Текст книги "О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века"

Мясо из пробирки

Восемьдесят лет назад Уинстон Черчилль предсказал, что настанет день, когда «мы покончим с нелепой необходимостью выращивать целую курицу, чтобы съесть только грудку или крылья, и научимся выращивать эти части курицы по отдельности в особой среде». Он думал, что на это уйдет не более полувека. Выращивать отдельные части курицы мы пока не научились, но сегодня подошли к важной вехе на пути к будущему, которое предвидел Черчилль, – первой публичной дегустации мяса из пробирки.

Это историческое событие стало возможным благодаря исследованиям доктора Марка Поста из Маастрихтского университета (Нидерланды). Идея проста: взять клетки мышечной ткани от реальной коровы и выращивать их в питательном растворе. Результат – реальное мясо, до последней клетки подлинное. Осуществить это, впрочем, невероятно сложно – надо решить очень много проблем. Так что до выращивания курятины или стейков нам еще далеко. Задача ближайшего будущего – создать хотя бы гамбургер, и дегустация, прошедшая на этой неделе, доказала, что она выполнима. Такой гамбургер состоит из настоящей говядины, которая, однако, никогда не была живой плотью. Ни одна корова не пострадает при его производстве и к тому же ни разу не выпустит из кишечника газов, в частности метана – побочного продукта ее собственного пищеварения.

Не пора ли производителям говядины присматривать другой бизнес? Однажды такое время, наверное, наступит, но пока об этом думать рано. Порция гамбургера, которую предстоит продегустировать, стоила в производстве больше 200 тысяч фунтов. И все же, если ученым удалось преодолеть изначальные препятствия, нет причин, чтобы рано или поздно себестоимость мяса из пробирки не стала сопоставима с обычным мясом. Сейчас основная доля мяса, поступающего на рынок, получена от скота, который вскармливают зерновыми и соей. Их надо вырастить, после чего доставить к местам содержания животных – и все это лишь затем, чтобы часть питательных веществ превратилась затем в кости и другие несъедобные органы. Переработка питательного материала непосредственно в пригодное для еды мясо оказалась бы более экономной.

Для перехода от сегодняшнего животноводства к мясу из пробирки (произведенному по разумной цене) есть важные этические предпосылки. Прежде всего, это уменьшит страдания животных. Жестокому обращению с рабочими лошадьми, так пронзительно изображенному в романе Анны Сьюэлл «Черный Красавчик» (Black Beauty), положили конец мощные двигатели внутреннего сгорания. Точно так же более продуктивный способ производства мяса позволил бы покончить с несоизмеримо большими страданиями, которым сегодня подвергаются десятки миллиардов животных на животноводческих предприятиях.

Только каменное сердце не порадуется такой перспективе. Но дело даже не в эмоциях. Обсуждая этичное обращение с животными, философы на диво единодушны в выводах: животноводство на крупных механизированных фермах нарушает базовые этические принципы, простирающиеся за пределы нашего биологического вида. Даже такой упорный консерватор, как Роджер Скрутон, горячо защищавший псовую охоту на лис, пишет, что подлинно нравственный подход к защите животных начинается с признания того, что животноводческое производство – это дурно.

Второй довод – экологический. Разводить животных, особенно жвачных, на мясо – значит содействовать перегреву планеты и готовить сотням миллионов ее обитателей участь «климатических беженцев». В составе кишечных газов жвачных, попадающих в атмосферу, много метана – одного из мощных факторов создания парникового эффекта. А у мяса из пробирки нет ни отрыжки, ни кишечных газов. Испражнений тоже нет, поэтому гигантские сточные коллекторы для навоза, без которых не обходится ни одно интенсивное животноводческое предприятие, не понадобятся. Одно это позволит втрое сократить глобальное производство закиси азота, вносящей немалый вклад в изменение климата.

