Текст книги "Книга Греха"

III

Семь часов утра. Я в чужой квартире. На столе, покрытом прорванной клеёнчатой скатертью в крупный горох, бесчисленные чашки с недопитым кофе. Вокруг люди, упакованные в чёрный цвет, – готы.

Смердит блевотиной. Видимо, кого-то стошнило. Но страшнее этой вони жуткий химический запах, едкий и резкий; он, кажется, отравляет всё вокруг.

На полу нагие парень и девушка. На их горле, животе две кровавые зияющие дыры, похожие на взрывающиеся в космосе звёзды. Я помню девушку. Её зовут Даша. В прошлое моё посещение она долго убеждала меня в бессмысленности и конформизме жизни. Теперь она будет убеждать в этом ангелов или бесов.

– Вчера у Лёни Морбиуса было день рождение. Мы отмечали, а утром Танюха, – он показывает на бледную девушку с татуировкой на лбу, – нашла Дашу и Стокера.

– Для чего мне знать всё это? Я же не из полиции, – говорю я.

Всё это мне рассказывает Драк. Так его кличут. Здоровенный детина с болезненным, усеянным оспинками лицом. Он у них один из авторитетов. Даша и Стокер мёртвые лежат на полу.

– На хрена вы меня позвали? В семь часов утра?

– спрашиваю я.

– Просто ты, – он тушуется, – как бы сказать, самый адекватный из нас.

Забавно, когда тебя называют адекватным. Начинаешь думать, насколько же неадекватны все остальные.

– И что же я должен сделать? Расчленить и спрятать трупы?

– Думаешь, надо? – оживляется Драк.

Я ухмыляюсь и склоняюсь над трупами. Рядом пустые пузырьки из-под лекарств. Гликадин. Димедрол. Хлористый кальций. Циклопропен. И пластиковые бутылки из-под уксуса.

Афонические, меловые лица с выпученными в агонии глазами. На горле, животе кошмарные, сквозные раны, будто выжженные напалмом или химией. Видны обваренные, изъеденные внутренности, все в страшных ожогах. Края ран покрыты кровью, плавленым жиром и сожжённым мясом.

– Что это? – я показываю на раны.

– Видимо, выпили уксуса, – морщась, цедит Драк.

Что ж, картина проясняется. Надо сказать, они пытались уйти из жизни эффектно, громко хлопнув крышкой гроба. Сначала – таблетки, для анестезии и смертельного сна. Потом концентрированный уксус. Наверное, сочли, что отравление таблетками слишком банально. Захотели ощутить ту самую боль, которой так поклонялись. Даже если таблетки успели подействовать, я им не завидую. Концентрированный уксус выел им всё нутро, разъел даже оболочку, оставив эти жуткие дыры. Они ощутили адскую боль.

Я смотрю на трупы Даши и Стокера. Вдруг явственно видится, как уксус разъедает и сжигает их тела, как они заходятся в истошном крике, когда понимают, что слишком переусердствовали в своём желании эффектно умереть. Но никто не слышит. Все, пьяные и обдолбанные, спят. И они, Даша и Стокер, один на один с ужасом смерти, один на один с собственным телом, которое заживо выжигает и разъедает геенна химическая.

Они так и не смогли приручить боль.

Существует около восьмидесяти трёх способов суицида. Самых распространённых – пять. Отравление таблетками один из них. Концентрированный уксус куда оригинальнее.

Я смотрю на лица людей в чёрном. Они напуганы. Так долго они говорили о смерти и так быстро разочаровались в ней.

Говорю:

– Смело и глупо. И очень, очень больно. Можно было прострелить себе голову.

Кольт выпускает оружие специально для самоубийц. Эксклюзив.

Говорю:

– Или ещё проще – разрезать себе вены.

По статистике, 70 % молодёжи выбирают именно этот способ. В основе – простота.

Говорю:

– Уксус? Лучше облиться бензином и чиркнуть спичкой. Только представьте, горящие тела, бегающие по квартире.

Один из самых болезненных способов умереть.

Говорю:

– Или стать птицей, почувствовать вечность, прыгнув из окна.

При достаточной высоте тело разбивается на атомы. Превращается в кровавый кисель.

Всё это говорю я, видя, как широко открыты их глаза. Драк трёт подбородок и удивлено говорит:

– Э, чувак, ты о чём?

– Вы же хотели смерти? – улыбаюсь я. – Хотели избавиться от тяжести жизни? Я анализирую, как сделать это лучше.

– Мы… просто устали, – мямлит Драк.

