Текст книги "Кантата победивших смерть"

– Сначала надо помочь моей подруге.

Натали заходит в только что освободившуюся кабинку и присаживается на край опущенного пониже процедурного стола, тем временем Рамола быстро представляется доктору Лори Билизерян (имя, фамилия и надпись «семейная медицина» выведены аккуратным почерком прямо на халате), после чего врач представляется Натали, попросив, чтобы та называла ее Лори.

Рамола объясняет, что Натали примерно пятьдесят минут назад укусил инфицированный мужчина и что она на тридцать восьмой неделе беременности.

– Хорошо. Доктор Шерман, прошу вас надеть перчатки и снять повязку с руки Натали. – Доктор Билизерян вставляет в рот пациентки длинную, сужающуюся к концу насадку, соединенную шнуром с карманным электронным термометром. – Подержите под языком, закрыв рот.

Рамола успевает натянуть одну перчатку и застывает на месте, не в силах оторвать взгляд от Натали и врача, уставившихся друг на друга в ожидании показаний. Белая маска, оседлав нос, плотно прилегает к щекам доктора Билизерян. Из-под шапочки наружу выбилась прядь черных волос, мазком кисти выделяется на холсте широкого лба. Натали задерживает дыхание, хотя ее об этом не просят. Все трое замирают. За стенками палатки бурлит хаос.

Термометр издает троекратный писк.

Доктор Билизерян извлекает насадку и читает показания на цифровом дисплее. «Тридцать семь и три». – Тон отрывистый, четкий. Отвернувшись, врач снимает и выбрасывает пластмассовый колпачок насадки.

– Я в порядке, – уверяет Натали. – Это невысокая температура. Меня часто бросает в жар.

– В пределах нормы, – соглашается Рамола, надевая вторую перчатку.

Доктор Билизерян кивает с непроницаемым видом: «Да, верно», возвращает аппарат для измерения температуры на тележку и готовит шприц.

Когда Рамола разворачивает повязку на укушенной руке, Натали начинает бить озноб. Они встречаются глазами. Натали спешит опередить вопрос подруги: «Замерзла. Мне холодно. На мне всего лишь тонкая, промокшая рубашка».

– Извини. Надо было давно отдать тебе мой свитер.

– Не извиняйся. После сегодняшнего дня тебе не придется извиняться передо мной ни за что на свете. – Натали вытирает кулаком слезы.

Она дергается и корчится от боли, когда полотенце отстает от раны на руке.

– Лори, – говорит Рамола, – перед тем как замотать руку полотенцем, я очистила рану водой с жидким мылом. Ее нужно еще раз обработать повидоном.

Склонившись над тележкой с расходными материалами, доктор Билизерян отвечает: «Мы почистим и обработаем рану, Натали. Вам раньше делали прививку против бешенства, доконтактную или послеконтактную?»

Натали трясет головой: «Нет, ни разу». Правая нога нервно покачивается, ступня постукивает по табуретке-стремянке, стоящей под процедурным столом.

– Закатайте ей рукав, освободите плечо для укола, доктор. Итак, Натали, первый укол – это иммуноглобулин против бешенства, он тормозит вирус, не позволяя ему атаковать нервную систему, пока в нее не проникнет вакцина и не поможет организму выработать свои собственные антитела. И глобулин, и вакцина безопасны для вас и вашего ребенка.

– А-а, ну хорошо. Отлично. Я… Спасибо, доктор. Пардон, э-э… Лори. – Натали смотрит на Рамолу, переводит взгляд на свой живот, потом на дергающуюся ногу.

Рамола думает, что подруге теперь, должно быть, стало стыдно за свои слова о том, что ей нет дела, безопасна ли вакцина для ребенка. Рамоле хочется выкрикнуть «нет!», схватить Натали за плечи и втемяшить, что кому-кому, а ей не пристало ни за что извиняться, особенно после всего с ней случившегося.

В кабинке напротив с другой стороны прохода медик со шприцем, зажатым в руке, пытается свободной рукой усмирить тщедушного пожилого мужчину. Бежевая оксфордская рубашка и веснушчатая шея мужчины покрыты пятнышками крови. Он вопит «не надо!» Когда мужчина проигрывает рукопашную схватку, крики превращаются в сдавленное мяуканье. То ли по интуиции, то ли опять закусил удила этот подлый враг, страх, однако Рамола впервые за сегодняшний день думает, что время упущено, Натали уже никто не поможет и через несколько часов ее не станет.

