Текст книги "Под покровом небес"

V

Сначала ему показалось, что, выйдя из кафе, они двинулись более или менее в ту же сторону, откуда явились. Народу на улицах теперь было меньше, воздух стал прохладнее. Довольно долго они шагали по территории средневековой части города – касбы, как она там называется, – и вдруг через какие-то высокие ворота из нее вышли, оказавшись за крепостными стенами на пустынной горе. Здесь стояла тишина, а звезды так в глаза и лезли. Удовольствие, с которым он дышал неожиданно свежим воздухом, и облегчение, даваемое окружающим простором, тем, что вокруг больше не громоздятся нависающие стены домов, до поры мешало Порту задать вопрос, который вовсю вертелся на языке: «А куда это мы идем?» Дальше пошли вдоль чего-то похожего на парапет, ограждающий край глубокого сухого рва, и тут уж он решился наконец свой вопрос озвучить. Смаил уклончиво ответил, что девушка живет среди верных людей на окраине города.

– Но мы уже вышли из города, – попытался возразить Порт.

– В каком-то смысле – да, можно считать, что вышли, – нисколько не смутился Смаил.

Отчетливо ощущалось, что прямых ответов он теперь избегает; казалось, весь его характер вдруг изменился. Наигранное панибратство исчезло. По отношению к Порту он опять сделался безликой темной фигурой – той самой, которая тогда в конце улицы стояла над ним, подсвеченная неожиданно яркой сигаретой. Ты еще можешь это прекратить. Просто остановись. Ну! Но сдвоенный ровный ритм их шагов по камню был сильнее. Парапет изгибался широкой дугой, за ним угадывался крутой обрыв, уходящий в непроглядную тьму. Ров кончился несколько сот футов назад. Теперь они были на чем-то вроде карниза, нависающего над горной долиной.

– Турецкая крепость, – сказал Смаил, пнув каблуком камень.

– Послушайте, я не понимаю, – сердито начал Порт, – куда мы все-таки идем? – И бросил взгляд на ломаный черный абрис гор на горизонте впереди.

– Туда, вниз. – Смаил кивнул в сторону долины. А еще через мгновенье остановился. – Здесь ступеньки.

Перегнулись через парапет, заглянули. У самой стены косо закреплена узкая железная лестница. Без всяких перил и ведет очень круто вниз.

– Ого, – сказал Порт, – высоко-то как.

– А, да, это же турецкая крепость. Видишь там внизу огонек? – Он указал на слабое красное свечение, которое то разгоралось, то меркло почти прямо под ними. – Это шатер, в котором она живет.

– Шатер?

– Там внизу у них нет домов. Одни шатры. Много шатров. On descend?[17]17
  Ну, спускаемся? (фр.)


[Закрыть]

Смаил пошел первым, держась поближе к стене.

– Касайся камней, – посоветовал он.

Когда добрались почти до низу, выяснилось, что тусклое свечение – это костерок, догорающий между двумя вместительными шатрами кочевников. Внезапно Смаил остановился, прислушался. Послышался неразборчивый ропот мужских голосов.

– Allons-y,[18]18
  Пошли, пошли (фр.).


[Закрыть] – буркнул он. Голосом как будто бы довольным.

Но вот лестница кончилась. Под ногами твердая земля. Слева от себя Порт заметил черный силуэт громадной цветущей агавы.

– Жди здесь, – прошептал Смаил.

Порт собрался было закурить сигарету, Смаил сердито шлепнул его по руке.

– Нет! – шепотом приказал он.

– Но почему мы должны… – начал Порт, которому вся эта таинственность сильно надоела. Однако Смаила рядом уже не было.