Каждый однажды захочет умереть. Не все могут себе это позволить. Говорят, суицид – удел трусов. Но, чтобы решиться на встречу со смертью, нужна смелость. Или всеобъемлющая глупость. Не знаю, будет ли душа самоубийцы вечно скитаться по земле. Однако, в любом случае мёртвое тело, подвешенное к потолку или с хлюпаньем собираемое на мостовой, не вызывает ничего кроме отвращения.

Наверное, Даша и Стокер хотели удивить мир, хотели сделать шоу из собственной смерти. Ощутить спасительную боль, как они говорили. Теперь их даже не похоронить в открытом гробу.

Я говорю:

– Сожгите трупы. И больше не звоните мне. Никогда.

У подъезда увлечённо, не обращая внимания ни на кого, шумно играют дети. В их румяных щёчках и сияющих глазах нет и капли пошлости мира. Когда-то они умрут, может быть, даже завтра, но сейчас, в миг, когда игра полностью увлекла их, они счастливы. Счастливы и живы.

Я останавливаюсь рядом с играющими детьми. Крупный мужчина, видимо, чей-то отец, отрывается от чтения книги и насупливается, глядя на меня. Наверное, думает о педофилах. Но мне всё равно. Уголки глаз наполняются слезинками, и мучительно сжимается сердце.

Ко мне подбегает маленькая девочка. Её светловолосая головка украшена двумя огромными розовыми бантами. Она смотрит мне в глаза, наивно, заботливо, проникновенно. И сердце моё наполняется добротой. Девочка протягивает мне ярко-красный бумажный флажок, смеётся и убегает обратно.

Я отхожу в сторону, достаю сигарету из мятой пачки и тут же отбрасываю её в сторону. Смотрю на небо, и на миг мне кажется – облака складываются в улыбке. Ещё долго я стою под стройным тополем и кручу в руках флажок, подаренный мне девочкой.

Евангелие от Матфея (18, 2–3): «Истинно говорю вам, если не обратитеся и не будете как дети, не войдете в Царствие Небесное».

Глава одиннадцатая

I

Почти у каждой корпорации есть собственная конституция. Один из её пунктов гласит: «Быть приглашённым на корпоративное мероприятие – почётная честь. Не приход на корпоративное мероприятие даёт его организаторам право не приглашать Вас более».

Так же и здесь. В секте Кали. С той лишь разницей, что не приход на их вечеринку даёт её организаторам право уничтожить тебя.

Стоя перед резной дубовой дверью с ручкой в виде головы льва, я думаю, что слишком долго пользовался Божьей милостью. Слишком часто заигрывал со смертью. Ведь гнилостная среда рано или поздно приведёт к гниению субъекта, находящегося в этой среде. Сколько ещё я смогу оставаться живым, лёжа в склепе мёртвых?

Дверь открывает бледная девушка в униформе горничной. На ум приходит Гелла из свиты Воланда. Приглашает зайти внутрь. Я чувствую, как адреналин клокочущей рекой разливается по моему нутру. Ещё миг, один шаг за порог, и преисподняя, пристанище гадких бесов и чудовищных демонов, разверзнется передо мной.

Однако внутри дома нет ничего демонического. Смрад серы и палёного мяса не ударяет мне в ноздри. Либо бесы попрятались по норам, либо предпочли принять личины людей. Нет ни древних божеств, ни горящих свечей, ни мистических картин.

«Гелла» предлагает осмотреть дом. Я говорю «спасибо» и после недолгих поисков убежища прячусь в конце длинного коридора, застланного алым ковром. Нервно курю и тереблю бляху ремня.

Наконец, дребезжит звонок, вроде того, что в театре, и я вместе с остальными гостями устремляюсь на пиршество.

Мы собираемся в гостиной. Довольно просторная зала, но всё-таки она маловата для пятидесяти с лишним человек. Видимо, приглашены только избранные. Чем же я заслужил такую честь? В углу залы установлен фонтан, посреди которого высится статуя женщины с чёрным лицом.

Появляется Марк Аронович. Выглядит он как дурная пародия на дьявола из американских фильмов. Его редкие волосы аккуратно прилизаны вокруг блестящей лысины. Одутловатые, как у бассета, черты красно-коричневого лица волнами спадают вниз. Кончики усов приподняты вверх а la Дали. Прореженные брови выщипаны в тонкую, изгибающуюся линию. На нём чёрный, с блестящим отливом костюм и алый плащ с высоко поднятым, торчащим воротом.