Доктор Билизерян предупреждает: «Сейчас будет больно. Прошу прощения, но укол наиболее эффективен, когда его делают непосредственно рядом с раной. Постарайтесь как можно больше расслабить руку».

Лори смазывает успевшие покрыться корочкой ранки от зубов йодом, отчего предплечье Натали приобретает медно-коричневый оттенок. Рамола вместо руки в перчатке подставляет Натали локтевой сгиб. Взявшись за него, Натали отворачивается, чтобы не смотреть, как врач вставляет иглу шприца и вводит глобулин в трех точках. Натали сжимает руку Рамолы при каждом уколе, но иначе никак не реагирует и лишь после окончания процедуры делает глубокий, шумный выдох.

Врач накладывает на рану марлевый тампон.

– Первую часть мы закончили. Вы вели себя молодцом, Натали.

Подруга отпускает руку Рамолы, похлопывает себя по животу и еще раз глубоко вздыхает.

Доктор Билизерян смазывает плечо Натали ваткой со спиртом и готовит второй укол.

– Теперь вакцина. Этот укол не очень болезненный. Обещаю. Похоже на прививку от гриппа.

– А-а, их я люблю больше всего, – наполовину смеется, наполовину хнычет Натали, не теряя озорной улыбки.

Она уже не выглядит такой безучастной и потерявшей надежду. Рамола никогда еще так не гордилась подругой и в то же время не жалела ее с такой пронзительной остротой.

– Правда? Хоть каждый день на процедуры, – говорит врач. – Вот и все.

Рамола меняется местами с Лори, поправляет марлевый тампон и обматывает руку бинтом. Ей хочется спросить о степени эффективности этой терапии в период вспышки. Во многих ли случаях удалось успешно предотвратить развитие вирусной инфекции у зараженных пациентов? Однако задавать такой вопрос в присутствии Натали не годится. Пока не годится. Рамола всегда считала, что врачи не должны скрывать информацию от пациентов, в ее случае – от родителей больных детей, каким бы серьезным ни был прогноз и неудобным разговор. Постепенное погружение Рамолы в бездну отчаяния буквально можно измерить лотлинем – возможно, от дурных новостей требуется оберегать вовсе не Натали.

Доктор Билизерян снимает перчатки, достает карманную рацию и просит санитара привезти инвалидную коляску.

– Коляска мне не нужна, – возражает Натали. – Я сама могу ходить.

– Вы уже, полагаю, много находилась. Вам нужны отдых, побольше жидкости и позитивные мысли. – Врач подает Натали лист бумаги. – Это – список редких потенциальных побочных эффектов, которые у вас могут возникнуть. В нем проставлены дата и время, наклейка со штрихкодом относится как к глобулину, так и вакцине, которые вам ввели. В больнице вам выдадут браслет с такой же информацией, но оригинальный список для надежности лучше оставить у себя. Вы, конечно, заметили, что обстановка сейчас несколько напряженная. Если все пойдет хорошо, а я уверена, что так оно и будет… – Врач повышает голос, поворачивается к Натали и Рамоле и кладет руку на плечо пациентки; белая маска закрывает все лицо, видны только глаза, так что невозможно понять, улыбается она, хмурится или состроила еще какую мину из тысяч возможных. – Вас через три дня отправят обратно к нам или в другой медицинский центр на повторную вакцинацию. Но не раньше, вам понятно? Если второй укол сделать преждевременно, это может ослабить иммунную реакцию. Этот документ понадобится для повторного укола. Вам еще раз все объяснят в больнице. Все ясно? Хорошо. Пока мы ждем, я запишу кое-какую информацию.

Натали называет имя, фамилию, адрес, дату рождения, номер сотового телефона. На вопрос о лице, с кем можно было бы связаться в экстренных случаях, отвечает: «У меня нет… моего мужа Пола убили. Меньше часа назад».

Врач прекращает вводить текст на планшете.

– О, боже. Я страшно сожалею.

Натали качает головой, молча выражая свое «нет» всему на свете. Указывает на Рамолу и разражается новым потоком слез: «Вот кто мне сейчас ближе всех».

Доктор Билизерян спрашивает, кем ей приходится Рамола.

– Подругой.

Роясь в дежурной сумке в поисках желтой толстовки на молнии, Рамола диктует свой номер телефона.

