Текст книги "Под покровом небес"

XIV

В автобус, следующий рейсом до Айн-Крорфы, они сели два вечера спустя, специально выбрав ночной рейс, чтобы избежать жары, которая за время поездки способна измучить. Да и пыли тоже: когда ее не видишь, кажется, что ее не так много. Днем за автобусом, туда и сюда петляющим вдоль и поперек каньонов по здешней пустыне, тянется хвост пыли, который виден издалека; иногда ею приходится и надышаться: дорога порой закладывает такие виражи, что едешь почти в обратную сторону. Тончайший порошок откладывается на любую поверхность, если она хоть чуточку невертикальна, а значит и на все морщинки кожи, на веки, набивается внутрь ушных раковин, забираясь даже в такие укромные места, как пупок. Днем путешественник, если он еще не вполне притерпелся к такому количеству пыли, чрезвычайно наглядно видит ее присутствие и бывает склонен преувеличивать неудобства, ею причиняемые. Зато ночью он видит только звезды, сверкающие в ясном небе, и у него появляется впечатление, будто пыли нет. (Но это, конечно, только если сидишь неподвижно.) Ровный гул двигателя убаюкивает, и человек впадает в состояние, похожее на транс, когда все его внимание сосредотачивается на созерцании того, как набегает и набегает бесконечная дорога, летящая на свет фар. В конце концов он так и засыпает, чтобы потом быть разбуженным остановкой в каком-нибудь темном, богом забытом бордже, где он, замерзший и с затекшими членами, выходит из автобуса, чтобы, зайдя в ворота блокгауза, согреться стаканом сладкого кофе.

Благодаря тому, что билеты были заказаны заранее, они имели лучшие места, то есть сидели впереди, рядом с водителем. Здесь меньше пыли и греет двигатель – правда, временами чересчур, причем особенно неприятно бывает ногам, но в целом к одиннадцати ночи, когда дневная жара исчезает бесследно и о себе решительно заявляет сухой и суровый холод (ничего необычного: высота), тепло мотора приходится очень кстати. Короче говоря, вся троица кое-как втиснулась на переднее сиденье рядом с шофером. Таннер, оказавшийся у самой двери, похоже, дремал. Кит, чья голова тяжело давила на руку Порта, время от времени слегка меняла позу, но глаз не открывала. Зато у сидевшего верхом на ручнике Порта, которого к тому же при каждом переключении передач водитель тыкал локтем в ребра, позиция оказалась пренеудобнейшей, поэтому у него сна не было ни в одном глазу. Сидел, неотрывно глядя через лобовое стекло на плоскую ленту дороги, которая бежала и бежала навстречу, возникала из ниоткуда и исчезала, будто проглоченная фарами. В дороге, едучи из одного места в другое, он всякий раз обретал способность взглянуть на жизнь с немножко большей долей объективности, чем обычно. Частенько именно в поездках ему думалось лучше всего, в голове прояснялось, и он принимал решения, до которых никогда бы не догадался, сидя на месте.

С того дня, когда они с Кит устроили совместную велосипедную вылазку, у него появился настоятельный позыв укрепить соединяющие их узы нежности. И мало-помалу эта задача стала приобретать для него огромную важность. Временами он говорил себе, что, когда затевалась их экспедиция из Нью-Йорка в неизвестность, подсознательно он как раз это и имел в виду, а Таннера… что ж, в самую последнюю минуту они позвали с собой и Таннера, и это тоже, наверное, было подсознательно мотивировано, хотя тут – увы, наоборот – в основе лежала боязнь ответственности: как бы сильно в нем ни было стремление к взаимному сближению, так же силен был и страх перед эмоциональными обязательствами, каковые такое сближение неминуемо налагает. И вот теперь в этом дальнем и чуждом краю тоска по более прочным узам оказалась сильнее страха. Но чтобы такие узы выковать, нужно быть вместе и, по возможности, наедине. В Бусифе же последние два дня были сплошным мучением. Таннер прямо будто угадывал, чего Порт хочет, и всеми силами старался задуманное сорвать. Таскался за ними как пришитый весь день и полночи, болтал как заведенный и, казалось, не имел в жизни никаких желаний, кроме как сидеть с ними, есть с ними, гулять с ними, а вечером даже поперся с ними в номер Кит, едва лишь Порт в кои-то веки собрался с ней уединиться, – проводил их до номера, встал в дверях и битый час простоял, приставая с никчемными разговорами. Естественно, Порту приходило в голову, что Таннер, возможно, не оставляет надежды на то, чтобы в отношении Кит все же чего-то добиться. На это указывало и преувеличенное внимание, которое уделяет ей Таннер, и банальная лесть, которую он пытается выдавать за галантность, однако Порт простодушно полагал, что его собственные чувства к Кит во всех деталях идентичны тем, которые питает к нему она, и по этой причине оставался неколебимо уверен в том, что никогда и ни при каких обстоятельствах она не уступит – тем более такому человеку, как Таннер.

