Текст книги "Кантата победивших смерть"

Мола

Десять лет назад Рамола училась на втором курсе медицинского института Брауна, а Натали работала за стойкой в баре «Парагона», модного ресторана на Тайер-стрит, в одном квартале от книжного магазина университета Брауна. Они вместе снимали одну их трех двуспальных семейных квартир на втором этаже дома на Хоуп-стрит. Ни в одной комнате не было дверей (только занавески), а пол на маленькой кухне заметно, если не устрашающе кренился к торцевой стене квартиры. Тихими вечерами они сидели на резиновых ковриках на кухонном полу, пили вино, ели острый чеддер, наперегонки катали по кривому, крытому линолеумом полу монеты и болтали. Иногда разговор заходил о преходящих мелочах – такие вечера Рамоле запомнились больше всего; она нарочно спорила от противного, подбивая Натали на филиппики о кофе со льдом (кофе должен быть горячим, как лава), о самом бесполезном пальце на ноге (им, разумеется, был палец рядом с мизинцем) и о том, почему, собственно, ни один день недели не имеет в своем названии слова «день». Другими вечерами они обсуждали более серьезные темы – карьеру, родственников. Рамола чаще всего делилась тревогами по поводу нагрузок в институте, финансовой неуверенностью в будущем дне, опасениями, что погоня за карьерой не позволит ей полностью раскрыться как личности. Натали то и дело переводила разговор на непростые и даже токсичные отношения со своей матерью. При необходимости они давали друг другу советы, но чаще играли роль участливого слушателя, что в конце концов удовлетворяло обеих. Рамола скучала по тем вечерам на кухонном полу – с вином, смехом, а иногда и со слезами – больше, чем по родительскому дому.

Натали уже полгода встречалась с Полом, как вдруг однажды вечером он явился на их квартиру без предупреждения. Натали ушла на работу, Рамола сидела дома и занималась; книги, конспекты, разноцветные фломастеры и ручки были разбросаны по всей кровати. Пол переступил порог, сжимая в кулаке букетик увядших мокрых маргариток. Глянув искоса и улыбнувшись самоуверенной и одновременно нервной – то есть своей типичной – улыбкой, он объявил, что пришел поговорить с Рамолой и что – сюрприз! – цветы предназначены не для Натали, а для нее. Много лет спустя Пол признался (чему никто не удивился), что сорвал цветы по дороге из горшка на чужом окне. Рамола не знала, что и думать, ясно было только, что визит не предвещал ничего хорошего. Они присели на застеленный простыней диван, Пол начал тягомотно и бессвязно рассказывать историю своих отношений с Натали. Рамола потребовала перейти прямо к сути, чтобы побыстрее вернуться к учебе. Тон получился резче, чем хотелось, в нем отразилось щемящее предчувствие беды, которое она сама еще не осознала. Пол явился просить позволения поселиться в квартире вместе с Натали. Рамола без малейшего промедления, не сморгнув, ляпнула: «Господи, я не ее чертова мамочка. Тебе не требуется моего разрешения». Рамолу разбирала досада, запрос означал, что ей придется искать либо новое место, либо новую соседку по квартире. На самом деле ей хотелось сказать «нет, не уводи у меня мою Натали». Как позже подметил Пол, она так и не сказала «да» и не дала формального разрешения. По правде говоря, сразу же после вопроса ей захотелось, чтобы Пол убрался со своими дурацкими цветами, и сделать вид, что разговора не было вообще. Ей хотелось сказать, что он сглупил, слишком торопится и только напугает Натали. После того как первоначальные шок и ревность с помощью внутреннего монолога были побеждены, Рамола сумела выдавить из себя пожелания счастья Натали и Полу, из которых действительно получилась прелестная пара.

Рамола не в силах примириться с мыслью, что неуклюжий, но обаятельный молодой человек, переступивший порог их лучшего в мире дома в тот сладостно-горький вечер, и смешливый, совсем мало постаревший мужчина, которым он стал, теперь мертв.

Рамола, застыв на пороге палаты, как часовой на посту, и придерживая бедром полуприкрытую дверь, сообщает доктору Аволеси:

– Я не выспрашивала у Натали подробности. Она уверяет, что ее мужа убил какой-то зараженный мужчина и он же укусил ее за руку.

