Текст книги "Книга Греха"

III

Идя на лютое дело, нужно представить его себе уже выполненным. Представить в мельчайших подробностях. Во всей последовательности. Нарисовать его точными мазками сознания. Только так можно достичь успеха и не смалодушничать в решающий момент.

Перед тем, как убить Николая, я думаю о своём будущем поступке всю ночь, не смыкая глаз. Представляю убийство Николая сделанным. Рисую его труп. Думаю о каждой мелочи. О том, как подойду сзади и всажу нож ему в спину. О том, как алая кровь потечёт по его рыжей щетине. О том, как он посмотрит мне в глаза, раздираемый предсмертными судорогами.

Нельзя упустить ни малейшей подробности. Нужно представить себе, какой именно будет нож. Какой длины. Из какой стали. Нужно представить себе, какого цвета будет кровь Николая. С каким содержанием гемоглобина.

Мне хотелось бы, чтобы, умирая от моего удара ножом, Николай смотрел на себя в зеркало и видел точно такой же ужас, как в глазах заражённых детей и случайных прохожих. Ужас непонимания.

Нож оттягивает карман моих тёмных брюк. Армейский нож КаВаг. Первоначально использовался морской пехотой США. Сделан из нержавеющей стали Sandvic 12С27. Рукоять из термопласта. Подарен мне на двадцатилетие. Таким ножом, наверное, хорошо убивать.

Я то и дело нащупываю его у себя в кармане. Раскидываю мысли в нужном порядке, как шары в лузы. Жду, когда Николай выйдет из дома.

Говорят, каждый будущий убийца паникует перед преступлением. Это неправда. Прирождённый убийца не чувствует ровным счётом ничего. Он точно так же, как и раньше, смотрит телевизор. Ест. Срёт. Трахается. И в этом весь ужас преступления. В равнодушии к человеческой жизни.

Я другой. Мне страшно. Нервная дрожь бьёт тело, а пальцы отбивают чечётку на коре дерева, в тени которого я укрылся.

Каждый хоть раз, но хотел убить. Любимого человека. Надоедливых соседей. Строгого начальника. Алчного кредитора. Хотел убить каждый, но не каждый смог.

Равнодушие убийцы в генах. Его сложно привить. Можно лишь искусственно воспитать. Долгими, мучительными пытками. Или жизнь сама сделает выбор. И тогда ты просто станешь смертоносным оружием в руках высших сил. Девяносто девять из ста серийных маньяков и жестоких убийц считают себя пророками, коими управляют таинственные силы. Главное в это верить.

Как плёнку, я перематываю в сознании хронологию будущего убийства. Быть сильным. Держаться плана. И всё получится. Всё должно получиться.

Первое убийство самое сложное. Дальше – легче. Повторение создаёт обыденность. Нужно, по Зощенко, «приучить себя к мысли о смерти». Это будет моя третья попытка.

По определению, введённом в 1976 году агентом ФБР Робертом Ресслером, серийным убийцей считается человек, совершивший не менее трёх убийств ранее незнакомых субъектов по неочевидным мотивам.

Мои мотивы, как и вся жизнь, не очевидны. Я прихожу к цифре три. Ощущаю ли я себя убийцей?

Чикатило или Оноприенко, Лукас или Рамирес не могли остановиться – они жаждали убивать. Дальше и дальше. Я не хочу этого. Мне просто нужно замкнуть круг так, чтобы уроборос наконец-то намертво ухватил себя за хвост. Хочется тишины и покоя.

Больше всего раздражает шумиха, с которой преподносят убийства. Когда маньяк становится благодетелем.

«Чикатило санитар природы. Благодаря ему мы можем благоденствовать.

Зло неотделимо от добра. Оноприенко заставил нас по-новому взглянуть на мир.

Чарльза Мэнсона породили все мы, наше гнилое общество. Он слепок с нашего обречённого мира».

Записи тех, кто любит теоретизировать на тему смерти. Интересно, чтобы они писали, если речь шла об их детях?

Все маньяки жертвы. Таковыми они себя почитают, а их поклонники вторят им. Я тоже жертва. Жертва самого себя.

Из подъезда появляется Николай. Он направляется за угол дома. Я следую за ним. Мусорные баки находятся на пустыре. Там я и убью его. Нащупываю термопласт рукоятки ножа КаВаг.

