Текст книги "Настанет время"

ГЛАВА 6

О своих планах он рассказывал мне в 1964 году. Его политика заключалась в следующем: разделить эти двадцать веков так, чтобы его личный и официальный календарь – не слишком расходились.

После этого я долго не виделся с ним. Он больше не жил в Сенлаке, а перебрался в Нью-Йорк, где устроил себе штаб-квартиру. Правда, иногда он наведывался и к нам. Кэйт находила это очень трогательным. Я – тоже, хотя знал, что он нуждается во мне – ведь я был его единственным доверенным лицом.

– Ну что ж, ты был прав, – сказал я, выслушав его. – Это именно тот момент, когда каждый путешественник во времени, если он христианин, захочет оказаться в Иерусалиме. Почему ты не сделал этого раньше?

– Это не так-то просто, док, – путешествие на абсолютно чуждую территорию. А точная дата? Или даже сам факт?

– Ты имеешь в виду, что сомневался в историчности личности Христа? Я знаю, ты атеист, но тайна вокруг его имени…

– Док, кем он был и был ли вообще, представляет для меня только академический интерес. Люди с тех пор прожили века в вера Моя жизнь, я уверен в этом, дана мне не для того, чтобы я занимался чистыми исследованиями, какими бы мне хотелось. Я видел слишком много человеческих несчастий. Путешествие во времени имеет свою реальную ценность: с его помощью можно попытаться спасти человечество. – Он улыбнулся. – Вы знаете, док, что я не святой. Но я хочу жить своей головой.

Он улетел из Нью-Йорка в Израиль в 1969 году. К этому времени евреи уже закрепились в Иерусалиме, и по нему можно было ходить более или менее спокойно. Из своего отеля он направился по Иерихонской дороге, неся с собой сумку, пока не добрался до апельсиновой рощи, где можно было укрыться. Здесь он дождался ночи и начал готовиться.

Арабский костюм он купил в лавке для туристов. Продавец заверил его, что именно так одевались арабы в библейские времена. Нож, в основном для еды, чем в качестве оружия, он прицепил к поясу. Огнестрельное оружие он почти никогда не брал с собой. В кожаном мешке был арабский разговорник (для американских студентов), пища, кое-какая посуда, желудочные таблетки, антибиотики, дезинфицирующее и деньги – несколько монет эпохи Римской империи. Кроме того, небольшой слиток золота, который можно было обменять.

Хэйвиг сложил современную одежду в мешок, затем достал последнее из своего снаряжения. Он называл этот прибор хронологом. Прибор был разработан им и изготовлен по его указаниям в 1980 году на основе последних достижений электроники.

Я видел этот аппарат. Это был ящик с ручкой для переноски размером 24 на 12 и на 6 дюймов. Открыв крышку, можно было увидеть ручки управления и индикаторы. В ящике размещался миниатюрный компьютер, питающийся от никель-кадмиевой батареи. Вес аппарата составлял пять фунтов – половину того веса, который Хэйвиг мог брать с собой. Этот прибор представлял для него большую ценность.

Представьте. Он планирует перенестись в прошлое или будущее в определенный момент. Как ему это сделать? На небольшом промежутке времени можно ориентироваться по смене дня и ночи, отсчитывать их. А если дальше? На тысячу лет? Здесь-то его и выручает хронолог, отсчитывая время с большой точностью.

Ночь была ясная, холодная. Шел даже пар изо рта при дыхании. На севере светились огни Иерусалима, а со всех остальных сторон наступала тьма, рассекаемая лишь огнями редких домов и фарами проезжающих машин. Хэйвиг сориентировался по Луне и звездам, поставил точное время по Гринвичу, затем покрутил верньер, установив стрелку на деление, соответствующее определенной дате в Anno Domini 33.

Дата точно не установлена, напомнил он себе. Но, во всяком случае, эта дата больше похожа на правду, чем все остальные. Он рассмеялся. Единственное, в чем можно быть уверенным, – это в том, что все произошло в середине зимы. Иначе как бы пастухи могли уйти из своих домов пасти стада.

Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы насытить кровь кислородом. Затем он набрал полную грудь воздуха, но не напрягаясь, чтобы не тратить энергию, – и погрузился в силовое поле Земли.

Как он мне рассказывал, ощущение было примерно таким, как у пловца, преодолевающего сильное приливное течение. Он перемещался во времени, и тишина окружала его. Единственным его ощущением были изменения света и тьмы – восходы и закаты солнца.

Вот он увидел взрыв – призрачный, бесшумный. Может, это война за независимость? Или эпизод первой мировой? Но все уже осталось позади. В туманной ночи XIX века он решил остановиться, чтобы снова глотнуть свежего воздуха. Кроме того, ему хотелось сориентироваться по звездам, хотя хронолог его еще никогда не подводил. Однако это ему не удалось. Поблизости оказались несколько всадников – видимо, турецкие воины. Они не заметили его в темноте, и он продолжил свой путь.

Остановившись в другой раз, он заметил, что местность изменилась: появились деревья, возделанные поля. Видимо, эта местность периодически страдала от засух, так как раньше он видел ее пустыней и знал, что она будет пустыней в том времени, куда он стремился. Вдали он увидел громадный стадион. Видимо, здесь крестоносцы устраивали свои турниры, пока Саладин не вышвырнул их из своего пропахшего кровью королевства.

Остановки для восстановления дыхания становились все чаще. Путешествие истощало его силы. Им овладело возбуждение: ведь всего через несколько часов осуществится его мечта. Сердце тяжелым молотом бухало в груди. На панели хронолога замигала лампочка. Маленький прибор с огромной скоростью проделал все вычисления, учитывая всевозможные возмущения электромагнитного и гравитационного полей, и определил нужное время с большой точностью.

Вспыхнул красный свет. Хэйвиг прибыл на место назначения.

Кончалась ночь с четверга на пятницу. Если верить Библии, состоялась уже Тайная Вечеря, канули в прошлое душевные муки в Гефсиманском саду и Иисус уже лежал связанный, ожидая решения своей судьбы. Его скоро приведут к Пилату, осудят, распнут на кресте, пронзят копьем, объявят мертвым и похоронят.

– Кстати, к кресту не прибивают, а привязывают, – говорил мне Хэйвиг. – Гвозди не выдержат тяжести тела, и ладони порвутся. Иногда гвозди все же вбивают, но в дополнение к веревкам. Это просто дополнительное наказание, так что можно сказать, что Библия в этом вопросе правдива. – Он закрыл лицо руками. – Док, я видел, как они висят: черные распухшие языки высунулись наружу, они уже не могут даже стонать, только хрипят, никакой мысли в их обезумевших глазах Ужас, ужас. Поистине, счастлив тот, у кого слабое здоровье и кто не будет долго мучиться… В огромной толпе, может, найдется несколько родственников или друзей, но они не смеют высказать свое горе, не имеют права даже плакать. Остальные в толпе отпускают шуточки, смеются, едят, пьют, поднимают на руки детишек, чтобы им было лучше видно… Что же такое человек?

«А чем мы лучше? – подумал я. – Ведь наш век – это век Воркуты и Бухенвальда, век Бельгийского Конго и юга Соединенных Штатов». Может быть, в такие моменты я совсем не завидовал его способности путешествовать во времени.

Утро высветило восточное небо. У него за спиной оказался чей-то сад, а вдали он увидел дома. Дорога представляла собой сплошную грязную жижу. Вдали, прячась в утреннем полумраке, раскинулся на холмах Иерусалим – город царей Иродов и римских проконсулов. Он был гораздо меньше того Иерусалима, каким стал через два тысячелетия. Вблизи городских ворот были раскинуты шатры и палатки. Это окрестные жители пришли в святой город на святую неделю. Воздух был холодным и пах землей. Слышалось пение птиц.

– Раньше всегда было много птиц, – рассказывал мне Хэйвиг.

