Текст книги "Книга Греха"

Глава девятая

I

Как и в тот день, когда я обнаружил труп Юли, льёт дождь. Громадные, в форме причудливых лекал лужи, будто взопревшие ссадины земли, влажной сыпью покрыли насупившиеся улицы со съёжившимися людьми и взлохмаченными собаками.

Я курю, замерев перед входом в районное отделение полиции. Отражаясь в стекле дверей, моё взволнованное лицо кажется уродливой маской африканских идолов.

Крадущийся по венам, мышцам, сухожилиям страх проникает в каждую клетку. Любой страх – это, прежде всего, страх потери. Да, я жил не самой праведной, сознательной жизнью, а после каялся и искал кары, но сейчас, когда эта кара так близка, хочется отбросить её как можно дальше от себя. Худой мир лучше доброй войны.

Вхожу в холл отделения полиции. Здесь всё в бледно-красных тонах: отделанный под мрамор пол, безликие стены и даже стулья.

Звонивший мне по телефону человек представился Макаровым Алексеем Ивановичем. Сказал, прийти в кабинет № 16. Стучусь, слышу «войдите» и, как загнанный зверь, тяжело хрипя, захожу внутрь.

Крохотная комнатушка. Из мебели лишь покосившийся шкаф, два кривобоких стула и облупившийся стол, на котором громоздится древний монитор компьютера. За ним крупный, представительный человек с аккуратными усиками. Кого-то он мне напоминает. Пристально смотрит на меня, видимо, ожидая реплики. Я лишь нервно играю желваками.

– Вы к кому? – наконец, изрекает он.

– К Макарову Алексею Ивановичу.

– По какому вопросу?

– Мне звонили. Я Грехов Даниил.

– Ясно. Макаров Алексей Иванович перед вами. Присаживайтесь, Даниил! – Я тут же падаю на стул. – Догадываетесь, почему вы здесь?

Мне хочется разрыдаться у него на плече. Хочется признаться ему во всём. В каждом грехе. Даже в тех, что не противоречат юридическим законам.

– Итак, – он называет дату, – вы обратились в приёмное отделение больницы с травмами головы…

До меня начинает доходить суть происходящего. Верно говорят, на воре и шапка горит. В больнице врач записал все мои данные. Каждого, кто обращается в больницу с побоями, проверяют в полиции.

– Алексей Иванович, – начинаю я, – травмы получены мной на даче, во время полива грядок. Я споткнулся и упал.

– Судя по заключению врача, вы падали много раз. Специально? Или пьяный?

– Алексей Иванович, – стараюсь чаще упоминать его имя, согласно Карнеги, – дело в том, что на работе я часто получаю ушибы.

– А где вы работаете?

– Грузчиком. Работал.

На его лице появляется насмешливая улыбка. Как подметил Достоевский, успех слишком много значит среди людей.

– И что же помешало карьере грузчика?

– Я уволился. Хочу найти более достойную работу.

– Похвально. И всё же, – он сглатывает, – вернёмся к делу. Адрес дачи? – Я называю. – Согласно вашим показаниям, к врачу вы обратились пятого числа. Заметьте, четвёртого числа в районе, где находится ваша дача, произошли две драки.

Вполне понятно, куда он клонит. Я пытаюсь быть убедительным:

– Алексей Иванович, я находился на дачном поливе. Мне не повезло, и я упал. Неужели человек вызывает подозрение только потому, что обратился за медицинской помощью? В чём моя вина?

Макаров хмыкает:

– У вас есть родители?

– Конечно.

– Они подтвердят ваши слова?

– Безусловно.

Уверен, если моим родителям позвонят из полиции по поводу их единственного сына, то они сильно расстроятся. Расстроятся, но сообразят, что ответить.

Я смотрю на выжидающего Макарова. Накатывает паника, что сейчас, прямо в кабинете № 16, меня будут пытать, только бы я подписал признание в чужих преступлениях. От страха сводит яйца.