Вытащить Кит из отеля одну ему удалось всего раз, и то благодаря тому, что Таннер разоспался и затянул с окончанием сиесты, но не успели они пройти вдвоем и сотни ярдов, как нос к носу столкнулись с Эриком Лайлом, который с места в карьер объявил, что ему век счастья не видать, если он не отправится сопровождать их во время этой прогулки. Что и проделал, к молчаливой ярости Порта и совершенно явному неудовольствию Кит: Эрик настолько досаждал ей своим присутствием, что в кафе на базаре, едва успев присесть, она тут же застонала: ах, как болит голова – и ринулась назад в отель, оставив Порта разбираться с Эриком. В яркой рубашке (по его словам, ткань для нее он купил в Конго), на фоне огромных тюльпанов, которыми она была изукрашена, этот малоприятный юноша выглядел особенно бледным и прыщеватым.

Оставшись один на один с Портом, он имел наглость попросить у него в долг десять тысяч франков, объясняя, что его мать на деньгах просто помешана и часто неделями не дает ему ни сантима.

– Совершенно исключено. Извините, – сказал Порт, решив быть твердым.

Сумма уменьшилась, потом еще раз и еще, пока наконец Эрик не сказал мечтательно:

– Даже пятьсот франков обеспечили бы меня куревом недели на две.

– Я никогда не даю деньги в долг, – раздраженно объяснил Порт.

– Но мне-то! – С этаким еще добродушным дружеским укором.

– Нет.

– Я же не из тех идиотов-англичан, которые думают, что все американцы спят на мешках с золотом. Да это и вообще не так. Но моя мать спятила. Она просто напрочь перестала давать мне деньги. И что мне делать?

Если у него нет ни стыда ни совести, решил Порт, то у меня к нему не будет жалости. А вслух сказал:

– Причина, по которой я не дам вам денег, состоит в том, что я знаю, что назад их не получу, да у меня их и нет в таком количестве, чтобы раздавать. Понимаете? Но триста франков я дам. С удовольствием. Я заметил, что вы курите tabac du pays.[49]49
  Местный табак (фр.).


[Закрыть] По счастью, он очень дешев.

Эрик на восточный манер склонил голову, согласился. И сразу протянул руку за деньгами. Порта и теперь еще продолжало коробить при воспоминании об этой сцене. Вернувшись в отель, он обнаружил Кит и Таннера в баре, где они пили пиво, и с той поры ему ни на минуту не удавалось залучить ее к себе – разве что за исключением нескольких мгновений вечером, когда она, стоя в дверях, пожелала ему доброй ночи. Похоже было, что она его всячески избегает, стараясь ни в коем случае не оставаться с ним наедине, и это тоже его задачу не упрощало.

– Ничего. У нас еще куча времени, – сказал он себе. – Единственное, что непременно нужно… так это отделаться от Таннера.

То, что в конце концов ему удалось прийти к определенному решению, Порта обрадовало. Может быть, Таннер поймет намек и оставит их по собственному почину, а если нет, придется от него удирать. Так или иначе, но надо это сделать, и немедленно, пока они не нашли место, где захотелось бы остаться надолго, то есть на такое продолжительное время, чтобы Таннеру на этот адрес начали приходить письма.