– Как Натали сумела убежать?

– Она ударила его ножом. Подозревает, что насмерть.

Доктор Аволеси остается в коридоре. В кармане ее халата трещит рация, она делает паузу, чтобы послушать, но делает это, не вынимая устройство и не отвечая на вызов. Вместо этого она достает из халата еще один портативный передатчик.

– Каналов только два. Первый открыт для всего персонала и охраны. Второй – связь только со мной и другими членами координационного центра. Каналы можно переключать кнопкой наверху. Чтобы поговорить, нажмите ее же.

Рамола берет рацию у доктора, вертит ее в руках с деловым видом, как будто хорошо знакома с ее устройством.

– Для Натали и ее ребенка есть еще один вариант, – продолжает доктор Аволеси, – отправить ее в медицинскую клинику Эймса, куда сейчас стягивают всех беременных округа Норфолк. Наш специалист по инфекционным заболеваниям в итоге решил не перевозить Натали – риск распространения вируса среди пациентов клиники слишком велик. Я не согласна. Так что, если мы не сможем выполнить кесарево в течение часа и у нее не появятся симптомы, я рискну отправить туда вас обеих на машине «Скорой помощи».

– У нас все время работало радио, – говорит Рамола, – но мы ничего не слышали о клинике Эймса либо прекращении операций в этой и любой другой больнице.

Доктор Аволеси не отвечает, лишь смотрит на Рамолу долгим взглядом.

– Я не говорю, разумеется, что это ваша или чья-то еще вина. Я только хочу сказать…

– Взаимодействие между госслужбами и агентствами по ликвидации чрезвычайных происшествий оставляет желать лучшего. События развивались слишком быстро, однако недостаток четкого информирования общественности, прямо скажем, делает координацию усилий менее эффективной. За исключением последних двенадцати или около того часов, подавляющее большинство людей, обращавшихся в больницу, не имели заражения и не вступали в контакт с вирусом, их всех отправляли обратно по домам. Из-за слухов в интернете к нам хлынул поток людей, уверовавших, что вирус распространяется по воздуху, вообразивших начало зомби-апокалипсиса в голливудском стиле, принимающих головную боль и простуду за признаки инфекции или считающих, что они заболели, потому что на них чихнул их пес. Кстати, это реальный случай.

– Не сомневаюсь.

– Почти вся информация, которую передают по радио, сосредоточена на борьбе с ложными сведениями о вирусе и реакции на него, хотя угнаться за слухами практически невозможно. Несмотря на пугающе высокую скорость распространения вируса, это не мешает нам его сдерживать. Наоборот, с учетом того, как быстро люди поддаются вирусу, мы, если поддерживать нормальный карантин и самоизоляцию, сможем победить вспышку. Но для этого важно, чтобы люди не впадали в панику, чтобы они вовремя получали правильную информацию и указания, чтобы федеральные органы выполняли рекомендации ЦКПЗ, применяя вакцину с опережением, а не по факту. Забой животных и прочие запоздалые меры не дают такого эффекта, как вакцинация населения еще до появления инфекции. Профилактика должна быть обеспечена каждому, кто переступает через порог нашей больницы.

– А вакцины хватит?

– Нет, не хватит. Честно говоря, у нас она почти закончилась. И, насколько я знаю, федеральное правительство до сих пор не задействовало протокол производства вакцины в чрезвычайной ситуации. Но я пришлю кого-нибудь ввести вам предконтактную дозу.

– Оставьте ее для тех, кому…

– Наш приоритет – сберечь здоровье персонала. К тому же до закрытия дверей и введения карантина по всему корпусу остается не более часа. Это еще одна причина, по какой я хотела отправить Натали в Эймс. Когда в здании объявят карантин, ее отсюда уже не выпустят.

– Ага, – кивает Рамола. – Ага. Ну что ж, каждый должен делать все, что в его силах. – Она подскакивает на месте, потому что рация внезапно изрыгает поток помех, за которым следует отрывистое сообщение медицинским кодом.

– Еще вопросы есть, доктор Шерман?

