Текст книги "Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича"

Благодаря заботливости и вниканию в нужды подчиненных Никитой Романовичем были произведены в положении служилых людей на южной окраине следующие перемены. Было отменено обыкновение отправлять в «польския» (т. е. полевые) посылки и сторожа по спискам полковых воевод, которые обыкновенно из своих полков отправляли самых негодных детей боярских, а было постановлено составлять нужные списки в центральном ведомстве, заведывавшем служилыми по отечеству людьми, «в Розряде». При этом урегулирована была и служба этих детей боярских. Состоялось постановление, по которому «дважды бы одних детей боярских вряд на польскую службу не посылати, для великия нужи будет переменить их некем, или по их охоте». Для беспоместных детей боярских по приговору Никиты Романовича была постановлена ежегодная выдача денежного жалованья. Улучшено было также положение сторожевых казаков: им был увеличен поместный оклад в 2 У раза (с 20 четей до 50). Кроме того, им приговорили давать денежное жалованье «в третей год по три рубли человеку для сторожевые службы, чтоб им безконным не быти»¹³⁶.

Такими и целым рядом подобных распоряжений Никита Романович не мог не заслужить себе признательности со стороны населения южной окраины, с которой его связала столь долговременная и плодотворная служба. Не оттуда ли идет популярность

Никитичей среди казачьих элементов, которая сказалась, как мы увидим ниже, впоследствии и которая легко могла зародиться именно благодаря отношениям Никиты Романовича к «югу» и его доброй справедливости?

Что личность царского шурина и боярина была очень популярна в широких слоях русского населения, доказывают лучше всего народные песни о нем. В одной из них, посвященной князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, этот полководец представлен современником Грозного и Никиты Романовича. Последний в ответ на просьбу Скопина помочь осажденной литовцами Москве сожалеет сначала об утраченной молодости, затем оборачивается белым горностаем и «выщелкивает» в оружейных «магазеях» «замочки от ружей»; став после того серым волком, он «выторкал» у неприятельских лошадей «все глотки». Наконец, Никита Романович делается добрым молодцем и идет воевать с врагами.

Если в вышеизложенном произведении народного творчества прославляются ум и сверхъестественные чародейские силы знаменитого боярина, то в песне о Мамстрюке Темврюковиче, другом царском шурине – брате второй жены Грозного, Марии, – рисуются близкие отношения Никиты Романовича и с царем, и с народом. Ближний боярин докладывает царю о желании заезжего княжича «загонять силно царство Московское». Царь, выслушав Никиту Романовича, сказал ему: «Ты садися на добра коня, побеги по всей Москве по широким улицам». По приказу Грозного «дядюшка», как ласкательно зовет народная песня любимого боярина, едет по Москве, находит двух борцов, двух братьев Борисовичей и сводит их с Мамстрюком. Песня кончается посрамлением заезжего черкасского князька и победой русских борцов, которых берет под свое покровительство сам царь.