Было слышно, как над головой по крыше автобуса елозят тяжелые чемоданы; состояние здешнего транспорта порождало сомнения: а правда, стоило ли брать с собой так много вещей? Однако делать с этим что-либо было поздновато. Такого места, где они могли бы что-то оставить, на их пути просто нет, потому что назад они, скорее всего, будут возвращаться другой дорогой, если вообще когда-либо вернутся на средиземноморское побережье. Он все же надеялся, что получится и дальше двигаться к югу; правда, поскольку каждый раз неизвестны ни даты переездов, ни возможности гостиничного размещения на остановках, придется в чем-то полагаться на удачу, надеясь в лучшем случае, покончив с одним участком пути и где-то расположившись, собрать там хоть какую-нибудь информацию о следующем – и так далее, по мере продвижения. Тут дело еще и в том, что вся организация туризма в этих краях, и прежде-то не очень развитая, во время войны не просто перестала действовать, а была полностью уничтожена. А чтобы она начала восстанавливаться, туристов пока маловато. Некоторым образом такое состояние дел его даже радовало: оно позволяло ему чувствовать себя первопроходцем. Трясясь на какой-нибудь колымаге по здешней пустыне, он чувствовал в себе куда более близкое родство с прадедами-пионерами, чем сидя дома и глядя в окно на водохранилище в Центральном парке. Но ощущалась и опаска: кто знает, насколько серьезно надо воспринимать предупреждения, которые консульские службы доводят до сведения путешественников, всячески пытаясь отвадить их от такого пионерства. «В настоящее время путешествующим гражданам США настоятельно рекомендуется не пытаться проникать наземным транспортом во внутренние области Французской Северной Африки, Французской Западной Африки, а также Французской Экваториальной Африки. Когда вопрос о безопасности и удобстве туризма в этих регионах будет изучен лучше, соответствующая информация будет незамедлительно опубликована». От самого Нью-Йорка Порт вовсю потчевал Кит зажигательными речами, в которых превозносил Африку, противопоставляя Европе, тогда как листовок с подобными предупреждениями ей не показывал. А показывал тщательно подобранные фотографии, привезенные из предыдущих поездок, – виды оазисов и базаров вперемежку с завлекательными изображениями роскошных вестибюлей и садов, когда-то принадлежавших отелям, которые давно не действуют. Пока что она воспринимает обстановку с пониманием: ни разу против бытовых условий не восстала, но то, что ожидает их в дальнейшем, миссис Лайл описала весьма наглядно, и он слегка забеспокоился. Вряд ли очень забавно будет без конца спать в грязных постелях, есть несъедобную пищу и каждый раз, когда понадобится вымыть руки, ожидать допуска к этой процедуре часами.

Ночь тянулась медленно, но Порта дорога скорее гипнотизировала, чем повергала в скуку. Если бы края, куда он ехал, не были ему доселе неведомы, однообразие давно бы сделалось невыносимым. Но мысль о том, что с каждым мгновением он погружается в Сахару глубже, чем был мгновение назад, а все, что было ему знакомо, наоборот, отступает, остается позади… – ах, что за сладостная мысль! Постоянная сосредоточенность на ней держала его в состоянии возбуждения, и весьма, надо сказать, приятного.

Кит время от времени ворочалась, поднимала голову и, пробормотав что-то нечленораздельное, роняла ее снова ему на плечо. Один раз она завозилась, повернулась, и ее голова упала в другую сторону, на Таннера, который продолжал спать, не подавая никаких признаков пробуждения. Порт крепко взял ее за локоть и повернул, притянув к себе, чтобы она опять прислонилась к его плечу. Примерно каждый час он и шофер вместе выкуривали по сигарете, но их общение только в этом и состояло, разговоров не вели. Правда, в одном месте, махнув рукой куда-то в темноту, шофер сказал:

– В прошлом году здесь, говорят, видели льва. Во-он где-то там. Это первый раз за многие годы. Говорят, он съел много овец. Хотя не исключено, что это была пантера.

– Его так и не поймали?

– Нет. Львов тут боятся.

– Интересно, куда он потом-то делся.