Существует множество законных и незаконных способов получить признание.

К законным методам, например, относятся наручники. Могут приковать к батарее. Или к высокой скобе, чтобы пытаемый не мог ни присесть, ни нагнуться. Вполне законно использование смирительной рубашки. Если правильно ее применить, жертва пытки от ужасной боли потеряет контроль над актами мочеиспускания и дефекации.

Есть и незаконные способы. К примеру, заплыв. «Пловца» укладывают на пол лицом вниз, заводят прямые руки за спину и тянут их в сторону головы. Или противогаз. Прикуривают штук пять сигарет, вставляют их в шланг, открученный от противогазной коробки, зажимают рукой, чтобы ограничить доступ воздуха, и давай – кури.

Чем больше я думаю о пытках, тем сильнее уверяюсь в их неизбежности. Мои терзания прерывает Макаров.

– Грехов, надеюсь, мы встретились в первый и последний раз.

Система страшнее врагов системы. Сталинские лагеря закрылись, но появились новые. Человек – лишь жертва государственной машины. Жертва демократии, ощетинившейся полицейскими дубинками и смердящей слезоточивым газом. Он может стать жертвой в любой момент. Достаточно лёгкого подозрения.

Я вылетаю за двери райотдела. Пытаюсь подкурить, но руки не слушаются. Пламя обжигает пальцы.

Всего лишь травмы. Черепно-мозговые. И никакого убийства. Проклятый доктор, думаю я. Надо было назвать чужую фамилию.

II

– Даниил? Это Николетта Степановна. – Мне ничего не говорит это имя. – Я предлагала вам работу фотографа на приватных вечеринках.

Я вспоминаю:

– Слушаю вас, Николетта Степановна.

– Вам всё ещё интересно наше предложение?

Через два часа я стою у витых железных ворот двухэтажного дома. Надо мной беззвёздное, ленивое небо. Нет ни звонка, ни домофона. Над забором кудрявится колючая проволока. Я держу фотоаппарат, взятый у приятеля, и курю, не вынимая сигареты изо рта.

Когда я собрался уходить, из ворот, как призрак, появляется худая женщина с собранными в пучок волосами. Жестом приглашает войти.

Она проводит меня в просторную комнату. В ней лишь огромный синий матрас и нечто, похожее на алтарь. Стены, пол и потолок выкрашены в чёрный цвет. На полу – две забитых окурками пепельницы. Внимания заслуживает разве что тяжёлая, витая люстра, свисающая с потолка, будто хрустальный паук. В комнате двенадцать человек. Я тринадцатый; «в алом венчике из роз…».

Узнаю Николетту Степановну. Слава Богу, знакомые лица, а то это тяжкое молчание и зловещий антураж порядком надоели. Хочу к ней обратиться, но меня перебивает высокий седовласый мужчина. Когда он говорит, его чувственные губы не шевелятся:

– Добрый вечер, Даниил! Моё имя Арнольд. Вы человек новый, однако, допустим, в вас чувствуется внутренняя порядочность. Всё происходящее здесь лишь игра, но, допустим, игра личностная. Способны ли вы остаться фотографом, апатично снимающим происходящее?

– Вполне, – я думаю, что слово «апатично» как нельзя кстати.

– Замечательно, – подытоживает Арнольд и хлопает в ладоши.

В комнате появляется девочка лет тринадцати. Она обнажена; я вижу её едва оформившиеся груди, выступающие вперёд ключицы и покрытый белёсым пушком лобок. В её руках арфа. Комнату наполняет нежная, чувственная музыка.

– Фотографируйте! – приказывает Арнольд своим закрытым ртом.

Следом появляется старуха. Она обнажена. Дряблая кожа, похожая на старые бежевые шторы, свисает с костей. Тело покрывают уродливые старческие пятна. Она горбится и взирает на мир единственным глазом, увенчанным уродливым бельмом.

