Текст книги "Долгая дорога домой"

Проект осуществлялся совершенно неофициально. Теперь, когда все насущные нужды были удовлетворены, ученым предоставили свободу изучать все, что их душа пожелает, а добывать материалы стало не так трудно. Все необходимое им поставляла одна небольшая организация, в институте Грунвальд и Манцелли всего лишь проводили испытания, сборка осуществлялась в другом месте. В глазах окружающих их работа в сравнении с тем, что происходило на других передовых рубежах, выглядела скучной. На них никто не обращал внимания, официальные заявления Грунвальда не подвергались сомнению.

Шейла мельком взглянула на него. Ее душа, казалось, витала в далеких неведомых краях.

– Зачем? – спросила она. – Чем вы тут на самом деле занимаетесь?

Манцелли жестко улыбнулся.

– (Разве не ясно? Мы намерены) Построить орбитальную космическую станцию (и поднять ее на несколько тысяч километров над земной поверхностью). (А на ней установить) Полномасштабные генераторы поля. (Для человечества вновь наступят) Прежние времена.

Шейла не вскрикнула, не охнула, даже не засмеялась. Она всего лишь кивнула, как если бы ей показали смазанную картинку, не имеющую смысла.

(Уход от реальности – вы случаем не потеряли рассудок?) – вопрошали глаза Грунвальда.

(От какой реальности?) – сверкнули в ответ ее глаза.

Манцелли пожал плечами. Он понял, что она их не выдаст, остальное для него не играло роли. Его мало трогало, что план не привел женщину в радостное восхищение, как рассчитывал Грунвальд.

Шейла отошла в другой конец комнаты. Аппаратура удивительным образом напоминала медицинскую. Здесь стояли кушетка с ремнями, шкафчик со шприцами и ампулами, у края стола притаился какой-то черный прибор.

– Что это? – спросила она.

По тону Шейлы ученые могли бы догадаться, что она и так все поняла.

– Модифицированная установка для лечения электрошоком, – объяснил Грунвальд. Он рассказал, что в первые недели после перемен была предпринята попытка изучения функциональных аспектов разума путем систематического уничтожения у животных клеток коры головного мозга и документирования эффектов. Однако эксперимент вскоре прекратили как негуманный и бесполезный.

– Я думал, вы знаете (о нем), – закончил он. – (Его проводили) Отделы биологии и психологии, когда Пит (был еще здесь. Помню еще, как он) решительно возражал (против эксперимента). Разве он (вам ничего не говорил)?

Шейла едва заметно кивнула.

– Перемены сделали (людей) жестокими, – сказал Манцелли. – (А) теперь и этого (больше нет. Люди перестали походить на людей, мир оторванного от своих корней интеллекта растерял прежние мечты и любовь. Мы хотим восстановить человечность).

Шейла отвернулась от уродливого черного прибора.

– До свиданья, – сказала она.

– Я… ладно. – Грунвальд потупился. – Будем на связи, хорошо? (Сообщите, где вас найти на случай, если вернется Пит.)

Ее улыбка была бесстрастна, как смерть. (Он не вернется. Так что прощайте.)

Шейла вышла из лаборатории в коридор. У лестничной клетки нашла санузел. Табличек «М» и «Ж» больше не было, подобное ханжество теперь отбросили даже на Западе. Она зашла в туалет и взглянула на себя в зеркало. На нее смотрело осунувшееся лицо, ломкие волосы безжизненно свисали на плечи. С помощью воды и гребня Шейла попыталась привести волосы в божеский вид, сама не понимая зачем, а затем спустилась по лестнице на первый этаж.

Дверь директорского кабинета была открыта, сквозняк свободно гулял между окнами и входом в здание. Внутри тихо жужжали машины, очевидно, заменявшие целую армию секретарш. Шейла прошла через приемную и постучала в открытую дверь кабинета.

Хельга Арнульфсен оторвала взгляд от стола. Она тоже похудела, заметила Шейла. Одета не так формально, как раньше, выглядит по-прежнему сильной и ухоженной. Хельга всегда говорила низким, хрипловатым голосом, но сейчас от неожиданности повысила его:

– Шейла!

– Как дела?