Народное воображение не довольствовалось тем, что вспоминало излюбленного «дядюшку» Никиту Романовича в песнях о других лицах. Оно сложило песню, посвященную почти исключительно его прославлению. На пиру у Грозного, говорится в этой песне, царь похвастался тем, что вывел измену из Русской земли. Царевич Иван, сидевший за царским столом, возразил на это, что главный изменник безнаказанно действует. В ответ на гневные допытывания отца царевич указал на своего младшего брата Федора. Грозный, разъярившись, приказывает казнить сына. Малюта Скуратов с готовностью хватает Федора и едет с ним на Поганую лужу. Узнает об этом от своей сестры, царицы Анастасии, Никита Романович, седлает он доброго коня и мчится в погоню за Малютой. Догнав лютого опричника, он бьет его до смерти со словами: «Не за свой кус ты, собака, хватаешься, и этим кусом сам подавишься». Со спасенным от смерти царевичем возвращается радостно Никита Романович в Москву. Там царь погружен в печаль и всем приказал ходить в черном платье. В праздничной одежде идет царский шурин к Ивану, и дело объясняется. Грозный от гнева и печали переходит к бурной радости и сулит Никите Романовичу «города с селами». Однако Никита бескорыстен: «Не беру я городы с пригородками, не надо мне сел со приселками… А ты пожалуйка Микитину вотчину: кто коня угнал, кто жену увел, да ушел в Микитину вотчину, того в Микитиной вотчине не взыскивати». В позднейшей обработке только что пересказанной песни, обработке, сложенной в далекой Сибири, все дело передается с несколько иными подробностями. Царевич Федор навлекает на себя гнев грозного отца тем, что, упомянув о трех боярах Годуновых, как главных изменниках, не желает называть их имен. Когда Малюта Скуратов увозит царевича на казнь, весть об этом доходит до «старого» Никиты Романовича. Он догоняет палача и уговаривает казнить вместо Федора своего любимого конюха. Приехав в свою романовскую вотчину, дядя празднует спасение племянника веселым пиром. Годуновы стараются навлечь на Никиту Романовича царскую опалу и рассказывают о пире, не зная его причины. Царь спешит к своему шурину, в ярости пронзает его ногу своим жезлом, но, узнав, в чем дело, пожаловал «старова Никиту Романовича» «погреб злата и сребра», второе «питья разнова, а сверх того грамота тарханная, кто церкву покрадет мужика ли убье, а хто у жива мужа жену уведет и уйдет во село во боярское ко старому Никите Романовичу и там быть им не в выдаче»¹³⁷.

Судя по некоторым данным, песнь сложена в буйной казачьей среде. Характерно, что и там личность Никиты Романовича рисуется в самых привлекательных чертах. Он не боится противостать самому Грозному, презрительно обходится с его любимцем – опричником Maлютой и отказывается от богатых даров царя с тем, чтобы сделать свою вотчину прибежищем злосчастных людей, которым, в случае их поимки, грозили страшные кары. Так высоко стоял образ «дядюшки», «старого» Никиты Романовича в народном воображении.

III

Мы познакомились с деятельностью и личностью царского шурина и ближнего боярина Никиты Романовича Юрьева. Прежде чем говорить о последних годах его жизни, у нас на очереди стоит любопытный и не лишенный некоторого значения вопрос: соответствовали ли положению этого боярина его материальные средства? Прежде чем попытаться ответить на поставленный нами вопрос, нужно признать, что вполне удовлетворительно разрешить его мы в настоящее время не в состоянии¹³⁸. «Фамилия Романовых, – говорит автор исследования «Замечательные богатства частных лиц в России», – как по родству с царским домом, так и по местничеству стояла высоко среди московской знати на исходе ХVI столетия, но о богатстве ее нам не пришлось встретить особых указаний. Во всяком случае, состояние Романовых, как опальных бояр при царе Борисе Федоровиче, должно было сильно пошатнуться»¹³⁹. Вполне соглашаясь с Е. П. Карновичем во втором случае, не можем вполне принять его первого замечания. Указания на богатства Романовых есть, но их надо собрать и свести воедино. Тогда если и не создастся цельной картины, то получится вполне определенное впечатление.