– Есть еще кто-нибудь, кого бы вы желали назначить контактным лицом в чрезвычайной ситуации? Близкий родственник или… – Доктор Билизерян замолкает, запоздало сообразив, что вопрос не получит положительного утвердительного ответа.

Натали ежится, опасливо сгибает левую руку.

– Сомневаюсь, имеет ли смысл хоть что-либо из того, что мы здесь делаем. Но буду делать вид, что имеет.

– Смысл есть, и немалый. Мы сохраним тебе здоровье. И твоему ребенку, разумеется, тоже, – уверяет Рамола, спохватившись и добавив фразу о ребенке после мимолетной паузы.

– Можете записать в контактные лица моих родителей, – говорит Натали. – Они живут во Флориде. Целыми днями не вылезают из квартиры, смотрят «Фокс Ньюс» и, если не ссорятся и не едят, жалуются на духоту.

По просьбе доктора Натали диктует личные данные родителей.

Рамола набрасывает толстовку на спину и плечи Натали.

– Лучше сними свой промокший джемпер, когда нас пропустят в больницу.

– Вряд ли она на меня налезет.

– Размер больше, чем кажется. Я в ней утопаю.

– И вдобавок желтая, а?

– Ну-у, это мой…

– Я помню, желтый твой любимый цвет, но этот просто охренительно желтый. С застегнутой молнией я буду похожа на беременный банан.

– Если только надеть такой же низ. Сейчас ты скорее похожа на лимон.

– Не спорь с беременной бананихой.

В кабинке появляется санитар с инвалидной коляской и с ходу влезает в разговор: «Меня прислали на подмогу э-э… беременным бананам холод противопоказан».

– Нетушки, – заявляет Натали. – Я – единственная, кому позволено так меня называть.

Она соскальзывает со стола и садится в коляску.

Доктор Билизерян помогает ей надеть белую респираторную маску, попутно сообщая, что заразившимся пациентам их выдают ради перестраховки. Врач объясняет Рамоле, как найти командный центр, и просит санитара позаботиться о пациентке. «До свиданья, Натали», – прощается она и вразвалку уходит обратно в бурлящую зону ожидания перед палаткой.

– Снаружи настоящий кошмар, – докладывает санитар. – Как вы думаете, мне разрешат остаться с вами в женском отделении?

Пока Натали выкатывают на коляске в проход, Рамола замечает, что вместо пожилого мужчины в соседней кабинке сидит другой, еще более старый, тычет пальцем в тыльную сторону кисти. До ушей доносятся слова врача – он стаскивает перчатки и скрещивает руки на груди: «Я не вижу на коже следов укуса. Я понимаю… но вы сами говорили, что никогда не выпускаете свою кошку на улицу…»

На выходе из палатки, где не слышно анестезирующего гула обогревателя, голую кожу кусает холодный воздух. Опять наваливается прибойный рокот толпы, негодующей на то, что Натали пропустили вперед, а их заставляют ждать.

В больничных коридорах их прогоняют через серию охваченных ажиотажем, но слаженно работающих контрольных пунктов. Рамолу идентифицируют, наскоро проверяют на симптомы и позволяют сопровождать Натали после того, как врач облачится в хирургический костюм, перчатки и лабораторный халат. Она не задерживается в зале ожидания приемного покоя, зарезервированного для посетителей и родственников пациентов с признаками инфекции. Самих пациентов помещают в изолятор.

Рамолу и Натали направляют на второй этаж в отделение, в котором обычно держат пациентов после удаления грыжи или бариатрической хирургии – эти некритичные операции больница отменила первыми. Отделение – одно из четырех, где теперь наблюдают за лицами, подвергшимися воздействию вируса и получившими инъекции глобулина и вакцины еще до проявления симптомов инфекции. Натали привозят в отдельную палату, однако медсестра предупреждает, что отдельной она будет оставаться недолго. Сестра еще раз меряет температуру, обещая делать это каждые пятнадцать минут в течение следующих шести часов. Если симптомы не появятся, Натали выпишут. Температура прежняя – 37,3. Кровяное давление 125 на 85, чуть выше нормы.

Когда Натали спрашивает, что будет в случае появления симптомов, ее просят не волноваться прежде времени. Натали, выступая от лица обеих, требует уточнений. Сестра извиняется и обещает, что доктор Кендра Аволеси, напрямую подчиненная начальнику штаба ликвидации чрезвычайной ситуации и главврачу больницы, скоро придет и обсудит с ними регламент.