Он сидел на земле, задыхаясь, пока наконец не пришел в себя. Почувствовав сильный голод, он взял кусочек овечьего сыра и ломоть хлеба. Жадно пережевывая, он с удивлением подумал, что ест пищу, самую обычную для этого периода времени и места на Земле. Пищу, которую ел сам Христос, если, конечно, он существовал. Никогда на Земле не переводились ученые, считавшие, что Христос – это просто миф, вроде какого-нибудь Озириса-Митры. Предположим, что его не было. Вернее, был, но совсем не таким, каким его изображают церковные книги, не живым воплощением Создателя Вселенной. Была бы жизнь на Земле лучше, если бы люди не следовали его заветам?

Хэйвиг задумался, но вдруг вспомнил о своей цели. Он вздохнул, поднялся и пошел по дороге. Солнце появилось из-за горизонта. Вскоре к Хэйвигу присоединилась группа людей. Большинство из них встали затемно. Они прибрали в доме, приготовили пищу, сделали все дела, так как завтра была суббота. Бородатые мужчины в лохмотьях подгоняли тощих ослов, нагруженных товарами. Дети, едва начавшие ходить, перебирали зерно возле шатров, а те, что были чуть постарше, выгоняли овец на пастбище. Хэйвиг шел по дороге, и вместе с ним шли к городу шейхи, священники, бродяги, крестьяне, какие-то полупьяные девицы, два торговца из Анатолии в широкополых шляпах. И вдруг он услышал топот копыт и лязг железа. Это проехал отряд римлян, возвращающийся в город после ночного патрулирования.

Я видел фотографии Хэйвига и легко могу представить себе эту сцену. Она была гораздо менее красочна, чем вы можете вообразить, вы, живущие в мире анилиновых красителей. Ткани тогда были в основном серого, тускло-коричневого, грязно– голубого тонов. Но шум стоял невероятный. Пронзительные вопли, смех, ругательства, обрывки песен, звучание музыкальных инструментов, шарканье ног, скрип колес, стук копыт, лай собак, блеяние овец, фырканье верблюдов – и над всем этим птичьи трели. Эти люди не были чопорными англичанами: они при разговоре отчаянно жестикулировали, рубили воздух ладонями, хлопали друг друга по спине или по плечу, стискивали зубы, хватаясь за кинжалы, чтобы через секунду, отбросив свою ярость, залиться жизнерадостным смехом. А запахи! Едкий лошадиный пот, пот людей, дым угасающих костров, запахи готовящейся пищи, запах навоза, запах седельной кожи, нагретой на солнце. Хэйвиг ненавидел это время, когда в живых людей вбивали гвозди, но, наблюдая жизнь простых людей, он не испытывал ни омерзения, ни презрения.

Ворота Иерусалима были открыты. Сердце Хэйвига забилось еще сильнее.

И он вошел.

Это случилось почти сразу. Пальцы коснулись его спины. Он повернулся и увидел невысокого широколицего человека, одетого так же, как и он, тоже безбородого, с короткими волосами и светлой кожей.

Лицо незнакомца было покрыто потом. Стараясь перекричать шум толпы, он спросил:

– Эс ту перегинатор темпорис?

Он говорил с сильным акцентом – акцентом поляка XVIII века, но Хэйвиг, изучавший как классическую, так и вульгарную латынь, понял его.

– Ты путешественник во времени? – таков был вопрос.

Хэйвиг в первый момент даже не мог ответить. Он утратил чувство реальности. Пришел конец его поискам!

Или их поискам.

Хэйвиг был высокого роста – необычного для этой местности. Он оставил голову непокрытой, чтобы можно было видеть его волосы и нордические черты лица. Иерусалим в те годы был достаточно космополитичен. И в нем свободно могли жить иностранцы. Хэйвиг надеялся, что его собратья узнают в нем одного из них, узнают человека, чуждого этому времени. И вот его надежда сбылась.

Они сидели в таверне и разговаривали: Вацлав Красицкий из Варшавы 1738 года, Хуан Мендоза из Тихуаны 1924 года и те, кого они нашли.