Прежде всего отметим, что уже предки Романовых – Кошкины обладали громадными богатствами, заключавшимися, сообразно господствовавшему у нас в то время типу народного хозяйства, главным образом в земельных вотчинах. О земельном довольстве Кошкиных мы можем заключить по подарку, сделанному одной из представительниц рода – Марией Голтяевой, невесткой Федора Кошки. В половине XV века она отдала своему любимому правнуку князю Борису Волоцкому следующие земли: «На Коломне села Проскурниковское, да Веденьское и з деревнями, и на Городне деревня, и на Москве за Похрою Розсудовские села Зверевское и Барановское, и иные селца и з деревнями и с пустошми, и в Володимере Симизиньские села и Лазарьское и Котязино, и что к тем селом потягло, как было за Марьею; да у города у Володимеря Евнутьевское село, да на Костроме на Волзе Нижняя слобода со всеми деревнями, да Базеевское, да Мануиловское и з деревнями, да на Вологде Тураидаевское, да Понизовное, да Ковылиньские (вариант: Кобылинские) села, да Горка, да на Шоше деревни, да у Москвы село Шарапово з деревнями, да Лошаково з деревнями, да луг на роще на Москве под Крутицею, да в Берендееве село Ростовцовское з деревнями, да в Кинеле Суровцово, да Тимофеевское, да Микульское… да двор свой внутри города на Москве»¹⁴⁰. Кроме земельных владений, Голтяева имела еще казну, которую во время междоусобий разграбили было сторонники Шемяки¹⁴¹. Другой представитель рода – Захарий Иванович, родной прадед Никиты Романовича, – был тоже, по-видимому, очень богат. Вспомним пресловутую историю с драгоценным золотым поясом, усаженным самоцветными каменьями, разыгравшуюся на свадьбе великого князя Василия Васильевича. Обладание таким поясом является признаком большого благосостояния его владельца: в те времена подобных вещей не очень много было и в великокняжеской казне.

Конечно, богатства, собранные предками, распределялись между многочисленным потомством; но, с другой стороны, служба на важных и, по обычаям того времени, доходных должностях наместников и волостетелей, царские пожалования, приданое должны были увеличивать средства Захарьиных-Юрьевых. Никита Романович, оба раза выгодно женатый, унаследовавший, по всей вероятности, состояние, оставшееся после смерти детей Даниила Романовича, служивший столь долго в важнейшем сане боярина, неизменно пользовавшийся царским расположением, брат любимой жены царя, естественно, должен был обладать большим состоянием. Конфискация, постигшая имения Никитичей при царе Борисе, мешает нам с точностью определить размеры земельного богатства, оставленного им отцом. Однако по вотчинам Ивана Никитича и по некоторым другим данным можно (в общих, конечно, чертах) проследить, какими землями обладал Никита Романович. Подобную работу предпринял недавно капитан корпуса военных топографов М. Я. Кожевников, любезно предоставивший в наше распоряжение карту, на которую он, пользуясь указаниями печатного материала, нанес владения Никиты Романовича и его ближайшего потомства.

Изучая эту карту, видим, что вотчины царского шурина и ближнего боярина находились во многих уездах Московского государства. Прежде всего отметим усадьбу Романовых в Москве, в Китай-городе – на Варварке. Палаты бояр Романовых, заново построенные в XIX веке, занимали лишь часть этой усадьбы. Затем, под Москвой находился ряд сел и деревень Никиты Романовича, как то: Ромашково, Ермолино, Еганово, Измайлово. Далее, в близлежащих уездах этот боярин владел, между прочим, Братовщиной, Чашниковым, Куровым, Андревским, Степановским, Федоровским, Жуковым и многими другими.

Если от Москвы и окрестных уездов обратиться к востоку, то придется указать на Заколпье и Георгиевское как муромские владенья Никиты Романовича. К северо-востоку от столицы названный боярин владел Кишлеевым близ Владимира и целым рядом земель около Юрьева-Польского. Назовем Клин (или Клины), Петровское, Смердово, Пычево. Идя далее к северо-востоку, встречаемся с вотчиной Никиты Романовича – Денисовым, недалеко от Ярославля.

Если мы продолжим свой путь за Волгу и обратимся к Костромскому краю, к бассейну реки Унжи и уездам городов Галича, Чухломы, Солигалича, то вступим в область наиболее крупных владений царского шурина и боярина. Здесь можно указать на такие земли, села и деревни, как: Анофриево, Унжа, Шулева, Зосима-Савватий, Никола Мокрый, Спас, Березники, Парфентьев, Степурино, Верховье и т. д.

Палаты бояр Романовых

Владел Никита Романович некоторыми землями и в Тверском крае. Так, упоминаются среди его вотчин Свистуново (под самой Тверью) и Тургиново. Между Бежецким Верхом и Москвой находились такие вотчины названного боярина, как: Хабойкое, Суслово, Лихачево и Федорково. Наконец, в Новгородском крае, ближе к Старой Руссе, встречаемся с романовской вотчиной Бурегами.