Продовольственная и сельскохозяйственная организация при ООН признает, что по выбросу газов, вызывающих парниковый эффект, промышленное животноводство опережает весь транспорт, вместе взятый: легковые и грузовые автомобили, самолеты и морские суда. По некоторым расчетам, в странах с высоким поголовьем скота вклад животноводства в объем парниковых газов составляет до половины их совокупного выброса. Если расчеты эти точны, одной заменой ископаемого топлива на чистые источники энергии нам не обойтись. Нужно сокращать поголовье скота на планете.

Кое-кто из вегетарианцев и веганов, вероятно, не примет выращенного гамбургера, потому что вообще не понимает, зачем есть мясо. Ну и отлично, их право – хранить верность растительной пище. Но лично для меня вегетарианство или веганство не самоцель, а средство уменьшить страдания людей и животных и передать своим потомкам пригодную для обитания планету. Я уже 40 лет как не употребляю мяса, но если мясо из пробирки станет доступно по разумной цене, с удовольствием его попробую.

The Guardian, 5 августа 2013 года

Шимпанзе тоже люди

Томми 26 лет. Его держат за решеткой, в одиночке. Суд никогда ни к чему его не приговаривал и даже ни в чем не обвинял. Дело происходит не в Гуантанамо, а в Гловерсвилле, на севере штата Нью-Йорк.

Как такое возможно? Просто Томми – шимпанзе.

Проект по защите прав животных Nonhuman Rights прибег к одной из старейших юридических процедур – habeas corpus, чтобы оспорить в апелляционном суде правомерность содержания Томми за решеткой.

Ходатайство habeas corpus используют, чтобы добиться судебного решения о том, насколько законно лишать свободы конкретного человека, например заключенного или душевнобольного в медицинском учреждении. Зоозащитники просят суд направить Томми в заповедник во Флориде, где он жил бы вместе с другими шимпанзе на острове площадью 1,2 гектара посреди озера.

В этом месяце пять апелляционных судей внимательно выслушали основателя зоозащитного проекта Nonhuman Rights (Права нечеловека) Стива Уайза, представлявшего интересы Томми. Судьи резонно интересовались: может ли быть лицом, субъектом права кто-то, кроме человека?

Уайз ссылался на юридические прецеденты, подтверждавшие: да, может. В гражданском законодательстве лицо – это сущность, выступающая автономным субъектом права. Таким «лицом» может быть корпорация, река, священная книга, мечеть.

В компетенции судей объявить Томми субъектом права. Именно это им и следует сделать. И не только потому, что держать шимпанзе в одиночном заключении жестоко. Томми следует признать лицом, потому что он им является, в полном философском смысле слова.

Что такое лицо? Этот термин использовали еще древние римляне. Далеко не всегда он применялся к людям. Ранние христианские теологи разработали доктрину о Троице – Боге, едином в трех лицах. Если бы лицо означало «человек», такая доктрина противоречила бы христианскому вероучению, потому что человеком, согласно ему, побывало только одно из «лиц» Бога.

В современной культуре, например в научно-фантастических фильмах, нам не трудно видеть лица в инопланетянах, например, в пришельце из «Инопланетянина» или в На’ви из «Аватара», хотя они не принадлежат к биологическому виду Homo sapiens.

Читая книги таких исследователей, как Джейн Гудолл или Диана Фосси, мы без труда воспринимаем лица описанных там человекоподобных обезьян. Они способны на близкие и сложные межличностные отношения с другими членами группы. Они горюют, теряя любимых. Они осознают себя и способны думать. Способность предвидеть и прогнозировать позволяет им строить планы. В том, как они реагируют, когда другая обезьяна не отвечает услугой на услугу, можно даже различить зачатки этики.

Вопреки карикатурам оппонентов, признать в шимпанзе лицо не значит дать ему право голосовать, ходить в школу или подавать в суд за клевету. Это всего лишь значит признать за ним самое фундаментальное, основополагающее право – быть субъектом, а не только объектом юридической процедуры.

