Текст книги "Волна мозга"

Глава 19

– Алло, Земля! Питер Коринф запрашивает Землю с борта звездолета номер один! Мы летим домой!

Жужжание и треск космических помех, голоса звезд. Земля сверкает в ночи голубым бриллиантом, крохотная жемчужина Луны, Солнце, объятое неугасимым пламенем…

– Алло, Земля! Выходите на связь. Вы слышите меня, Земля?

Клик-клик, – космические голоса.

«Здравствуй, Шейла!»

Планета росла на глазах. Корабль слегка потряхивало. Коринф почувствовал, что его тоже бьет крупная дрожь, но решил, что на сей раз самовнушение было бы излишним – пусть все будет так, как есть.

– Алло, Земля, – вновь сказал он в микрофон. Корабль двигался непривычно медленно. – Алло, Земля, вы меня слышите? Говорит звездолет номер один. Мы возвращаемся домой.

Льюис пробурчал что-то невразумительное. Смысл сказанного сводился примерно к следующему:

– Может, они уже и забыли о таких вещах, как радио… За эти месяцы могло…

Коринф покачал головой:

– Я уверен в том, что какие-то мониторы продолжают свою работу… – Он вновь повернулся к микрофону. – Земля, Земля, почему не выходите на связь? Земля, вы меня слышите?

– Если нас и поймает какой-нибудь пятилетний радиолюбитель из России, Индии или Африки, на то, чтобы ответить, ему понадобится какое-то время. Так что не спеши. Расслабься.

– Ох уж это время! – Коринф поднялся со своего кресла. – Вероятно, ты прав… До спуска остается всего несколько часов. Мне хотелось, чтобы нам устроили настоящий прием.

– Дюжина лимфьордских устриц, залитых лимонным соком, – мечтательно произнес Льюис. – Рейнское вино урожая тридцать седьмого года… Молодые креветки под майонезом, копченый угорь с омлетом и ломтиком ржаного хлеба, лучок…

Коринф заулыбался, хотя думал сейчас только о Шейле. Как приятно было сидеть, говоря ни о чем, ожидая той минуты, когда вновь можно будет ступить на землю… Всю дорогу домой они о чем-то беспрестанно спорили, боясь замолчать даже на минуту, боясь вспомнить о холодном темном безмолвии, окружавшем их со всех сторон. Теперь же они стремительно возвращались к жизни, словно почувствовав тепло родного дома.

– Алло, звездолет номер один!

От неожиданности они вздрогнули. Голос, слышавшийся из динамика, смешивался с треском и шумом Солнца и звезд, но это был настоящий человеческий голос. Они были дома.

– Слушай! – потрясенно пробормотал Льюис. – Да он же говорит с бруклинским акцентом!

– Алло, звездолет номер один. Вас вызывает Нью-Йорк. Вы меня слышите?

– Да, – прохрипел Коринф, почувствовав, что у него пересохло в горле.

– Еле с вами связался, – послышалось через какое-то время. – Нужно было учесть эффект Доплера – вы несетесь прямо как угорелые! Впрочем, все это неважно… Примите мои поздравления! С вами все в порядке?

– Все нормально, – ответил Льюис. – Были кой-какие проблемы, но теперь все это уже в прошлом. Мы целы и невредимы и надеемся, что нам организуют достойную встречу. – Он на миг замолк. – Кстати, а как там у вас, на Земле?

– Более или менее. Думаю, вы нашу планету теперь не узнаете. Все меняется так стремительно, что даже дурно от этого становится. Мы уже и говорим не по-английски – вы можете себе это представить? Что с вами стряслось?

– Об этом попозже, – отрезал Коринф. – А как дела… у наших коллег?

– Думаю, неплохо. Это не мой уровень. Я работаю техником в Брукхейвене. Вы, я так полагаю, совершите посадку где-то здесь?

– Да. – Коринф мгновенно решил сложную систему дифференциальных уравнений. – Это произойдет через шесть часов.

– Хорошо. Я думаю, мы… – Сигнал внезапно пропал, из динамиков вновь раздавался только треск.