На запад от Москвы упоминается лишь вотчина Никиты Романовича в Вязьме. Зато в так называемых южных уездах названному боярину принадлежал целый ряд земель. Например, в Калужском крае Никита Романович владел Карамышовым и Спасским. Между Ряжском и Епифанью ему принадлежали Вослеба, Кремнево и другие земли. Наконец, находим указания на владения Никиты Романовича в Данкове и Ельце. Наиболее крупными его вотчинами здесь являются Романово, Мокрое, Студенец, Сырская, Троицкое¹⁴².

Таков перечень, далеко не точный и не полный, земельных богатств Никиты Романовича. Из него можно заключить, что они были громадны. Но, кроме того, мы имеем и другие указания на громадные средства любимого царского шурина. Между прочим, официальное жизнеописание патриарха Филарета прямо сообщает, что Борис у Никитичей «премногая» «имения отъем»¹⁴³. Затем в приведенном нами отрывке из народной песни говорится о том, что царь пожаловал старому Никите Романовичу «погреб злата и сребра». Такое сообщение песни показывает, что, по представлению народному, богатства названного боярина были велики. Наше заключение подтверждается другой народной песней, повествующей об избрании Михаила Федоровича в цари. По словам этой песни, князь Дмитрий Пожарский предлагает: «Уж мы выберем себе в православные цари из славнаго из богатаго дому Романова – Михаила сына Федоровича»¹⁴⁴.

Помимо смутных народных преданий мы имеем известие о богатстве Никиты Романовича, идущее из иностранного источника. Английский посол при дворе Грозного Боус, недоброжелатель царского шурина, рассказывал, будто голландцы заняли у этого царского приближенного столько денег под 25 %, что ежегодно платят ему по 5000 марок. Принимая марку за рубль, найдем, что капитал, отданный в рост Никитой Романовичем, равнялся 20 000 рублей. Нам нечем проверить правдивость слов Боуса, который из своего рассказа сделал такой вывод: голландцы дали боярину замаскированную взятку, чтобы главный советник государя держал их сторону против англичан; от последних в то время, действительно, были отняты их прежние исключительные торговые льготы. Однако хитрый англичанин оставил в тени обстоятельства, послужившие причиной отобрания этих льгот: недоброжелательство англичан к России, желание монополизировать всю внешнюю торговлю Руси в свою пользу и участие некоторых английских подданных в войне против Московского государства¹⁴⁵.

Не придавая полной веры словам Боуса, все-таки не можем не видеть в них указаний на средства Никиты Романовича и на влияние этого сановника при Грозном. Но недалеко было время, когда значение царского шурина и ближнего боярина должно было еще более возрасти. Царь, преждевременно состарившийся и одряхлевший, умер семнадцатого марта 1584 года, ие имея полных пятидесяти четырех лет от рождения. На престол вступил его сыи Федор. По известиям многих бытописателей того времени, Грозный, видя неспособность своего преемника к управлению государством, поручил попечение о нем и о царстве нескольким лицам. При этом все источники сходятся на имени Никиты Романовича, согласно указывая на него как на одного из таких сановников¹⁴⁶. Автор хронографа редакции 1617 года называет по этому поводу царского дядю «ближним, приятелем» молодого государя и говорит, что он был «благоумен и смыслен и разумен зело», «яко могущу управить Русийскаго государства державство все»¹⁴⁷.

С. Ф. Платонов не верит сообщениям о каких бы то ни было формальных распоряжениях Грозного относительно учреждения совета близких к царю Федору лиц, назначенных быть опекунами малоспособного государя. Тем не менее он признает, что первое время царствования Федора Никита Романович «сохранял за собой бесспорное первенство»¹⁴⁸. Иначе и быть не могло как по близости этого боярина к своему родному племяннику-царю, так и по опытности его в государственных делах.