Старуха ковыляет к алтарю, ложится и раздвигает ноги. В музыке появляются тревожные нотки.

Первым к старухе подходит женщина с пучком на голове. Я фотографирую. Она склоняется на колени, крестится и утыкается меж ног старухи.

Поочерёдно каждый из присутствующих повторяет данную процедуру. Последним подходит Арнольд. В его руках алюминиевый таз. Я вспоминаю, как в таком же бабушка делала варенье. Старуха напрягается, и из её промежности в таз фонтаном бьёт урина. После она наполняет его блевотой. Падает на пол и куда-то уползает.

Арнольд ставит на алтарь таз. Каждый подходит и лакает из него, будто собака. Затем все укладываются на синий матрас и предаются оргии.

Временные промежутки, определения, кажется, перестали существовать. Происходящее – просмотр фильма в сильном подпитии, когда образы на экране перемежаются с фантомами собственного сознания.

Вся эта уродливая буффонада могла бы оказаться банальной встречей свингеров, если бы не некий подтекст, чувствующийся за всем происходящим. Однако, подтекст, проходящий сквозной линией по всему действу, мне не разгадать. Что это? Тусовка извращенцев? Секта сатанистов? Масонское общество? В девочке с арфой, в старухе с бельмом, в тазе с испражнениями – во всём чувствуется загадочная концепция.

Когда оргия заканчивается, Арнольд приглашает меня в соседнюю комнату. Здесь куда больше мебели. Мы подходим к ноутбуку.

– Перекиньте нам фотографии и удалите их, – чревовещает Арнольд.

Я достаю USB-шнур, подключаю фотоаппарат и закачиваю фото на ноутбук. Затем нажимаю «delete». Арнольд просматривает фотографии, несколько раз хмыкает и заключает:

– Сколько вы фотографируете? Допустим, неделю, две?

Я не удостаиваю его ответом. Мы проходим к выходу. Арнольд платит мне:

– Я надеюсь, игра останется за дверями этого дома. Мы всего лишь, допустим, покорные искатели истины.

– Хоть масоны или тамплиеры.

– Вы смешиваете всё подряд, – лёгкая улыбка трогает его губы.

– Вы тоже, – я вспоминаю таз с вареньем.

– Мне всё равно, кто вы. Если вы делаете это постоянно, то вам легче говорить о поиске таинственной истины, а не о сомнительных гастрономических пристрастиях.

– А разве профессия фотографа не располагает к экспериментам?

– Не более чем любая другая. У меня множество патологий, но пока я не успел сублимировать их в творчество. Поэтому я отстаю от всех этих творцов-шизофреников.

– Однако этот мир сформирован, допустим, именно такими шизофрениками.

– Мир в вашей голове имеет отношение к ним? Не думаю, что чужие манифесты и мании могут вдруг стать миром для каждого, – озираюсь по сторонам в поисках туалета.

Для чего Арнольду эта невнятная беседа? Но он продолжает её:

– А что же это?

– Десктоп.

– А что же, допустим, играет роль софта?

– Человеческие стереотипы и механизмы существования.

– Но они сформированы теми же шизофрениками, – замечает Арнольд.

– Которые, в свою очередь, сформированы ими же. К примеру, есть программа. Работает, выполняет задачу. Но потом, – я сплёвываю, – появляется какой-нибудь вирус и сбивает настройки софта, а иногда даже жжёт железо.

Арнольд смеётся. Первый раз я вижу его с открытым ртом. У него крупные гнилые зубы.

– А что с десктопом?

– Он подвергается обновлению, но не меняется по сути.

– Вы демагог, Даниил. Но, допустим, вы справились с задачей. Рекомендации о вас верны.

Я удивлён:

– Вам рекомендовали меня? Кто? Николетта Степановна?

– Другой человек.

– И кто же? – мне становится интересно.

– Пусть это останется тайной. Как и прочее сегодня. – К воротам подъезжает машина. – Ваше такси. Оно оплачено. До скорой встречи, Даниил.