Марк Аронович начинает говорить, перекатывая бокал с красной жидкостью из одной руки в другую:

– Дорогие друзья, дорогие позитивные, я собрал вас здесь, в лоне матери Кали, ибо сегодня у нас великий праздник! – Аплодисменты. – Уставши от дел праведных, мы прибыли в родное гнездо, дабы насладиться пиром! Сегодня всех нас ждут знатные игрища! Некоторых из нас ждёт посвящение! И я пью эту кровь за Вас!

Он выпивает бокал до дна. Интересно, в нём действительно кровь или просто вино? Марк Аронович утирает губы алым платком и продолжает торжественную речь. Ораторствует он долго, чувственно, с изящными словесными пассажами и, что называется, лирическими отступлениями.

– Да сбудется великое таинство посвящение!

На центр гостиной выводят молодого белобрысого парня. Лет шестнадцать. Судя по его сумасшедшим глазам, он либо удолбан, либо напуган до крайности. «Это Станислав», – представляют парня.

Аплодисменты. Марк Аронович улыбается.

К Станиславу подходит полная женщина. Кажется, её зовут Люся. Она снимает юбку, оголяя волосатый лобок. Нежно целует Станислава в губы, опускает его на колени. Резко прижимает его голову к своему лобку.

Марк Аронович улыбается.

Люся уходит. К Станиславу подходит Николай, скалится рыжей щетиной. В его руке стакан с белой массой. Он протягивает его парню. Станислав, зажмурившись, выпивает до дна. Капли стекают по его гладкому подбородку. Станислав раздевается.

Марк Аронович приспускает штаны. Его короткий, толстый член эрегирован. Резким движением он всаживает его в Станислава. Тот вскрикивает от боли. Кабаньими ударами Марк Аронович доводит себя до вершины.

Станислав плачет.

Марк Аронович стонет.

К спаривающимся подходит «Гелла». В её руках шприц и жгут. Она берёт кровь из вены Марка Ароновича и вводит её в вену Станислава.

– Да будет так! – раздаётся хор нестройных голосов.

Станислав бледен. Лихорадочный блеск его безумных глаз сменяется пеленой отрешённости. Молча, опустив голову на грудь, он бредёт в толпу.

Марк Аронович надевает штаны и пиджак. Алый плащ остаётся лежать на полу. Взором пастыря на амвоне Марк Аронович обводит толпу, поворачивается к статуе с чёрным лицом и гулким голосом объявляет:

– Таинство исполнено!

Процедура посвящения повторяется трижды. Наконец, мы рассасываемся по дому. Я стараюсь держать голову низко опущенной, чтобы лишний раз не встретиться с кем-то глазами. Брожу по дому.

В большинстве комнат мирно беседующие люди. Есть помещения, специально оборудованные для плотских утех по типу свингер-клубов. Теннисный корт приспособлен в банкетную залу. Столы, рядом с которыми стоят официанты и повара в накрахмаленной белой форме, полнятся яствами: суши, роллы, тигровые креветки, изысканные гарниры, ветчина и буженина, бесчисленные закуски на шпажках, фрукты, орехи и пирамида крупной клубники.

От голода скручивает живот, но мне страшно есть здесь, где, кажется, всё пропитано кровью. Так и брожу с пустой тарелкой, пока меня не окликает Николай. Он болтает о великой чести и моей везучести. Тянет за собой.

Мы входим в большую залу. Посреди стол, застеленный алой скатертью. На нём серебряная чаша и, похоже, дротики. Рядом толпятся семь-восемь человек. В том числе и Марк Аронович собственной персоной. Николай подходит к нему и что-то шепчет на ухо.

– Стало быть, это вы? – говорит Марк Аронович.

Все взгляды обращаются ко мне. Я озираюсь по сторонам и, наконец, понимаю, что вопрос адресован мне.

– Да, – подтверждаю я.

– Даниил, – Марк Аронович подходит ко мне, – много о вас наслышаны. Николай лестно отзывался о вас.

– Для меня честь познакомиться с вами лично, – вру я.

– Мило, очень мило, – пристально, как покупатель товар, рассматривает меня Марк Аронович, гладя по руке.

Хочется бежать, мчаться из этого проклятого дома на всех парах. Мне кажется, сейчас Марк Аронович скажет: «Вы же не наш, Даниил. Нет в вас и капли священной крови. Вы подлый лгун!». В его руке появится шприц с кровью, и он всадит иглу мне в плоть, до предела нажав поршень.

Я закрываю глаза и внутренне сжимаюсь, но вместо разоблачения Марк Аронович обращается к остальным:

– Для вас, друзья, только лучшие развлечения! Она хотела стать одной из нас. Возможно, сегодня ей повезёт.