– Алло, Нью-Йорк, вас не слышно, – сказал Коринф.

– Брось ты это дело, – фыркнул Льюис. – Выключай рацию.

– Но…

– Мы уже столько ждали, что и эти шесть часов как-нибудь перетерпим. Нечего ерундой заниматься.

– М-да, пожалуй, ты прав… – Коринф вновь взял микрофон в руку. – Алло, Нью-Йорк. Алло, Земля. Говорит звездолет номер один. Сеанс связи окончен. Прием и конец связи.

Какое-то время Коринф сидел молча.

– С кем бы я сейчас действительно хотел поговорить, так это с Шейлой, – наконец сказал он.

– Скоро наговоришься вдоволь, – отозвался Льюис. – Мне кажется, сейчас надо думать о другом. Что-то мне эта тряска не нравится – раньше с кораблем такого не было. Мало ли что с ним может случиться…

– Я думаю, это связано с усталостными эффектами на кристаллическом уровне, – буркнул Коринф в ответ. – Ладно, будем считать, твоя взяла.

Он вновь занял место за приборной доской.

Земля росла с каждой минутой. Им, привыкшим преодолевать за час световые годы, теперешняя скорость казалась черепашьей – она не превышала нескольких сот миль в секунду. Однако совершать точные маневры на больших скоростях они пока не умели, подобные задачи были бы по плечу только новому кораблю. При невиданных темпах технического прогресса, ставших возможными в последнее время, следующий корабль мог стать подлинным чудом, воплощенным совершенством. Инженерное дело вот-вот должно было достигнуть пределов, поставленных самой природой. После этого человеческий разум мог устремиться на освоение каких-то иных сфер. Коринф едва ли не с нежностью посмотрел на растущую голубую планету. Ave atque vale![12]12
  Здравствуй и прощай! (лат.)


[Закрыть]

Серп Земли превратился в затянутый облаками светлый диск. Они вылетали на дневную сторону. Вскоре стал слышен свист рассекаемого воздуха. Они пролетели над залитым лунным светом Тихим океаном и оказались над Сьерра-Невадой. Под ними лежала Америка – зеленая, огромная и прекрасная. Только что под ними промелькнула серебристая нить Миссисипи, и вот уже над морем показались небоскребы Манхэттена.

Сердце Коринфа было готово выскочить из груди. «Успокойся, – сказал он самому себе. – Успокойся и жди… Теперь спешить некуда…» Он повел корабль к взлетной площадке, находившейся в Брукхейвене, и увидел внизу сверкающий шпиль. Значит, они уже приступили к постройке нового звездолета.

Корабль дернулся. Они были уже на Земле. Льюис щелкнул тумблером, отключив двигатели звездолета. Через мгновение они замолкли, и от этого у Коринфа зазвенело в ушах – он так привык к постоянному гулу работающих двигателей, что для него они стали неотъемлемой частью реальности.

– Идем!

Льюис не успел подняться на ноги, как Коринф уже начал возиться с хитроумным запором шлюзовой камеры. Сначала в сторону отошла внутренняя дверь, затем – внешняя. Воздух запах морем.

«Шейла! Где Шейла?» Он стремительно съехал на люльке вниз, сошел на землю, оступился и упал, но тут же снова был на ногах. Корпус стоявшей за ним ракеты был покрыт трещинами, раковинами и странными кристаллическими наростами.

К нему подошел Феликс Мандельбаум. Он выглядел постаревшим и очень усталым. Мандельбаум молча взял Коринфа за руки.

– Где Шейла? – прошептал Коринф. – Где она? Мандельбаум покачал головой. Теперь вниз стал спускаться и Льюис, он делал это куда осторожнее. Россман направился к нему, стараясь при этом не смотреть на Коринфа. За ним шли другие встречающие – все это были сотрудники Брукхейвенской лаборатории.

Коринф почувствовал, как к его горлу подкатил ком.

– Она что – умерла? – спросил он тихо. Ветерок что-то нашептывал ему на ухо, играя с прядями его волос.

– Нет, – ответил Мандельбаум. – Сумасшедшей ее тоже не назовешь. Но… – Он тяжело вздохнул и покачал головой. – Нет, не могу…

Коринф замер.