– Заходи. (Присаживайся. Я давно тебя не видела.) – Хельга с улыбкой вышла из-за стола, взяла Шейлу за руку холодными пальцами. Нажала кнопку, дверь закрылась. – (Теперь можно поговорить) без лишних ушей. (Это – знак «не беспокоить».)

Хельга пододвинула стул и присела напротив Шейлы, по-мужски закинув ногу на ногу.

– Как хорошо (тебя видеть. Надеюсь, что ты нормально себя чувствуешь).

– Я… – Шейла сцепила руки, потом расцепила, схватила лежащую на коленях сумочку. – Я… (Зачем я сюда пришла?)

Глаза: (Из-за Пита).

Кивок. (Да-да. Так и есть. Иногда я сама не знаю… Ведь мы обе его любили, правда?)

– Ты, – бесстрастно произнесла Хельга, – единственная, о ком он заботился. И ты делала ему больно. Твои страдания огорчали его.

Я знаю. Хуже этого ничего нет. (И все-таки.)

– Он перестал быть тем, кем был прежде, – сказала Шейла. – (Слишком сильно изменился. Как и весь остальной мир. Даже когда я обнимала его, он ускользал от меня, его уносил прочь поток времени.) Я потеряла его еще до того, как он погиб.

– Нет. Он был с тобой. Всегда. – Хельга пожала плечами. – Что ж, жизнь продолжается (даже в ампутированном виде. Мы едим, дышим, спим, работаем, и все это потому, что больше нечего делать).

– В тебе есть сила, – сказала Шейла. (Ты выстояла там, где я не смогла.)

– Я просто раз за разом переставляла ноги.

– У тебя есть завтрашний день.

– Пожалуй.

Улыбка задрожала на губах Шейлы. (Я счастливее тебя. У меня есть день вчерашний.)

– Они могут вернуться. (Невозможно сказать, что произошло. Тебе не хватает мужества подождать?)

– Нет. Вернуться могут их тела. (Но мой Пит уже не вернется. Он слишком сильно изменился, я не способна измениться вместе с ним. И обузой для него тоже не хочу быть.)

Хельга положила ладонь на плечо Шейлы. Как оно исхудало! Все кости под кожей можно пересчитать.

– Погоди. Терапия (развивается). Тебя вылечат через… несколько лет – не больше.

– Вряд ли.

В голубых глазах оттенок плохо скрываемого презрения. Нет терпения подождать будущего? Не хватает душевных сил поддерживать темп жизни?

– Что еще (остается) кроме ожидания? Разве что самоубийство…

– Нет, на это я тоже не пойду. (Ведь есть еще горы, глубокие ущелья, сверкающие реки, солнце, луна и высокое звездное зимнее небо.) Я найду способ… коррекции.

– Кирнс (часто бывает на связи. Он) считает, что ты (идешь) на поправку.

– О, да. Я научилась скрывать. В этом мире слишком много чужих глаз. Но я пришла поговорить не о себе, Хельга. (Я пришла сказать:) До свиданья.

– Куда (ты собралась? Мне нужно поддерживать с тобой связь, если он вернется). Я напишу (и передам тебе). Или пошлю сообщение через Чуткого. (Почтовая служба устарела.)

И она тоже? Я все еще помню старого мистера Барнвельдта, шаркающего по улице в своей синей форме. Я тогда была маленькой девочкой. Он всегда дарил мне леденцы.

– Слушай, я проголодалась, – сказала Хельга. – (Почему бы нам не сходить на) Обед?

(Нет, спасибо. Мне что-то не хочется.) Шейла поднялась.

– Прощай, Хельга.

– Не прощайся, Шейла. Мы еще увидимся, и ты выздоровеешь.

– Да. Со мной все будет в порядке. Но все равно прощай.

Она вышла из кабинета и здания. Прохожих стало больше, Шейла затерялась между ними. Подворотня на другой стороне улицы – удобное место для скрытого наблюдения.

Она не ощущала, что распрощалась насовсем. Внутри была пустота, как будто скорбь, одиночество и замешательство извели друг друга, ничего после себя не оставив. Время от времени на ум набегала тень, но это ее больше не пугало. Ей было даже где-то жалко свои чувства. Бедные призраки! Скоро они умрут.