И еще Конрад ван Левей – воин из Брабанта тринадцатого века, который прибыл сюда, чтобы с помощью меча освободить Спасителя, когда тот понесет свой крест на Голгофу. Его спас Красицкий за мгновение до того, как римский легионер готов был выпустить ему кишки. Он ошеломил брабантца вопросом: «Откуда ты знаешь, что этот человек – твой Господь?» Был там и седобородый монах-ортодокс, говоривший только на непонятном языке и отзывающийся на имя Борис. Видимо, он прибыл из семнадцатого века. И тощая женщина, которая сидела, не поднимая глаз от своей миски, и говорила на языке, которого никто не мог понять.

– И это все? – недоверчиво спросил Хэйвиг.

– У нас есть еще несколько агентов в городе, – ответил Красицкий. Говорили они по-английски. – Мы встретимся в понедельник, а потому хм, после Вознесения. Предположим, что они найдут еще несколько путешественников, но все же вас будет слишком мало, чтобы мы могли надеяться совершить что-либо существенное.

Хэйвиг осмотрелся. Посетители сидели, скрестив ноги на грязных коврах, и пили из глиняных чашек, которые мальчик-слуга наполнял из бурдюка. Вокруг бурлил Иерусалим. О Святая Пятница?

Красицкий был спокоен. Он сказал, что оставил свой город и свою эпоху ради Французского Просвещения. Шепотом он сообщил, что его партнер Мендоза – гангстер. Вернее, он сказал «наемник», но смысл этого слова Хэйвигу был понятен. «Мне лично плевать на то, что какого-то еврейского плотника, страдающего манией читать проповеди, казнят на кресте, – сказал он, ухмыляясь. – Но ты относишься к этому иначе, да? Что ж, по крайней мере, среди нас появился один разумный человек».

Хэйвиг спросил:

– Неужели нас, путешественников во времени, так мало?

Красицкий пожал плечами:

– Кто знает? Многим не так просто прибыть сюда. В твое время достаточно сесть на самолет – и ты здесь через несколько часов. А в другие эры это связано с большими трудностями. Мы читали о средневековых пилигримах. Но сколько их погибало в пути? Кроме того, некоторых путешественников во времени нам просто не найти, так как они не желают быть найденными. А может, они даже не подозревают, что есть подобные им, которые ищут их.

Хэйвиг смотрел на него, на непроницаемого Хуана Мендозу, на полупьяного Конрада, грязного Бориса, неизвестную сумасшедшую женщину и думал: «Естественно. Нельзя же было ожидать, что дар путешествия во времени будет распределяться выборочно. Нет, им обладают люди самого разнообразного интеллекта и направлений ума. С какой стати я решил, что представляю собой нечто необычное, специфическое?»

– Мы не можем тратить много времени на поиски, – сказал Красицкий. – Нас слишком мало. – Он хлопнул Хэйвига по колену. – О Святая Богородица, как обрадуется Сахэм, когда узнает, что мы нашли тебя!

В конце вечера были найдены еще отшельник из Сирии третьего века и авантюрист из Ионии второго века после Рождества Христова: Сказали еще об одной женщине, видимо, коптской христианке, но она скрылась, прежде чем ее успели задержать.

– Плохой урожай, – хмыкнул Красицкий. – И все же…

И он повел всю группу. Сначала они остановились после Пятидесятницы, затем отправились в двадцать первый век.

Пыль клубилась над пустыней. От Иерусалима ничего не осталось, кроме костей и отдельных остатков зданий. По тут их ждал самолет – остроносый, с вытянутыми назад крыльями, с атомным реактором. Видимо, командование так и не успело ввести этот военный корабль в действие, застигнутое врасплох нападением противника.

– Мы летели через Атлантику, – говорил мне Хэйвиг. – Штаб-квартира была устроена на месте павшего когда-то Висконсина. Да, они позволили мне забрать хронолог оттуда, где я его спрятал. Хотя они никак не могли понять, зачем он мне нужен. Сами они для определения точного времени пользовались маяком. Хотя и не любили долгих путешествий в прошлое, так как это укорачивало длительность жизни.