Прислонясь к холодной каменной стене, Порт ждал, что монотонный глухой бубнеж прервется, наметится что-то вроде обмена приветствиями, но так и не дождался. Тональность беседы в шатре нисколько не менялась, ничто не нарушало потока ничего не выражающих звуков. «Должно быть, он зашел в другой шатер», – подумал Порт. В свете костерка шатер, стоявший чуть поодаль, с одного бока мерцал розовым; дальше сплошная тьма. На ощупь он сделал несколько шагов вдоль стены: хотел взглянуть на вход в шатер, но вход оказался с другой стороны. Потом послушал, не донесутся ли голоса оттуда. Нет, тишина. Без всякой причины у него в ушах вдруг раздался голос Кит – ее прощальная реплика перед его уходом: «В конце концов, тебя это касается куда больше, нежели меня». Даже и теперь эти ее слова, по сути дела, ничего ему не говорили, только напомнили, каким она произнесла их тоном – обиженным и мятежным. И все из-за Таннера. Порт резко выпрямился. «Да он, поди, за ней ухлестывать пытался!» – прошептал он вслух. Он резко развернулся, пошел к лестнице и начал взбираться. На шестой ступеньке остановился, огляделся. «Но что я сейчас смогу сделать? – подумал он. – Это только предлог, чтобы отсюда смыться, потому что мне страшно. Да ну, ни черта он от нее никогда не добьется».

В проходе между шатрами появилась темная фигура и легкой побежкой устремилась к подножью лестницы. Раздался шепот:

– Жан!

Порт застыл на месте.

– Ah! Ti es là![19]19
  А, ты там! (фр.)


[Закрыть] Что ты там наверху делаешь? Слезай давай!

Порт начал медленно спускаться. Отступив с дороги, Смаил взял его за руку.

– А почему нельзя говорить нормально? – прошептал Порт.

– Ш-ш-ш! – стиснув его руку, зашипел прямо в ухо Смаил.

Протиснувшись между ближним шатром и зарослями высокого чертополоха и осторожно ступая по камням, они подошли ко входу в другой шатер.

– Обувь сними, – скомандовал Смаил, скидывая сандалии.

«Еще не хватало», – подумал Порт.

– Не хочу! – сказал он вслух.

– Ш-ш-ш! – прошипел Смаил и втолкнул гостя внутрь, хоть тот был по-прежнему в туфлях.

Центральная часть шатра была достаточно высокой, там можно было стоять не пригибаясь. Освещение обеспечивал огарок свечи, пристроенный на сундуке рядом со входом, так что в нижней части шатра царила почти полная тьма. На полу под самыми случайными углами были разбросаны соломенные циновки; повсюду в полнейшем беспорядке валялись предметы обихода. Никто их в шатре не ждал.

– Садись, – сказал Смаил, выступая за хозяина.

Освободил самую большую циновку, сняв с нее будильник, банку из-под сардин и древний, невероятно грязный рабочий комбинезон. Порт сел, уперев локти в колени. На рогоже, оказавшейся рядом, стояло облупленное эмалированное подкладное судно, до половины налитое какой-то темной жижей. Там и сям валялись засохшие хлебные корки. Он закурил сигарету; Смаилу, однако, не предложил, а тот вернулся ко входу и там стоял, выглядывая наружу.

И вдруг вошла она – стройная, несколько странной наружности девушка с огромными темными глазами. Одетая во все безупречно белое и в белом головном уборе, похожем на тюрбан, которым ее волосы были сильно стянуты назад, отчего еще видней становились синие узоры на лбу, похожие на татуировку. Войдя в шатер, она остановилась, глядя на Порта с таким выражением, которое, как ему в тот момент подумалось, бывает у молодого бычка, делающего первые шаги по залитой светом арене. На ее лице читалось и замешательство, и страх, и покорное ожидание. Стоит, смотрит.

– А вот и она! – проговорил Смаил все тем же приглушенным голосом. – Ее зовут Марния. – Он помолчал; Порт встал, сделал шаг вперед – поздороваться за руку. – Она не говорит по-французски, – пояснил Смаил.

Все так же серьезно, без улыбки, она коснулась кончиками пальцев руки Порта и поднесла пальцы к губам. Затем склонила голову и сказала еле слышным шепотом:

– Ya sidi, la bess alik? Egles, baraka ‘laou’fik.[20]20
  Господин, у тебя все в порядке? Сaдись, блaгослови тебя Аллaх (дарижа).