Из института вышла Хельга и куда-то зашагала по улице, чтобы в одиночку проглотить обед и вернуться на работу. Шейла улыбнулась, немного покачав головой. Бедная практичная Хельга!

Вскоре вышли и повернули в том же направлении Грунвальд и Манцелли. Ученые что-то оживленно обсуждали. Сердце Шейлы екнуло. Ладони покрылись холодным потом.

Она подождала, пока физики скроются из виду, и вернулась в институт.

Каблуки громко стучали по ступеням. Шейла заставила себя дышать глубже, равномернее. Поднявшись на седьмой этаж, она постояла минуту, чтобы взять себя в руки. Затем двинулась по коридору в сторону лаборатории физики.

Дверь была приоткрыта. Она еще раз замешкалась, глядя на незаконченный аппарат внутри лаборатории. Кажется, Грунвальд что-то рассказывал о каком-то фантастическом замысле. А-а, какая разница. У них ничего не выйдет. Грунвальд и Манцелли, вся их шайка рецидивистов, просто сумасшедшие.

А я? Я сумасшедшая? Если да, то она чувствовала в себе странную силу. Сунуть в рот ствол пистолета и нажать на спуск – для этого требовалось меньше решимости, чем для того, что она задумала.

Шоковый прибор притаился рядом со столом как бронированный зверь. Шейла быстро покрутила настройки. В изоляции ее часто посещало воспоминание о том, как злился Пит, когда прибор не работал как надо. А Кирнс с удовольствием таскал ей всю литературу по ее запросу, радуясь, что пациентку хоть что-то реально интересует. Шейла еще раз улыбнулась. Бедный Кирнс! Как легко он повелся на обман.

Прибор, нагреваясь, загудел. Она достала из сумочки и развернула маленький сверток. Шприц, игла, пузырек с анестетиком, паста для электродов, веревка, чтобы привязаться к переключателю и потом повернуть его зубами. И таймер для переключателя. Длительность процесса нужно рассчитать правильно – когда он закончится, она будет без сознания.

Возможно, ее подстерегала неудача. Не исключено, что мозги просто изжарятся в черепе. Ну и что с того?

Делая укол, Шейла улыбнулась окну. До свиданья, солнце. До свиданья, синее небо, облака, дождь, воздушные трели летящих домой птиц. До свиданья и спасибо.

Сняв одежду, она легла на стол и прикрепила электроды. Они холодили кожу. Ремни нетрудно было затянуть, но правая рука… Впрочем, она кое-что приготовила на этот случай: длинный ремень, обмотанный вокруг запястья и пропущенный под столом, с навесным замком, который она могла защелкнуть одной рукой. Шейла гарантированно не могла пошевелиться.

В глазах потемнело, – начал действовать наркоз. Хорошо бы просто поспать.

Один быстрый рывок зубами.

ГРОМ, ОГОНЬ, РАЗБИТАЯ ВДРЕБЕЗГИ ТЬМА.

КРАХ, УЖАС, МОЛНИИ.

БОЛЬ, МУЧИТЕЛЬНАЯ БОЛЬ.

Глава 19

– Земля, Земля! Питер Коринф вызывает Землю с космического корабля номер один, возвращающегося из полета.

Шум и бормотание космических помех – звездный треп. На фоне ночного неба набухал ярко-голубой шар Земли, Луна жемчужиной прилипла к ее груди, Солнце изрыгало огонь.

– Земля, Земля, прием, прием. Вы меня слышите, Земля?

Щелк-щелк, з-з-з, м-м-м, голоса в небе.

Здравствуй, Шейла!

Планета увеличивалась в размерах. Двигатель урчал и рокотал, каждая часть обшивки дрожала, кристаллический металл пел на тонкой ноте. Коринф вдруг осознал, что тоже дрожит, но на этот раз решил не контролировать эмоции.

– Вызываю Землю, – монотонно повторял он по радио. Они летели намного медленнее скорости света, слепо отправляя сигналы в темноту за бортом. – Земля, вы меня слышите? Говорит космический корабль номер один, мы вызываем вас из космоса, возвращаемся домой.

Льюис что-то прорычал, что в переводе означало: может, после нашего отправления они и от радио отказались? Столько месяцев прошло…

Коринф покачал головой.