Медсестра и санитар уходят. Натали и Рамола остаются наедине.

Рамола смотрит на часы – 12:43 пополудни. После контакта с патогеном, если первоначальные расчеты верны, прошло больше часа. Вопреки профилактике этот временной ориентир заключает в себе зловещую тяжесть как вероятности выздоровления, так и неотвратимости смерти; с этого момента может произойти что угодно.

– Ты не собираешься надевать маску? – спрашивает Натали.

– Когда я отмечала прибытие, мне сказали, что в этом крыле маску носить не обязательно. Предпочитаю, чтобы ты видела мою улыбчивую физию.

Натали стаскивает маску с лица. Она передразнивает английский акцент Рамолы, превращая первое «и» в слове «физия» в «э». Потом повторяет слово еще раз, как будто оно ей что-то напомнило.

– Тебе еще работать и работать над акцентом.

– Вредина! Мой хренцузский безупречен.

– А-а, вот ты на каком? – хихикает Рамола и отходит к окну, выходящему на забитую машинами Вашингтон-стрит.

Национальная гвардия с сине-красными мигалками освободила одну полосу для проезда оперативного транспорта, все больше людей идут пешком.

– Хороший вид? – С механическим жужжанием Натали поднимает изголовье кровати, чтобы принять полусидячее положение.

– Не так чтобы очень. – Рамола возится со шторами.

Натали опускает кровать, потом снова поднимает ее.

– Ищешь положение поудобнее?

– Какие могут быть удобства, пока я не рожу – боже, какое колючее слово – и ребенок не слезет с моего мочевого пузыря и не перестанет молотить ногами по моим почкам.

Рамолу радует, что подруга думает о том, что будет после рождения ребенка. Любые положительные разговоры о будущем – добрый признак.

Натали хватается за боковые поручни и приподнимается, ерзая бедрами. Скривившись, держится за левую руку.

– Черт, как больно!

– Подложить тебе под спину подушку?

Натали отмахивается.

– Нет. Ладно, валяй. Спасибо, так действительно лучше. Эй, когда придет эта врач, давай обсудим, что делать с ребенком, если я заболею, хорошо?

– Да, конечно.

– Ты не знаешь…

В полуприкрытую дверь стучат, в палату влетает доктор Кендра Аволеси. Кожа кофейного цвета, на вид лет 45–50. При одинаковом с Рамолой росте врач имеет куда более щуплую комплекцию. Волосы прикрыты голубой сеточкой, респираторная маска болтается на шее. После вежливых, но коротких приветствий доктор без предисловий рекомендует Натали согласиться на кесарево сечение, операцию можно провести через два часа. Если у Натали появятся явные признаки инфекции, операцию все равно проведут. Существует оправданная уверенность, что ребенок не заразится от матери.

– Оправданная уверенность? Это такой медицинский термин вместо пожимания плечами? – интересуется Натали.

Доктор Аволеси не уходит от ответа и смотрит Натали прямо в глаза:

– Согласно последним выводам нашего специалиста по вирусным заболеваниям, мы имеем дело с вирусом бешенства или похожей его разновидностью, обладающим повышенной вирулентностью при значительно более коротком инкубационном периоде. Обычный вирус перемещается по нервной системе к мозгу со скоростью одного сантиметра в день. Этот же, как вы обе наверняка уже слышали, движется в разы быстрее. Как бы то ни было, новый вирус все равно не переносится кровотоком и, пока у вас не развилась инфекция, не способен проникнуть в организм плода через плаценту. Нам известно, что постконтактная профилактика, которую вам провели, безопасна и для матери, и для ребенка, однако какие-либо достоверные сведения о том, что бывает, когда женщина на вашем сроке беременности заболевает бешенством и начинает распространять вирус через слюну, в медицинской литературе практически отсутствуют. Как я уже говорила, мы уверены, что инфекция не влияет на плод, но не влияет вообще или лишь некоторое время, этого мы не знаем – примеров из практики нет.

– Ладно, ладно, давайте достанем ребенка как можно раньше, хорошо?

Доктор Аволеси качает головой:

– С восьми утра Норвудская больница прекратила оказание всех видов помощи, кроме приема пациентов, вступивших в контакт с вирусом. На данный момент в корпусе имеются два хирурга общего профиля, оба сейчас заняты. Мы связались с акушером, доктором Даниэль Пауэр, и отправили за ней наряд полиции. Она будет здесь самое позднее через час. Хотя доктор Пауэр предпочтительнее, любой из хирургов, если освободится до ее приезда, достаточно квалифицирован, чтобы тоже справиться с операцией.