Я сажусь в такси. Ворота в дом закрываются.

– Куда ехать? – спрашивает таксист, бородатый толстяк с бульдожьим лицом.

Я называю адрес и добавляю:

– По пути заедем в круглосуточный магазин.

Мне вдруг ужасно хочется выпить холодного тёмного пива. Такси трогается.

Глава десятая

I

Не знаю, для чего я пришёл к ним домой. К Маше и Лене, девочкам из секты позитивных. Наверное, всё дело в их жалостливых, безостановочных мольбах.

Седьмой этаж облупившийся девятиэтажки. Однокомнатная квартира. Маша и Лена встречают меня на пороге. Целуют в обе щёки. Это могло бы быть приятным, если бы не виноград герпеса на их губах. Прохожу в комнату, кладбище старой мебели. Во всём интерьере, в каждой его детали, как и в хозяйках, чувствуется увядание. И даже цветок на подоконнике грязного окна зачах и пожелтел. Стены комнаты заклеены выцветавшими чёрно-белыми плакатами. В основном, рок-музыканты.

Джимми Хендрикс обнимает гитару.

Когда мне было шестнадцать, я тоже увешивал плакатами стены своей комнаты. Потом мама сказала мне, что печатная бумага выделяет свинец. Я сорвал все плакаты и выкинул их в урну. Маше и Лене я сказал то же самое. Они лишь рассмеялись.

Маше восемнадцать. Лене шестнадцать. Они вдвоём ходят в семью позитивных. Им нравится, говорят они. Только там можно почувствовать себя частью чего-то.

– Сколько ты с нами?

– Не помню, – отвечаю я.

– У тебя было посвящение? – Я киваю. – Расскажи. Это так классно.

Я говорю о том, как мы с Михаилом Петровичем привили маленького ребёнка. О том, как сделал частью семьи девушку в парке. Всё это я рассказываю под звонкий смех юных созданий.

Джон Леннон печально взирает сквозь линзы очков.

– Классно тебе, – щебечет Лена, расковыривая гнойник на щеке.

– Нам тоже было прикольно, – вторит Маша. – На посвящение Коля отправил нас на дискотеку. Мы должны были трахнуться с кучей всяких парней.

– Без резинки, – поясняет Лена.

– И как?

– У меня тогда было семь парней за ночь, – вставляет Лена.

– А у меня восемь, – кричит Маша.

Они начинают спорить, у кого было больше.

– И все они трахали вас без презерватива? – любопытствую я.

– Один хотел с резинкой, – морщит нос Лена, – но я сказала, что без резинки круче.

– И никто не возражал?

– Нет, – удивлённо смотрит на меня Маша. – Ты что, никогда не снимал девочек на дискотеке?

Сид Вишез натягивает шнур чуть выше локтя.

На столе появляется вторая бутылка водки. Чем больше я пью, тем меньше задумываюсь о последствиях. Маша и Лена рассказывают о съёмках в порно. О своих заданиях. О том, как попали в семью.

Их история проста. Дружат с детства. Маша попала на съёмки порно. Хотелось показать себя, говорит она. Познакомилась с Колей. И он рассказал им о вирусе.

Вслед за собой Маша привела Лену. Трахали человек пять. Лена сама хотела заразиться. Хотела стать членом семьи позитивных. Ей повезло – у неё получилось.

Теперь они прививают избранных. И ни о чём не жалеют. Только иногда неприятно от побочных эффектов. Они мечтают о том дне, когда каждый будет позитивен, и все будут свободны. По их мнению, свобода выражается в отсутствии запретов. Прежде всего, сексуальных.

Дженнис Джоплин танцует у микрофона.

Есть два типа пьяных бесед едва знакомых людей. В первых всё плохо изначально. Во вторых дерьмо выплывает в конце.

Так и у нас. Маша вдруг начинает говорить о бессмысленности жизни. Об одиночестве. О боли. О проблемах в личной жизни. О непонимании.