Что почувствую, когда убью его? Отмщение? Пустоту? Я не думал об этом. Не представлял. Я сотни раз прокручивал в голове процесс убийства, но ни разу не подумал о том, что будет после. Эта мысль приводит меня в растерянность. На миг я перестаю идти.

Совершив убийство, кто-то испытывает оргазм. Как Чикатило. Кто-то чувствует себя Богом. Как Берковиц. Некоторые бережно хранят память о своих жертвах. Как Дамер гениталии и черепа тех, кого убил.

Когда я увидел трупы Юли и Марка Ароновича, то испытал лишь отвращение. И, пожалуй, удивление от того, как быстро то, что жило, двигалось, говорило, вмиг стало аморфной массой.

Повторятся ли мои ощущения после убийства Николая? Примешается ли к ним удовлетворение от отмщения? Это можно проверить лишь опытным путём.

Крепче сжимаю термопласт рукоятки ножа. Явственно представляю себе, как нержавеющая сталь Sandvic 12С27 армейского ножа КаВаг разрежет плоть Николая. И потечёт кровь.

Согласно древнееврейским письменам, то кровь – это составная часть Адама, совершенного человека. На иврите «кровь» пишется через Далет-Мем. Буква «Далет» означает дверь, «Мем»

– реализацию принципов. Тем самым кровь есть дверь в мир осуществления высших принципов, а Адам – это кровь, освящённая через божественную сущность. Кровь – это Нефеш, растительная душа. Тождество Нефеш и крови указывает на жизненную силу. Поэтому теряя много крови, мы умираем.

Я иду за Николаем не больше пяти минут, но это время кажется вечностью: в голове проносятся сотни разнообразных мыслей, мчащихся чёрным роем по сознанию, словно апокалипсическая саранча.

Делаю на своей ладони глубокий разрез и топлю нож в крови. Когда я воткну КаВаг в плоть Николая, то в него войдёт моя душа. Войдёт вместе с болью и разочарованием. Если глаза есть её отражение, то его глаза станут моими.

Мы почти добрались до мусорных баков. Ускоряю шаг, чтобы быть ближе к Николаю.

В тот момент, когда мои мысли фокусируются на занесении ножа, я слышу шорох и чувствую, как что-то мягкое и едкое упирается мне в лицо. Я пытаюсь отнять его от себя, но некто намертво держит его у меня под носом. Ещё одна судорога, и туман окутывает моё сознание…

Густая, смолистая ночь. Я лежу. В висках простреливает тупая, ноющая боль. Ничего не соображая, я пытаюсь подняться, но сил нет. Как слепой, шарю вокруг руками, идентифицируя мир на ощупь. Наконец, могу видеть: вокруг мешки, камни, шершавые куски пенопласта. Руки упираются в драный линолеум, присыпанный меловой пылью. Похоже, я на свалке строительного мусора.

Что со мной? Вспоминаю мягкое и едкое у себя под носом. Что это было?

Ощупываю голову руками – всё цело. Проскальзывает паническая мысль: вдруг меня привили вирусом. Подсвечивая себе мобильником, осматриваю тело на предмет ран и крови. Потом ещё раз внимательно ощупываю голову и шею. Вроде бы всё нормально.

Я успокаиваюсь и тут же вновь впадаю в панику: первая мысль – что с Николаем; вторая – неужели опять я не смог убить сам?

Точно знаю, что он уже мёртв. Его убили. Я знаю это. Таинственный убийца вновь исполнил моё намерение. Интуиция подсказывала мне, так и случится. И это облегчение для меня, потому что я бы не смог убить сам.

Каждый раз, когда я хотел, чтобы кто-то был мёртв – он умирал. Словно внутри меня поселился злой всемогущий бог, способный убить одним лишь намерением. Достаточно просто захотеть. Всего лишь представить их мёртвыми. И они погибнут. Но, если Николай убит, то неужели всё? Конец истории?

Я с трудом поднимаюсь. Голова идёт кругом. Почти на четвереньках, сгорбившись, я преодолеваю груды строительного мусора. Вижу перед собой мусорные баки, двух людей рядом. Это те самые баки, у которых я хотел убить Николая.

Подхожу ближе, вплотную. Две старушки обыденно, почти без эмоций переругиваются друг с другом, споря, кто пойдёт вызывать полицию.

– В чём дело? – говорю я, глядя на распластанное среди отходов тело.

Одна из старух:

– А то не видно? Убили.

– Кто?