Однако недолго пришлось Никите Романовичу нести бремя правления Русью. В августе 1584 года тяжкая болезнь постигла его и лишила возможности заниматься государственными делами¹⁴⁹. Однако, по-видимому, Никита Романович не переставал интересоваться ими. Так, за каких-нибудь два-полтора месяца до смерти он слушал доклад о станичной и сторожевой службе и положил на этом докладе свою резолюцию¹⁵⁰. В этой ревности к службе можно узнать достойного представителя того рода, который усердно помогал своим государям в деле собирания и устроения Руси.

Долго боролся Никита Романович со своим смертельным недугом. Но дни его были сочтены. Тогда он постригся и принял схиму под именем Нифонта. Это произошло, вероятно, за несколько дней до его кончины, а двадцать третьего апреля 1586 года не стало любимого народом «дядюшки», «старого» Никиты Романовича¹⁵¹. Он упокоился навеки после славной, исполненной государственных трудов и ратных подвигов жизни.

Глава четвертая
Никитичи и опала на них при царе Борисе Годунове

I

Со смертью Никиты Романовича осиротела многочисленная и дружная семья Никитичей. От брачного союза скончавшегося в 1586 году боярина с княжной Евдокией Александровной Горбатой родились семь сыновей и шесть дочерей. Почти все они, за исключением умершей в младенчестве Иулиании, пережили своих родителей¹⁵². Умирая, Никита Романович был озабочен судьбой своих любимых детей. Отличаясь способностями и энергией – особенно старший из них, Федор, – дети старого царского дяди могли за себя постоять, но были еще слишком молоды¹⁵³ и при этом окружены недоброжелателями-боярами: вспомним 1553 год и поведение князей-бояр во время тяжкой болезни молодого тогда Грозного. Опричнина подавила, принизила княжат, но, конечно, не способствовала выработке в них нежных чувств к царю и его новым родным. Поэтому, думалось умирающему Никите Романовичу, его детям необходимо было заручиться расположением влиятельного лица, находившегося в одинаковых с Никитичами условиях. Таким человеком был царский шурин и любимец Борис Федорович Годунов. Вопреки долго державшемуся представлению об исконной вражде Годунова с Романовыми отношения их долго не оставляли желать ничего лучшего. Во времена Грозного, когда будущий царь всея Руси был совсем юным и только что начинающим свою блестящую карьеру человеком, он очень дружил с опытным и умным царским шурином и ближним советником. Свойство по Ирине Федоровне, жене царевича Федора и сестре Бориса, еще более сблизило Юрьевых-Романовых с Годуновым. Никита Романович, по-видимому, полюбил даровитого, вкрадчивого и приветливого шурина своего царственного племянника и был ему очень полезен в первые годы его службы при дворе.

Теперь, когда Борис Федорович был могущественным человеком в государстве благодаря своему влиянию на сестру царицу и шурина царя, к нему обратился на смертном одре царский дядя и ближний приятель с просьбой беречь и охранять его детей. Годунову, в свою очередь, важно было видеть в близкой родне государя, двоюродных братьях и сестрах его, друзей себе, а не врагов. Борису еще более, чем Романовым, необходимы были союзники; титулованное боярство, не расположенное к нетитулованным Романовым-Юрьевым-Захарьиным, еще менее склонно было спокойно сносить верховенство над собой гораздо менее родовитого потомка мурзы Четы. Недаром в глазах аристократически настроенного Тимофеева Борис был «средороден и средочинен по всему», а дочери знатных московских бояр были, по мнению этого писателя, для Годунова «госпожами».

Поэтому царский шурин и конюший боярин охотно пошел навстречу желанию своего давнего благожелателя, царского дяди Никиты Романовича. Он дал «клятву» «к великому боярину» иметь о его «чадех соблюдете». И долго продолжался между Годуновым и молодыми Никитичами Романовыми «завещательный союз дружбы»¹⁵⁴. Царский шурин прекрасно ладил с двоюродными братьями царя, а, в свою очередь, Романовы не приняли участия в той интриге Шуйских, которая была направлена против царицы Ирины, а стало быть, главным образом против Бориса Годунова¹⁵⁵.