Пожав плечами, шофер погрузился в молчание, которое явно предпочитал разговорам. Порт рад был уже тому, что зверя не убили.

Перед рассветом, в самое холодное время ночи приехали опять в какой-то бордж, унылый и суровый посреди продутой ветрами пустыни. Его единственные ворота были открыты, и все трое, скорее спящие, чем проснувшиеся, ввалились внутрь, а за ними и толпа местных – с задних сидений автобуса. Просторный двор был полон лошадей, овец и местных мужчин. Горело несколько костров; ветер дико трепал их, разносил красные искры.

На скамье у входа в помещение, где продавали кофе, сидели пять соколов, тонкими цепочками пристегнутые за ногу к колышкам на скамье, каждый в черном кожаном колпачке, надетом на голову. Все сидели рядком, не двигались, как будто их туда посадил, расставив по ранжиру, какой-то чучельщик. При виде этих птиц Таннер возбудился и заскакал вокруг, всех спрашивая, не продаются ли. Однако на все вопросы ему отвечали молчанием и отводили взгляды. В конце концов он со слегка смущенным видом вернулся к столу.

– Никто, похоже, не знает, чьи они, – усевшись, сказал он.

– Ты хочешь сказать, никто не понял ни звука из того, что ты говорил, – фыркнул Порт. – Да и на кой, спрашивается, они тебе сдались?

Таннер на секунду задумался. Потом усмехнулся и говорит:

– Не знаю. Вот глянулись, черт его знает, и все тут.

Когда выходили наружу, из-за края равнины начинали пробиваться первые предвестия рассвета. Теперь пришла очередь Порта сидеть у двери. К тому времени, когда бордж превратился в крошечную белую коробочку позади, он уже спал. А в результате мимо него прошел весь великий финал ночи – небесная игра разных цветов и сполохов, приходящих из-за горизонта перед восходом солнца.

XV

Первые мухи появились тогда, когда Айн-Крорфы еще и на горизонте не было. А как только за окнами автобуса пошли чахлые оазисы и дорога стала нырять в коридоры между высоких глинобитных стен пригородных поселков, автобус загадочным образом сразу ими наполнился – мелкими, сероватыми и настырными. Некоторые из арабов, что-то по этому поводу пробормотав, стали укрывать головы; остальные мух, казалось, не замечали.

– Ah, les salauds! On voit bien que nous sommes à Ain Krorfa![50]50
  Вот гадость-то! Ну, уж теперь-то мы точно в Айн-Крорфе! (фр.)


[Закрыть] – сказал водитель.

Кит с Таннером впали в раж: стали неистово дрыгать руками, обмахивать лица и дуть из угла рта вверх и в сторону, пытаясь согнать насекомых со щеки или носа, однако все это не давало почти никакого результата. Мухи отличались удивительной цепкостью, их приходилось от себя чуть не отдирать; только в самый последний момент муха резко взлетала, чтобы почти тотчас сесть на прежнее место.

– Воздушная тревога! – вскричала Кит.

Таннер придумал обмахивать ее газетой. Порт еще спал, прислонившись к двери; в углах его рта теснились мухи.

– Они цепляются, пока прохладно, – сказал водитель. – Ранним утром от них спасу нет.

– Но откуда они берутся? – спросила Кит.

Возмущенный тон ее вопроса вызвал у него улыбку.

– Это еще ничего, – примирительно махнул он рукой. – Вы бы видели, сколько их в городе! Сплошь все покрывают, как черный снег.

– А когда отсюда будет автобус?

– Вы, в смысле, назад в Бусиф? Я же завтра и поеду.

– Нет! Нет! В смысле, дальше на юг.

– А, вот вы о чем. Это вам надо спросить в Айн-Крорфе. Я в курсе только сообщения с Бусифом. Вроде бы есть автобус на Бунуру – один рейс в неделю, – а еще всегда можно уехать в Мессад, договорившись с водителем грузовика, который возит продукты.

– Ой, нет. Туда не надо, – сказала Кит. Она уже слышала от Порта, что Мессад не представляет для них интереса.