– Да, есть. Сколько в больнице коек?

– Официально двести шестьдесят четыре.

– А пациентов?

– Скоро наберется четыре сотни.

– Где вы держите зараженных?

– На третьем этаже.

– В каком-то одном отделении?

– Они занимают весь этаж. – Словно предугадав дальнейшее направление разговора, доктор Аволеси первой сообщает, что ввиду высокой агрессивности инфицированных, как только у них подскакивает температура, для их собственной и чужой безопасности им вводят успокаивающие средства.

– Из тех, кому ввели вакцину, сколько человек не показали признаков инфекции? – спрашивает Рамола.

– На этом этаже под наблюдением находятся около пятидесяти пациентов, включая Натали.

– Да, но кого-нибудь из имевших контакт с вирусом уже выписали, убедившись, что вакцина предотвратила заболевание?

– Хотелось бы, чтобы таких было больше.

– Вы можете назвать число?

– Двоих, – признается доктор Аволези и делает резкий выдох. – Двоих. Оба имели укусы нижних конечностей. Путь вируса был самым долгим, и вакцину им вкололи через полчаса после экспозиции.

Рамола на ватных ногах вплывает в палату. Слова доктора Аволеси и выводы из них крутятся в голове, как туманный белый шум. Рамола растерянно смотрит на рацию в своих руках. После услышанного больше всего ей хочется выключить ее и растоптать.

– А вот и Мола, легка на помине, – произносит Натали. – Скажи «привет», Мола.

– Привет! – машет рукой слегка смущенная Рамола.

Она не знает, с кем здоровается, и уже забыла, зачем Натали просила передать ей телефон, в уме лишь отложилось, что подруга просила его не только для разговора с родителями.

Натали сняла маску (вялым лоскутом она валяется на подносе) и держит телефон не около уха, а перед лицом. «Здорово, правда? Мы потом еще поговорим. Не буду обещать, но обещаю. Эй, я тебя люблю. Никогда не забывай». Ткнув пальцем в экран, Натали кладет телефон на кровать.

– Тебе выдали новую игрушку?

– Что? Ах, да. – Рамола прячет рацию, словно ей стыдно держать ее в руках. – С кем это ты беседовала?

– Я же говорила – записываю сообщения для своего ребенка. На случай если не выкарабкаюсь. Вот, сказала вслух, и сразу полегчало. Чудно́, правда? Конечно, чудно́, но мне так не кажется.

– Перестань такое говорить. Ты победишь этот…

– Мола, твоя коричневая кожа сейчас бледнее моей. Я полагаю, доктор Аволеси принесла не самые лучшие новости. Послушай, пока я еще могу, отправлю тебе по почте свое имя пользователя и пароль для входа в программу. Вай-фай здесь пока работает.

– Хорошо, но тебе не обязательно…

– Это для меня охеренно важно, ясно? Извини, я не на тебя ругаюсь. Я ругаюсь на… – Натали вскидывает вверх обе руки, – все на свете. Ой! – Она осторожно опускает левую руку на кровать. – Короче, если я сдохну, а весь долбаный мир нет, хотя туда ему и дорога… да, это я тоже говорю вслух… если меня не станет… черт, почему только меня? Ну, или всех не станет… кроме тебя, если хочешь, тебя я не хочу тащить за собой, только всех остальных…

– Натали…

– …сделай так, чтобы мой ребенок услышал эти записи. И мое почти предсмертное желание – пожалуйста, называй меня Нат. Когда ты зовешь меня Натали, звучит так официально. – Она передразнивает акцент Рамолы – «офэциально».

– Мы еще поборемся, и остальной мир тоже не погибнет. Мы тут с доктором Аволеси как раз говорили, что вирус… подавляемый.

– Подавляемый?

– Ведь такое слово существует?

– Вроде бы.

– Ну, ночь всегда темнее перед рассветом.

– О, господи, какая жопа! – Натали улыбается, почти смеется.

Прежнее помутнение личности сделало разворот на сто восемьдесят градусов в сторону обычного буйного характера Натали. У нее такая манера противостоять страху? Или ее гиперактивность – симптом инфекции?

– Натали!

– Не-а.

– Моя дорогая Нат. Так лучше?