– Я уверен, у них должны быть какие-то системы слежения. – И снова в микрофон: – Земля, Земля, прием. Кто-нибудь на Земле меня слышит?

– Если сигнал перехватит пятилетний пацан-любитель в России, Индии или Африке, ему придется связаться с передатчиком, способным до нас достать, – сказал Льюис. – А это займет время. Не переживай, Пит.

– Все вопрос времени! – Коринф повернулся в кресле. – Ты прав, пожалуй. До посадки в любом случае еще несколько часов. Но я хотел бы, чтобы нас встретили как подобает!

– Дюжина лимфьордских устриц на скорлупках под лимонным соком, – мечтательно произнес Льюис. – И, конечно, рейнское, урожая 37-го года. Очищенные креветки в свежем майонезе на рогалике со свежевзбитым маслом. Копченый угорь с холодной яичницей-болтуньей на кусочке ржаного хлеба, и шнитт-лучок не забыть…

Коринф широко улыбнулся. Разум был занят мыслями о Шейле и видениями того, как они проводят время одни в каком-нибудь солнечном месте. Как им будет хорошо и необычайно тепло от болтовни на простые темы, даже когда разговор идет почти без слов, одной лишь сменой выражений на лицах. Всю долгую дорогу домой Коринф и Льюис спорили, как пьяные боги, измеряли глубину собственного интеллекта, что позволяло отгородиться от чудовищной мрачной тишины. Теперь они спешили к человеческому очагу.

– Привет, космический корабль номер один.

Астронавты резко обернулись к приемнику. Голос был слаб, его заглушали шумы солнца и звезд, но он определенно принадлежал человеку. Им ответили из дома.

– Ух ты, – в восхищении пробормотал Льюис. – У него даже бруклинский акцент.

– Привет, космический корабль номер один. Вас вызывает Нью-Йорк. Вы меня слышите?

– Да, – ответил Коринф с пересохшим горлом и стал ждать, когда сигнал долетит до адресата за миллионы миль от корабля.

– Чертовски трудно вас поймать, – непринужденно сообщил голос после паузы, заполненной трескучей пустотой. – Пришлось делать поправку на допплеровский эффект. Вы, видимо, несетесь так, словно за вами черти из Чикаго гонятся. – Говорящий даже не удостоил упоминанием инженерный гений, без которого этот сеанс связи вообще бы не состоялся. – Однако поздравляю! У вас все в порядке?

– Все хорошо, – ответил Льюис. – Мы живы-здоровы и надеемся на достойный прием. – Он замялся. – Как там Земля?

– Сносно. Но могу поспорить, что вы ее не узнаете. Перемены идут так быстро, что я даже рад поговорить с теми, кто еще помнит старые добрые Соединенные Штаты. Вы, наверное, последние. Что за чертовщина с вами случилась?

– Потом объясним, – не стал вдаваться в подробности Коринф. – А как наши… коллеги?

– Полагаю, в норме. Я их не знаю, я всего лишь оператор в Брукхейвене. Но кому надо передам. Вы же у нас будете садиться?

– Да, примерно через… – Коринф быстро решил в уме несколько дифференциальных уравнений, – …шесть часов.

– Хорошо, тогда… – Звук уплыл. Они успели расслышать единственное слово – «полоса», после чего наступила тишина.

– Нью-Йорк, мы потеряли луч, – сказал Коринф.

– А-а, брось. Выключи пока.

– А как…

– Мы долго ждали. Еще шесть часов как-нибудь перетерпим. Нет смысла напрягаться.

– Хорошо, – уступил Коринф. – Нью-Йорк, Нью-Йорк, говорит космический корабль номер один, конец связи.

– Я хотел поговорить с Шейлой, – добавил он.

– Времени у тебя будет достаточно, приятель. Сейчас надо бы провести еще одну серию наблюдений за двигателем. Он подозрительно дребезжит. Вдруг это что-нибудь да значит? Дольше нас его никто не эксплуатировал, может быть, накопились кумулятивные эффекты…

– Усталость кристаллической структуры, – предположил Коринф. – Ладно, твоя взяла.

Он занялся показаниями приборов.