– Ну! Ну говори же!!!

– Это случилось шесть недель тому назад, – продолжил Мандельбаум. – Я думаю, справиться с собой она уже была не в силах. Она смогла пробраться к установке для электрошоковой терапии.

Коринф кивнул.

– Она уничтожила собственный мозг, – закончил он за Мандельбаума.

– Нет. Не совсем так, хотя все могло кончиться и этим. – Мандельбаум взял физика под руку. – Можно сказать так: это та Шейла, которую ты знал прежде, еще до того, как Земля вышла из этого поля.

Свежий морской ветерок как ни в чем не бывало продолжал играть с Коринфом. Он был ни жив ни мертв.

– Идем, Пит, – сказал Мандельбаум. – Я тебя к ней отведу. Коринф покорно последовал за ним.

Психиатр Кирнс встретил их в Бельвью. Лицо его ничего не выражало, но было видно, что он ничего не стыдится и ни о чем не жалеет, впрочем, Коринф и не винил его. Человек, не располагавший сколь-нибудь достоверным знанием, поставил не на ту карту и ошибся – только и всего. Так уж устроен мир – с этим ничего не поделаешь.

– Она обманула меня, – сказал Кирнс. – Мне все время казалось, что ей становится лучше. Я и предположить не мог, что больной человек до такой степени может контролировать себя. И второе, – я недооценил степень ее страданий. Мы как-то приспособились к жизни с новым сознанием; что могут чувствовать при этом те, кому это не удалось, остается для нас тайной.

«Темные бьют крыла, а она совсем одна. Сгущается мгла, а она – она совсем одна…»

– Она сделала это в ненормальном состоянии? – спросил Коринф еле слышно.

– А что такое «нормальное состояние»? Возможно, она сделала именно то, что ей и следовало сделать. Стоило ли излечиваться, для того чтобы влачить подобное существование?

– И к чему же все это привело?

– Дров она наломала преизрядно… Помимо прочего, она с началом конвульсий сломала себе несколько костей. Если бы люди вернулись туда немного попозже, могло бы быть всякое. – Кирнс положил руку на плечо Коринфу. – Объем уничтоженной ткани ничтожен, но, должен признать, речь идет о самом чувствительном отделе мозга.

– Феликс говорил, что… ей стало лучше. Это правда?

– Да, конечно… – Кирнс смущенно улыбнулся. – Мы теперь достаточно хорошо представляем, как устроена психика прежнего человека. Я пользуюсь троичным методом, разработанным уже после сдвига Гравенштейном и Делагардом. Символическая переоценка, кибернетическая нейрология и соматические координирующие упражнения. Здоровой ткани было достаточно, для того чтобы мы могли передать ей функции поврежденного участка. Как только мы совладаем с психозом, она будет практически здоровой. У нас она пробудет месяца три – не больше. – Он шумно вздохнул. – В результате она станет нормальным здоровым человеком, разумеется, по прежним меркам… Ее Ай-Кью будет на уровне ста пятидесяти.

– Я понимаю, – кивнул Коринф. – А возможно ли будет… совершенно реабилитировать ее?

– Прежде чем мы научимся восстанавливать нервную ткань, пройдут, по меньшей мере, годы… Вы, наверное, знаете, – она не регенерирует даже при искусственной стимуляции. Для того чтобы обычная клетка превратилась в клетку мозга, потребовались миллионы лет эволюции. Не забывайте и о том, что прежде всего нам придется реконструировать генетический набор пациентки… Но и в этом случае… особых надежд на успех нет.

– Я понимаю.

– Вы могли бы с ней повидаться. Ей уже сообщили о том, что вы живы.

– И как же она на это отреагировала?