– Куда как. Эй, ты читала список побочных эффектов вакцины? – Натали машет справочным листком. – Боль, волдыри, покраснения в месте инъекции – есть. Головные боли – есть. Тошнота, ломота в мышцах, боли внизу живота, головокружение, повышенная температура. Чего еще ожидать? Э-э… разве все это не симптомы инфекции?

– Побочные эффекты наступают исключительно редко.

Натали еще раз пробегает глазами страницу и указывает в самый низ.

– Здесь сказано просто «редко». Про «исключительно» нигде ни слова.

Она швыряет листок в сторону обитого плюшем кресла для посетителей и, пока он еще витает в воздухе, просит:

– Принеси воды, а? Из-под крана сойдет.

Рамола идет в санузел, бросает отчаянный взгляд на себя в зеркало, набирает воды в синий пластмассовый стаканчик. Несет его Натали, роняя через край капли.

– Извини, не надо было наливать до краев.

– Ничего. Следи за мной. – Она держит стаканчик в вытянутой руке. Нацеливает на него сердитый взгляд, словно собирается отчитать. Подносит ко рту, задержав лишь в паре сантиметров от губ. Поднимает стаканчик к носу и, наклонив голову, искоса смотрит на воду. Наконец два раза отхлебывает чуть-чуть, потом выдувает стакан большими, жадными глотками, проливая воду на грудь. – Ой!

– Что ты делаешь? Мне пора встревожиться? – Рамола против воли смеется.

Натали вытирает шею и подбородок краем больничной простыни:

– Проверка на… как ее?.. гидрофобию. На прошлой неделе о ней читала. Люди, заразившиеся бешенством, шарахаются от воды. Близко подойти не могут, не то чтобы пить.

– Если не принимать во внимание твои манеры, то гидрофобией ты, похоже, не страдаешь.

– Вкус и запах, как у обычной воды из больничного крана, то есть не ахти, – как будто в ней замачивали медные монеты. Рубашка намокла, что не очень приятно, но в остальном – никакой гидрофобии.

– Давай мы тебя переоденем в сухую.

– А не лучше ли сразу надеть больничную сорочку? Они же скоро начнут меня готовить к кесареву, верно? – Оба вопроса Натали выдает на одном дыхании. Она не дает Рамоле возможности ответить. – Погоди, надо сначала отлить. – Натали выбирается из койки и отправляется в санузел.

Оставшись одна во внезапно опустевшей палате, Рамола обеими руками трет лицо. Чтобы не открывать шторы, не пялиться из окна и не повторять про себя «что делать?», она принимается искать больничную одежду. Вполголоса бормочет инструкции и наблюдения – лишь бы не чувствовать свою неприкаянность. Иногда свежие сорочки оставляют на крышке корзины с грязным постельным бельем, но там их нет. Рамола открывает створчатые дверцы высокого, узкого встроенного шкафа напротив задника кровати. За исключением маленькой стопки наволочек полки пусты.

В дверь дважды громко стучит медсестра, объявляет, что принесла вакцину для доктора Шерман. Хотя лицо почти полностью скрыто респиратором, на вид сестре не больше двадцати пяти. Рамола недавно заметила, насколько помолодел персонал в ее клинике или точнее – насколько прибавила в возрасте она сама. Рамола спрашивает, где взять больничный халат для Натали. Медсестра Партингтон обещает спросить у дежурной сестры, ее пост – на полпути к лифтам.

Рамола присаживается на край кровати, снимает куртку и закатывает рукав. Не делая попыток заговорить зубы или отвлечь, медсестра Партингтон просит расслабить руку и робко делает укол. Пока сестра готовится ее перевязать, Рамола прижимает к ранке на плече квадратик марли. Ей хочется спросить, что происходит в других отделениях больницы, каков моральный дух персонала. Чего доброго, вопрос окончательно надломит натянутую как струна, переутомленную молодую медсестру. Или, услышав ответ, сломается сама Рамола.

Чтобы хоть чем-то нарушить неловкое молчание, Рамола спрашивает:

– Мне тоже через три дня будет нужен второй укол? Как Натали?