За последние 30 лет в научных лабораториях Европы постепенно признали, что шимпанзе – животные особого рода, поэтому их больше не используют в качестве подопытных. Только Соединенные Штаты до сих пор продолжают использовать шимпанзе в медицинских исследованиях, причем в прошлом году Национальный институт здравоохранения объявил, что отправляет на пенсию всех подопытных шимпанзе и переселяет их в заповедник. Если уж крупнейшее национальное медицинское учреждение приняло решение использовать шимпанзе в качестве лабораторного материала только в исключительных случаях, почему мы позволяем обычным людям держать их за решеткой безо всяких причин?

Судам пора понять и принять, что обращаться с шимпанзе так, как это делаем мы, недопустимо. Это лица, субъекты права, и их необоснованному содержанию в клетках пора положить конец.[4]4
  Апелляционный суд штата Нью-Йорк, Третье юридическое отделение, не удовлетворил ходатайства проекта Nonhuman Rights в интересах Томми, затем апелляционный суд штата Нью-Йорк отказал проекту в праве на апелляцию. Когда печаталась эта книга, проект искал другие каналы для продолжения тяжбы. – Прим. автора.


[Закрыть]

The New York Daily News, 21 октября 2014 года

Корова, которая…

В прошлом месяце с бойни, расположенной в районе Квинс в Нью-Йорке, сбежал молодой бычок мясной породы. Множество медийных ресурсов тут же разместили видео, на котором животное деловито трусит по оживленной улице. Для тех, кто любит животных, история закончилась благополучно: бычка поймали и отправили в заповедник, где он проведет всю оставшуюся жизнь в естественных условиях.

Но для меня интереснее всего оказался выбор слов, которые медиа использовали применительно к этому бычку. Заголовок в The New York Times гласил: «Cow Who Escaped New York Slaughterhouse Finds Sanctuary» («Корова, сбежавшая с нью-йоркской бойни, нашла убежище). Защитники прав животных уже давно борются за то, чтобы слово who («кто, который»), зарезервированное исключительно за людьми, применялось и к животным, о которых пока принято говорить that или which. Это различие есть не во всех языках, но по-английски сказать the cow that escaped значило бы отказать животному в целенаправленности его действия. Мы говорим «заключенный, который (who) бежал», но «камень, который (that) скатился с горы».

Видеть в статье из The New York Times доказательство сдвига в словоупотреблении было бы преждевременно. Скорее она демонстрирует некоторую неопределенность в выборе слов, потому что в первой фразе статьи мы видим: «Корова, которую (that) изловила полиция».

Я спросил Филипа Корбетта, литературного редактора The New York Times, означает ли это who в заголовке новый подход газеты к описанию событий. Он объяснил, что и отдел стилистической редактуры в Times, и аналогичный в Associated Press предлагает использовать who только для животных персонифицированных или называемых по имени. В качестве примера в руководстве приводится такой: «Собака, которая (that) потерялась, выла», но «Аделаида, которая (who) потерялась, выла».

Корбетт добавил, что редакторы, по-видимому, оказались перед сложным выбором. Корова, точнее говоря, бычок, на момент побега был безымянным, но Майк Стура, основатель его нового дома, Скайлендского заказника и приюта для животных, назвал его Фредди. В одних СМИ о животном говорится who, в других – that. Если погуглить, мы увидим оба словоупотребления. Поиск по словам cow who дает примерно 400 тысяч ссылок, а cow that – около 600 тысяч. Замените «корову» на «собаку», и цифры сблизятся еще больше: 8 с лишним миллионов за who и 10 с лишним – за that.

Возможно, дело в том, что пишут в основном про домашних собак, у которых есть имена. Но если поискать все в том же Google, то про шимпанзе who говорят вдвое чаще, чем that, а они не самые распространенные домашние питомцы. Скорее всего, тут сказывается их сходство с людьми и бесспорная индивидуальность. Про горилл и орангутанов тоже чаще говорят who, чем that.

Сервис Google Ngram, отслеживающий частотность отдельных слов или фраз в печати в различные годы, позволяет сделать еще одно интересное наблюдение. Если в 1920 году на каждое cow who приходится более десяти cow that, то к 2000 году этот показатель опускается ниже пяти. Такое впечатление, что со временем мы стали больше очеловечивать коров, притом что многочисленные семейные молочные фермы, хозяева которых знали каждую свою корову, с тех пор сменились корпорациями молочных заводов с тысячами безымянных животных.