[Закрыть]

Двигаясь грациозно и с достоинством, она отлепила от сундука горящий свечной огарок и прошла с ним к дальней стене шатра, где свисающее с потолка одеяло обозначало нечто похожее на альков. Прежде чем исчезнуть за этим занавесом, она обернулась к ним и, сделав знак рукой, проговорила:

– Agi! Agi menah![21]21
  Сюда! Идите ко мне! (дарижа)


[Закрыть]

Вслед за ней мужчины зашли в эту выгородку, где на плоские ящики был положен старый матрас в попытке изобразить что-то вроде убранства гостиной. Рядом с импровизированной тахтой стоял маленький чайный столик, а около столика на циновке возвышалась горка маленьких комковатых подушек. Девушка установила свечку прямо на голой земле и принялась раскладывать подушки на матрасе.

– Essmah![22]22
  Рaзреши-ка… (дарижа)


[Закрыть] – сказала она Порту и сразу обратилась к Смаилу: – Tsekellem bellatsi.[23]23
  Объясни ему (дарижа).


[Закрыть] – И ушла.

– Fhemtek![24]24
  Да понял, понял (дарижа).


[Закрыть] – бросил тот ей вслед с усмешкой, но по-прежнему полушепотом.

Порта девушка заинтересовала, но языковой барьер раздражал его, особенно тем, что Смаил мог запросто с ней разговаривать через его голову.

– Она пошла раздобыть огня, – сказал Смаил.

– Да, конечно, – сказал Порт, – но почему мы все время говорим шепотом?

Смаил показал глазами на вход в шатер.

– Потому что мужчины. Там, в соседнем шатре, – объяснил он.

Девушка вскоре вернулась, принесла глиняный горшок, полный ярких углей. Все время, пока она кипятила воду и заваривала чай, Смаил непринужденно с ней болтал. Ее ответы всякий раз бывали серьезны, голос приглушен, но с приятными интонациями. Порту подумалось, что она больше похожа на молодую монахиню, чем на танцовщицу из ночного заведения. В то же время он нимало не доверял ей, довольствуясь тем, что можно просто сидеть и любоваться изящными движениями ее проворных, испятнанных хной пальцев, которыми она обрывает черешки с листьев мяты, прежде чем опустить их в маленький чайничек.

Несколько раз попробовав чай на вкус, в конце концов она осталась им довольна и с видом торжественного священнодействия налила каждому по полной стопке. Только после этого она уселась поудобнее и начала прихлебывать свой.

– Сядь сюда, – сказал Порт, похлопав по матрасу рядом с собой.

Но девушка дала понять, что на том месте, где она сейчас, ей тоже вполне удобно, и вежливо его поблагодарила. Переключив свое внимание на Смаила, она вступила с ним в длительную беседу, во время которой Порт прихлебывал чай и пытался расслабиться. Его угнетало ощущение, будто не за горами рассвет – до него самое большее час или час с небольшим, – и они таким образом просто даром теряют время. Бросил озабоченный взгляд на часы – они остановились в без пяти минут два. Хотя нет, вроде идут. Но должно же быть уже гораздо позже! Тут Марния задала Смаилу какой-то вопрос, при этом бросив неуверенный взгляд и на Порта.

– Она хочет знать, слышал ли ты историю про Утку, Аишу и Мимуну? – перевел Смаил.

– Нет, – отозвался Порт.

– Goul lou, goul lou,[25]25
  Давай, давай, рассказывай! (дарижа)


[Закрыть] – глядя на Смаила, требовательно проговорила Марния.

– Жили-были в горах три девушки – почти что рядом с той деревней, где родилась и Марния. Их звали Утка, Аиша и Мимуна.

Как бы подтверждая это, Марния медленно кивала, не сводя огромных лучистых глаз с Порта.

– И отправились они попытать счастья в Мзаб. Почти все девушки с гор едут на заработки в Марокко, Тунис или сюда, в Аль-Джазаир, но больше всего на свете этим девушкам хотелось одного. Им хотелось напиться чаю посреди Сахары.