– Предконтактная вакцинация действует иначе: дополнительная инъекция антигена через семь суток, последняя – через три недели после второй.

– Семь суток! – Рамоле трудно вообразить, что произойдет через семь часов, не говоря уже о семи сутках.

Она благодарит сестру и надевает куртку. Сестра Партингтон чуть ли не бегом подскакивает к двери, распахивает ее настежь. Она едва не сталкивается с тремя людьми, несущимися по коридору к посту дежурной сестры и лифтам. Сестра убегает за ними, бросив дверь приоткрытой. На их этаже кто-то кричит нечто бессвязное. Похоже, источник шума находится от пяти до десяти дверей вниз по коридору. Кричит мужчина – от гнева, не от боли, раздается грохот и после него – топот новых пар ног по крытому линолеумом полу.

Натали выходит из туалетной комнаты. Веки красные, щеки розовые, как видно, только что плакала.

– Что случилось?

Рация Рамолы выплевывает короткое сообщение: «Код грэй, третий этаж. Код грэй, третий этаж».

– Что означает код «грэй»? – интересуется Натали.

– Агрессивный пациент или посетитель.

Из селектора раздается мужской голос: «Доктор Грэй, явитесь на третий этаж…»

– То же самое объявление, – комментирует Рамола. – Но когда код передают по селектору, говорят, что вызывают врача. Чтобы пациентов не пугать.

– Третий этаж? Гм, такое ощущение, что нарушитель на нашем этаже. Мы ведь на втором, верно? Я ведь не брежу?

– Может быть, этажом ошиблись.

Прямо над головами раздается грохот, от которого вздрагивает вся палата. Рамола и Натали пятятся к кровати, уставившись в потолок, словно он вот-вот разверзнется и откроет свои тайны. Треск рации заставляет Рамолу подскочить на месте. Охрана общается друг с другом с помощью незнакомого цифрового кода.

– Что это было, как ты думаешь?

Рамола мысленно представляет что-то большое, например вырванный из стены и брошенный на пол шкаф для одежды.

В селекторе звучит новый голос: «Доктор Силвер, вас вызывают на второй этаж…»

– Силвер? – недоумевает Натали.

– Агрессивное вооруженное лицо.

– Охренеть.

В коридоре возобновляются крики. Среди какофонии звуков слышны металлическое клацание и резкие тупые удары.

– Наша дверь заперта? – спрашивает Натали.

Рамола подскакивает к двери, но сначала отваживается высунуть нос в коридор. С этой точки видна только половина дежурного поста медсестер. За главным столом сидит толстенький коротышка с длинной, густой бородой. Зубы оскалены. Он размахивает над головой стойкой для капельницы. Фыркает и орет на подступающих к нему сотрудников охраны с электрошокерами. В трех метрах от стола в самом начале коридора на полу извивается молодая женщина. Ее прижимает лицом к полу, пытается поймать и связать ее руки целая гурьба охранников и медиков. Женщина кричит во все горло, воет, мотает головой, длинные каштановые волосы разлетаются во все стороны. Она на секунду поднимает частично закрытое волосами лицо. Однако глаза хорошо видны. Женщина встречается взглядом с Рамолой, и вдруг ее черты смягчаются, брови ползут вверх, словно она увидела старую знакомую, но тут же закатываются назад, видны одни белки, губы кривятся в животном оскале, не оставляя ни малейших сомнений в ее намерениях. Женщина вытягивает шею, волосы облепили щеки и подбородок. Рот открывается и тут же смыкается, снова и снова, щелкают зубы. Пенящаяся тягучая слюна пятнает волосы, стекает по подбородку, образует лужицы на линолеуме.

Рамола захлопывает дверь, надавливает на нее для верности всем телом, женщина на полу лает и визжит. Рамола заставляет себя мыслить спокойно, как врач. Дверь заперта, они в надежном месте, это разумное выполнение инструкций в чрезвычайной ситуации, а не акт отчаяния, продиктованный слепым страхом.

Рамола возвращается в палату и объявляет:

– На нашем этаже находятся два инфицированных пациента, но с ними уже разобрались… что ты делаешь?