– А мне вот надо, – с напором вклинился Таннер по-английски. – Неделю ждать в такой дыре, как эта! Господи боже ты мой, да тут сдохнешь!

– Не надо так волноваться. Ты еще ничего здесь не видел. Вдруг водитель нас просто разыгрывает? Подначивает, как сказал бы мистер Лайл. Кроме того, ждать неделю, может, и не придется – ну, то есть этого автобуса в Бунуру. Может, он отправляется как раз сегодня, такая вероятность существует.

– Ну нет, – уперся Таннер. – Чего я точно не могу терпеть, так это грязи.

– Да уж, ты у нас настоящий американец, это я уже знаю. – Обернувшись, она смерила его взглядом, и он понял, что над ним смеются. Его лицо залилось краской.

– Ну, гм… Это ты прямо в точку.

Тут Порт проснулся. Первым его жестом была попытка смахнуть мух с лица. Потом он открыл глаза и вытаращился в окно, пораженный буйством зелени. За стенами уходили вверх стволы огромных пальм, под которыми, не столь высокие, сплетались густыми кронами апельсиновые, фиговые и гранатовые деревья. Он опустил окно и высунулся, нюхая воздух. Пахло мятой и древесным дымом. Впереди лежало широкое речное русло, а в его середине – надо же, не может быть! – извивался настоящий поток воды. По обеим сторонам дороги, как и тех дорог, что от нее ответвлялись, шли глубокие и полные воды сегьи – гордость Айн-Крорфы. Втянув голову обратно в салон, Порт пожелал спутникам доброго утра. Машинально он продолжал махать руками, отгоняя приставучих мух. Прошло не меньше нескольких минут, прежде чем он заметил, что и Кит с Таннером заняты тем же.

– Что еще тут за мухи какие-то? – нахмурился он.

Кит бросила взгляд на Таннера и рассмеялась. А Порт не мог взять в толк, что это они над ним так потешаются оба вместе.

– Просто смотрю и думаю: а долго, интересно, ты будешь махать руками, пока наконец заметишь их, – сказала Кит.

Еще раз обсудили проблему мух; при этом Таннер поминутно требовал, чтобы водитель клялся и божился, что в Айн-Крорфе их тьма-тьмущая – специально для Порта, в надежде обрести в его лице сторонника бегства в Мессад, – а Кит все повторяла, что, прежде чем принимать какие-то решения, логично было бы сначала осмотреть город. Все-таки это первое зрительно симпатичное место, которое она увидела с самого момента их высадки на африканском континенте.

Впрочем, это благоприятное впечатление основывалось всего лишь на обилии зелени, которую она не могла не замечать за стенами, мимо которых несся, въезжая в город, их автобус; сам же городок, как только они из автобуса вышли, съежился едва ли не до полного исчезновения. Когда обнаружилось, что во многом он напоминает Бусиф, разве что гораздо меньшего размера, она была разочарована. При ближайшем рассмотрении город оказался совершенно современным, геометричным по планировке и, если бы не то обстоятельство, что здания здесь белые, а не бурые, и на центральных улицах имеются тротуары, ходить по которым можно под сенью специально предусмотренных аркад, увитых зеленью, вполне можно было подумать, что никуда ты и не уезжал, идешь все по тому же Бусифу. А уж вид интерьеров местного «Гранд-отеля» расстроил ее окончательно, но в присутствии Таннера она чувствовала себя обязанной оставаться на позиции человека, имеющего право посмеиваться над его привередливостью.

– Боже правый, что за разор! – воскликнула она.