Земля увеличивалась на глазах. Они за считанные часы проскакивали по нескольку световых лет, а тут приходилось тащиться домой со скоростью каких-то сотен миль в секунду. Даже обостренной реакции не хватало для управления кораблем на сверхсветовой скорости так близко от планеты. Их корабль, наверное, будет единственным, терпящим такие ограничения, подумал Коринф. Учитывая, какими головокружительными темпами шел вперед технологический прогресс в эпоху после перемен, следующий корабль должен стать верхом совершенства – как если бы братья Райт сразу построили вторую модель самолета, способную без посадки пересечь Атлантику. Коринф допускал, что еще при его жизни инженерное дело достигнет пика и наткнется на предел, продиктованный законами природы. Потом человеку придется искать новую сферу приложения своего интеллекта, и Питеру казалось, что он знает, что это за сфера. Он с нежностью смотрел на увеличивающуюся в размерах родную планету. Ave atque vale![7]7
  Здравствуй и прощай (лат.).


[Закрыть]

Серп по мере приближения к дневной стороне постепенно превратился в зазубренный, затянутый облаками диск. Вскоре астронавты услышали нарастающий визг разреженной атмосферы. Они пронеслись над просторами залитого лунным светом Тихого океана, замедлили ход, увидели Сьерру-Неваду. Внизу проплывала огромная, зеленая, прекрасная Америка. Из моря выросли шпили Манхэттена.

Сердце Коринфа колотилось о грудную клетку. Тихо, веди себя тихо и жди. Торопиться больше некуда. Он направил корабль к Брукхейвену, к серому мазку посадочной полосы, рядом с которой в тисках возвышался остроконечный остов. Видимо, заложили новый космический корабль.

Корпус их собственного корабля с легким толчком встал на посадочное место. Двигатели стихли, в ушах зазвенело от непривычной тишины. Астронавты настолько привыкли к постоянному гулу, что перестали его замечать.

– Идем! – Коринф соскочил с кресла еще до того, как Льюис успел пошевелиться. Дрожащими пальцами набрал сложный код электронного замка. Легко открылся внутренний люк, потом наружный, в лицо пахнуло соленым морским воздухом.

Шейла! Где Шейла?

Он кое-как спустился по лесенке – темный силуэт на фоне металлического корпуса. Поверхность корабля, побывавшего в далеких, причудливых краях, была покрыта щербинками и вздутиями, замысловатыми прожилками кристаллических структур. Соскочив на землю, Коринф потерял равновесие и упал, но тут же поднялся – еще до того, как кто-либо успел ему помочь.

– Шейла!

Вперед, выставив обе руки, вышел Феликс Мандельбаум, сильно постаревший и уставший. Ничего не говоря, Феликс взял руки друга в свои.

– Где Шейла? – прошептал Коринф. – Где она?

Мандельбаум покачал головой. Вниз осторожно спустился Льюис. К нему, не глядя на Коринфа, подошел Россман. За ним – остальные, сплошь сотрудники Брукхейвена, ни одного близкого друга. И все избегали встречаться взглядом с Питером.

У Коринфа застрял комок в горле.

– Умерла? – На ухо, шевеля волосы, что-то шептал ветер.

– Нет, – ответил Мандельбаум. – И с ума не сошла. Но…

Он еще раз покачал головой, лицо с крючковатым носом сморщилось.

– Что? – Коринф сделал глубокий вдох, от которого задрожали легкие. На лицо опустилось волевое спокойствие. Нет, он не позволит себе заплакать. – Рассказывай. Не молчи.

– Это случилось примерно полтора месяца назад, – сказал Мандельбаум. – Видимо, не смогла больше терпеть. Шейла завладела электрошоковой машинкой.

Коринф подчеркнуто медленно кивнул.

– И уничтожила свой мозг, – закончил он.

– Нет, не совсем. – Мандельбаум взял физика за рукав. – Просто она стала прежней Шейлой – как до перемен. Или почти.

Коринф втянул ноздрями живительный морской бриз.

– Ступай за мной, Пит, – предложил Мандельбаум. – Я отведу тебя к ней.

Коринф поплелся за ним.

Психиатр Кирнс встретил их в Белвью с деревянным лицом. На нем не было признаков стыда, а на лице Коринфа – упрека. Врач сделал, что мог, не имея исчерпывающих знаний, и потерпел неудачу – просто факт реальной жизни, не более того.

