Текст книги "Книга Греха"

II

В камере я всегда лежу с закрытыми глазами. На все оклики не реагирую. Если надо, они поднимут меня.

– Грехов, подъём! – голос Макарова – Спит?

Я узнаю голос Нины. Не видел её с тех пор, как мы играли в «правда – ложь» у Инны дома. Я встаю с койки и подхожу к решётке камеры.

Макаров теребит усики. Нина и Инна улыбаются. Я рад их видеть.

– Как ты? – говорит Нина. – Мы принесли тебе сигареты.

Я беру протянутый блок:

– Нормально. Безумно рад вас видеть.

– Они читали твой послужной список, герой, – скалится Макаров.

– Это ваш список. Вы его составляли.

У Макарова звонит мобильный телефон. Он уходит.

– Мы знаем, что ты не убивал троих из этого списка, – говорит Нина.

– Хоть кто-то мне верит.

– Мы знаем.

– Откуда? – спрашиваю я.

– Потому что мы были там.

– Вы были там? Значит, вы видели убийцу!

Инна и Нина молчат. Как они могли быть на местах убийств? Моё нутро леденеет.

– Вы убили?

Моё чистосердечное признание не стало конечной точкой в истории. Я написал «game over», а надо было «to be continued».

– Вы? Это были вы? – шепчу я.

Мне хочется вырваться из своей камеры. Хочется вновь жить.

– Но почему?

Они молчат, и я срываюсь на крик:

– Почему, суки?!

–. Они заразили моих девочек! Такие твари, как ты! – кричит Нина.

Она бросается на прутья, пытаясь достать меня. Инна бесстрастно пьёт свой кофе из бумажного стаканчика. Вспоминаю игру «правда – ложь».

Тогда Нина призналась, что она родила двух близняшек. Их заразили вирусом, и они умерли. Она решила отомстить.

– А при чём здесь ты, Инна? – говорю я.

– Я кончаю от этого.

Я вспоминаю, как познакомил их. Каждый раз, когда я шёл на убийство, они были в курсе, потому что я сам предупреждал их об этом.

– Но для чего вам я?

– Потому что мы… – Нина запинается. За неё договаривает Инна:

– Мы хотели добраться до выродков, но не знали как. И тут появился ты. Такой доверчивый и глупый.

Слова застревают у меня в глотке. Наконец, я выдавливаю из себя:

– Я всё расскажу Макарову…

– Он в курсе. Он мой отчим.

Неужели тот самый, с бородавкой на мошонке? Красная пелена застилает мне глаза. Будто лопнула аорта в мозгу. Постепенно до меня начинает доходить.

Поэтому Макаров бездействовал – прикрывал своих. Вокруг мои отпечатки, а настоящие убийцы, его родня, остаются в тени. Возможно, он сам помогал им.

– Но почему вы не дали убить мне самому?

– Ты бы сдрейфил.

– И мы немного помогли тебе, – Нина.

– Жаль, что твоей матери пришлось расплачиваться за твои грешки.

«Медсестра. Такая милая светловолосая девочка» – ответ мамы на мой вопрос, кто привил ей вирус. Я смотрю на цвет волос Нины. Вспоминаю, как при первом нашем знакомстве она появилась из машины «скорой помощи» в форме медсестры.

Я вулкан. Из глубины меня поднимается клокочущий, адский, разрушительный поток лавы ярости. Сейчас она заполонит все города. Уничтожит всё живое. Я готов принести в жертву человечество, только бы убить двух людей, стоящих передо мной. И я кричу, выпуская наружу своего огненного демона отчаяния:

– Что вы сказали о моей матери?!

– Это я заразила её.

– Я убью тебя, сука! На хуй зарежу, тварь!

Сползаю по решётке. Моё тело пронзают сотни электрических разрядов. Я, как эпилептик, пускаю изо рта пену.

И вдруг сквозь едкую пелену слёз я вижу образ матери с младенцем на руках. Она крестит меня. Осознание! Инну и Нину породил я сам. И маму заразил тоже я сам, своей безответственностью, поставив перед выбором: моя жизнь или её.