Еще удивительнее, что who, судя по всему, все чаще употребляется в отношении тех животных, которые никогда не были домашними питомцами и обладают менее выраженной индивидуальностью, чем крупные человекообразные.

Консервированного тунца сложно представить себе отдельной особью с ее собственным характером, не говоря уже о том, чтобы увидеть в этой рыбе личность, но писатель Шон Томасон недавно написал в Twitter про «тунца, который (who) умер только затем, чтобы его засунули в консервную банку, завалявшуюся в дальнем углу моего кухонного шкафа сверх срока годности и только что выброшенную».

Многие общественные движения внимательно относятся к языку, потому что он одновременно и отражает, и поддерживает несправедливость, которую надо исправить. Феминисты сумели доказать, что использование мужского рода (считавшегося гендерно нейтральным) в обобщающих утверждениях, касающихся также и женщин, превращает последних в невидимок.

Предлагались разные способы это исправить, самым удачным оказалось использование множественного числа they («они») для случаев вроде Each person should collect their belongings (буквально: «каждое лицо должно забрать свои вещи»). Термины для обозначения представителей расовых меньшинств и людей с ограниченными возможностями сегодня также оспариваются в таком масштабе, что не всякий сумеет придерживаться того словаря, который представители этих категорий считают для себя приемлемым.

Говорить о животных who – часть того же тренда, что и эти языковые реформы. Для большинства современных правовых систем животные – такая же собственность человека, как столы и стулья. Законодательство защищает их от жестокого обращения, но чтобы они перестали быть вещами, этого недостаточно, потому что точно так же закон защищает и ландшафтные заповедники, и памятники старины. Английское словоупотребление должно измениться, демонстрируя, что животные по своей сути гораздо ближе к нам, чем к столам и стульям, картинам или горам.

Законодательство уже начинает меняться. В 1992 году Швейцария стала первой страной, включившей в конституцию положение о защите достоинства животных, следом, через десять лет, это сделала Германия.

В 2009 году Евросоюз внес поправки в свое базовое соглашение и включил положение о том, что, «поскольку животные – чувствующие существа, ЕС и его страны-члены должны неукоснительно учитывать требования законодательства по защите животных при формировании политики в сельском хозяйстве, рыбной промышленности, научных исследованиях и некоторых других областях».

В языках, которые, как английский, по умолчанию относят животных к разряду вещей, а не личностей, аналогичную роль играет личное местоимение, напоминающее нам, кто такие животные на самом деле.

Project Syndicate, февраль 2016 года

«Жизнь священна»: до каких пределов?

Подлинная трагедия аборта

В прошлом месяце в Доминиканской Республике врачи отложили проведение химиотерапии беременной девочке-подростку, страдающей лейкемией. Они опасались вызвать выкидыш, то есть нарушить государственный закон, запрещающий любые формы аборта. В конце концов в результате переговоров между врачами, юристами и семьей химиотерапию все же начали, но лишь после того, как неадекватная суровость антиабортного законодательства многих развивающихся стран в очередной раз оказалась в центре общественного внимания.

Проблема абортов широко освещается в СМИ развитых стран, прежде всего в США, где республиканцы используют призывы к борьбе с абортами, чтобы сплачивать своих избирателей. В ответ во время недавней кампании за переизбрание президента Барака Обамы на второй срок был выпущен телевизионный ролик, где женщина говорит: «Сегодня страшно быть женщиной», – поскольку конкурент Обамы Митт Ромни поддерживает законодательный запрет абортов.