Они говорят – им незачем жить. Всё лучшее уже произошло. Посвящение – вершина их жизни. Говорят, что уже выбрали способ умереть. Им посоветовали в Интернете.

«…я не знаю, куда ухожу. Есть ли там что-нибудь, или меня ожидают вечные муки – и потому мне вдвойне страшно. Я знаю, самоубийство – это самое мерзкое, что может сотворить человек. Это предательство по отношению к себе, к близким людям, к миру. За это я презираю себя, но все-таки делаю это. Я не нашел иного выхода, кроме смерти. Простите. Прощайте».

Это строки из прощального письма самоубийцы. Выжившего.

«У меня все хорошо, очень хорошо, и я благодарен, но с семи лет я стал ненавидеть всех людей. Только потому, что им кажется, так просто жить и чувствовать сострадание. Сострадание! Только потому, что я слишком люблю и жалею людей, я получаю что-то взамен. Благодарю вас всех из глубины моего горящего, корчащегося от тошноты желудка, за ваши письма и поддержку в последние годы. Я слишком странный, угрюмый ребенок! Во мне больше нет страсти и поэтому, запомните – лучше сгореть, чем раствориться…»

Это строки из прощального письма Курта Кобейна. Застрелившегося.

Интернет заполонили сайты самоубийц. Их тысячи. Здесь можно узнать, как лучше покончить с собой. Как умереть от крысиного яда или большой дозы аспирина. От отравления угарным газом или пули из дробовика.

Здесь же фото самоубийц. Обожжённые тела. Разлетевшиеся на куски головы. Болтающиеся под потолком трупы. Изрезанные вены. По мнению сайтов, так выглядит эстетика смерти.

Бон Скотт швыряет кепку в толпу.

Некоторые сайты берут за услуги деньги. И хвастаются числом жертв. Всех тех, кто говорит о жизни, посылают к чёрту.

Посетители сайтов – люди разных возрастных и социальных категорий. Они не говорят, почему хотят умереть. Просто жалуются на жизнь. И ищут лучший способ самоубийства. Они находят друг друга, собираются, пьют пиво, а потом уходят из жизни все вместе. Когда им тяжело, они не идут к психиатру – залазят на сайт для самоубийц. Здесь им говорят, что суицид – это прекрасно.

Можно проголосовать, поучаствовав в опросе. Результаты промежуточного голосования. Вопрос: Ты думаешь о суициде? Всего голосов: 60426. Ответы:

Да, но я только размышляю о смысле жизни и суициде (19639 голосов) – 32.5%

Да, я собираюсь совершить суицид в будущем (29810 голосов) – 49.33%

Нет, я люблю жизнь! (10977 голосов) – 18.17 %.

Когда эти люди прекращают выходить в Интернет и отвечать на письма по электронной почте, никто не знает, они вышли из группы или из жизни.

Курт Кобейн изгибается в агонии.

Маша и Лена, перебивая друг друга, рассказывают о своих знакомых, покончивших с жизнью суицидом.

– Это кусочек Лары, она прыгнула с крыши.

– Бритва, которой Лёля перерезала себе горло.

– Клок волос, отрезанных Славой перед тем, как он принял таблетки.

По христианским догмам, суицид – самый страшный грех. Если не верить ни во что, суицид – просто мерзкое зрелище.

Мне непонятно, для чего всё это. Я собираюсь уходить. Маша держит меня за руку и говорит:

– Не уходи сейчас, – в глазах мольба. – Мы же не просто так тебе позвонили.

– Хотим ощутить член в нас, – расстёгивает мне ширинку Лена, – под конец всего этого.

– Жизнь – это боль. Секс – анестезия. Партнёр всегда должен быть новым. Только тогда это действительно секс, – постулирует Маша.

– Девочки, боюсь, у меня не встанет, – извиняюсь я.