– Да, конечно. Кто будет готов первым, тот пусть и делает. Я уже готова. Спасибо, доктор.

– Никому не говорите, но вы с вашим ребенком… кстати, у него уже есть имя?

– Нет. То есть имена-то мы придумали, но мы… до сих пор не знаем пол ребенка.

– Вы и ваше дитя для нас сегодня приоритет номер один. Мы вам и так уже выделили личного врача, которая от вас не отходит, – говорит с улыбкой доктор Аволеси. – Вы не против, если я на минутку уведу от вас доктора Шерман? Хочу провести с ней инструктаж и обрисовать общую картину реагирования на ситуацию, тем более что с завтрашнего дня официально начинается ее смена.

– Да-да, хорошо. Пожалуйста, не уходите слишком далеко.

Рамола говорит:

– Мы будем за дверью, я оставлю ее приоткрытой.

– Эй, Мола, передай мне мой сотовый. Или всю сумку, зарядку тоже.

– Да, конечно. Хочешь позвонить родителям? – Рамола ставит дежурную сумку рядом с Натали.

Доктор Аволеси предупреждает:

– Эсэмэс доходят намного лучше. Мобильная сеть не справляется с потоком звонков.

– Ага, – говорит Натали. – Можете поверить, я уже знаю. Может, пошлю им сообщение или что. – Она достает телефон из сумки. – У меня на нем эта штука, дневник беременной, «Voyager». «Вояжёр». Как тебе мой безукоризненный хренцузский, Мола? А еще я хочу поговорить с моим ребенком.

Нат

Я записала и удалила уже четыре попытки. Эта – пятая. Математика, ага. Кстати, пять нельзя назвать моим счастливым числом. Счастливое – девятнадцать. Странно, конечно, что ты запомнишь такую подробность из жизни мамы, но все равно прикольно. Надеюсь.

Если я не прокручу тебе эту запись сама, без чего, пожалуй, ты ее и слушать не станешь, то уверена: кто-нибудь подробнее объяснит, что это такое и почему я это записывала. Извини, но я не знаю, как по-хорошему объяснить, зачем я это делаю. То есть я делаю это потому, что твоего папу убили, а я нездорова. Я, возможно, еще поправлюсь, но могу и кошмарно, жутко заболеть, причем очень скоро. Я даже пока еще не стала мамой и не говорю об этом, чтобы тебя уберечь, но если ты слушаешь, то все это уже в прошлом. Давай с самого начала: твоего папу убил какой-то тип, заразившийся новым странным вирусом супербешенства, он же укусил меня за руку. Не исключено, что из-за укуса я не доживу до конца дня. Вот. Сказала все, как есть.

Ты там ворочаешься, пока я записываю. Момент выбран удачно, малыш.

Я хочу, чтобы ты меня услышала. Хочу, чтобы ты знала, как звучит мой голос. И еще немножко о том, кто я, понимаешь? И, ясное дело, еще хочу, чтобы ты знала мое счастливое число.

Так что привет. Это – я, твоя мама. Как дико и фальшиво звучит. Я так и не успела привыкнуть к этому титулу, поэтому он кажется мне неестественным. Я с тобой, кстати, разговариваю уже не первый месяц. Мы ведем прекрасные беседы. Немного односторонние, зато ты умеешь слушать. И я ни разу не называла себя «мамой». К тебе это пока не имеет отношения – по крайней мере до тех пор, пока ты не вырастешь и не станешь подростком, – однако никогда не говори о себе в третьем лице. Так поступают одни говнюки.

Я определенно собиралась заставить тебя «мамкать». Погоди-ка, «заставить» не слишком грубо? Как насчет «побудить»? Видишь, какая я заботливая?

Ну да ладно, я спокойна. Ага, настолько спокойна, что приходится говорить об этом вслух. Это почти так же плохо, как говорить о себе в третьем лице. Но и одной из тех стильных мам, кого дети называют по имени, как своих подруг, я не собиралась быть. Помешать я, конечно, не смогу, но предпочла бы, чтобы ты не называла меня Натали. Или Нат. Я не против Нат, особенно когда меня так называл твой папа или Мола, но для тебя я – «мама». И уж совершенно точно не «ма». Нет ничего хуже «эй, ма!» с бостонским акцентом. Я настаиваю, чтобы ты говорила с бостонским акцентом.