– Разумеется, она расплакалась. Это хороший признак. Вы можете провести у нее с полчаса. Разумеется, если она не перевозбудится…

Кирнс назвал Коринфу номер палаты и удалился в свой кабинет. Коринф поднялся на лифте на нужный этаж и пошел вдоль по коридору, в котором стоял запах умытых дождем роз. Дверь в палату Шейлы была приоткрыта. Немного помедлив, он заглянул вовнутрь. Взору его предстала лесная беседка, окруженная папоротниками и деревьями, откуда-то издалека слышалось щебетанье птиц и шум водопада. В воздухе пахло землей и свежей зеленью. Мир насквозь иллюзорный и исполненный покоя…

Он вошел в палату и направился к кровати, стоявшей под расцвеченной лучами солнца ивой.

– Здравствуй, родная.

Самым поразительным было то, что она нисколько не изменилась. Точно так же она выглядела и в год их женитьбы – молодая, красивая, с мягкими вьющимися волосами, оттеняющими несколько бледноватое лицо, и блестящими живыми глазами. В своей белой ночной рубашке она походила на подростка.

– Пит, – прошептала Шейла.

Склонившись над ней, он поцеловал ее в губы. Она ответила ему слабым вялым поцелуем. Коринф заметил, что у нее на руке нет обручального кольца.

– Ты живой… – Она сказала это с оттенком изумления в голосе. – Ты все-таки вернулся.

– Я вернулся к тебе, Шейла, – сказал Коринф, усаживаясь рядом с нею.

Она отрицательно покачала головой:

– Нет.

– Я люблю тебя, – пробормотал Коринф.

– Я тоже… – Ее голос звучал очень тихо, словно издалека, взгляд же был усталым и сонным. – Поэтому я так и поступила.

У Коринфа бешено заколотилось сердце и тут же заломило в висках.

– Ты знаешь, я тебя не очень хорошо… помню, – пробормотала Шейла. – Похоже, что-то случилось с памятью. – Она вдруг улыбнулась. – Какой ты стал худой, Пит! И какой черствый… Теперь все черствые.

– Нет, – ответил он. – Все только и делают, что заботятся о тебе.

– Все теперь выглядит иначе, чем прежде. Все такое незнакомое… И ты уже не тот Пит, которым был прежде. – Она села и заговорила погромче. – Пит умер во время сдвига. Я видела, как он умирал. Ты хороший человек, и мне грустно видеть тебя, но – но ты не Пит.

– Успокойся, любимая.

– Я не смогу жить вместе с тобой, – продолжила она. – И я не хочу, чтобы мы были в тягость друг другу… Поэтому я туда и вернулась. Ты даже и представить себе не можешь, как там хорошо! Одиноко, но хорошо. Здесь царит мир, ты понимаешь?

– Ты мне нужна, – сказал он.

– Нет. Не надо мне лгать. Разве ты не понимаешь, что в этом уже нет необходимости? – Шейла улыбнулась из своего дальнего далека. – Ты сидишь передо мной, и лицо у тебя такое же, как у Пита, но ты не Пит, слышишь? И все же я желаю тебе всего самого хорошего…

Только тогда он понял, чего она от него хочет. Ему стало так горько, как никогда в жизни. Он опустился на колени возле се ложа и горько заплакал. Шейла же пыталась утешить его как могла, но у нее ничего не выходило.

Глава 20

Где-то посреди Тихого океана, недалеко от экватора, есть островок, совершенно забытый людьми. Ни старые морские пути, ни новейшие трансатлантические авиалинии здесь не проходят. Единственное, что есть на этом атолле, это – солнце, ветер и крик чаек.

В своей истории островок знавал и людей, но это продолжалось недолго. Медленно возводили его в своем слепом упорстве коралловые полипы; сменявшие друг друга день и ночь обратили его жесткую поверхность в некое подобие почвы, со временем волны принесли сюда и семена растений, в том числе и кокосовые орехи. Пальмам, росшим здесь, была уже не одна сотня лет. И вот однажды на горизонте замаячило каноэ.

Это были полинезийцы, высокие смуглые люди, странствовавшие по миру в поисках прекрасной Гаваики. Солнце и морская соль оставили на них свой неизгладимый след; без тени страха люди эти пускались в далекие плавания, преодолевая тысячи миль безвестных океанских просторов с несказанной легкостью, вели же их звезды и великие морские течения. Все дальше и дальше направляли гребцы свои лодки – тохиха, хиоха, итоки, итоки!