Я не могу отказать им. Перед их смертью. Но и не хочу секса с ними. Чтобы у меня не встал, я стараюсь думать о самых асексуальных вещах. О полуразложившейся собаке. О кожном грибке. О трепанации черепа. О последней стадии гангрены.

Марк Болан воздевает руки к небесам.

Они разочаровано смотрят на меня и начинают говорить, словно выхватывая куски из разных радиопередач: «…мы были красивыми… но одинокими… не было никого… Бог и родители предали нас… вирус дал надежду… мы чувствовали себя одной большой семьёй… но потом опять стало одиноко… и боль… физическая и душевная… жалость к себе… к людям… так не может продолжаться…»

Основные причины самоубийств: 41 % – неизвестна, 17 % – душевная болезнь, 19 % – страх перед наказанием, 17 % – неприятности в семье и быту, 6 % – любовная страсть.

Они закуривают и выходят на балкон. Смотрят на распластавшуюся серость асфальта. Лена нежно целует Машу в губы и тихо говорит:

– Ты всегда была первой. Будь ею и сейчас!

Джим Моррисон и его сексуально-тоскливый взгляд.

Восемнадцатилетняя Маша подходит к перилам балкона. Рядом пластиковый стул. Она отходит назад, пристально смотрит мне в глаза. Становится на стул, потом на перила и делает шаг.

Ни крика. Ни дуновения ветра.

Лена так же смотрит мне в глаза. Могу ли я помочь ей? У меня нет власти, чтобы излечить её. Но есть шанс исцелить душу. Любовь – панацея. Но у меня нет ни сил, ни желания на любовь к этой девочке. И она, будто ксерокс, повторяет движения Маши. Шаг с перил балкона.

Вокруг меня умирают люди. Я наблюдатель смерти. Юля. Раз. Маша. Два. Лена. Три. Смертушка, приди!

У подъезда толпятся люди. На асфальте два тела. Маши и Лены. Когда приедут врачи и поднимут их, головы отделятся, а из всех клеток хлынет кровь.

По статистике, в России каждый день примерно семьсот человек кончают жизнь самоубийством. По официальной версии, каждый год в мире к суициду прибегает более четырёх миллионов человек. Реальные цифры предположительно больше в четыре раза.

II

Они шагнули в пропасть и красными водорослями распластались на сером асфальте. Две девочки, раскатанные, как свекольные лепёшки. Так прыгают в море «солдатиком». Ни взмаха, ни трепыхания – сконцентрированная стрела, устремлённая ко дну.

Пронеслась ли их жизнь перед глазами? Раскаялись ли они? Поняли ли, что совершили ошибку? Или, наоборот, обрадовались правоте выбора?

«Всего два выхода для честных ребят: схватить автомат и убивать всех подряд, или покончить с собой…»

Тех, кто видел смерть воочию, страшную смерть, долго преследуют образы. Так говорят. Но я не вижу ни лиц, ни тел самоубийц. Девочки перестали существовать в моём сознании – просто пшик! – и их нет, будто и не было никогда.

Но всё же не спится. Взлохмаченная, как проститутка, постель, остывающий чай на столе и надрывный стон души. Я гашу очередную сигарету в потемневшей пепельнице и усаживаюсь за компьютер. Выхожу в Интернет. Натыкаюсь на блоги.

Прежде, чем вы выложите свои записи в блог, надо заполнить маленькую анкету. Например, настроение – суицидальное. Хочется – высказаться. Слушаю – голос смерти.

Выкладываю свои заметки. Выкладываю самого себя. Как собственные куски мяса на рыночном лотке. И жду, когда кто-то прокомментирует. Нервничаю. Есть люди, не отрывающиеся от собственных электронных страниц, блогов и дневников неделями. Они ждут заветного комментария.

Название моей первой записи в блоге «Прививка Богом».