История безумия будет продолжаться, пока я сам буду питать её собственной ненавистью. Мама не пробудится от комы, пока я не сброшу оковы страха.

Эти двое хотят лишь одного – окончательно уничтожить всякую надежду, превратив меня в безмолвное, бездушное животное, которое подчинено лишь жажде мести и крови. Они хотят, чтобы я стал таким же, как и они.

Евангелие от Матфея: «Ибо, если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших».

Я поднимаюсь с пола и говорю:

– Прощаю вас, ибо не ведаете, что творите.

Мои слова приводят их в смятение. В лице Инны я впервые вижу эмоции. Оно краснеет, как её юбка. Нина широко распахивает свои собачьи глаза.

Понимаю, что поступил правильно. Я честен как никогда, потому что моё прощение не на словах, а на деле. Закрываю глаза и вижу себя со стороны, будто заключённым в светящийся энергетический кокон. В моём голосе искренняя любовь:

– Прощаю вас, потому что мама бы простила. Зло в ответ на зло – двойное зло.

– В Иисуса решил поиграть, гнида? – вскрикивает Нина. – Я заразила её! Слышишь? Я! Убила твою маму!

– Моя мама жива, и будет жить, – мой голос как никогда твёрд. – Думаю, если бы твои дочки были живы, ты не была бы такой.

– Как ты смеешь, падла?!

Нина заходится в истерике и убегает. Остаётся лишь Инна. Она смотрит Нине в след и нараспев говорит:

– Тебе привет от Арнольда.

– Что? – Я не понимаю. Столько откровений сегодня. – Про что ты?

– Тебя не смутило приглашение от незнакомцев на оргию и их знание о твоей причастности к секте?

Так вот, кто мой рекомендатель. Инна рассказывает о том, как следила за мной, как, узнав о безумной идее Арнольда (она познакомилась с ним в свингер-клубе) заразить «сливки» страны вирусом Кали, предложила мою кандидатуру. Я молчу. Наконец, Инна, видимо, устав от моего равнодушия, протягивает мне руку на прощание. Беру её ладонь. И в этот момент она резко хватает меня, притягивая к решётке. Я чувствую холод стальных прутьев.

Инна держит меня за руку и выхватывает из кармана пиджака шприц. В нём красная жидкость. Слишком много я видел подобных шприцов.

Время замирает. Нет сил, чтобы противиться Инне. Словно галлюцинацию я наблюдаю, как крохотная капля крови сваливается с кончика иглы. В этой капле частичка чужой души. Инна всаживает иглу в мою руку, прямо в вену, и нажимает на поршень. Есть такое выражение: «Сколько крови попортил». Тот, кто его придумал, наверное, не вкладывал в него столь чудовищный смысл.

Всему начало кровь. Рождение обагрено кровью. Смерть украшена алыми отметинами. Й грехи человеческие Иисус смывал своей кровью на кресте.

Инна отпускает меня и прячет пустой шприц в сумочку.

– Теперь ты один из нас, Даниил. Твоё безумие наконец-то примет новые формы, – шипит она. – Зажми рану.

Как прозаично. Я сжимаю руку в кулаке и, улыбаясь, говорю:

– Неделю назад мой анализ показал, что во мне вирус.

– Как?

– Меня здесь часто проверяют на вирус, видимо, из-за специфики репутации. До попадания сюда анализы были отрицательными. Видимо, меня привили уже здесь.

– Но…

– Думаю, всё дело в том, что я слишком долго якшался со всеми теми, кто прививает вирус.

– Но почему ты так спокоен? Почему? – шепчет Инна.

– Как вы любите повторять, узнав, когда и от чего ты умрёшь, начинаешь понимать смерть и обретаешь свободу. Сейчас я стараюсь обрести жизнь.

– Тогда, в морге, надо было отрезать член тебе, – шипит Инна.

– Любопытно, Нина знает, что ты одна из секты позитивных?

Инна озирается, бешено вращая глазами, и смачно плюёт мне в лицо. Я лишь любовно говорю:

– Храни тебя Бог, Инна…

Она резко, как на шарнире, разворачивается и, не оборачиваясь, торопливо устремляется по коридору прочь от меня. Я улыбаюсь, слушая, как нервно стучат по полу её каблуки.