В конце двадцать первого века жизнь в Америке только-только начала возобновляться. Все селения, в том числе и наша штаб-квартира, были под сильной охраной, так как в любую минуту могли подвергнуться нападению бандитов и мародеров…

Я так и не узнал, видел ли мой друг Хэйвиг Иисуса Христа.

ГЛАВА 7

После сотни лет разрухи и опустошения сдвиги были довольно значительными. Почва оправилась от загрязнения и начала плодоносить, что способствовало росту населения. Хлебные поля раскинулись по низким холмам под летним небом, по которому гуляли легкие облака. Выросли деревья, в листве которых пели птицы и шумел ветер. Люди были заняты работой. У них не осталось ничего, кроме ручных орудий труда и машин, приводимых в движение животными, но зато это были прекрасно изготовленные орудия. Опыт человечества не пропал даром. Все люди были похожи друг на друга, так как были одеты абсолютно одинаково, и мужчины, и женщины: голубые рабочие брюки и куртки. Лица их были обветрены и покрыты прочным загаром, волосы отросла до самых плеч, все мужчины с бородами. Все они были низенькие по стандартам нашего времени, у многих были очень плохие зубы – или же их не было совсем. И все же они были гораздо более счастливы, чем их предки эпохи Судного Дня.

Люди выпрямлялись, чтобы приветствовать путешественников, ехавших верхом с аэродрома, а затем сразу же возобновляли свою работу. Иногда встречались солдаты верхом на лошадях. Они были одеты в голубую форму, стальные шлемы, металлические кирасы защищали их грудь. Вооружены они были кинжалами, луками со стрелами, топорами и пиками, на которых развевались красные флажки. Они почтительно салютовали путешественникам.

– Видимо, вам приходится быть готовыми ко всему, – беспокойно заметил Хэйвиг.

– А что делать! – рявкнул Красицкий. – Большая часть мира, в том числе и этот континент, находится в состоянии варварства и дикости. Мы не можем снабжать всех материалами и другими средствами к жизни. Вокруг нас кишат дикие монголы. Они могут нахлынуть, как торнадо, если мы снимем наши защитные линии. Наши солдаты охраняют рабочих от бандитов. Эти люди должны быть благодарны нам за все то, что мы делаем для них.

Средневековый уклад жизни повторился и в городе. Семьи не жили в отдельных домах, а селились вместе вблизи крепостей, под их защитой, и вместе работали. Но, в отличие от средневековых городов, здесь было довольно чисто, хотя и недоставало того шарма, которым отличались города древности. Тут преобладали однообразные кирпичные дома, стоящие вдоль асфальтовой полосы дороги, – все было размеренно и скучно, как в любом городке Викторианской эпохи. Хэйвиг решил, что это связано с необходимостью быстро построить жилища, а в этих условиях приоритет приобретают не красота, а быстрота и прочность. Да и экономические соображения здесь играли не последнюю роль. Они ехали дальше, и Хэйвиг заметил деревянное здание причудливой архитектуры, в каком-то азиатском стиле. Красицкий сказал ему, что это замок, где люди молятся Ясу и приносят жертвы Октаю, божеству монголов.

– Дайте людям религию, сделайте жрецов своими союзниками

– и люди будут подчиняться вам, – сказал Красицкий.

Хэйвиг поморщился:

– А где же виселицы?

Красицкий удивленно посмотрел на него:

– Мы не практикуем публичных повешении. За кого ты нас принимаешь?! – После паузы он добавил: – Неужели ты думаешь, что мы могли бы сохранить человечество в течение этих жестоких десятилетий только с помощью сладкой водички проповедей?

Впереди показалась крепость. Высокие кирпичные стены с бойницами, ров с водой из реки, окружающий стены. Архитектура замка тоже носила печать функциональной направленности, которая лежала на всем городе. По обеим сторонам ворот и вдоль всех стен были установлены тяжелые пулеметы, несомненно, собранные из частей, оставшихся от прошлого. По мерному шуму Хэйвиг догадался, что в крепости работают несколько генераторов, приводимых во вращение моторами.

Часовые приветствовали подъезжавших. Запели трубы. Опустился подъемный мост, и копыта лошадей зацокали по каменным плитам небольшой площади.