Я открываю глаза и лишь сейчас замечаю обнажённую девушку у дальней стены. Во рту кляп. Она примотана к крюкам и брусьям, выступающим из стены. Два блестящих глаза. Два вишнёвых соска.

– Это рулетка, друзья! Её билет в величие зависит только от воли случая!

Каждый берёт дротик. Колет себя и обагряет его кровью. Затем опускает дротик в серебряную чашу. Там тоже кровь. Видимо, для верности.

Первый бросок – мимо. Второй – мимо. И дальше в том же духе. Наверное, меткость – удел здоровых.

Я кидаю свой дротик последним. Марк Аронович подбадривает меня. Я должен попасть в девушку, чтобы они думали, что теперь она одна из них. Мой дротик впивается в её левый сосок. Из него сочится кровь.

Аплодисменты. Марк Аронович подходит к девушке и берёт её за подбородок:

– Шансы обрести вирус таким способом достаточно малы, но они есть. Молись Кали, деточка.

Вся эта легенда с Чёрной богиней начинает раздражать. Каждый целует девушку в губы. Появляется обслуга. Предлагает напитки и отвязывает девушку от стены. Та тюфяком падает на пол и не встаёт. Наверное, занемели конечности.

Марк Аронович подходит ко мне с бокалом:

– Вы самый меткий из нас. Самый молодой и самый меткий. Мои поздравления. – Он выдерживает паузу. – Хотите пройти истинное таинство посвящения?

– Такое… как сегодня?

– Почему же? Я мог бы лично посвятить вас. Тет-а-тет.

Он улыбается и пытается поймать мой взгляд своим. Я смотрю то в стороны, то в пол. Он не отстаёт:

– Так что, Даниил, скажете?

Вероятно, я понравился Марку Ароновичу. Сомневаюсь, что он делает такие предложения каждый день. Марк Аронович может иметь столько мальчиков, сколько хочет. Видимо, сейчас его предложение должно стать великой честью для меня. Мой отказ даёт ему право уничтожить меня.

Я, стараясь не смотреть ему в глаза, соглашаюсь:

– Для меня это честь, Марк Аронович.

Он самодовольно хмыкает и протягивает мне карточку. Я тянусь за ней, но он отдёргивает руку и говорит:

– Даниил, знаете, что в вас наиболее притягательно? В вас нет этой выпирающей похоти.

Марк Аронович вкладывает мне в руку карточку и, погладив, уходит. Я, пунцовый и вспотевший, рассматриваю его визитку. На алой, лощёной поверхности золотым теснением выбито «Марк Аронович Шварцман». На другой стороне от руки написан номер телефона.

Девушка-мишень стонет и пытается подняться с пола. Я помогаю ей и усаживаю в кресло. Набрасываю на голое тело найденную тряпку.

Она смотрит на меня пустыми, красными глазами. Дротиком в неё попал только я. Возможно, у неё есть шанс остаться без вируса. Я осторожно спрашиваю:

– Как вы?

Она улыбается:

– В порядке. Так, значит, вы мой благодетель, подаривший мне вирус.

Меня передёргивает от её фразы:

– Для чего вам это?

– Что?

– Быть мишенью для смерти.

– Это же посвящение.

– Ладно, скажу иначе, для чего вам посвящение?

– Меня привела мама.

Её глаза по-прежнему пусты. Как у коровы, жующей целлофан на мусорной свалке. Я понимаю, что её не спасти. В ней ещё нет вируса в крови, но её сознание уже поражено им. Да и какой из меня спаситель?

– Что ж, маме виднее, – говорю я и отхожу.

– Спасибо вам.

Я останавливаюсь, молчу и решаюсь сказать:

– Возможно, тебе это кажется забавным. Но я видел двух девочек, им тоже сначала было весело. Недавно они прыгнули с крыши. На их лицах не было счастья. Вирус не живёт вне человека долгое время. Поэтому ты наверняка здорова.

– Но…

Я не даю ей договорить:

– Просто проверь и реши для себя, как тебе жить.

Не слушая, что она говорит, я быстро выбегаю из комнаты и устремляюсь к выходу с вечеринки. Иду быстрыми шагами, тяжело дыша, путаясь в комнатах и коридорах.

Вокруг трахающиеся люди. Словно одержимый похотью муравейник. Все эти вечеринки всегда заканчиваются оргией. Я замираю и смотрю на совокупляющихся людей. Они прячутся в темноте, чтобы не видеть лиц друг друга; полная анонимность. Видны только силуэты тел, слышны только стоны. Эммануэль Сведенборг в трактате «О небесах, о мире духов и об аде» писал: «Чьей усладой было скрытно ставить сети и строить втайне козни, те живут в норах и пещерах, и притом до того темных, что они друг друга не видят, а, сходясь по углам, друг другу нашептывают в уши».