– Она меня обманула, – признался психиатр. – Я считал, что Шейла идет на поправку. Я не подозревал, насколько хорошо даже душевнобольной человек способен управлять собой с помощью измененной нервной системы. И как она все это время мучилась, тоже не разглядел. Ни один из нас, переживших перемену, не в состоянии понять, какой кошмар испытали те, кто не смог приспособиться.

Машут черные крылья, а Шейла одна. Опускается ночь, а Шейла одна.

– Она потеряла рассудок к тому времени, когда это сделала? – ровным голосом спросил Коринф.

– Возможно, она выбрала самый разумный путь. Стоило ли влачить такое существование, полагаясь лишь на смутную надежду, что однажды мы откроем подходящий способ лечения?

– Она сильно пострадала?

– Операция, конечно, была выполнена грубо. Несколько переломов из-за конвульсий. Если бы Шейлу вовремя не нашли, она бы умерла. – Кирнс положил руку на плечо Коринфа. – Конкретный объем уничтоженной мозговой ткани невелик, однако повреждения нанесены наиболее критической области.

– Феликс сказал, что она хорошо восстанавливается.

– О, да. – Кирнс криво улыбнулся, словно почувствовал на языке что-то кислое. – Теперь нам нетрудно разобраться в психологии прежнего человека. Я использовал тройной подход, разработанный после перемен Гравенстейном и де ла Гардом, – символогическую переоценку, кибернетическую нейрологию и соматическое координирование. У нее осталось достаточно здоровых тканей, способных – под тщательным надзором, когда пройдет психоз – взять на себя функции поврежденных участков. По моим прикидкам, мы сможем выписать ее через три месяца.

Врач тяжело вздохнул.

– Она будет обычным, здоровым человеком, как накануне перемен, с ай-кью около ста пятидесяти.

– Ясно, – кивнул Коринф. – А есть ли шансы восстановить ее полностью?

– В лучшем случае на это уйдут годы – понадобится воссоздавать нервную ткань. Она не регенерируется, знаете ли, даже с искусственной стимуляцией. Чтобы вырастить клетки головного мозга человека, нам, по сути, предстоит создать жизнь в пробирке, перескочить через миллиард лет эволюции и в точности скопировать генотип пациентки. И даже тогда… я не уверен.

– Ясно.

– Если хотите, ступайте к ней – ненадолго. Ей уже сказали, что вы живы.

– А она что?

– Очень много плакала. Это понятно, это здоровый симптом. Вы можете провести с ней полчаса, если не станете ее слишком будоражить. – Кирнс назвал ему номер палаты, а сам вернулся в кабинет.

Коринф поднялся на лифте и прошел по длинному тихому коридору, благоухающим розами после дождя. Подойдя к палате Шейлы, он заметил, что дверь приоткрыта, и, замешкавшись на пороге, сначала заглянул внутрь. Палата напоминала лесную беседку – папоротники, деревья, слабый щебет птиц, устраивающих гнезда, где-то шумел водопад, в воздухе витал аромат земли и зелени. Почти все искусственное, подумал он, но ей здесь уютно…

Питер подошел к кровати, стоящей под освещенной солнцем ивой.

– Здравствуй, милая.

Как ни странно, Шейла совершенно не изменилась. Она выглядела точно так же, как в день их свадьбы, молодо и свежо, волосы завивались мягкими кудряшками вокруг овала все еще немного бледного лица. Жена подняла на него блестящие глаза. В белой ночной рубашке, позаимствованной из домашнего гардероба, Шейла выглядела подростком.

– Пит.

Он наклонился и поцеловал ее, очень нежно. Она ответила, но как-то отстраненно, почти как чужая. Питер заметил, что на пальцах, гладивших его лицо, не было обручального кольца.

– Ты жив, – Шейла произнесла фразу с некоторым удивлением. – Ты вернулся.

– К тебе, Шейла, – ответил он и присел на край постели.

Она покачала головой.

– Нет.

– Я люблю тебя, – беспомощно произнес он.

– Я тебя тоже любила. – Голос звучал тихо, словно доносился издалека, в глазах светилась мечтательность. – Поэтому так и поступила.