Группа Красицкого прибыла в замок. Со всех сторон к ним сбегались люди, возбужденно крича. Судя по ливреям, это были в основном слуги. Но Хэйвиг почти не обратил на них внимания, все оно было поглощено женщиной, уверенно прокладывавшей путь через толпу и наконец вставшей прямо перед ними. Она заговорила громко, возбужденно. Хэйвиг едва понимал ее хриплую речь.

Она была почти такого же роста, как и он. Крепко сбитая, с широкими плечами и бедрами, сравнительно маленькой грудью. У нее были высокие скулы, широкий нос, большой рот, прекрасные зубы, правда, двух передних не хватало. Потом он узнал, что ей выбили их в драке. Волосы ее, густые и тяжелые, спускались до пояса, в ушах болтались варварские серьги – большие медные кольца. Глаза у нее были карие наемного раскосые, под тяжелыми густыми ресницами, загорелая кожа в нескольких местах была обезображена шрамами. Вообще в ней чувствовалась примесь азиатской или индейской крови. Одета она была в просторную красную тунику, кожаные сапоги. У нее был нож, револьвер, лента с патронами, на цепочке болтался вырезанный из кости череп ласки.

– Откуда ты? – Ее палец ткнулся в грудь Хэйвига.

Последовал взрыв хохота. – Ты должен все рассказать мне, приятель.

– Сахэм ждет нас, – напомнил ей Красицкий.

– 0'кэй. Я тоже буду ждать, но не очень долго, слышишь?

Когда Хэйвиг спрыгнул с лошади, девушка обхватила его руками за шею и крепко поцеловала в губы. От нее пахло солнечным светом, кожей, потом, дымом… и женщиной. Так он встретился с Леонсой Народа Ледников, Скуллой Вахорна.

Его провели в кабинет, размеры которого и роскошь убранства поражали. Пол был покрыт темно-серым густоворсным ковром, стены отделаны панелями темного дуба. Тяжелые шторы на окнах отливала мягким блеском. Хэйвиг присмотрелся и понял, что это шторы из меха – натуральная норка. Благодаря своей массивности и тщательности отделки стол, стулья и диван были неотъемлемой частицей этой эпохи, этого замка, но, насколько мог видеть Хэйвиг через открытые двери, они контрастировали с аскетизмом обстановки в других помещениях. На стенах в серебряных рамках висели фотографии. На одной из них – старинном дагерротипе – была изображена печальная женщина в одежде девятнадцатого века. Остальные фотографии были сделаны современными камерами с телеобъективом. Хэйвиг узнал Сесила Родса, Бисмарка, молодого Наполеона, однако не смог узнать желтобородого человека в восточном халате.

Из окон кабинета, находившегося на пятом этаже замка, открывался вид на город и его окрестности. Полуденный свет лился через стекла. Приглушенно стучали двигатели генераторов.

– Не хочешь послушать музыку? – Калеб Уоллис включил миниатюрный магнитофон, сделанный во время непосредственно предшествующее Судному Дню. Зазвучала музыка. Уоллис уменьшил громкость и сказал:

– Это произведение очень подходит к данному моменту. Я ужасно рад, что ты с нами, Хэйвиг! – Хэйвиг узнал Шествие Богов из «Золота Рейна».

Все остальные, что пришли с ним, включая и проводников, уже исчезли. Уоллис имел с ними лишь короткую беседу, не скрывая своего пренебрежения.

– Но ты совсем другое дело, – сказал Сахэм Хэйвигу. – Ты именно такой, какие нам очень нужны. Хочешь сигару?

– Я не курю.

Уоллис долго молчал, а затем произнес как бы про себя, но достаточно громко:

– Я основатель и господин этого государства. Мы здесь поддерживаем дисциплину и субординацию. Меня называют «сир».