Когда они вытащили свое каноэ на берег, они принесли жертву Нану, у которого были акульи зубы, вплели в свои длинные волосы цветы гибискуса и стали танцевать на берегу. Они нашли новый остров, который оказался таким хорошим.

Они уплыли, но на следующий год или через год-другой – ибо у океана нет берегов, а у времени пределов – вернулись сюда вместе с другими, прихватив с собой свиней и женщин. В эту ночь на берегу запылали высокие костры. Через какое-то время на острове появилась деревушка. В волнах прибоя с визгом играли смуглые нагие дети, рыболовы бродили с острогами по лагуне. Все были довольны и счастливы. Продолжалось это недолго – лет сто или, может быть, двести. После этого на острове появились первые бледнолицые.

Их большие каноэ с белыми парусами подплывали к острову всего несколько раз, но и этого оказалось достаточно, для того чтобы наградить местных жителей оспой, туберкулезом и корью. Скоро аборигенов осталось совсем немного. У них появился стойкий иммунитет к болезням, которыми болели белые, чему немало способствовало то обстоятельство, что в жилах большинства из них теперь текла и кровь бледнолицых. На смену болезням пришли плантаторы, занимавшиеся заготовкой копры, религия, свободные длинные платья и международные конференции, на которых решался вопрос, кому именно принадлежит этот атолл – Лондону, Берлину или Вашингтону – большим деревням на другом краю Земли.

В конце концов modus vivendi[13]13
  Здесь «способ существования» (лат.).


[Закрыть] был все же выработан – это относилось и к копре, и к христианству, и к табаку, и к торговым судам. К этому времени подуспокоились и островитяне, в жилах которых текла кровь разных рас. Когда один из туземцев, которому в силу странного стечения обстоятельств удалось получить образование в Америке, стал с тоской вспоминать о прошлом своего народа, его тут же подняли на смех. О том, что происходило на острове, прежде чем туда пришли белые люди, туземцам рассказывали миссионеры, которых трудно было считать людьми незаинтересованными.

Затем в одном из офисов, находившихся на другом конце света, снова вспомнили об этом острове. Из него решено было сделать то ли военно-морскую базу, то ли полигон для испытаний новых видов оружия. Белые люди почти все время воевали, если у них и случались перерывы, они использовали их для подготовки к новым войнам. Как бы то ни было, но всех людей тут же вывезли кого куда, так что остаток своих дней они должны были провести в тоскливом ожидании возвращения домой. Никто не обращал на них ни малейшего внимания, ибо остров должен был служить делу защиты свободы всего человечества. В таких случаях, что называется, не до лирики. Белые люди понастроили новых домов и распугали своими кораблями чаек.

И тут, по какой-то неведомой причине, люди вновь ушли с острова. Скорее всего это было как-то связано с поражением одной из сторон в войне или с экономическими неурядицами. Ветер, дождь и лианы стали полноправными хозяевами атолла и тут же приступили к разрушению того, что оставили после себя люди.

В течение нескольких столетий люди всячески противостояли дождю, солнцу, ветру и даже звездам, самим своим наличием нарушая стройную гармонию мироздания. Теперь они ушли. Прибой яростно бросался на атолл, невидимые глазу холодные океанические течения подтачивали его снизу, но упрямые полипы продолжали свой труд. Остров мог простоять еще не один миллион лет. Днем в водах лагуны играла рыба, в небе над атоллом кружили крикливые чайки, разрастались деревья и бамбуковые заросли. Ночью в свете луны все стихало, лишь бежали на берег неугомонные волны, да бороздила прибрежные воды огромная акула, оставлявшая за собой длинный светящийся след.

Самолет стал медленно снижаться. Невидимые пальцы радара ощупывали землю, пока наконец не обнаружили то, что искали.

– Сюда… Все в порядке. Площадка хорошая.

Самолет остановился на краю прогалины. Из него вышли два человека.

Их встречали. В ночной темноте лица были не видны. Человек, говоривший с явным австралийским акцентом, стал представлять гостей:

– Доктор Грюневальд, доктор Манзелли. Позвольте представить вам майора Росовского… Это Шри Рамавастар, а это наш уважаемый Хуанг Пу-И…

Процедура знакомства затянулась – возле взлетной полосы стояло десятка два людей. Среди них были и два американца.