Коринф выпрямился, отчаянно стараясь успокоиться. В голове грохотали громы.

– Я тебя плохо помню, – пожаловалась Шейла. – Кажется, немного задело память. Такое ощущение, что все это было много лет назад. Ты – мечта, в которую я когда-то была влюблена. – Она улыбнулась. – Как ты исхудал, Пит! И стал какой-то жесткий. Все стали такие жесткие.

– Нет. Все беспокоятся о тебе.

– Это беспокойство другого рода. Не то, какое я знала. Ты больше не Пит. – Шейла села на кровати, слегка повысила голос: – Пит умер во время перемен. Я сама видела, как он умирал. Ты хороший человек, и мне больно на тебя смотреть, но ты не Пит.

– Не волнуйся, дорогая.

– Я не могла без тебя жить. И не хотела вешать тебе – или себе самой – на шею такое бремя. Теперь я вернулась. Ты не представляешь, как это чудесно. Сиротливо, но чудесно. Я обрела покой.

– Я все еще хочу тебя.

– Не лги. Разве ты не видишь? В этом нет нужды. – Улыбка из тысячелетнего прошлого. – Ты можешь сидеть здесь с застывшим лицом, но меня не обманешь – ты не Пит. И все-таки я желаю тебе добра.

Он, наконец, дал волю чувствам, отринул самоконтроль и логику, опустился у кровати на колени и заплакал. Шейла утешала его, как могла.

Глава 20

В центре Тихого океана, рядом с экватором, вдалеке от населенного мира затерялся остров. Старые морские пути и сменившие их трансокеанские авиалинии обходили его стороной. Атолл пребывал в полном распоряжении солнца, ветра и крикливых чаек.

Люди долго о нем не знали. Коралловый риф слепо и терпеливо рос, дни и ночи волны перемалывали жесткие кораллы в подобие почвы, после долгого путешествия здесь находили свой дом семена растений. Прибой приносил кокосовые орехи, на острове выросли пальмы. Когда из-за горизонта появилось каноэ, пальмы простояли на острове не одну сотню лет.

На берег высадились полинезийцы, высокие коричневые люди, чье племя блуждало по свету в поисках Гаваики, прекрасной прародины.

Мужчины были покрыты солью и солнцем и не задумывались о том, что проделали путь в тысячи миль через пустоту, потому как им служили проводниками звезды, великие морские течения и собственные руки, чтобы грести, – тохиха, хиоха, итоки, итоки! Вытащив лодку на берег и принеся жертву богу с акульими зубами Нану, пришельцы вплели в волосы цветы гибискуса и пустились в пляс – новый остров им очень понравился.

Они уплыли, а на следующий год, или через два года, а может, и через три – океан велик, а у времени нет ни начала, ни конца – пришельцы вернулись и привезли с собой свиней и женщин. Ночью на пляже пылали высокие костры. Вскоре появилась деревенька, состоящая из крытых пальмовыми листьями хижин, в прибое резвились голые коричневые дети, рыбаки на входе в лагуну с веселым смехом ловили рыбу. Так прошло сто лет или двести, пока не появились бледнокожие люди.

Их большие каноэ с белыми крыльями заходили на остров всего несколько раз, тут нечем было поживиться, но и этого хватило, чтобы исправно доставить смертельный груз оспы, туберкулеза и кори, отчего коричневых людей осталось совсем мало. Благодаря притоку чужой крови у туземцев развился какой-никакой иммунитет; настало время плантаторов-заготовщиков копры, религии, дамских платьев и международных конференций, решающих вопрос о том, какой большой деревне на другом конце света должен принадлежать атолл – Лондону, Парижу, Берлину или Вашингтону.

Сложился местный modus vivendi, включавший в себя копру, христианство, табак и торговые шхуны. Островитяне, к этому времени представлявшие собой смесь нескольких рас, не жаловались, хотя подчас от тягот сводило скулы. Когда один из местных молодых людей, благодаря сложному стечению обстоятельств попавший на учебу в Америку, вернулся и начал вздыхать о прежних временах, его подняли на смех. Туземцы плохо помнили эти времена, о них рассказывали сменяющие друг друга миссионеры, а у тех была своя выгода.