III

Я падаю на койку. Закрываю глаза и проваливаюсь в кровавую бездну. Она плотна и тягуча, как застывший кисель. Я пытаюсь выплыть наверх, чтобы не захлебнуться. Отчаянно гребу руками, но нечто тянет меня вниз. Кровавый кисель подступает к моему лицу. Открываю рот, чтобы крикнуть о помощи. Кровь проникает в меня и скатывается в пищевод. Словно во время средневековой пытки, когда жертвам в рот заливали раскалённый свинец.

Кровь обволакивает глаза, а затем и макушку. Мои веки не в силах сомкнуться, и я вижу, как рядом проплывают огромные шприцы с иглами, похожими на шпили готических соборов, и уродливые трупы младенцев, тянущие ко мне свои ручонки с длинными, бугрящимися суставами пальцами. Они почти у моего горла.

Вдруг сквозь кровавый кисель я вижу пробивающийся свет. Концентрирую последние силы и взлетаю наверх.

На берегу стоит мама. Она улыбается. Когда я прикасаюсь к её ладони, всё пропадает: и океан, и мама, и я сам…

В камере темно. Кровь из ранки от укола Инны уже не капает. Значит, история подошла к концу.

Вчера я узнал о том, что мать вышла из комы. Её состояние оценивается врачами как стабильное. Но главное чудо в том, что анализы показали отсутствие вируса в её крови. Мама смогла адаптировать его: она стала избранной. Она доказала, что могучее желание жить во имя чего-то или кого-то сильнее смерти.

Многие из тех, у кого был вирус, умирали заранее, только лишь узнав диагноз. Мир для них превращался в доказательства неизбежности смерти.

Первыми умирали те, кто был мёртв ещё до заражения. После те, кому было ради кого жить, но постепенно они забывали или переставили ценить свои жизненные ориентиры. Кляксы смерти уничтожали строки из их Книги Жизни, кляксы, которые они сами ставили…

Эрнест Хемингуэй сказал: «Человек не создан, чтобы терпеть поражения. Человека можно уничтожить, но не победить».

Каждый идёт своим путём к осознанию счастья. Но любой путь есть всего лишь путь. Он становится твоим, когда ты смотришь на него с непоколебимой решимостью. И на него нельзя ступить по своей воле. Только через Голгофу можно обрести спасение.

Ответственность – принять мир без себя в нём. Грех – жить без ответственности.

Смерть – извечный попутчик, что касается нас каждый миг жизни. И если в момент касания, человек полон знания и готов принять самого себя, то ему нечего бояться, ибо его путь обретает силу. Такой человек наполнен до краёв.

В Боге, по выражению апостола, «есть лишь свет, и нет никакой тьмы». Критически взирая на мир, полные отвращения и страха, мы часто задаём один и тот же вопрос: «Почему Бог допускает такое?». Но почему мы сами выбрали себе Бога, которого будто поразила злокачественная форма безумия? Разве грех – это не болезнь?

Моя жизнь, ставшая погоней за наполнителями, была тяжёлой душевной хворью. Всё, что происходило до неё, инкубационный период. Я переболел, приняв страшные лекарства.

В моей истории нет начала и нет конца, но, мне верится, есть Альфа и Омега. И приложить к ней иное значит истощить и себя, и тех, кого любишь, значит совершенно точно направить все силы, всю энергию на поддержание пустого описания того, от чего так убедительно изображал бегство, полное безответственной жалости к тому, за кого ты себя принимал.

Откровение: «И не войдёт в него ничто нечистое, и никто преданный мерзости и лжи, только те, которые написаны у Агнца в книге жизни».

Мы рассказываем истории, борясь за право их написать, гордясь тем, что они у нас есть. На это мы тратим все силы, блуждая в затхлой мрачной тесноте, ограниченной собственной персоной. Беспрерывно концентрируясь на себе, мы не замечаем, как пишется другая история. Пишется в другой книге, другой нашей сущностью и другими поступками.

Мне хочется верить, когда откроется та книга, две истории, существующие обособленно друг от друга, но имеющие одну первопричину, совпадут.