Марния продолжала кивать, хотя о продвижении сюжета истории могла судить разве что по названиям мест, которые Смаил произносил на туземный лад.

– Ага! – сказал Порт. Теряясь в догадках, будет история смешной или трагической, он решил быть настороже, чтобы в нужный момент изобразить реакцию, на которую, как видно, очень надеется девушка. Хорошо бы только история оказалась покороче.

– Да, вот так. А мужчины в этом Мзабе такие, что смотреть тошно. В общем, девушки танцевали в одном из заведений Гардаи, но очень грустили, и по-прежнему их мечтой было пить чай посреди Сахары.

Порт снова бросил взгляд на Марнию. Ее лицо было совершенно серьезным. Он опять кивнул.

– В общем, месяц идет за месяцем, а они все еще в Мзабе и им очень, очень грустно, потому что все мужчины там жутко страшные. Они там такие уроды, просто как свиньи. И денег бедным девушкам платят слишком мало, чтобы они могли уехать и чтобы им, значит, пить чай посреди Сахары.

Каждый раз после этого слова Смаил на мгновение приостанавливался. Он выговаривал его как «СаХраа», с яростным всхрапом на согласных, замыкающих первый слог.

– И вот однажды к ним туда заехал туарег – высокий, красивый, на прекрасном светлом боевом мехари; он поговорил с Уткой, Аишей и Мимуной, рассказал им о пустыне, о тех местах в ней, где он живет, и они слушали его с круглыми глазами. Потом он сказал: «Потанцуйте для меня», и они танцевали. Потом он занимался любовью сразу со всеми тремя, после чего дал серебряный реал Утке, серебряный реал Аише и серебряный реал Мимуне. А на рассвете туарег вскочил на своего хеджина и уехал на юг. После этого девушкам стало совсем грустно, мзабиты стали им еще противнее, чем были раньше, и думать теперь они могли только о высоком туареге, который живет в далеких неприступных песках Сахары.

Порт сунул в рот сигарету, прикурил. Но тут заметил на себе вопросительный взгляд Марнии и передал ей пачку. Она вынула оттуда сигарету, при помощи грубых щипцов изящным движением достала горящий уголек и приложила к кончику. Сигарета мгновенно раскурилась, после чего девушка передала ее Порту, взамен взяв его сигарету. Он улыбнулся. Марния еле заметно кивнула.

– И вот прошло много месяцев, а они все никак не могут заработать достаточно денег, чтобы уйти в Сахару. Серебряные реалы они сохранили, потому что все три девушки в этого туарега влюбились. А грустно им уже так, что и жизнь не в жизнь. Однажды они говорят: «А ведь мы можем так и кончить здесь свои дни – всегда в печали, так ни разу и не напившись чаю посреди Сахары. Так что надо нам уходить, путь даже без денег. Сложили они все свои деньги вместе (даже и те три серебряных реала), купили чайник, поднос и три стаканчика и взяли билеты на автобус до Эль-Голеа. Туда приехали уже совсем почти без денег, а те, что оставались, все отдали башхамару, который вел свой караван на юг, вглубь Сахары. За это он разрешил им ехать на его верблюдах. И однажды вечером, когда солнце совсем закатывалось за горизонт, караван добрался туда, где начались огромные песчаные барханы. Тут девушки подумали: «Ну вот, наконец-то мы посреди Сахары, пора затевать чай». Взошла луна, и все мужчины уснули, кроме караульного. Тот сидел среди верблюдов, играл на флейте… – (Это Смаил изобразил движениями пальцев у рта.) – Так что взяли Утка, Аиша и Мимуна свой чайник и поднос со стаканами и потихонечку, на цыпочках ушли из расположения каравана. Отправились искать самый высокий бархан, чтобы увидеть с него всю Сахару. Потом они собирались напиться там чаю. Идут, идут… Долго идут. Вдруг Утка говорит: «Смотрите, вон высокий бархан!» – и они идут туда и лезут на вершину. Тут Мимуна говорит: «А вон там – смотрите, какой высокий! Он гораздо выше, оттуда мы увидим все до самого Ин-Салаха!» Ладно, идут туда, и он действительно гораздо выше. Но не успели они подняться на вершину, как Аиша говорит: «Смотрите! Вон там точно самый высокий бархан из всех. Оттуда мы увидим Таманрассет – то место, где живет наш туарег». Глядь, уже и солнце взошло, а они все идут. В полдень им стало ужасно жарко. Но до того бархана они все же дошли и начали восхождение. Лезут, лезут… До вершины добрались уже такими усталыми, что сказали себе: «Давайте-ка немножко отдохнем, а уж потом займемся чаем». Но первым делом они все-таки выставили поднос, на него чайник и стаканы. После этого легли и заснули. А потом… – тут Смаил, сделав паузу, со значением посмотрел на Порта, – через много дней там проходил другой караван, и кто-то увидел на вершине самого высокого бархана что-то непонятное. Туда пошли посмотреть и нашли там Утку, Аишу и Мимуну; они так и остались там, так и лежали, как улеглись, чтобы вздремнуть. А все три стакана… – он поднял свой маленький чайный стаканчик, – были полны песка. Вот так они устроили себе чай посреди Сахары.