– А чёрт его разберёт! Полицию надо вызвать – они разберутся…

Мелькает мысль, а вдруг это не Николай?? Я склоняюсь над телом. Даже в темноте замечаю рыжую щетину. Убийца не подвёл. Это труп Николая.

Из его груди торчит армейский нож КаВаг рукояткой из термопласта наружу. Нержавеющая сталь Sandvic 12С27 наполовину утоплена в груди. Глаза над рыжей щетиной открыты и выпучены. В них нет печали, страха или тем более раскаяния. Только презрение и насмешка.

Его убили. Убийца усыпил меня и исполнил мою работу. Значит, он следил за мной всё это время, шёл по следу, как гончая за зайцем. В решающий момент он убил. Для чего? Так поступает только тот, у кого есть веские основания для убийства, тот, кто хочет сам нанести смертельный удар. Он мог убить Николая когда угодно, но дождался меня, словно знал, что я готовлюсь к убийству. Убийца где-то рядом со мной. Но кто? Тот, с кем я, так или иначе, общался.

Я перебираю знакомых. Вспоминаю смс от Инны и Нины: «Теперь у тебя появилась веская причина убить, и мы тебя понимаем». Мы играли в «правда-ложь», и я рассказывал им о том, что хочу отомстить. Неужели они?

Но они едва знакомы, чтобы действовать сообща. Они ничего не знают ни о секте, ни о фашистах, ни обо мне. Мы только трахались и болтали о всякой чепухе. Николая убили ударом ножа в грудь, Марка Ароновича – в шею. Оба разом я был совсем рядом. Неужели они беспрерывно следили за мной? Слишком ловко всё сделано, слишком умно, как для них.

Да и как две девушки могли зарезать мужчин, будто Рэмбо? И при чём тут Юля? Наконец, в чём мотив Инны и Нины?

Нет, это паранойя. Убийца кто-то другой. Кто тот человек, который идёт за мной по следу? Или нет никакого преследования?

Принцип Оккама: из всех объяснений выбирать самое правдоподобное. Мне просто надо понять, кто действительно имел мотив убить.

Все трое убитых принадлежали к секте Кали. Одного из них, Марка Ароновича, «заказал» Яблоков. Так он обезглавил конкурентов. Николай мог занять место Шварцмана в секте, но убит. Мотивы сходны. Значит, весьма вероятно, что и преступник один и тот же. Яблоков! Узнаю его методологию: выставить прикрытие (в данном случае, меня) и отправить подстраховку, если прикрытие «сдрейфит». Дальше он должен уничтожить прикрытие. Меня.

Терзаемый домыслами, я склоняюсь над Николаем, будто надеясь найти зацепки, но ничего нет. Только торчащий нож и рыжая щетина.

Глядя в эти презрительные глаза трупа, я понимаю, что тот, кто пишет мою историю, отошёл в сторону, предоставив мне самому решить судьбу главного героя. Он вручил мне в руку перо и предложил написать концовку. Выбор за мной, а, значит, ад стал управляем.

Глава девятнадцатая

I

Сегодня ночью мне снились те, для кого я стал последним воспоминанием в жизни.

Сначала мне явились девочки-самоубийцы, Маша и Лена. Когда они растаяли, превратившись в две кровавые лужи, появилась Даша, девочка-гот. В её шее и чреве зияли две выжженные уксусом дыры. Она смотрела на меня взглядом волнистого попугая и шевелила вспухшими губами, но я не мог расслышать её.

Дашу сменила череда лиц, похожая на слайд-шоу из некролога: младенец в коляске из парка, привитые дети, убитые кавказцы. Все они улыбались и смотрели на меня.

Когда появилась азербайджанская девочка, мне стало особенно паршиво. На её свёрнутой шее синел вспухший след.

После неё были Юля, Марк Аронович и Николай. Они стояли посреди комнаты и хохотали беззубыми ртами. Полные крови шприцы пронзали их тела.

Когда мертвецы ушли, появилась мама. Над её головой сиял ослепительный нимб, а на руках она держала младенца. На миг я узнал в нём себя, но почти сразу его лицо залилось ярким светом. Мама улыбнулась и перекрестила меня.

Согласно соннику, видение во сне мёртвых означает беспорядочность жизни и предзнаменует близящуюся печаль.

Мне дали право закончить собственную историю, и было бы логично, если бы я убил себя.

Так поступают многие. Например, школьники, расстрелявшие одноклассников. Или муж, в пьяном угаре зарезавший жену. Или шахиды, взорвавшие вагоны метро вместе с собой. Таковы законы смерти.