Натали сидит, положив одну ногу на кровать, а вторую опустив на пол. Открытая дежурная сумка лежит у бедра. В руках – белое портативное устройство. Узкий носик направлен в лоб, не касаясь его, на лбу танцует красная точка. Зеленый цифровой дисплей повернут в сторону Рамолы. Натали измеряет себе температуру инфракрасным термометром – такими же Рамола пользуется в своей клинике.

– Решила еще раз померить температуру, – объясняет Натали.

В палату проникают отзвуки борьбы. Женщина в коридоре продолжает визжать.

– Опять? – недоумевает Рамола.

– Последний раз было тридцать восемь и два. – Натали разворачивает термометр дисплеем к себе и считывает результат. – На этот раз ровно тридцать восемь. – Она опускает устройство в сумку. – Подарок к рождению ребенка. Я заколебала Пола, подкрадываясь, приставляла носик к его голове и выкрикивала «пиу-пиу-пиу». Пролежал в сумке почти два месяца. Случайно наткнулась, когда полезла за телефоном.

– По нему нельзя судить. Бесконтактные термометры нередко сильно ошибаются.

Женские вопли в коридоре внезапно обрываются.

Натали качает головой.

– Мне не по себе. Горло болит. И не от криков и слез. Так болит, только если ты реально больна. Я знаю разницу.

Пулеметная скороговорка, вызовы-отклики по рации. Селектор упрашивает доктора Грэя и доктора Силвера явиться по вызову.

– Я неплохо себя чувствовала, – продолжает Натали, – но в туалете вдруг навалилось – головокружение, тошнота, как только встала с унитаза. Вот почему я там так долго сидела – плескала водой на лицо, держась за раковину. Думала, вырвет.

– Как я уже говорила, ты, скорее всего, потеряла много влаги. Нам надо было положить тебя под капельницу.

– Мне жарко, словно у меня лихорадка. Потрогай мой лоб. Ну пожалуйста. Скажи, что он не горячий.

Этажом выше возобновляются грохот и тряска, словно по потолку топают людоеды в поисках завтрака[6]6
  Аллюзия на английскую народную сказку «Джек и бобовый стебель».


[Закрыть].

– Моя рука не способна угадывать температуру.

– Я не прошу. Я требую, чтобы ты потрогала мой лоб. – Натали слезает с кровати и подходит к Рамоле.

Тоном, предназначенным для самых упрямых родителей ее маленьких пациентов, Рамола говорит:

– Натали, дорогая. Я измерю тебе температуру настоящим термометром, как только наведут порядок на нашем этаже. Я…

Натали хватает подругу за руку и прижимает ее ладонь к своему лбу.

– Я ничего не чувствую через перчатки.

– Так сними их.

– Знаешь ли, в клинике я не щупаю лбы пациентов. Это едва ли…

– Потрогай. Горячий?

Рамола вздыхает (на что Натали отвечает своим вздохом) и качает головой. Стаскивает обе перчатки, кладет правую ладонь на лоб Натали. Он действительно горяч и кажется тем горячее, чем дольше она не убирает руку. В детстве Рамолы ее мама тоже пользовалась термометром, однако окончательный диагноз выносила, лишь потрогав тыльной стороной ладони лоб и щеки дочери. После чего с нарочитым английским акцентом произносила: «Да ты горячая, как кэпэтильник!»

– Чуть горячее, чем раньше, – произносит Рамола, встряхивая кистью. Если смотреть в лицо Натали, трудно не заметить признаки инфекции – покрасневшие глаза, осоловевший взгляд, красную сыпь на коже. – Ничего страшного. У меня руки холодные после перчаток. – Рамола отходит в сторону, потирает руки для согрева. Они вовсе не холодные. – Некоторое повышение температуры из-за стресса вполне допустимо.

Натали со стоном возвращается к своей сумке. Достает термометр и снова приставляет его ко лбу.

Сообщение по селектору: «Доктор Файерстоун, пройдите в кафетерий».

Натали опускает термометр, не прочитав показания.

– Файерстоун? Это еще что?

Сверкают мигалки, раздается автоматический, размеренный вой пожарной сирены.

– Плохо дело, – комментирует Натали.

– Да, хорошего мало.