На самом деле то, какие чувства они в действительности испытали, едва войдя в гостиничный дворик, это слово описывает слабо, даже слишком слабо. Бедняга Таннер был в ужасе. Растерянно смотрел, перебирая взглядом деталь за деталью. Что до Порта, то он спал на ходу, и это мешало ему что-либо толком рассмотреть; остановившись при входе, он лишь махал руками, как ветряная мельница, пытаясь не давать мухам облепить лицо. Первоначально построенное для размещения служб колониальной администрации, впоследствии здание переживало весьма тяжелые времена. Фонтан, который когда-то бил из чаши в центре патио, давно иссяк, но сама чаша сохранилась. В ней теперь высилась довольно приличная гора вонючих отбросов, по склонам которой ползали трое вопящих голых младенцев, чьи нежные несформированные тела испещряли гноящиеся язвы. В своей беспомощной нищете они выглядели очень по-человечески, но далеко не настолько по-человечески, как две розовые собаки, лежавшие на плиточном полу неподалеку, – розовые, потому что у них давным-давно вылезла вся шерсть, и голая старческая кожа была бесстыдно подставлена под поцелуи мух и солнца. Одна из них немощно приподняла голову на дюйм-другой от пола и устремила на вновь прибывших безучастный взгляд бледно-желтых глаз; другая не шевельнулась. Сбоку за колоннами, служащими опорой для аркады, высилась хаотичная груда из наваленных один на другой предметов мебели. Рядом с центральной чашей стоял огромный бело-голубой эмалированный кувшин. Несмотря на присутствие во дворике несметного количества отбросов, запах стоял преимущественно сортирный. Перекрывая вопли младенцев, откуда-то доносились пронзительные голоса спорящих женщин, а на заднем плане громко бубнило радио. В дверях на краткий миг показалась какая-то женщина. Что-то выкрикнула и сразу снова исчезла. Где-то во внутренних покоях раздались взвизги и хихиканье; и снова громкий женский выкрик:

– Yah, Mohammed![51]51
  Ну же, Мохаммед! (араб.)


[Закрыть]

Таннер резко развернулся и вышел на улицу, где присоединился к носильщикам, которым был дан приказ ждать с багажом снаружи. Порт и Кит стояли и ждали, пока не вышел мужчина по имени Мохаммед; на ходу он наматывал на пояс длинный алый кушак, накручивая оборот за оборотом, а конец ленты все равно волочился по полу. Услышав, что им нужны комнаты, он стал настойчиво предлагать им снять одну с тремя кроватями – так и им будет дешевле, и горничным меньше убирать.

«С какой бы радостью я отсюда сбежала, – думала при этом Кит, – а то ведь Порт, не дай бог, и впрямь с ним о чем-нибудь договорится!» Но чувство вины заставляло ее демонстрировать преданность: уйти на улицу она не смела, потому что там был Таннер и это могло быть истолковано как переход на сторону противника. И тут у нее тоже возникло внезапное желание от Таннера как-нибудь отделаться. Без него она бы чувствовала себя гораздо свободнее. А Порт, как она и боялась, сходил с мужчиной наверх и, вскоре вернувшись, объявил, что комнаты здесь вовсе не такие уж плохие.

В результате они сняли три затхлые комнаты, все окнами на небольшой дворик, обнесенный стенами небесной голубизны. В центре дворика торчало мертвое фиговое дерево с ветвями, опутанными колючей проволокой. Выглянув в окно, Кит увидела, как голодного вида кот с маленькой головой и огромными ушами осторожно пробирается по двору. Она села на широкую латунную кровать, которая, помимо шкуры шакала рядом на полу, была в комнате единственным предметом обстановки. Как тут будешь винить Таннера в том, что на эти комнаты он поначалу отказался даже взглянуть! Но Порт правильно говорит: человек привыкает ко всему, – и пусть сейчас Таннер склонен по этому поводу дуться и кукситься, к вечеру он, будем надеяться, привыкнет и перестанет замечать дикую гамму здешних запахов.

За ланчем они сидели в голой, похожей на колодец комнате без окон, где хотелось говорить шепотом, поскольку всякое громкое слово возвращалось в искаженном виде множественным эхом. Свет туда проникал только сквозь проем двери, выходящей в главное патио. Вверху лампочка; Порт пощелкал выключателем, но нет, все тщетно. Босоногая официантка хихикнула.

– Света нет, – сказала она, выставляя на стол тарелки с супом.

– Хорошо, – сказал Таннер, – поедим во дворе.

Официантка опрометью выбежала из комнаты и вернулась с Мохаммедом, который сделался хмур, но все же помог им перетаскивать стол и стулья под сень аркады.