Вскоре по смерти отца старшему из его молодых сыновей Федору Никитичу, упоминавшемуся до этого времени иногда при придворных торжествах, пожалован был сан боярина. Это случилось в 1586–1587 годах. Одновременно с этим второй сын Никиты Романовича – Александр был назначен царским кравчим¹⁵⁶. Остальные, по молодости своей, служили, вероятно, в стольниках и иных менее важных придворных чинах¹⁵⁷. Отношения между Никитичами и правителем государства, каким стал Борис Федорович Годунов, были в общем мирными, хотя, быть может, иногда дело и не обходилось без трений. Так, Исаак Масса, голландец, проживший в России около восьми лет – с 1601 или 1602 года, рассказывает такой случай, имевший будто бы место во время царствования Федора Ивановича. Однажды, когда царь шел на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, холопы Александра Никитича хотели занять один из домов в селе Воздвиженском для остановки в нем своего господина. Однако холопы Бориса Годунова, облюбовавшие эту же избу для своего боярина, насильственно удалили их оттуда. Холопы Александра Никитича пожаловались своему господину на такой поступок и получили в ответ приказание всегда уступать. В то же время о своеволии Борисовых холопов было доведено до сведения царя, который сказал своему любимцу: «Борис, Борис, ты уже слишком много позволяешь себе в царстве; всевидящий Бог взыщет на тебе». Такое замечание будто бы «так уязвило Бориса, что он поклялся отомстить и сдержал свое слово, когда стал царем»¹⁵⁸.

Портрет царя Бориса Годунова

Конечно, такое происшествие могло случиться, но оно настолько мелочно, что вряд ли само по себе могло вызвать вражду между Борисом и Никитичами. Во всяком случае, при Федоре эта вражда ни в чем заметном не проявилась. И дети Никиты Романовича счастливо устраивали свою семейную жизнь, находясь при этом в приближении к государеву двору. Все они женились или вышли замуж, причем путем браков породнились или стали в еще более близких отношениях со многими знатнейшими родами в государстве. Назовем хотя бы князей Черкасских, Голицыных, бояр Шереметевых и т. д.¹⁵⁹

Держались Никитичи дружно и сплоченно. Принадлежа, как замечает Масса, к самому знатному, древнейшему и могущественнейшему в земле Московской роду, они жили очень скромно и были всеми любимы. «При этом каждый из них держал себя с царским достоинством». Все братья, кроме приветливости и скромного образа жизни, отличались красивой наружностью, походя этим на своего старшего брата.

Федор Никитич превосходил всех своих братьев. По свидетельству только что названного иностранного писателя, это был «красивый мужчина, очень ласковый ко всем и так хорошо сложенный, что московские портные обыкновенно говорили, когда платье сидело на ком-нибудь хорошо: «…вы второй Федор Никитич». Он так хорошо сидел на коне, – прибавляет Масса, – что все видевшие его приходили в изумление»¹⁶⁰.

Слова Массы о привлекательной внешности Федора Никитича подтверждаются и дошедшими до нас портретами его уже в старости, когда бывший щеголь, красавец и страстный любитель охоты стал смиренным Филаретом, патриархом Московским и всея Руси. О пристрастии Федора Никитича к охоте, и притом охоте в старом русском вкусе – с ловчими птицами и собаками, – свидетельствует документ 1605 года, осведомляющий нас о том, как невольный пострижник и затворник снова стал вспоминать «про мирское житье, про птицы ловчия и про собаки, как он в мире жил»¹⁶¹.