Все нехорошо, все плохо. Рамола на мгновение прикрывает глаза, потирает руки, они такие же влажные, как лоб Натали.

– Да ты горячая, как кипятильник. Рамола достает из кармана рацию.

Натали, стоя на месте, поворачивается в разные стороны, словно ищет пути отхода. Выстреливает вопрос за вопросом:

– Нам лучше остаться? Или покинуть здание и ждать на улице? А как же мое кесарево?

Рамоле после ординатуры не приходилось работать в большой больнице, отработка действий по пожарной тревоге превратилась в полустертые пометки на полях памяти. Она припоминает, что в случае эвакуации бо́льшая часть персонала обязана помогать пациентам покинуть здание, в то время как небольшой расчет остается с лежачими. Рамола скрепя сердце (и не очень убедительно) объясняет, что больничные корпуса строят с учетом невозможности полной эвакуации, противопожарная защита – часть их конструкции. Скорее всего, покидать здание не придется. Однако их могут перевести в другое крыло или на другой этаж. Спокойное перечисление мер безопасности не выдает панику и отчаяние, которые Рамола ощущает внутри. Самые лучшие планы начальников штабов экстренного реагирования, специалистов по инфекционным заболеваниям и главврачей, самые безупречные противоаварийная логистика и государственные инструкции не остановят катастрофу, не могут спасти всех и каждого, не спасут ее подругу.

Натали опускает плечи, садится на край постели. Вытирает тыльной стороной ладони глаза, гладит себя по животу.

– Они успеют привезти для меня акушерку?

Рамола переключает рацию на второй канал, нажимает кнопку и говорит: «Алло, доктор Аволеси? Главный штаб? Алло? Говорит доктор Рамола Шерман из 217-й палаты. Мы эвакуируем ходячих больных? Прошу инструкций».

– Ходячая больная – это про меня. – Шутка в духе Натали, но произнесена равнодушным, унылым тоном.

Доктор Аволеси отвечает практически сразу: «Доктор Шерман, на данный момент эвакуируются только посетители и кухонный персонал с первого этажа. Пока что не покидайте помещения, хотя не исключено, что вас придется перевести. Положение…» – Длинная пауза превращается в отбой.

Рамола опускает рацию и, не в силах удержаться, договаривает: «…нестабильное?»

– Хреновое, – отзывается Натали. – Спроси ее, они собираются делать кесарево?

Рамола выполняет просьбу. Доктор Аволеси отвечает: «Я над этим работаю. Держитесь».

Сирена замолкает. Мигалки еще работают.

Натали хватает с прикроватной тумбочки пустой пластмассовый стаканчик, встает и, шаркая, проходит мимо Рамолы.

– Выпью еще воды. Или проблююсь. А может, и то, и другое.

Она скрывается в туалете и, не закрывая дверь, пускает воду в раковину.

– Тебе нужна какая-нибудь помощь?

– Нет, с обеими задачами я справлюсь сама.

Рамола расхаживает туда-сюда, включает рацию на открытый канал. Из торопливого стрекота делает вывод, что пожар в кафетерии не главная забота, главная – пожар на посту дежурной медсестры на третьем этаже. Рамола переключается на другой канал, чтобы не пропустить указания доктора Аволеси.

Натали выходит из санузла со стаканчиком воды, сморщив лицо.

– Ых, надо найти нормальную воду, не из-под крана. У этой гадкий вкус. Как у несвежих яиц. Я чую запах. Отвратительно.

Она ставит стаканчик на тумбочку.

Рамола хочет сказать, что скоро достанет для нее бутылочную воду, однако сдерживается. Вместо этого она подходит к раковине, наполняет другой стаканчик и делает маленький глоток.

– Гадость, правда? – спрашивает Натали.

У жидкости, как у любой воды, не очищенной фильтром, есть привкус хлорки, но очень легкий. Никакого серного запаха или вкуса, на которые жалуется Натали, нет и в помине. Не признак ли это дисгевзии, резкой перемены чувства вкуса, которую испытывают многие беременные женщины? Хотя такое обычно происходит только в первом триместре. Или же отвращение Натали к воде классический симптом заболевания бешенством – гидрофобии?