Хэйвиг взглянул на него. Человек средней роста, среднего телосложения, с грубо вылепленным плосконосым лицом, густыми бровями, серо-рыжими усами, которые переходили в бакенбарды. Он весь был в черном, с серебряными пуговицами и эмблемами. Воротник, эполеты и обшлага были обшиты золотом. За поясом кинжал в богатой оправе и автоматический пистолет. Однако в нем не было ничего смешного. Напротив, он внушал почтение. Голос его звучал уверенно и мог бы производить гипнотическое действие, если бы Уоллис захотел этого. Его маленькие светлые глаза смотрели уверенно, с превосходством.

– Ты понимаешь, что все это ново для меня, – наконец сказал Хэйвиг. – Мне нужно время, чтобы привыкнуть… сир.

– Конечно, конечно, – просиял Уоллис. Он хлопнул Хэйвига по спине. – Все будет в порядке. Ты далеко пойдешь, мой мальчик. Здесь нет границ для человека, который знает, чего хочет, и имеет все, чтобы добиться своей цеди. Ты ведь тоже американец. Честный добрый американец! Из той Америки, которая была сама собой. К сожалению, среди нас мало таких, как ты. Он опустился в кресло.

– Садись. Нет, подожди. Видишь мой бар? Я выпью «бурбона» на два пальца. А себе налей, что хочешь.

Хэйвиг поискал глазами соду и лед, но, к своему удивлению, не нашел. Ну что ж, видимо, Уоллису это и не нужно, а вкусы других его не интересуют. Усевшись в кресло со стаканом рома в руке, он посмотрел на Сахэма и сказал:

– Я мог бы рассказать свою биографию, сир, но думаю, что будет полезно сначала познакомиться с твоим государством – Ээрией…

– Конечно, конечно. – Уоллис кивнул своей большой головой и затянулся сигарой. Дым был очень едким и кислым.

– Но сначала несколько фактов из твоей биографии. Итак, ты родился в… 1933, ты сказал? Что ты думаешь о своем времени?

– Что? Хм… Ничего хорошего. Я перемещался в будущее, чтобы звать, что ждет мир впереди.

– Это все моральное разложение, Хэйвиг. Ты понимаешь это, не правда ли? – Внезапно голос его загремел. – Цивилизованные люди стали врагами друг другу – сначала на войне, затем я моральном плане. Царство белого человека рухнуло быстрее, чем Римская империя. Все завоеванное лучшими сынами расы было потеряно за время жизни одного поколения. Раса утратила главное – свою гордость. Предателя – большевики и международные евреи, занимающие высокое положение, внушили простому белому человеку, что будущее мира за черными. Я видел все это, я изучал твою эру. Ты, живущий в то время, видел это?

Хэйвиг задумался.

– Я видел глупость, предубеждение, суеверие. Грехи отцов часто передаются сыновьям.

Уоллис решил не обращать внимания на отсутствие почтительного обращения. Он улыбнулся и снова заговорил:

– Знаю, знаю. Не думай, что я расист. Многие из цветных вполне хорошие люди. Зулусы, например, или индейцы-апачи, или японцы. Те путешественники этих рас, которых мы сможем найти, займут достаточно высокое положение среди наших агентов, такое же займешь и ты. Черт побери, я восхищаюсь вашими израильтянами, по крайней мере теми их действиями, о которых я слышал. Нечистокровный народ, не имеющий ничего общего с библейскими евреями. Прекрасные солдаты и умницы. Я вообще отношусь с симпатией к тем, кто сохраняет свое национальное лицо и гордость. И меня выводят из себя те, кто использует такие выражения, как «ниггер», «краснокожий», «чанк», «каик», «уоп»… ты знаешь, о чем я говорю. И среди таких очень много чистокровных белых, которые либо полностью утратили разум, либо продались врагам.

Хэйвиг подумал, что же послужило основой для расистских взглядов Сахэма. И вспомнил, что еще Авраам Линкольн говорил о врожденной неполноценности негров.

– Сир, – осторожно начал он, – я думаю, что нам не стоит спорить, пока мы окончательно не выясним терминологию друг друга. А сейчас лучше поговорить о чисто практических вопросах.