И вот какой-то начальник в кабинете на другом конце света вдруг решил, что остров может принести пользу. То ли как база военно-морского флота, то ли как место для проведения испытаний – бледнокожие люди очень много воевали, а в свободное время только и делали, что готовились к новой войне. Кому и зачем понадобился атолл, уже не важно – людей на нем больше не было, а чайкам все равно. Туземцев переселили на другие земли, где они несколько лет мучились тоской по родине. Никто на это не обращал внимания, ведь остров был нужен для защиты свободы. Со временем старики вымерли, а молодые уже ничего не помнили. Тем временем бледнокожие немного побеспокоили чаек – понастроили высоких домов и наполнили лагуну кораблями.

Потом по неведомой причине остров бросили. Или согласно какому-то договору, или из-за проигранной войны, а может, в результате экономического краха. Зато ветер, дожди и ползучие растения, как оказалось, не проиграли схватку, а лишь на время отступили и теперь вернулись к своей разрушительной работе.

Люди несколько веков мешались под ногами у бесконечной смены дней и ночей, дождей и ураганов, но теперь ушли. Прибой набегал и грыз риф, прохладные подводные течения подтачивали его основание, однако кораллов было много, и они продолжали размножаться. Остров мог простоять добрый миллион лет, торопиться было некому и некуда. Днем в воде резвилась рыба, в воздухе висели чайки, пальмы и бамбук росли с невероятной скоростью. По ночам луна заливала прибой холодным светом, могучая акула, патрулирующая вход в лагуну, оставляла в воде фосфоресцирующий след. Мир и покой.

Из темноты со стороны высоких ярких звезд с тихим шелестом спустился аэроджет. Невидимые пальцы радара ощупали землю, оператор пробормотал: «Снижаемся, сюда, хорошо, аккуратнее». Джет подпрыгнул посреди прогалины и замер, из него вышли два человека.

Их встретили расплывчатые фигуры, помеченные пятнами лунного света. Один из встречающих заговорил с сухим австралийским акцентом:

– Доктор Грунвальд, доктор Манцелли, позвольте представить майора Розовского, шри Рамаваштара, мистера Хуанга Пу-И… – Вместе с двумя американцами набралось около двадцати человек.

Совсем недавно такую группу трудно было бы себе вообразить: русский офицер, индийский мистик, французский философ и теолог, ирландский политик, китайский комиссар, австралийский инженер, шведский финансист – как будто вся Земля тайком прислала своих представителей, чтобы поднять восстание. Все они потеряли то, что когда-то имели, и объединяла их ностальгия по утраченному.

– Я привез с собой модуль управления, – энергично объявил Грунвальд. – Как насчет тяжелых грузов?

– Все доставлено. Можно начинать в любую минуту, – сказал ирландец.

Грунвальд взглянул на часы.

– До полуночи остается несколько часов. Успеем приготовиться?

– Пожалуй, – кивнул русский. – Сборка практически завершена.

Он сделал несколько шагов по пляжу и указал на громоздкую черную конструкцию, лежащую в освещенной лунным светом лагуне. Он с товарищем еще несколько месяцев назад раздобыли пароход и оснастили его механизмами, позволившими вдвоем путешествовать в любую точку мира. В этом состояла их доля общей работы – не такая уж сложная задача для решительных людей в мире, растерявшемся от страха перед закатом цивилизации. Товарищи пересекли Балтику, забрали кое-какой груз в Швеции, по пути к условленному пункту назначения приставали во Франции, Италии, Египте и Индии. Последние дни работы по сборке космического корабля и его груза шли быстрыми темпами.

Прибой ревел и грохотал, гулко отдаваясь в дрожащей почве под ногами и плюясь белой пеной в далекие звезды. Под каблуками хрустели песок и кораллы, пальмы и бамбук сухо шелестели на слабом ветру, где-то в темноте возмущался потревоженный попугайчик. Помимо этих звуков остров был погружен в сонную тишину.

Чуть дальше от берега в объятии лиан медленно разваливались руины казарм. Грунвальд почуял кружащий голову запах цветов и гнилой сырости. По ту сторону развалин стояли недавно разбитые палатки, над ними возвышалась громада космического корабля.