Надо лишь набраться смелости, и добро пожаловать в новый мир.

Психологи утверждают, что каждый человек представляет себе, как будет выглядеть мёртвым. Эстетика смерти: когда в кино обнажённая красавица вскрывает себе вены, лёжа в белоснежной ванне, усыпанной лепестками роз. Сколько раз вы видели этот кадр?

Я вспомнил, как прыгали из окна Маша и Лена. Подобно мне они чувствовали своё одиночество, и только вирус дал им подобие цельности, смысла и наполнения жизни. Но лишь на время. Когда они поняли, что даже этот радикальный шаг не в силах помочь им, они выбрали суицид. Моя ситуация схожа.

Сейчас, когда мать, единственный человек, которого я любил, в коме, и нет шансов на её спасение, когда секта позитивных и партия фашистов полностью управляют мной, диктуя modus operandi, я как никогда одинок и готов к смерти. Цикл завершён.

Когда Маша и Лена прыгнули из окна, я отыскал в Интернете статистику причин суицида. Довольно банальные вещи: страх перед наказанием, неприятности в семье и быту, любовная страсть. Только 17 % самоубийц из числа душевнобольных. Причина, по которой происходит 41 % самоубийств, весьма забавна и звучит так – «неизвестна».

Существуют и не личностные причины. Например, экономические. Как в постсоветской России, доведённой до нищеты. Или идеологические. Как в Японии с её древними традициями харакири и камикадзе. Или национальные. Как в Литве, на протяжении всей истории лидирующей по числу самоубийц.

Психиатры талдычат о причинах суицида и так редко размышляют о механизмах. В то же время любой сайт для самоубийц уделяет первостепенное значение именно способам.

Большинство самоубийц считает свой поступок масштабным событием, а потому хочет прославиться посмертно. Если гореть заживо, то только в prime time. Нужно понять, какая именно смерть будет лучше смотреться в новостях.

Вы всё ещё хотите умереть тихо в своей квартире или засветиться в качестве единственного носителя бубонной чумы в новостях? Ваш эффектный суицид – всего лишь балл в копилку рейтинга.

Я хочу умереть стандартно, по-мужски, в тишине и одиночестве. Взять нож и сделать харакири. Всё крайне просто. Достаточно выпить сто грамм для смелости и ввести на поисковом сервере «харакири». На очередном форуме смерти знатоки предложат вам десяток вариантов с пометками «настоятельно рекомендуем» или «в духе old school – разрезать живот наискось».

Для чего мне убивать себя? И почему я говорю так спокойно?

Всё просто. Та самая неизвестная причина, из-за которой 41 % совершает самоубийство, крайне проста – это снятие ответственности. Между прочим, это один из признаков шизофрении. Если раньше самоубийца считался самым тяжким грешником и проклинался весь его род, то теперь это «лучший способ быть сильным». Или как ещё пишут знатоки «превращение из жертвы в охотника».

Люди рядом со мной считают себя жертвами. Самые рьяные из них готовы жаловаться на всё: правительство, экологию, транспорт, друзей. Они коллекционирует горести и тягости жизни, выискивая их с маниакальным упорством. Такие люди словно твердят тебе: «Смотри я герой, я мессия, раз живу среди всего этого дерьма!».

Спросите любого знакомого психиатра: сколько людей мнят себя кем-то вроде Иисуса, своими страданиями искупающим грехи и подлость близких. Таких немало.

Но есть и другие: гедонисты, прожигающие жизнь. Они, с их же слов, всегда на позитиве. Такие отказываются видеть коллапс мира, потому что он не вписывается в призму их радужного восприятия; так они утрачивают милосердие и сострадание. Они почитают себя кем-то вроде Будды только из-за того, что, как и он, отказались от всего мирского. Правда, в своём отказе они оказались весьма избирательны, так как выбросили из жизни понятия веры, семьи, родины, но оставили весь набор плотских страстей. Мания величия, помноженная на извечное служение плоти, мешает им заметить в мире что-то, кроме самих себя. Такие «фарисеи» ещё страшнее.

Я хочу искупить собственное грехопадение, но разве самоубийство не даст мне самые тяжкие муки на свете? Ведь душа самоубийцы будет вечно скитаться между мёртвыми и живыми, а, значит, у меня будет время подумать, появится возможность наконец-то осознать самого себя. Это честно: добровольно обречь себя на самые адские муки за то, что бессознательно, не думая, обрёк на муки других.