Недаром вспоминалось иноку Филарету его «мирское житие». Во время царствования Федора Ивановича старший из его двоюродных братьев наслаждался большим счастьем, выпавшим ему на долю. Он был женат на Ксении Ивановне Шестовой, происходившей от хорошей, хотя и сильно уступавшей Романовым-Юрьевым в знатности московской фамилии, которая была в родственных связях с Салтыковыми. Отец ее владел вотчинами в Костромском крае, и некоторые из них, например знаменитое Домнино, пошли в приданое за его дочерью. От брака с Ксенией Ивановной боярин Федор Никитич имел несколько детей. Большинство из них умерли в младенчестве¹⁶². В живых остались лишь дочь Татьяна и сын Михаил. Он был, по-видимому, младшим в семье, родился двенадцатого июля 1596 года¹⁶³. Не знаем, как протекли первые годы будущего великого государя и царя всея Руси. Сохранилось до нашего времени лишь несколько предметов, которые предание присваивает ребенку Михаилу Федоровичу: колыбелька, стулик, рукавички, туфельки, игрушечки. Одно можно сказать с уверенностью: нежный отец окружал своих детей любовью, ласками и заботами. «Малые де мои детки, – с глубокой горестью говорил впоследствии ссыльный инок Филарет, – маленыш де бедные осталися; кому де их кормить и поить? таково де ли им будет ныне, каково им при мне было?». Из этих слов ясно видно, как хорошо жилось малютке Михаилу Федоровичу до опалы и пострижения его родителей.

В будущем младшего сына боярина Федора Никитича ожидали и тяжкие невзгоды, и великая будущность: ему предназначено было стать основателем могущественной, ныне царствующей династии. Но это произошло в 1613 году, а до того и ребенку Михаилу Федоровичу, и всей Руси пришлось пережить страшные бедствия. Младенцу Михаилу предстояли нежданная разлука с родителями и ссылка из Москвы, его родине – потрясения самозванщины и колебание государственного строя, «разруха» и «лихолетье». Для ясного уразумения последующей судьбы Романовых и обстоятельств избрания Михаила Федоровича царем всея Руси мы вынуждены будем по временам обращаться к истории Смуты конца XVI – начала XVII века.

II

Смутное время в Московском государстве совпало с прекращением династии Ивана Калиты и часто ставится в связь с этим событием. Последний по времени взгляд подобного рода принадлежит такому высокоавторитетному исследователю нашей старины, как недавно скончавшийся В. О. Ключевский. В третьей части своего курса русской истории знаменитый ученый высказывает следующее мнение. В Московской Руси у народа был крепок взгляд на государство как на вотчину государя. Поэтому немыслимы были и восстания против царя, – полного хозяина в своей земле. Вследствие такого вотчинного взгляда недовольные положением дела в государстве бежали из него; «брели розно», но не думали бунтовать против верховной власти. Подобное положение вещей, чрезвычайно выгодное для монархической идеи, в то же время имело одно определенное и пагубное для государства последствие: население Московской Руси не могло усвоить себе идеи выборного царя. Вот почему все выборные государи дорожили фиктивным или реальным родством с угасшей династией. Вот почему стала столь опасной и нашла столько подражателей идея самозванчества. Вот почему и «Смута прекратилась только тогда, когда удалось найти царя, которого можно было связать родством, хотя и непрямым, с угасшей династией: царь Михаил утвердился на престоле не столько потому, что был земским всенародным избранником, сколько потому, что доводился племянником последнему царю прежней династии»¹⁶⁴. Несомненно, взгляд на государство как на вотчину существовал в Древней Руси, и несомненно, как мы будем иметь случай говорить об этом ниже, он сыграл большую роль при избрании Михаила Федоровича. Однако успех идеи самозванчества, с которого и началась Смута, и самое зарождение этой идеи объясняются не только взглядом на государя как на вотчинника, но и другими обстоятельствами; их-то и упустил в данном случае из виду Ключевский. Дело в том, что представление о государе стояло необыкновенно высоко в древнерусском сознании. Государь, как помазанник Божий, «властию достоинства приличен есть Богу»; этот взгляд, выраженный в подобной форме московскими книжниками святым Иосифом Волоцким и другими, отразился и в народной поговорке: «Ведают Бог да великий государь». Сочетаясь с представлением о том, что Бог, желая наградить людей, посылает им доброго царя, а для кары – злого, подобное отношение к личности и власти царя делало восстание против него почти невозможным. Но если нельзя восстать против законного государя, то можно воспротивиться узурпатору. И таким образом, самозванчество является знаменем, под прикрытием которого мыслимо народное движение в случае глубокого недовольства народа положением дел в государстве, и незыблемости монархической идеи. Правда, Лжедмитрий появился в связи с до сих пор невыясненной вполне смертью царевича Дмитрия Углицкого. Однако тот же Ключевский, не довольствуясь выставленной им причиной Смуты, указывает и другие.