«Мне пытались привить веру. Мне привили Бога. Я молюсь. Я плачу. Но я не хочу принять Его… Я постоянно чувствую за собой вину. Мне надоело жить… Апостол Павел сказал, – знать что есть грех и творить его – это самое страшное зло. Я гипертрофированное искупление греха».

Это мои записи. Моя боль. Это я сам.

Первый комментарий к моей записи. От некого Dennis 1911. Текст:

«Re: Прививка Богом

u'r fuckin crazy, what u've been smokin???»

Второй комментарий. От HaIIopoop.

Текст:

«Re: Прививка Богом

Вы хотите жить в мире, где нет грязи и гадости? Тогда вы ошиблись планетой».

Два ответа на мой затяжной крик. Всего два ответа. Словно ты выхаркал с кровью своё сердце на чей-то праздничный стол, а его съели и раскритиковали за вкус.

Но если эта запись, блог – прощальный крик о помощи? Если это просто страх написать: «Я хочу умереть и сейчас приделываю верёвку под потолком»? Думаю, что и такой крик не найдёт понимания. Дело не в равнодушии других людей. Дело в массовости страданий.

Мне пишут в чатах и ICQ. В надежде на помощь. В ответ на моё объявление в Интернете: «Психологическая помощь в любое время. Помни – выход есть!».

ClumZy (01:38 AM): Читала, что смерть – всего лишь новый этап. Но мне страшно делать этот шаг.

Мой ответ: Убей себя!

NICKS2225 (01:40 AM): Я реально боюсь. Не блядской смерти. Боюсь боли. Может, просто выпить таблеток?

Мой ответ: Прыгни с крыши! Будь мужиком!

Diana LF (01:44 AM): Аааа! Он не любит меня! Слушай, правда, да? Ты-то меня понимаешь, да? Я не могу без него… не могуууу…

Мой ответ: Это лишь начало! Все мужики сволочи! Убей себя!

Помидоркин (01:55 AM): Блядь! Сука! Как она могла, мужик, как? Так со мной обойтись? Изменить с лучшим другом. Ебалась всё это время, а я… дурак! Блядь!

Мой ответ: Любовь убивает! Сделай это раньше любви!

Когда у меня будет день рождения, если я отмечу его дату в анкете, мне придёт поздравительное письмо следующего содержания:

«С Днем рождения!

Администрация Блогов от всей души поздравляет Grex36 с днем рождения».

Так и пишут «от всей души». Интересно, насколько хорошо меня знает администрация, чтобы раскрывать свою душу?

Читаю блоги звёзд, написанные чужой рукой. Тут всего два типа комментариев: «я хочу тебя» и «ты урод». Алчность с гордыней для одних и зависть с ленью для других.

Забавно, если всё, что мы пишем, собирается в каталоги. Словно нас пасут. Только неизвестно, кто пастырь.

Каждый давит на честность своего блога, но, открывая свою жизнь, всё равно думает о том, насколько она будет интересна другим, а, значит, неизбежно скатывается в фантастику. Кто-то ведёт трансляции live секса, самоубийств, изнасилований или собственного расчленения. Лишь бы стать лидером.

Нажал на самые свежие блоги.

К Amigo007 не пришла девушка, и он дрочил всю ночь. Blondys с «папиком» едет в Париж, следовательно, «берёт вазелин». Ortega объясняет основы успешного соблазнения девок; вводное занятие бесплатно. KiIIer John клянётся расстрелять работников ЖЭКа, чтоб «размазать ублюдков мозгами по стенке».

У нас есть всё: большой адронный коллайдер, тысяча каналов порно, вилка с таймером – куча бессмысленных излишеств, но нам всё равно скучно.

Мы в телефонных будках, взираем на мир сквозь заплёванные стёкла, а там никого. Ни души. Только мусорный ветер гоняет по пустынным улицам обрывки прошлогодних газет. И тогда мы ищем собеседника. Неважно, что собеседник – это мы сами.

Только допуская, что тебя могут прочесть тысячи людей, становишься откровеннее.