Никаких прощальных записок. Мои поступки – лучшие слова в истории.

Никаких прощальных звонков и сообщений. Все мои адресаты мертвы.

В моих руках нож. Вспоминаю маму. Вспоминаю Маргариту. Только перед смертью понимаешь, кого действительно любил. Я замахиваюсь.

Задержи дыхание. Приготовься к переходу на новый уровень…

Кусок колбасы падает на красную скатерть и скатывается на пол. Я поднимаю его, кладу на почерствевший хлеб и ем, медленно пережёвывая. Запиваю несвежим кефиром и откладываю нож на полку.

Это не чистилище – это по-прежнему моя квартира.

Слишком просто убить себя. Слишком нечестно. И слишком обыденно.

Жертвы не популярны в современном мире. Рейтинги собирают маньяки.

Те, кто расстреливал Чикатило, до сих пор с теплотой и почтением вспоминают о нём. Один с гордостью рассказывает, как сидел с ним в камере, когда пропало электричество; серийный убийца боялся темноты. Другой восхищается, каким умным и начитанным человеком был Чикатило.

Психолог, который заставил убийцу признаться во всех преступлениях, ныне читающий лекции о психологии маньяков по всему миру, поступил мудро. Он убедил Чикатило в его избранности, уникальности, вбил ему в голову, что он феномен, безумно интересный для науки. И тогда убийца стал говорить.

Как только Чикатило расстреляли, появились его новые, ненайденные жертвы. Сотни людей стала жертвами маньяка даже там, где он никогда и не был.

Чтобы попасть в новости, недостаточно просто убить себя. Надо прихватить кого-то с собой.

Возможно, поэтому я хочу пойти в полицию с повинной. Пойти и во всём сознаться. Рассказать об убитых, секте с вирусом, акциях русских фашистов. Может быть, тогда я попаду в криминальную хронику. Это веская причина.

Хотя, возможно, я слишком много игрался, так и не повзрослев. Слишком долго Данечка был маленьким мальчиком. Пора взрослеть, а взрослеем мы лишь тогда, когда на сердце появляется первый шрам ответственности.

II

Приговорённые к смерти люди в ночь перед казнью не могут уснуть. Они думают о своей жизни: детстве, юности, старении. Размышляют, миллиарды раз прокручивая одни и те же картинки. Напрягают память, смотря на прошлое взглядом, коим душа взирает на покинутое тело. Но что если ваша жизнь была лишь сном? И нет тех, в чьём сознании можно остаться навсегда?

Человек тратит на сон почти треть своей жизни. По сути, сон – это видоизменение. Там те же люди, те же места, те же события, но в другом свете, будто искажённые, доведённые до абсурда образы и мысли. И в своих снах мы занимаемся сексом, летаем на самолётах, сражаемся на дуэлях, но фактически не можем забеременеть, разбиться или пораниться. Мы обязательно просыпаемся целыми. Достаточно проснуться.

Тысячи женщин в разные времена утверждали, что забеременели во сне, от так называемого инкубуса. Аналогично тысячи мужчин занимались во сне сексом с суккубусом.

Науке известны сотни случаев, когда человек, которому снилось собственное повешение, на утро просыпается с синяком, что окольцовывает его шею, будто верёвка. Или, например, девушка, видевшая во сне, как разбивают бутылку в её влагалище, пробуждается с порезами и травмами половых органов.

Следовательно, события сновидений отражаются на физическом теле. По статистике, 34 % всех смертей происходит именно во сне. Учёные объясняют данный феномен излишней восприимчивостью сознания. По их версии, образы в сновидениях настолько сильны, что мозг посылает импульсы организму, внушая ему травму, полученную в сновидении, как реальную.

Доподлинно известно лишь то, что при бодрствовании кора головного мозга имеет биоритмы с более быстрой частотой, чем при сне.

Фрейдисты утверждают, что рождение ребёнка, выход из материнской утробы, есть его первая тяжёлая психическая травма.

Летаргия – комплексное понятие, включающее в себя разнообразные патологические состояния. Среди прочих кататонический ступор, встречающийся при некоторых видах психических расстройств, сопровождающийся понижением обмена веществ. Или истерический сон как следствие полученного шока. Ступор может длиться несколько десятков лет, а истерический сон, как правило, – не более 3 дней. При летаргии человек полностью осознаёт происходящее, но не может на него влиять. Он живёт в собственном сновидении.