– Это счастье еще, что они арабы, а не французы, – сказала Кит. – Иначе оказалось бы, что по здешним правилам есть на улице не положено.

– Если бы это были французы, есть можно было бы и внутри.

Все трое закурили в надежде хоть как-то приглушить вонь, которая нет-нет, да и доносилась к ним от фонтанной чаши. Младенцы исчезли; теперь их вопли раздавались где-то во внутренних покоях.

Таннер перестал есть свой суп и вперил взгляд в тарелку. Потом встал, отпихнул стул и швырнул салфетку на стол.

– Нет, ну ей-богу же, может быть, это и впрямь лучший отель в городе, но еда… Я на любом базаре нашел бы еду лучше этой. Приглядитесь к супу! В нем трупы плавают.

Порт оглядел свою тарелку.

– Это долгоносики. Наверное, были в лапше.

– Зато теперь они в супе. Кишмя кишат. Хотите лакомиться падалью в темнице – воля ваша. А я лучше пойду поищу забегаловку с местной кухней.

– Ну, пока, – сказал Порт.

Таннер вышел.

Вернулся он примерно через час, уже далеко не такой воинственный и даже несколько удрученный. Порт и Кит все еще сидели в патио, пили кофе, отмахиваясь от мух.

– Ну как? Нашел что-нибудь? – спросили упрямца.

– Насчет еды? Поесть-то я поел, и неплохо. – Он сел за стол. – Но так и не сумел понять, как нам отсюда выбираться.

Порт, всегда с большим сомнением относившийся к способности приятеля пользоваться разговорным французским, нисколько не удивился.

– А, – вполне равнодушно проговорил он.

Еще через несколько минут он встал и отправился в город, чтобы самому попробовать набраться сведений об уровне организации общественного транспорта в регионе. Жара стояла удручающая, поесть так толком и не удалось. Но несмотря на эти неприятности, он шел под безлюдными аркадами, насвистывая: идея избавиться от Таннера наполняла его безотчетным весельем. Он уже и мух замечал как-то меньше.

Ближе к вечеру у подъезда отеля остановился вместительный автомобиль. Конечно же, это был «мерседес» Лайлов.

– Это надо же было затеять такую глупость! Абсолютный идиотизм! Пытаться отыскать какую-то затерянную деревушку, о которой никто слыхом не слыхивал! – Голос тоже прозвучал знакомый: миссис Лайл. – И ведь почти добился своего: я чуть не пропустила время чая. Наверное, ты думал, что это будет очень забавно. Да прогони наконец этих пащенков, и зайдем уже внутрь.

– Мош! Мош! – закричала она, делая резкие выпады в сторону группы местных подростков, обступивших машину. – Мош! Imshi! – Она угрожающе взмахнула сумочкой; озадаченная ребятня стала медленно отступать.

– Надо бы выяснить, как правильно их посылать подальше, каким словом, – сказал Эрик, выйдя из машины и захлопнув дверцу. – Говорить им, что позовешь полицию, бесполезно. Они не понимают, что это такое.

– Какая чушь! Полиция, еще чего! Нельзя пугать аборигенов местными властями. Потому что! запомни! французского суверенитета над этими территориями мы не признаем.

– Да ну тебя, мама, здесь же не Риф. К тому же власть там в руках испанцев.

– Эрик! Ты можешь хоть немножко помолчать? Или ты думаешь, я забыла, что говорила мадам Готье? А вот ты несешь непонятно что.

Увидев в тени увитой зеленью аркады столик с еще не убранной грязной посудой, оставшейся после трапезы Порта и Кит, миссис Лайл замерла.

– Хел-лоу! Лю-ди! Надо же, сюда приехал кто-то еще! – проговорила она тоном, исполненным живейшего интереса. И с укором обратилась к Эрику: – Смотри: они ели на воздухе! Я говорила тебе, что мы могли бы есть на воздухе, если бы проявили хоть чуточку настойчивости. Чай в твоей комнате. Сходи за ним, пожалуйста. А я пойду на кухню, посмотрю плиту: отчего она так дымит и воняет. Да, еще сахар захвати и открой новую жестянку печенья.