Совсем недавно подобное было бы вряд ли возможно – здесь собрались вместе: русский офицер, индийский мистик, французский философ и богослов, ирландский политик, китайский коммунист, австралийский инженер, шведский бизнесмен и так далее. В этом заговоре, казалось, участвовали люди со всех концов земли. Они давно перестали быть сами собой, и общим знаменателем для всех них была тоска по утраченному.

– Я привез контрольную аппаратуру, – сказал Грюневальд. – Как с грузом?

– Все здесь. Мы можем начать хоть сейчас, – ответил ему ирландец.

Грюневальд взглянул на часы:

– До полуночи осталась пара часов. Мы сумеем подготовиться за это время?

– Пожалуй, да, – сказал в ответ русский. – Практически все уже в сборе.

По пути к берегу он указал на что-то гигантское и черное, лежавшее на поверхности залитой лунным светом лагуны. Он и его товарищ разжились пароходом несколько месяцев назад, однако уже успели оснастить его такими машинами, которые позволяли им управляться с этой махиной вдвоем, без посторонней помощи. Это входило в их задачи, ибо им приходилось много плавать по миру. Они прошли Балтику, чтобы взять груз в Швеции, посетили Францию, Италию, Египет и Индию и только после этого прибыли на атолл. Последние дни работы по сборке корабля и его груза пошли быстрым ходом.

Волны шумели и неистовствовали, взметая белую пену к звездам. Песок и мертвые кораллы скрипели под ногами, пальмы и заросли бамбука тихо шелестели, где-то высоко в кронах деревьев то и дело орал попугай. Иных звуков здесь не было – мир, объятый сном, безмолвствовал.

Недалеко от кромки воды виднелись развалины бараков, среди которых буйно разрослись лианы. Грюневальд чувствовал пьянящий аромат цветов и запах гниющей древесины, от которых у него кружилась голова. За бараками стояли несколько палаток, появившихся совсем недавно, за ними же высилась махина космического корабля.

Он был красив и изящен – блистающая в лунном свете колонна серого льда, устремленная ввысь. Грюневальд, глядя на него, испытывал смешанные чувства: неистовую радость завоевателя, восторг влюбленного, увидевшего вдруг предмет своего обожания, тихую скорбь умудренного жизнью человека, столкнувшегося в очередной раз с чем-то неизмеримо большим его самого.

Он взглянул на Манзелли.

– Я завидую тебе, дружище, – сказал он просто. В космос должны были отправиться несколько человек, которым предстояло вывести корабль на околоземную орбиту и запустить генератор ингибирующего поля, который был установлен на его борту. Все эти люди были смертниками – у заговорщиков не было ни времени, ни возможности, для того чтобы, оснастить корабль спускаемым аппаратом.

Грюневальд чувствовал, что времени осталось в обрез. Скоро другие люди должны были завершить монтаж нового звездолета, – постройка космических кораблей началась уже во всем мире. Если не остановить их сейчас, потом они окажутся бессильными что-то изменить – человечество уже никогда не сможет стать самим собой, обрести свой прежний лик. Провал этой попытки означал бы провал всего дела.

– Надеюсь, еще до восхода солнца весь мир вздохнет с облегчением, – сказал он.

– Увы, это не так, – возразил трезво мыслящий австралиец. – Толпа впала в полное безумие. Пока они поймут, что мы спасли их, пройдет немало времени.

Ничего, времени у них будет предостаточно. Космический корабль был оснащен средствами защиты, которые позволяли ему оставаться целым и невредимым, по крайней мере, столетие, что бы при этом ни пытались предпринимать люди, чей интеллект был бы уже куда менее развитым. Роботы смогли бы отразить любую атаку с Земли. Человеку как виду давалась еще одна возможность оценить свое прошлое и определить свое отношение к будущему.