Что если наша жизнь – своеобразный летаргический сон, в который каждый из нас попадает вследствие травмы рождения?

Фашисты уничтожали пациентов психиатрических клиник. По пути в газовую камеру или при угрозе расстрела пролежавшие без движения годы в летаргическом сне пациенты вставали, начинали двигаться, пытаясь избежать смерти, но как только опасность отступала, засыпали вновь.

Из летаргии выходят, как правило, после полученного сильного шока. Информации. События. Что если смерть есть тот самый шок, выводящий нас из летаргии, которую мы называем жизнью?

Я размышляю об этом, сидя на уличной скамье под звёздным небом. Рядом со мной откупоренная бутылка коньяка. Смотрю на застывший во тьме силуэт храма. Долгая, бессонная ночь. Тягучая, как жвачка, вытянутая изо рта.

Тяжело прийти с повинной в полицию. Ведь перемены – они не от хорошей жизни. Всё, что мы меняем, или нас меняет, – это ликвидация нынешних недостатков.

Всё время я повторял – почти каждый из нас так любит и лелеет собственную боль, так старательно пытается походить на Христа, но не в силах найти своего Иуду. И только сейчас, когда у меня нет ровным счётом ничего, я готов стать тем самым Иудой.

Дон Хуан учил, что «в жизни воина нет пустоты, всё наполнено до краёв». Пожалуй, я был идеальным антиподом воина.

Я думаю о себе. О том, что было. Вспоминаю детство. Маму. Школьные экзамены. Университет. Прокручиваю в памяти картинки, которые так дороги.

Психологические исследования скажут вам, что больше 70 % людей европейской культуры считают себя избранными, призванными нести особую миссию. Около миллиарда мессий, замерших в ожидании, когда чудо, наконец, произойдёт.

Мне с детства твердили, что я особенный, созданный для чего-то большего, чем просто быт, опробованный миллионами людей. Я хорошо учился. Прилежно слушался старших. И всегда думал, что после школы стану верхушкой эволюции. Получив школьный аттестат, я перенёс срок своего триумфа на окончание университета.

Время шло, год после университета, два, три, а я оставался всё тем же. Разве что контекстуальные рамки быта изменились.

Тогда появились все эти смертоубийственные развлечения, пресловутые наполнители. Появились люди, похожие на меня. Люди, желающие доказать, что они не просто мясо в офисных креслах. Не просто механизмы, переключающие телевизионные каналы. Не просто безымянные существа, жрущие, чтобы не сдохнуть.

«Не предавайся греху и безумию: зачем тебе умирать не в своё время?».

Мысль о смерти – лучший способ закалить дух, но погружение в неё – безрассудство, ведь её нельзя приручить, обмануть или просто позабавиться с ней.

Христу формально понадобился предатель Иуда, чтобы взойти на крест, воскреснуть и искупить грехи всего человечества. Я потратил всего себя, свою жизнь и, самое страшное, жизнь близких, чтобы возложить на плечи мною же созданный крест. И теперь я готов стать Иудой для своего же Христа. Готов раскаяться, чтобы воскреснуть хотя бы на миг. В своей совести.

Я хотел любви, но не был готов к ней, ибо не любил, а презирал, прежде всего, самого себя. И родители, и близкие, и друзья, и работа, и крыша над головой – всё это казалось мне таким обыденным, серым, привычным. Боже, сколько же сил понадобилось мне, чтобы убедить себя в этом! Сколько энергии я потратил на то, чтобы превратиться в жертву в собственном сознании!

Ведь нельзя страдать и быть жертвой, не приняв этого. Боль и страдание начинается лишь тогда, когда мы соглашаемся на них.

Говорят, грех – это то доброе, что сделано не к месту и не в то время. Может, я просто опоздал или поспешил?

Это не моё оправдание. Отнюдь. Скорее, эпитафия.

Я обязательно должен признаться. Признаться, чтобы идентифицировать себя и всех тех людей, что шли рядом. Признаться для того, чтобы поставить точку в моей истории.

Мама старалась искупить мой грех. Что ж, если я понесу кару, то, возможно, она останется жива. Если есть шанс спасти её, то я должен попытаться. Ради неё. И, прежде всего, ради самого себя.

Конечно, это будет признание собственного бессилия, ничтожности, потерянности, но, по крайней мере, это будет признание. И тогда я стану Иудой для самого же себя.