои силы министр внутренних дел. Он привез делегацию вождей команчей и кайова в Вашингтон с обычной целью запугать индейцев могуществом белых. Внушить вождям благоговейный страх ему удалось – те вернулись домой обескураженные и растерявшие значительную часть боевого духа. Однако их рассказам об огромных каменных типи, в каждом из которых можно поселить все племя кайова целиком, и о толпах людей, которых в городе больше, чем бизонов в прерии, соплеменники не поверили, списав все на морок, наведенный магией белых. Но вожди привезли и обнадеживающие вести: уполномоченный по делам индейцев обещал отпустить Сатанту и Большое Дерево, если кайова будут вести себя как подобает.

Разбрасываться подобными обещаниями уполномоченный никакого права не имел. Арестованные числились за штатом Техас, и помиловать их мог только губернатор. Квакерское начальство Татума приняло голословное обещание на ура, Татум же радости не испытывал. Устав от постоянных разногласий со своими идеалистически настроенными единоверцами, он подал в отставку. Если кто-то еще думает, что кайова можно укротить по-доброму, сказал Татум напоследок, «милости просим, пусть попытается»[169]169
  Robinson, Bad Hand, 116; Mayhall, Kiowas, 277–78, 280; Tatum, Our Red Brothers, 126, 132–33. Прошение Татума об отставке было подписано 31 марта 1873 г.


[Закрыть].

Для Рэналда Маккензи 1872 год оказался более удачным, чем для Татума. На ключевые должности были назначены храбрые старшие офицеры, командование Департаментом Техас принял Кристофер Огар, выдворивший Воинов-Псов из западного Канзаса. Генерал Шерман, на собственном горьком опыте познавший, что такое техасский фронтир, добился включения Департамента Техас в состав Миссурийского военного округа под командованием Шеридана. Теперь в штате Одинокой Звезды армии предстояло не реформировать бывших конфедератов, а смирять враждебных индейцев.

Маккензи повезло не только с новым энергичным и решительным командованием. Он отличился и как разведчик и мог засчитать себе полноценное ку: кавалерийский патруль захватил так называемого команчеро – мексиканского торговца с команчами, согласившегося ради спасения своей шкуры поделиться секретом передвижения по Льяно-Эстакадо. По его словам, на плато имелись хорошая наезженная дорога с многочисленными источниками воды, по которой команчеро перегоняют вымениваемый у индейцев скот в Нью-Мексико, и такая же обратная дорога чуть дальше к северу. Таская с собой этого осведомителя, Маккензи по приказу Огара за лето изъездил вдоль и поперек Льяно-Эстакадо, пытаясь перекрыть все лазейки команчеро. И хотя мексиканцам и команчам удавалось ускользнуть, люди Маккензи гонялись за ними на их землях – и оставались в живых[170]170
  Robinson, Bad Hand, 53–54, 113–18, 192–96; Wallace, Mackenzie on the Texas Frontier, 64–69.


[Закрыть].

В сентябре Маккензи вернулся на Льяно-Эстакадо. Через восемь дней его разведчики-тонкава обнаружили свежий след, ведущий к лагерю команчей-котсотека под предводительством вождя Моувэя – знаменитого разбойника и близкого союзника Куаны. Он однажды заявил правительственным переговорщикам, что «когда здесь [в резервации] с индейцами будут обращаться лучше, чем за ее пределами, вот тогда мы сюда и придем». Возможно, Моувэй почувствовал, что этот час близок, поскольку как раз перед атакой Маккензи отлучился из лагеря, чтобы поговорить с «несущими мир» белыми.

4-й кавалерийский полк стер с лица земли лагерь Моувэя, убив 52 и взяв в плен 130 человек, в основном женщин и детей, а также захватив табун котсотека. Однако тонкава, отыскавшие эту стоянку, были искусными следопытами, но не табунщиками. Ночью воины котсотека не только вернули себе своих коней, но и угнали лошадей тонкава. Когда утром «пристыженные и подавленные» разведчики вошли в лагерь, ведя в поводу навьюченного седлами ослика, Маккензи пришел в ярость. «После этого, – свидетельствовал один сержант, – мы не пытались увести с собой захваченный у индейцев табун. Лошадей просто пристреливали на месте»[171]171
  Wallace, Mackenzie on the Texas Frontier, 77–79, 80–83; Robert G. Carter, Old Sergeant’s Story, 84–86; Thompson, “Scouting with Mackenzie”, 162.


[Закрыть].

