Текст книги "Класс: путеводитель по статусной системе Америки"

Степень поднадзорности, наверное, подчас куда больше говорит о статусной позиции человека, чем его отдельно взятый доход, – и это заставляет предположить, что вся классовая система есть скорее признание ценности свободы, нежели утверждение ценности примитивной наличности. Степень, в какой ваш труд контролирует кто-то вышестоящий, более точно поможет определить вашу классовую принадлежность, чем количество денег, которое вы приносите домой с работы. Вот почему, скажем, школьный учитель в иерархии оказывается «ниже» университетского «полного» профессора. Учитель должен еженедельно обсуждать планы уроков с директором школы, передавать их далее руководству школьного округа или еще какому-нибудь «координатору учебной программы», подтверждая тем самым свое подчиненное положение. Профессор же, напротив, ни перед кем не отчитывается и потому стоит на более высокой ступени в социальной иерархии, хотя учитель может быть и умнее, и богаче, и лучше воспитан. (Именно в государственных школах, на почте и в полиции приняты такие понятия, как методист, контролер, инспектор – исследователю пролетариата достаточно одного этого.) Человек принадлежит к среднему или низшему слою пролетариата, если его подчиненное положение постоянно подчеркивается. Профессиональный статус в значительной степени зависит от того, насколько отдалены возможные последствия допущенных ошибок или неудачных решений: в лучшем случае они не видны вовсе, в худшем – тут же выносятся на суд старшего по званию и, следовательно, мгновенно влекут за собой порицание для исполнителя.

Подвергаясь на работе постоянному унижению, низшие слои пролетариата морально страдают от состояния подавленности. «Большинство из нас выполняют работу, которая слишком мала для нашей души», – говорит одна работница. В Сен-Луисе таксист высказывался в поддержку вьетнамской войны: «Мы же не можем быть таким жалостливым, беспомощным великаном. Мы должны всем показать, что мы тут номер один, мы самые главные». «И вы тоже – номер один?» – спросил его Стадс Теркел. Последовала пауза. И затем ответ: «А я – номер никто». Мы видим тут склонность работяг выражать свое разочарование классовым устройством в упрощенной самоподаче; впрочем, изучающим пролетариат полезно прислушаться к наблюдению британского критика Ричарда Хоггарта: «Не бывает простых людей. “Обычный” – тоже сложный». С ним наверняка согласился бы и Роберт Блай, написавший стихотворение «Пойдем со мной»:

 
Пойдем со мной туда, где так долго звучало отчаянье —
К колесам, содранным с «шевроле» и воющим
                                                от бесконечного одиночества,
Брошенным на спину в грязь и золу, будто голая пьянь,
Они покатятся ночью с холма и наконец затихнут на дне пруда.
Изрезанные камеры на обочине автострады
Подобны черным корявым телам, что тужились, лопнули
И были оставлены.
Курчавые стальные обрезки, разметанные по гаражной скамейке,
Иные еще теплы и тверды, если сжать их ладонью,
Но они сдались и во всем винят правительство.
Или дороги Южной Дакоты, по которым мы бредем в темноте…
 

«Щелчок» – вся их жизнь происходит по «щелчку», говорят пролетарии из среднего и низшего слоев, отступая и замыкаясь в домашних делах: что-то смастерить или отремонтировать дома, помыть и отполировать автомобиль; поиграть в покер; отправиться на рыбалку, охоту, в поход; посмотреть по телевизору спортивный канал или какой-нибудь вестерн, воображая себя нападающим или героем; навестить родственников (кстати, высше-средний и высший классы, наоборот, избегают родственников и предпочитают гостить у друзей); а в субботу или воскресенье устроить семейный шопинг в ближайшем супермаркете.

В самом низу рабочего класса – слой, который легко узнать по его величайшей неуверенности в своих трудовых перспективах. В этот слой попадут нелегальные иммигранты вроде мексиканских сборщиков фруктов. Социальная изоляция здесь является нормой, и слова Хоггарта о низшем слое рабочего класса в Великобритании справедливы и для других стран: «В социальном смысле… каждый день и каждая неделя протекает почти без всякого плана. Нет ни записной книжки с планами, ни календаря с напоминаниями, писем почти не пишут и не получают». Царят отдаленность и изоляция, как в Аппалачских равнинах, и тут, в самом низу социальной лестницы, мы встречаем людей, которые, не имея никакой специальной подготовки и не умея ничего делать, просто от тупого отчаяния спешат вступить в армию.

И все же они в положении лучшем, чем нищие, – эти никогда не имели даже сезонной работы и живут целиком на социальное пособие. Они отличаются от низшего «незримого» класса не столько таким уж ощутимо более высоким уровнем жизни, сколько тем, что они более заметны – «бродяги-алкаши с Бауэри»3232
  Квартал дешевых баров. – Примеч. пер.


[Закрыть], побирушки, тронувшиеся умом ораторы, вещающие в скверах и на перекрестках о своих хворях и несчастьях и потягивающие спиртное из бумажных пакетиков, – потребность в признании заставляет всех этих людей «выступать» перед уличной аудиторией. В крайней точке, когда способность подчиняться закону и моральный упадок достигают предела, мы наконец увидим низший «незримый» класс: дни напролет он мается у дверей социальной службы или изобретает способ законным образом угодить в какую угодно инстанцию – благотворительную или исправительную, не особенно важно.