– Ну конечно, – прорычал Уоллис. – У тебя есть мозги, Хэйвиг. Ты человек действия, хотя, конечно, в известных пределах. Но я буду честным: мозги – вот что нам требуется в настоящий момент. Особенно если эти мозги получили профессиональную подготовку в реалистической философии. – Он махнул сигарой. – Посмотри на этих, прибывших с тобой сегодня из Иерусалима. Брабантца и грека еще можно потренировать, и тогда они могут быть солдатами, разведчиками, служить прикрытием в путешествиях во времени. А остальные… – Он прищелкнул языком. – Не знаю. Это просто какая-то отрыжка прошлого. Единственная надежда, что женщина сможет рожать детей.

– Что? – Хэйвиг привстал в кресле. Что-то внутри у него подпрыгнуло. – Мы можем иметь детей?

– Друг с другом, да. Мы уже смогли это выяснить. Но не с обычными людьми. Это мы тоже выяснили. Хотя ты можешь взять себе какую-нибудь крошку, чтобы она согревала тебе постель. У нас есть рабы, которых мы захватили во время рейдов. Только не нужно мне читать мораль. Бандиты постоянно нападают на нас, и если мы не будем брать пленников, нам придется убивать их. – Он стал серьезным. – У нас очень мало женщин-путешественниц во времени. И к тому же не все из них стремятся стать матерями. Однако дар путешествий во времени не передается по наследству. Так что нам не удастся создать новую расу. Мы, разумеется, даем детям хорошее образование, предоставляем привилегированные посты в администрации, когда они вырастают. Так я гарантирую преданность своих агентов. Но, по правде говоря, мне иногда нелегко подыскать такую должность, где бы такой ставленник не приносил вреда. Да, что-то вроде аристократии, но нам не удается сделать ее наследственной. Да я и не хочу делать этого.

– Чего же ты хочешь, сир? – осторожно спросил Хэйвиг.

Уоллис отложил сигару, сделал глоток виски, сложил руки на столе.

– Восстановить цивилизацию. Иначе для чего же нас создал Бог?

– Но… когда я путешествовал в будущее…

– Федерация Маури? – Лицо его исказилось гневом, тяжелый кулак грохнул по столу. – Ты много успел увидеть? Думаю, что нет. Я изучал ту эпоху, Хэйвиг. Говорю тебе, что это сборище ниггеров, канаков, чанков, джанов, которые сейчас, пока мы сидим здесь, набирают силу. И это происходит только потому, что они меньше всех пострадали от войны. Они хотят завоевать весь мир, оседлать все человечество, в том числе и нас, белую расу. Они хотят навеки остановить прогресс… – Он откинулся назад, тяжело дыша, глотнул виски и заявил: – Но у них ничего не выйдет. Пусть блаженствуют еще три-четыре столетия. Я боюсь только одного: что люди привыкнут к их ярму. Но потом… Вот для чего я создал Ээрию, Хэйвиг! Чтобы подготовить будущее…

– Я родился в Нью-Йорке в 1853 году, – рассказывал ему Сахэм. – Мой отец был мелким торговцем и убежденным баптистом. Мать – вот ее фотография. – Он показал на бледную фотографию печальной женщины, и нежность проступила на его лице. – Я был последним из семи детей, и отец не тратил на меня много сил и энергии, так как его любимым сыном был старший. Я с ранних лет научился быть замкнутым, держать язык за зубами. Я поехал в Питсбург, когда мне официально исполнилось семнадцать лет. К этому времени мое второе, более старшее «я» из будущего хорошо поработало надо мною, так что я уже знал свое предназначение.

– А как ты сделал себе состояние? – спросил Хэйвиг из чисто дипломатических соображений.

– Обычная спекуляция землей, так это называется в деловых кругах. Во всяком случае, когда мне исполнилось тридцать пять лет, я решил, что пришло время заняться тем, для чего меня создал Бог. Конечно, я не оправдал надежд отца, но, полагаю, такова судьба всех путешественников. И я верю, что Бог определяет каждому человеку то, что он должен сделать на земле.

Затем Уоллис рассмеялся так, что живот его заходил волнами.

– Да, я понял, что жизнь дается человеку только затем, чтобы он совершил то, что ему предназначено?