Когда в дверь с улицы вошел Порт, Эрик с пачкой чая как раз возвращался через патио.

– Мистер Морсби! – вскричал он. – Какой приятный сюрприз!

Порт постарался, чтобы не было заметно, как у него вытянулось лицо.

– Привет, – сказал он. – Какими судьбами? Это ведь, кажется, ваш автомобиль стоит у подъезда?

– Одну секундочку. Мне надо отнести маме чай. Она его ждет на кухне.

Эрик устремился в боковую дверь и наступил на одну из непотребного вида собак, обессиленно валявшихся в темноте, царящей внутри. Собака протяжно взвыла. Порт поспешил наверх к Кит и поделился с нею последними новостями – дурными, как обычно. Минутой позже Эрик уже молотил в дверь.

– Я… это… хотел пригласить вас к нам на чай. Через десять минут в одиннадцатом номере. Как я рад вас видеть, миссис Морсби!

В одиннадцатый номер вселилась миссис Лайл; расположенная прямо над входом и более длинная, чем остальные, ее комната была такой же голой. Пока пили чай, она то и дело вскакивала с кровати, на которой за неимением стульев все сидели, подбегала к окну и оглашала улицу выкриками:

– Мош! Мош!

Долго справляться с любопытством Порт не смог и вскоре поинтересовался:

– А что это за странное слово? Ну, которое вы в окно кричите, а, миссис Лайл?

– Я отгоняю мелких негритосов от нашей машины.

– Но что вы им говорите? Это вы по-арабски?

– По-французски, – сказала она. – Это значит «убирайтесь».

– А, понятно. И как? Они понимают?

– Пусть только попробуют не понять. Наливайте себе еще чайку, миссис Морсби!

Таннер под благовидным предлогом от чаепития отказался, имея достаточное представление о Лайлах от Кит, которая особенно красочно описывала Эрика. В ходе беседы миссис Лайл сообщила, что считает Айн-Крорфу очаровательным местечком. Один верблюжий рынок чего стоит: там продается верблюжонок, не сфотографировать которого было бы просто преступно. Утром она уже щелкнула его несколько раз.

– Ну такой сладкий! – умилялась она.

Эрик сидел, пожирая Порта глазами. «Хочет еще денег», – догадался Порт. Кит тоже заметила необычайное выражение лица юноши, но истолковала его несколько по-другому.

С чаем покончили и собирались уже уходить, исчерпав, похоже, все мыслимые темы для разговора, как вдруг Эрик обратился к Порту.

– Если за ужином не увидимся, я заскочу к вам вечерком попозже. Вы в какое время ложитесь?

Порт был уклончив:

– Ну, как когда, в общем-то. Сегодня нас, наверное, допоздна дома не будет: пойдем осматривать город.

– Заметано, – сказал Эрик, успев дружески похлопать Порта по плечу, прежде чем тот закрыл за собой дверь.

Вернулись в комнату Кит. Она подошла к окну, постояла, глядя на скелет фигового дерева.

– Лучше бы мы поехали в Италию, – сказала она.

Порт так и вскинулся.

– Что это вдруг? Ты из-за них? Из-за отеля?

– Из-за всего сразу. – Повернулась к нему, улыбнулась. – Это я так, не всерьез. Просто… нам пора на прогулку. Пошли, а?

На время одурманенная солнцем, Айн-Крорфа понемногу пробуждалась от дневной спячки. Зашли за форт, расположенный неподалеку от мечети на высокой скалистой горе, вздымающейся в самом центре города; здесь улицы пошли попроще, кварталы еще носили отпечаток первоначальной хаотической сельской застройки. И везде – под навесами ларьков, где уже замерцали, сердито посверкивая, первые лампы, в открытых кафе, где воздух был пропитан запахом гашиша, даже в пыли потаенных, обсаженных пальмами переулков, – везде и всюду виднелись сидящие на корточках мужчины, которые прямо тут же разводили костры, кипятили на них воду в жестяных посудинах, заваривали и пили чай.

– Вот что значит «время пить чай»! Прямо как маскарад какой-то: будто они все тут переодетые англичане, – сказала Кит.