Несмотря на неудачу с табуном, битву на северном рукаве Ред-Ривер можно было признать единственной в своем роде победой армии. Никогда прежде команчи не теряли столько воинов убитыми и мирного населения пленными и никогда не оказывались настолько бессильными, чтобы не суметь отомстить за поражение. В агентство хлынули сотни потрясенных и кающихся команчей, не живущих в резервации. К ним примкнули даже некоторые квахади – они освободили белых заложников и поклялись отправить детей в школу и заняться фермерством. Однако все это был хитрый маневр, призванный заставить правительство вернуть котсотека женщин и детей, и он сработал. В июне 1873 г. неисправимо наивный суперинтендант-квакер (бывший начальник Татума) отпустил пленных – и уже через несколько дней команчи вышли в Техасе на тропу войны.

Маккензи, способного их остановить, там уже не было. По приказу Шеридана его перевели на Рио-Гранде, чтобы положить конец набегам индейцев кикапу из Мексики, так что планы раз и навсегда подавить сопротивление команчей пришлось отложить до его возвращения[172]172
  Richardson, Comanche Barrier, 186–87.


[Закрыть].

Обагренная кровью и подкошенная на южных равнинах едва ли не под корень, мирная политика тем не менее давала свои исполненные благих намерений всходы. В октябре 1873 г. она затронула кайова, которым в награду за то, что они поклялись не вступать в этом году на тропу войны, вернули Сатанту и Большое Дерево. Губернатор Техаса освободил обоих вождей с условием, что на воле они будут оставаться ровно до тех пор, пока кайова ни на кого не нападают. Однако соблюдали это условие только люди Бьющей Птицы. Не успели отпустить арестованных вождей, как отряды кайова, грабя и убивая, понеслись на юг, в Мексику. Генерал Шерман клял губернатора на чем свет стоит за помилование вождей: «Я рисковал жизнью, передвигаясь там с крошечным эскортом, и… теперь заявляю вам, что никогда больше не подвергну себя такому же риску по доброй воле ради вашего приграничья, а Сатанта и Большое Дерево в долгу не останутся… и, если они пойдут за скальпами, первым скальп снимут с вас»[173]173
  Цит. по Rister, “Jacksboro Indian Affair”, 196.


[Закрыть].

Насчет Сатанты Шерман ошибся. Вождь понимал условия своего выхода на волю. Наверное, в первый и единственный раз кайова совершали набеги не по его коварному наущению. Во время переговоров о помиловании Сатанта пообещал «прижать своего техасского отца к сердцу и хранить его там» и слово свое не нарушил. А вот Одинокого Волка сжигало пламя ярости. Его сын вернулся на тропу войны одним из первых и был застрелен солдатами на Рио-Гранде. Когда тело юноши привезли домой, Одинокий Волк отрезал себе волосы, перебил своих лошадей, сжег палатки и поклялся отомстить.

Эта непрекращающаяся вражда между народами наводила Бьющую Птицу на мысли о конце света. «Я боюсь, что кровь польется рекой, и в сердце моем печаль, – признался он своему другу-квакеру. – Белые сильны, но они не могут уничтожить нас всех за один год. Им понадобится два, три, может, четыре года. А потом вся земля скроется под водой или сгорит в огне. Она наша мать и не сможет жить дальше, если все индейцы погибнут»[174]174
  Nye, Carbine and Lance, 170, 180, 181, 183; Mayhall, Kiowas, 285–86.


[Закрыть].

Кольцо вокруг племен южных равнин сжималось. Южные шайенны и арапахо с 1869 г. жили в резервации, команчи были ослаблены, и только квахади пользовались полной свободой. Команчам и кайова набеги на Техас давались все тяжелее, что с сожалением признал бы Одинокий Волк. Так обстояли дела в мире, известном Бьющей Птице. За пределами этого мира, на северных равнинах, по-прежнему верховодили лакота и северные шайенны. На «Неотчуждаемую Индейскую территорию» белые не посягали, но на восточных рубежах земель лакота, где со времен «Войны Красного Облака» происходили мелкие стычки между индейцами и армией, обстановка накалялась. И все же больше половины лакота и северных шайеннов и почти все арапахо добровольно перебрались в агентства Большой резервации сиу. Впрочем, мало кто из них сидел в резервации круглый год. Они оставались охотниками и, пока погода позволяла, гонялись за бизонами, а в агентство возвращались, чтобы переждать суровую зиму. И хотя до превращения их в фермеров-христиан было еще очень далеко, можно было с уверенностью утверждать, что на Великих равнинах (за исключением Техаса) наступило относительное спокойствие. Казалось, что хотя бы здесь мирная политика себя оправдывает.

И вот тогда на дальней орегонско-калифорнийской границе одно крошечное племя, взбунтовавшись против переселения в резервацию, подняло внезапный кровавый мятеж. Он потряс всю страну, выставил в неприглядном свете армию и, подорвав устои мирной политики, едва не обрушил ее окончательно.