Повисло долгое молчание. Понятно было, что это конец истории. Порт бросил взгляд на Марнию; продолжая кивать, она не сводила с него взгляда. Решив рискнуть, он позволил себе высказаться:

– Как это грустно, – проговорил он.

Она сразу же спросила Смаила, что сказал гость.

– L’waqt. Gallik muta’ âharam bzef,[26]26
  Время. Он сказал, поздно уже очень (дарижа).


[Закрыть] – перевел Смаил.

Она медленно прикрыла глаза, продолжая кивать.

– Ei oua![27]27
  А, это да (араб.).


[Закрыть] – сказала она, снова их открыв.

Порт рывком повернулся к Смаилу:

– Слушай, уже очень поздно. Я бы хотел договориться с ней о цене. Сколько я должен ей заплатить?

Лицо Смаила сделалось возмущенным.

– Как ты можешь! Ты ведешь себя так, словно имеешь дело со шлюхой! Ci pas une putain, je t’ai dit![28]28
  Она не проститутка, я жe тебе говорил! (фр.)


[Закрыть]

– Но если я останусь с ней, я ведь должен буду заплатить?

– Ну естественно.

– Вот я и хочу заранее договориться.

– В этом, дорогой, я тебе не помощник.

Порт пожал плечами и встал.

– Мне надо идти. Уже поздно.

Марния быстро переводила взгляд с одного мужчины на другого. Потом она произнесла пару слов очень тихо, так что ее слышал только Смаил; он нахмурился, но, делано зевнув, все-таки вышел из шатра.

Они лежали на ложе вместе. Девушка была очень красива, понимала его и слушалась, и все-таки он не доверял ей. Полностью раздеться она отказывалась, но все ее движения – в том числе и жесты несогласия – были изящны, к тому же она производила их так, что в них чувствовалось некое обещание, исполнения которого ему оставалось только дождаться. О время, время! Будь у него время, он, может быть, сумел бы добиться ее расположения, но нынче следовало удовольствоваться тем, что само собой подразумевалось изначально. Он лежал и размышлял об этом, глядя на ее невозмутимое лицо; вспомнив о том, что через день-другой ему ехать на юг, он внутренне попенял на обстоятельства и сказал себе: «Что ж, хоть какой-то кусок урвать…» Перегнувшись, Марния загасила свечу двумя пальцами. Секунду лежали в полном молчании, в кромешной черноте. Затем он почувствовал, как ее мягкие руки медленно обвили его шею, а на лбу ощутил прикосновение губ.

Почти сразу же в отдалении завыла собака. Какое-то время ее вой проходил мимо его сознания; потом он его услышал и расстроился. Какая все-таки неподходящая к моменту музыка! Вскоре поймал себя на том, что представляет себе, как на них молча смотрит Кит. Эта фантазия возбудила его, и мрачный вой больше не досаждал.