Снова ревет двухтактное стаккато пожарной тревоги. Рамола выходит из санузла, поворачивает направо и чуть не сталкивается с подругой. Натали уже забросила на плечо свою сумку.

– Нам нельзя больше сидеть в этой комнате.

– Да, я понимаю, но…

– Скажи доктору, пусть они придумают что-нибудь еще, что-нибудь новое. Что угодно. Пусть сделают мне еще один укол. Не откладывая на потом.

– Нельзя. Вакцина так не действует.

– Откуда тебе знать? Откуда вообще кто-либо что-то знает? Это новый вирус, твою мать, почему бы не испытать новые методы лечения? А мы тут сидим без толку, у меня нет столько времени. Просто нет. Я не хочу умереть. Не дай мне умереть. Это несправедливо, твою мать, неправильно…

Натали отворачивается.

Рамола не может пообещать, что Натали не умрет. Не смеет уверять ее, что все будет хорошо. Поэтому просто молчит. Что тут вообще можно сказать? Она кладет ладонь на спину Натали. Сирена квакает, мигалки мелькают – не в такт, зато беспрерывно. Легко вообразить, что эти сигналы опасности будут продолжаться до полного краха цивилизации и прекратятся только тогда, когда не останется никого, кто бы мог им внимать.

Натали оборачивается.

– Хорошо. Тогда надо сделать кесарево прямо сейчас. Вызови хирурга, кого угодно – мне все равно. Вызови санитара с перочинным ножиком. Найди операционную, запри ее на хер и сделай то, что надо.

Доктор Аволеси несколько раз вызывает Рамолу по имени.

– Да-да, я слушаю.

– Отоприте дверь вашей палаты.

Рамола открывает дверь. Доктор Аволеси вбегает внутрь и заявляет:

– Новый план, Натали. Мы отправляем вас в медицинскую клинику Эймса. О-о, я вижу, что вы уже уложили вещи и готовы к отъезду.

Натали наклоняет голову набок и натягивает желтую толстовку Рамолы на живот. Когда она отпускает край, он опять задирается вверх.

– Почему бы не сделать операцию на месте?

– Оба наших хирурга получили ранения. Акушерка так и не приехала, я не знаю, когда она появится. Самое важное – я не могу гарантировать безопасность процедуры в наших условиях. Вас отвезут на машине «Скорой помощи». Клиника Эймса находится меньше чем в двадцати минутах езды, они уже знают, что вы к ним едете. Главное сейчас – покинуть корпус до объявления карантина, что может произойти в любую минуту. Если объявят карантин, никого больше не выпустят до отмены режима. – Доктор Аволеси говорит громко, перекрикивая сирену.

В отличие от прежних разговоров, она жестикулирует, однако, вместо того чтобы помогать общению и выражать спокойствие и уверенность, ее руки предательски не желают подниматься, висят по бокам, с ладонями, повернутыми кверху в умоляющем жесте. Плечи опущены, вздрагивают.

Натали, не обращая внимания на доктора Аволеси, смотрит в ожидании ответа на подругу.

Рамола прячет руки без перчаток в карманы куртки, как если бы другие могли заподозрить, что она пользовалась ими в качестве термометра.

– Хорошо, – говорит она, – не будем терять время, и подхватывает сумку с кровати.

– Я… мне плохо. Не измерить ли температуру… – бормочет Натали.

Доктор Аволеси поднимает руки, сигнализируя «стоп» (или «сдаюсь»?) и говорит:

– Прекратите, Натали. Считайте, что я не расслышала… Потупив взгляд, она замолкает, обреченно качает головой.

Рамола извлекает из шокирующего признания мгновенные выводы, в уме – лавина новых вопросов. Доктор намекает, что, если Натали заразилась, то в Эймсе ее не примут? Пойдет ли клиника на нарушение протокола (и федерального закона о карантине) ради спасения ребенка? Согласится ли клиника подвергать своих пациенток (предположительно здоровых матерей с грудными детьми) риску со стороны потенциально инфицированной Натали и ее ребенка? Куда деваться, если Натали не впустят в клинику, какой бы ни была температура? Неужели дела на месте так плохи, что переезд стал лучшим или даже единственным вариантом?