У тех, кто предаётся оргии, нет ограничений. Именно поэтому все новички так хотят вирус в свою кровь.

Убивает не болезнь. Убивает злоба и глупость людей.

Каждый день телевидение и газеты, политики и люди искусства твердят нам о _u свободе, выраженной в отсутствии запретов. Йетс писал: «Я есть бессмертная душа, заключённая в тело умирающего животного». Свобода, предложенная нам, животного свойства. Ведь отсутствие запретов ещё не значит наличие выбора. Животное, ничем не ограниченное, свободное в своей физиологии и жизнедеятельности, всегда заключено в клетку собственных инстинктов. И такая свобода – кабала человеческой природы и её страстей; такая свобода – рабство самого себя. Душа же не может быть в рабстве человеческой сути, ибо имеет другую природу и другое назначение, а, стало быть, ровным счётом никак не зависит от тех ограничений и оков, которые нам предлагают сбросить, в том числе, и потому, что на неё эти кандалы не набросишь. Душа априори свободна не в человеческом, животном, а в божественном восприятии.

«Без ада не было бы и веры в Бога», твердят многие. Но если ад, мой ад, нужен для того, чтобы не сгнить заживо, чтобы не потерять веру в собственное «божественное я», чтобы не стать рабом моих страстей человеческой природы, то я принимаю его и говорю «спасибо».

II

Между своими безумными встречами с одержимыми обществами и людьми я бесцельно сижу дома. Всецело предаюсь лени и апатии. От встречи к встрече. Либо смотрю телевизор, либо дрочу. И много ем.

Я словно гидра. Это моё тотемное животное. Прикреплён к дивану, как к грунту. Мои пальцы – щупальца, способные лишь жать кнопки на пульте телевизора и засовывать еду в ротовую полость. Я сам отравляю пищу своими стрекательными клетками злобы. Ем, напиваюсь портвейном и выбрасываю отходы через ту же ротовую полость. Жалкий, одинокий полип.

Питаюсь в основном лапшёй быстрого приготовления. Бедность – это когда различаешь все её вкусы. Даже не вкусы – запахи. Запах грибов. Курицы. Бекона. Сыра с луком. Креветок.

Согласно опросам, японцы считают лапшу быстрого приготовления самым значительным изобретением двадцатого века. Гораздо значительнее, чем рентгеновский аппарат или получение пенициллина.

Если верить рекламе, лапша быстрого приготовления – натуральный продукт.

Медики предупреждают, входящие в состав лапши эмульгатор-загуститель, ароматизаторы класса Е, глутаматы и красители крайне опасны для организма. Регулярное употребление двух-трёх пакетиков в неделю приводят к язве. Или к раку.

Корм для всех слоёв общества. Секрет успеха – экономия времени.

Я смотрю на полку. Выбираю между вкусами креветки и грибов. Или, правильнее сказать, между ароматизаторами Е-320 и Е-211. Первый вызывает болезнь почек и печени, второй – онкологические заболевания.

Лапшу изготавливают из муки самого мелкого помола. Она дешевле и усваивается моментально. Впервые использована для гамбургеров Макдональдс. Несмотря на высокую калорийность, чувство насыщения от лапши проходит крайне быстро. Съел – заварил ещё.

В день я съедаю пять-шесть пакетиков. Поколение fast food. Или поколение язвы и рака кишечника. Так правильнее.

В моём шкафу самые дешёвые продукты. Не вижу разницы с дорогими. И те, и другие, как правило, генетически модифицированные (ГМ).

ГМ картофель. ГМ помидоры. ГМ персики. ГМ рис. ГМ пшеница. Неважно, что при их потреблении риск онкологических заболеваний увеличивается в четыре раза. Неважно, что они ведут к мутациям ДНК. Важен лишь товарный вид. Эра фашизма красоты.

Для создания сорта пшеницы, устойчивой к засухе, использовался ген скорпиона.

Для создания морозоустойчивого помидора, в его ДНК встроен ген североамериканской морской камбалы.

Для создания ГМ риса, использовался ген человеческой печени.

Для создания ГМ картофеля, который не ест колорадский жук, использовался ген некоторых почвенных бактерий.

Я стал похож на мутанта. Возможно, я слишком много ем. Или ем не те гены.

Доедаю лапшу и размораживаю овощи быстрого приготовления, пережёвывая безвкусное огромное яблоко, похожее на блестящий красный мяч.