Не более чем через четверть часа он приподнялся и попытался заглянуть за одеяло, туда, где полог шатра, – нет, темнотища, не видно ни зги. Внезапно его обуяло острое желание выйти вон. Он сел на этой их тахте, начал разбираться с одеждой. Опять к нему протянулись две руки, обхватили за шею. Он с силой их от себя оторвал, наградив несколькими шутливыми шлепками. Вот снова. Но на этот раз рука была одна, вторая забралась под пиджак, он почувствовал, как она гладит его по груди. Какая-то неуловимая неправильность ее движений заставила его тоже сунуться под пиджак и накрыть ее руку своей. Его кошелек был у нее уже между пальцев. Он выдернул его и оттолкнул девушку, прижав к матрасу.

– А-ай! – вскрикнула она, причем очень громко.

Он встал и начал шумно пробираться, спотыкаясь о преграждающую путь к выходу беспорядочно разбросанную утварь. Она снова взвизгнула, на сей раз коротко. Голоса в соседнем шатре стали слышнее. Все еще держа кошелек в руке, он выбежал, резко свернул влево и побежал к стене. Дважды упал: первый раз налетел на камень, а второй из-за того, что земля неожиданно ушла из-под ног куда-то вниз. Когда во второй раз вставал, заметил мужчину, который бежал наперерез, пытаясь преградить ему путь к лестнице. Порт хромал, но лестница – вот она, уже рядом. Успел, успел! Пока карабкался наверх, ему все казалось, что кто-то гонится за ним по пятам и сейчас, через секунду схватит за ногу. Легкие надулись болью, вот-вот лопнут. Лез с перекошенным ртом, оскалившись и стиснув зубы так, что воздух при каждом вдохе проходил между ними со свистом. У верхней площадки развернулся, схватил булыган, поднять который человеку явно не под силу, все-таки поднял и скатил вниз по лестнице. Потом сделал глубокий вдох и побежал вдоль парапета. Небо стало заметно светлее; серенькая, ничем не замутненная прозрачность расходилась по нему все выше, разливаясь из-за невысоких холмов на востоке. Очень-то быстро бежать он не мог. Сердце билось уже где-то в горле и в затылке. Он понимал, что до города ему такой темп не выдержать. С противоположной от обрыва стороны дороги шла стена, слишком высокая, не перелезешь. Однако через несколько сотен футов верхняя часть стены на небольшом протяжении оказалась разрушенной, а упавшие к подножью камни и глина образовали что-то вроде правильных ступеней. Попав за стену, он пробежал некоторое расстояние в обратном направлении, после чего полез куда-то вбок и вверх по пологому склону, усеянному плоскими каменными плитами, в которых он узнал мусульманские могилы. Наконец сел, минутку посидел, уронив голову на руки, и тут осознал несколько вещей сразу: во-первых, грудь болит и голова, во-вторых, кошелька в руке уже нет, а в-третьих, сердце-то, сердце как громко бьется! Впрочем, еще через мгновение этот гром уже не мешал ему думать, будто снизу, с дороги доносятся возбужденные голоса преследователей. Он встал и вновь заковылял вверх, прямо по могилам. Мало-помалу подъем перешел в спуск на другую сторону холма. Он почувствовал себя немного спокойнее. Однако с каждой минутой близился рассвет, а при свете дня его одинокую фигуру легко можно будет увидеть откуда-нибудь сверху. Он опять пустился бегом, вниз, вниз, все время в одном направлении, то и дело спотыкаясь и не отрывая взгляда от земли из опасения упасть. Так продолжалось довольно долго; кладбище осталось позади. Наконец он выбрался на поросшее кустами и кактусами высокое место, откуда открывался вид на ближайшую округу. Забрался в кусты и сел. Вокруг все было совершенно тихо. Небо сделалось белым. Время от времени он вставал и озирался. Очередной раз приподнявшись как раз в тот миг, когда взошло солнце, он бросил взгляд между двумя олеандрами и увидел его: кроваво-красное, оно отражалось от блистающей соляной себхи, на много миль простершейся между ним и горами.