Эти и другие причины лучше всего выяснены в труде С. Ф. Платонова «Очерки по истории Смуты в Московском государстве XVI–XVII веков». Пользуясь работами своих предшественников, в том числе и В. О. Ключевского, и своими пристальными наблюдениями над русской жизнью в названный период, Платонов мастерски рисует нам причины возникновения Смутного времени. Проследим вкратце результаты изысканий названного исследователя¹⁶⁵.

Сказочно быстрый рост Московского государства, занявшего в каких-нибудь 250–300 лет ВосточноЕвропейскую равнину и перевалившего к моменту смерти Федора Ивановича через Камень (Уральский хребет) в Азию, не мог не иметь теневых сторон, и даже весьма значительных. К таким сторонам приходится отнести два противоречия русской жизни в XVI веке, с неизбежностью вытекавшие из условий создания Московского государства. Первое из них, политическое, выражалось в том, что одним и тем же историческим процессом собирания удельных княжеств около Москвы в государстве образовалась сильная единоличная власть, стремившаяся к демократическому полновластию, и аристократически настроенная высшая администрация, состоявшая, главным образом, из потомков прежних владетельных князей. Второе противоречие в русской жизни XVI столетия было социальным и состояло в борьбе двух классов общества, служилого и тяглого, между собой. Верховная власть замечала эти противоречия и реагировала на них, в первом случае даже чересчур энергично и нервно. Под влиянием мысли, что класс титулованной знати может оказаться слишком притязательным, Грозный задумал и осуществил свою знаменитую опричнину. Благодаря ей он, отобрав «княженецкия» вотчины на государев обиход и испоместив «княжат» на окраинах государства, а их прежние земли роздав гораздо более многочисленным и беспритязательным опричникам, достиг весьма важных результатов: подорвал в корне значение старой знати и демократизировал в довольно высокой степени землевладение.

Убиение царевича Дмитрия в Угличе 15 мая 1591 года

Однако старая знать не была окончательно подавлена, и уцелевшие представители ее в свое время показали, как живучи традиции «княжат». Притом, проводя в жизнь хорошо намеченную и задуманную реформу, Иван затемнил и исказил ее смысл своими жестокостями и насилиями, да и опричники его были в высшей степени своевольны и притесняли население без всякого удержу. А необходимая для государства демократизация землевладения влекла за собой ломку богатых и хорошо налаженных хозяйств; это, в свою очередь, отражалось на экономических устоях страны и обостряло еще более и без того острую социальную вражду крестьян и помещиков. Последние, все более и более нуждаясь в рабочих руках, всячески старались закрепостить крестьянскую массу, которая, со своей стороны, пыталась так или иначе сбросить с себя тяжелое ярмо: «брела розно», уходила на окраины государства и толпами бежала за рубеж, в дикое поле, где и пополняла собой ряды вольного казачества. В этой борьбе московское правительство, особенно нуждавшееся в служилом классе, или было пассивным зрителем, или приходило на помощь помещикам. Такая политика озлобляла крестьянство и подготавливала участие крестьянской массы в Смуте. Кроме того, и служилый класс, главным образом его низшие слои, далеко не был доволен своим положением: служебные и экономические условия, в которых он жил, были отнюдь не блестящи. Неудачи ливонской войны еще более расшатали хозяйственный уклад государства и приблизили Смуту. Недоставало лишь повода к ее открытому проявлению, и прекращение династии Калиты дало в этом направлении необходимый толчок.