Вот, распространяюсь тут о том, как следует называть меня, а сама не называю тебя по имени. Прокол. Извини, но у тебя пока нет имени. То есть когда ты теперь это слушаешь, оно у тебя уже есть, но на данный момент его нет. Черт, из меня получилась бы никудышная путешественница во времени.

Ты должна знать обо мне еще одну вещь: я люблю сквернословить. Ругаться понарошку я не буду, оно само выскочит, когда нужно.

Мне очень жаль твоего папу. На нас э-э… напали… я пыталась его выручить и не сумела. Он прекрасный человек. Из тех, кто морщит нос, когда кто-то в лицо называет его «хорошим человеком». Любил говорить, что он по-прежнему мальчишка. Я хотела дожить то того времени, когда он состарится, чтобы разоблачить эту лажу – он бы до старости так себя называл.

Два месяца назад мне загорелось принять ванну. Я послала Полу эсэмэску с работы, мол, собираюсь принять самую ванническую ванну. А он отвечает: «Как ты можешь принять ванну, это же не таблетка, ты ее не проглотишь». И смешно, и не смешно одновременно. За ужином только и было разговоров, что о ваннах. А когда пришло время купаться, я села на унитаз и заплакала, потому что вдруг решила, что ванна грязная. Обычно подобные вещи меня мало волнуют, я еще бо́льшая неряха, чем Пол, но в тот момент была убеждена, что ванна отвратительно грязная, а значит, мы не готовы, мы никудышные родители и не заслуживаем тебя, я не хотела, чтобы Пол услышал, и зажимала рот руками, а он все равно услышал, пришел и обнял, мне кажется, я не смогла толком объяснить, потому что не могла в тот момент связать двух слов. Он отвел меня на кухню и приготовил кружку горячего какао, потом вычистил ванну и всю туалетную комнату, я никогда еще не видела ее такой чистой, набрал воды в ванну, а мне и купаться уже расхотелось.

Надеюсь, ты будешь на него похожа. И на меня тоже, но особенно на него. Он был красивый.

Извини, что прервалась. Не хочу, чтобы ты слышала, как я плачу. Судя по тому, с какой силой ты меня толкаешь ногами, ты тоже не желаешь слушать, как я плачу. Время и пространство ограничены и все такое, я не хочу их тратить на слезы. Нет, в слезах нет ничего зазорного, не думай. Гораздо полезнее делиться эмоциями с другими, чем их прятать, как делали мои мама с папой, твои бабушка и дедушка, черт, ты вообще можешь за мной уследить? Не думай, что я плачу для того, чтобы вызвать у тебя чувство вины. Извини, я плакса. Реву без удержу, слезы и сопли во все стороны. Как спринклер. Сможешь выговорить? Спринк-лер. Поди ни черта не знаешь, что это такое?

Существуют параллельные вселенные, где ты и я вместе, и я постоянно плачу в твоем присутствии – раз в день минимум. Нельзя сказать, что я рохля, просто не люблю скрывать свои чувства. Ну да, ругаюсь, плачу… и вправду рохля. С другой стороны – кто не плачет на детских фильмах? Первые пять минут фильма «Вверх» всегда меня ломают.

В той другой вселенной, где мы вместе, смеяться мы тоже будем – не подумай. Я много раз буду говорить или делать какие-нибудь дурацкие вещи, лишь бы тебя развеселить. Как моя мама. Она любила говорить «баю-бай, сассафрас», чтобы рассмешить меня в детстве. Почти забыла, но все еще помню. А еще я буду петь дурашливые песенки, ты будешь смеяться во все горло, а я буду плакать.

Проклятье!

Надеюсь, что ты в надежном месте. И что тебе не страшно.

Я плохо все спланировала. Решение принимала экспромтом. Буду говорить, пока Мола или доктор Аволеси не вернутся. Они все еще обсуждают в коридоре вещи, которые мне не положено слышать. В физическом плане я не очень хорошо себя чувствую, но пока температура не поднялась, буду делать вид, что все в порядке. Рука болит, голова раскалывается на хрен. Извини, не стоило выражаться через «х», да только другими словами мою головную боль не передать.

А вот и Мола, легка на помине. Скажи «привет», Мола.

– Привет!

Здорово, правда? Мы потом еще поговорим. Не буду обещать, но обещаю. Эй, я тебя люблю. Никогда не забывай.