Другие участники проекта занимались драгоценным грузом, прибывшим из Америки. После того как все ящики оказались выгруженными на землю, Грюневальд и Манзелли приступили к их распаковке. Кто-то включил прожектор, и вскоре они увлеклись своим занятием настолько, что совершенно забыли и о луне, и о море, окружавшем их со всех сторон.

Не заметили они и огромной серебристой сигары, бесшумно повисшей у них над головами. Они обратили на нее внимание только после того, как оттуда раздался усиленный динамиками голос, исполненный крайнего сожаления и печали:

– Мне жаль расстраивать вас, но вам придется отказаться от своей затеи.

Грюневальд испуганно вскинул голову и тут же застыл, потрясенный видом стальной сигары. Русский моментально выхватил пистолет и выпустил в небо всю обойму. Птицы, до этого мирно спавшие на пальмах, подняли невообразимый шум.

Манзелли выругался и, резко развернувшись, ринулся в космический корабль, который имел на вооружении такие орудия, против которых не устояла бы никакая броня. Заметив, что орудийная башня задвигалась, направляя ствол в небо, Грюневальд, не раздумывая, бросился на землю. Это орудие стреляло ядерными снарядами!

Из парившего над ними корабля неожиданно вырвался тонкий ослепительно белый луч, направленный точно на башню. Металл мгновенно раскалился добела и, расплавившись, стал проваливаться вовнутрь. Острие луча тем временем прошлось по всему звездолету заговорщиков, на миг задержавшись там, где находились его маршевые двигатели. Сталь плавилась, обдавая стоявших на земле людей жаром.

«Гигантская атомно-водородная горелка, – промелькнуло в сознании Грюневальда. – Теперь мы не сможем взлететь…»

Обшивка изуродованного космического корабля стала светиться красным. Швед завопил и, сорвав с пальца кольцо, отбросил его в сторону. Из корабля с дикими криками выскочил Манзелли. Луч уже погас, красное свечение стало бледнеть. Люди ошарашенно смотрели на свое детище, не в силах вымолвить ни слова, лишь изредка тишину нарушали всхлипывания Манзелли.

Вражеский корабль – теперь они видели, что это настоящий звездолет, – как и прежде, неподвижно висел у них над головами. От него отделился небольшой антигравитационный плотик, который стал медленно спускаться на землю.

Грюневальд сделал шаг вперед и вновь замер.

– Феликс, – пробормотал он упавшим голосом. – Пит, Хельга…

Мандельбаум кивнул. В лучах прожектора лицо его казалось немного зловещим. Он оставался на плотике, пока три молчаливых рослых человека, которые в прежнем мире работали детективами, собирали оружие, лежавшее у ног заговорщиков – еще минуту назад оно было настолько горячим, что его невозможно было удержать в руках. Заметив, что полиция справилась со своей работой, он сошел с плотика на землю, за ним последовали Коринф и Хельга.

– В любом случае мы не позволили бы вам полететь туда с этим… – В голосе Мандельбаума слышалась крайняя усталость. Он покачал головой. – Наблюдатели вели вас едва ли не с самого начала. Вас выдала ваша собственная секретность.

– Тогда почему вы позволили делу зайти так далеко? – спросил австралиец с усмешкой.

– Отчасти, чтобы предотвратить какие-то иные, более страшные злодеяния, отчасти для того, чтобы собрать всех единомышленников в одном месте, – спокойно ответил Мандельбаум. – Мы появились как раз вовремя.

– Как это подло, – воскликнул француз. – Подобное хладнокровие прежде было просто немыслимо! Вам осталось сделать то, что велит вам ваш новый интеллект – расстрелять нас на месте, и дело с концом!

– Ну зачем же, – пожал плечами Мандельбаум. – Если уж говорить начистоту, то мы воздействовали на вас не только полем, вызывающим разогрев металла, но и полем, замедляющим химические реакции, иначе ваши патроны наделали бы немало бед. Как вы, очевидно, понимаете, нам нужно прежде всего выяснить, кто стоит за вами. И еще – вы умны, энергичны и мужественны. Это стоит многого. Не ваша вина, что вследствие перехода вы сошли с ума.

– Сошли с ума?! – Русский сплюнул и покачал головой. – Это вы нас-то считаете сумасшедшими?