Гораздо меньше на слуху те 86 % всех абортов в мире, которые проводятся в развивающихся странах. Хотя в большинстве стран Африки и Латинской Америки аборты в общем и целом запрещены законом, формальные запреты никак не отражаются на их высокой статистике. В Африке в год на тысячу женщин приходится 29 абортов, в Латинской Америке – 32. В Западной Европе, где аборты, как правило, разрешены, этот показатель – 12. По данным последнего доклада ВОЗ, 47 000 женщин ежегодно погибают от небезопасных абортов, и почти все эти смерти происходят в развивающихся странах. Еще пять миллионов женщин ежегодно получают травмы и увечья, некоторые – на всю жизнь.

Почти всех этих смертей и травм можно было бы избежать, считает ВОЗ, обеспечив населению доступ к половому просвещению, информации о планировании семьи и контрацепции и возможность безопасного легального аборта с последующим медицинским наблюдением, чтобы избежать осложнений. По имеющимся данным, беременность хотели бы предотвратить 220 миллионов женщин из развивающихся стран, но у них нет необходимых знаний об эффективной контрацепции и/или доступа к ней. Это трагедия как для отдельного человека, так и для всей нашей перенаселенной планеты. В прошлом месяце в Лондоне прошла встреча в верхах, посвященная планированию семьи и организованная Министерством международного развития Великобритании и фондом Билла и Мелинды Гейтс. Саммит поставил перед собой задачу к 2020 году донести необходимую информацию до 120 миллионов таких женщин.

Ватиканская газета откликнулась на эту инициативу нападками на Мелинду Гейтс, чьими стараниями, а отчасти и на чьи средства эта инициатива, по предварительным оценкам, спасет три миллиона младенцев от смерти на первом году жизни и на 50 миллионов сократит число абортов. Логично было бы предположить, что католическая церковь сочтет этот результат положительным. (Сама Гейтс – практикующая католичка, которая видела, что бывает, когда женщина не в состоянии прокормить ребенка или искалечена подпольным абортом.)

Недоступность или труднодоступность легального аборта побуждает многих неимущих женщин обращаться в подпольные абортарии. Когда в 1998 году ЮАР узаконила аборты по желанию, количество связанных с этой процедурой смертей упало на 91 %. Появление таких лекарств, как мизопростол и мифепристон, которые можно приобрести в аптеке, делает относительно безопасный и малозатратный аборт доступным для женщин развивающихся стран.

Оппоненты обычно отвечают на это, что по самой своей природе аборт опасен – для плода. Они утверждают, что аборт – это убийство уникального живого человека, индивида. С таким утверждением трудно спорить, если под «человеком» мы имеем в виду представителя биологического вида Homo sapiens.

Верно и то, что мы не можем механически повторять слова о праве женщины на выбор, не решив при этом этического вопроса о моральном статусе плода. Если плод действительно обладает теми же правами, что и любой другой человек, сложно будет защищать право беременной женщины на выбор – в том числе на выбор смерти для плода, за исключением разве что тех случаев, когда беременность угрожает жизни будущей матери.

Слабость антиабортной аргументации состоит в том, что из корректного научного тезиса о том, что плод – это живой индивид, представитель вида Homo sapiens, безосновательно выводится этический постулат, согласно которому плод имеет то же право на жизнь, что и любой человек. Чтобы говорить о праве существа на жизнь, одной принадлежности к виду Homo sapiens недостаточно. По таким критериям, как самосознание и разумность, плод вправе рассчитывать на охрану своей жизни не больше, чем корова, – его умственные способности ниже, чем у нее. Но группы пролайферов, пикетирующие абортарии, редко можно встретить в пикетах у боен.

Мы обоснованно утверждаем, что сознающих себя существ, которые хотят жить, нельзя убивать против их воли. В этом мы видим нарушение их автономии или насилие над их желаниями. Но почему нельзя прекращать жизнь живого существа еще до того, как его потенциальная способность к мышлению и самосознанию реализовалась?

Мы не обязаны давать каждому потенциально разумному существу возможность реализовать этот потенциал. И если предположить, что интересы потенциально разумных, но еще не обладающих сознанием существ столкнутся с жизненно важными интересами реальных разумных женщин, приоритетом в любом случае должны быть женщины.

Project Syndicate, 13 августа 2012 года