– Видите ли, – сказал Мандельбаум, – чем, как не мегаломанией, можно объяснить вашу уверенность в том, что вы вправе решать судьбу всего человечества? Если вами двигали по-настоящему серьезные причины, нужно было обнародовать свои соображения, не так ли?

– Мир ослеп! – с достоинством ответствовал индус. – Он уже не может воспринять истину. Некогда я сподобился видения Всевышнего, но теперь оно невозможно. Я, в отличие от вас, это понимаю…

– Это явление вполне объяснимо, – спокойно ответил Мандельбаум. – Ваш разум стал развитым настолько, что вы уже не можете впадать в транс, который был характерен для вас прежде. Вы же с этим никак не можете примириться.

Индус презрительно фыркнул.

Грюневальд посмотрел на Коринфа.

– Пит, а я ведь считал тебя своим другом, – пробормотал он. – Я полагал, после того, что случилось с Шейлой, ты поймешь…

– К тому, что здесь происходит, он имеет косвенное отношение, – перебила Грюневальда Хельга. Она сделала шаг вперед и взяла Коринфа за руку. – Тобой занималась я. Пит присутствует здесь только как физик. Он изучит ваш аппарат и попробует понять – возможно ли его использование в каких-то иных, отличных от ваших, целях.

«Трудотерапия – ох, Пит, Пит, как же тебе трудно…» Коринф покачал головой и заговорил с необычной для него горячностью:

– Я не нуждаюсь в оправданиях. Знай я, что вы готовите миру, я поступил бы так же, как Хельга. Только подумай, во что превратилась бы Шейла, вернись все на круги своя.

– Вас подлечат, – улыбнулся Мандельбаум. – Ваш случай вряд ли можно отнести к категории тяжелых, так что, думаю, лечение будет непродолжительным.

– Уж лучше убейте меня сразу! – воскликнул австралиец. Манзелли все еще плакал, вернее, рыдал, словно, ребенок.

– Как вы не понимаете? – спросил француз. – Неужели то, к чему пришёл человек в прошлой своей жизни, ничего не стоит? Ведь он, помимо прочего, пришел и к Богу! Неужели вы хотите обратить Бога в персонаж бабушкиных сказок? Что вы дадите людям взамен? Человек привык работать, обеспечивая тем свое существование, отдыхать, отдаваясь каким-то простым радостям, и так далее. Вы же хотите обратить его в счетную машину с уравнениями вместо души!

Мандельбаум пожал плечами.

– Сдвиг придумал не я, – сказал он. – Если вы действительно верите в Бога, вам надо принять происшедшее как осуществление Его воли. Он заставил людей сделать шаг вперед.

– Это движение представляется шагом вперед только интеллекту, – заметил француз. – Для близорукого напыщенного профессора прогресс сводится именно к этому, и ни к чему более.

– Неужели я похож на профессора? – буркнул Мандельбаум. – Когда вы стали читать свои первые книжки о красотах природы, я уже клепал железо. Вы писали работы о грехе, гордыне и о борьбе с ними, мне же тем временем разбивали в кровь лицо громилы, нанятые компанией. Вы очень любили простого рабочего человека, но вы ни за что на свете не пригласили бы его к себе на обед, или я ошибаюсь? Когда они взяли малютку Жан-Пьера, который до войны учился на богословском факультете, они не услышали от него ни слова, что позволило уйти от преследования всем остальным. Вы же так и сидели в Штатах, протирая штаны и занимаясь написанием своих трактатов. Скажите, милейший, почему вы никогда не делали того, о чем писали?

Былая усталость моментально оставила Мандельбаума, стоило ему оказаться в родной стихии. Голос его, внезапно исполнившийся силы, гремел так, словно он вновь выступал перед рабочими на митинге.

– Главная проблема каждого из вас состоит в том, что вы боитесь смотреть в лицо реальности. Вместо того чтобы попытаться повлиять определенным образом на будущее, вы пытаетесь спрятаться в прошлом, которого, заметьте, на деле никогда не было. Прежние иллюзии уходят, новые создаются, вернее, создавались.