Такие вот у нас классы. Часто их представляют в виде этакого амфитеатра, спускающегося стройными рядами и так бегущего вдоль бесконечной улицы. На каждом – маркировка вроде афиши, и во весь фронт он оклеен пояснительными плакатиками. В каждом – от самых зажиточных до самых бесприютных – непрерывно разыгрывается спектакль о самоуважении. Но самое странное – что тут нет переходов с одной сцены на другую, нельзя шагнуть ступенью выше. И вот что важнее всего: ни на одной из сцен нет такого человека, сколь бы он ни был сановит, который большую часть времени не трясся бы от страха всеми своими поджилками, до смерти боясь запнуться, перепутать слова, выйти не в том костюме или еще как-нибудь оконфузиться. Если вам попадется американец, который искренне ощущает полнейшую классовую безмятежность, сделайте из него чучело и выставьте на всеобщее обозрение. Это редчайший экземпляр.

Глава 3
Внешность имеет значение

Каким образом, при известной наблюдательности, вы, как правило, способны моментально определить, к какому классу принадлежит человек? На какие кастовые признаки вы обращаете внимание?

Привлекательная внешность, конечно, встречается во всех классах относительно равномерно, но зачастую все-таки становится отличительной чертой высшего класса. Причина – в благоразумном естественном отборе, как отмечает Джилли Купер: если представитель высшего класса и вступает в брак с кем-то из более низших слоев, как правило, это будет писаный красавец или красавица. Она делает вывод: «В целом, привлекательные люди, вступая в брак, часто повышают свой статус, а неуверенные в себе и внешне отталкивающие – понижают». Важный классовый индикатор – улыбка, а точнее, ее умеренность. На улице вы без труда заметите, что дамы пролетарских слоев улыбаются и чаще, и шире, чем их товарки из средних и высших слоев. Во-первых, им нравится хвастаться своими прелестными зубными протезами, а во-вторых, они живут в культуре, где принято желать «хорошего дня!», и стараются большую часть дня профилактически излучать оптимизм. Кстати, о протезах: недавно мне довелось стать свидетелем удивительного представления – один работяга ухитрился приспустить протез с верхних зубов и почти на дюйм вытолкнуть языком желто-розовую конструкцию изо рта прямо на глазах у публики. Захотелось ему внезапно ее «проветрить». Невозможно представить, чтобы что-то подобное проделал представитель среднего или высше-среднего класса; а вот кто-то из высшего класса – запросто, ведь общественное мнение высшему классу до лампочки.

Еще более верный признак класса – рост человека, особенно в Англии; здесь редко встретишь низкорослых и коренастых благородных дам и джентльменов. Независимо от роста, заметно выступающая задница выдаст низкое происхождение, так же как и очень короткая шея. Отсутствие шеи особенно примечательно у Лоренса Велка или музыкантов в жанре «кантри-энд-вестерн», таких как Джонни Кэш и др. Если вы скептически относитесь к идее увязать внешность с признаками, говорящими о классовой принадлежности человека, попробуйте мысленно поставить в пары известных личностей: пусть это будут Рой Экафф и Аверелл Гарриман3333
  Рой Клэкстон Экафф – американский автор-исполнитель и скрипач, прозванный «королем» или «дедушкой музыки кантри»; Аверелл Гарриман – американский промышленник, государственный деятель и дипломат. – Примеч. пер.


[Закрыть], мэр Чикаго Ричард Дейли и президент Джордж Буш. Или, раз уж на то пошло, Минни Перл и Джеки Онассис.

Поскольку 62 процента американцев страдают лишним весом, самый простой и дешевый способ выделиться – быть стройным. Этой цели, как правило, придерживаются все четыре высших слоя, хотя среднему классу труднее других: из-за преимущественно сидячей работы приходится скрепя сердце оторвать себя от картошки. Нищие и представители незримого низшего класса обычно тоже не могут похвастаться пышными формами, однако редко это результат их осознанного выбора. А вот три слоя пролетариата полнеют без зазрения совести: во-первых, благодаря фастфуду и пиву, а во-вторых – страх соскользнуть со своей ступеньки ведет к нервному перееданию, особенно среди высшего слоя пролетариев. В целом пролетарии могут обосновать потребление жиров – дескать, это свидетельство стабильной зарплаты и возможности часто питаться вне дома; если мы верим, что они подчиняются гипнозу телевизионной рекламы Макдональдса, то они вполне охотно выбираются «позавтракать где-нибудь».

Рис. 5. «Ваш вес – вот настоящая реклама вашего социального положения»

В недавнем выпуске одного журнала опубликована реклама книги с рецептами различных диет – задуманной как попытка разбить ошибочные убеждения пролетариев о весе; с довольно неуклюжей прямолинейностью книга заявляет: «все это чушь». Среди вульгарных заблуждений упоминается и такое: «Лишний вес одинаково распределен по всем социальным классам». В рекламе далее разъясняется:

Ваш вес – вот настоящая реклама вашего социального положения. Сто лет назад корпулентность считалась свидетельством успеха. Сегодня это не так. Сегодня это ярлык низшей прослойки среднего класса – ожирение встречается здесь в четыре раза чаще, чем в высше-среднем и среднем классах.

И не только в четыре раза чаще. Но еще и в четыре раза заметнее, поскольку хвастаться лишним весом – безусловно, признак принадлежности к пролетариату, словно похваляющийся намерен нанести максимальную эстетическую травму высшим классам и тем самым в каком-то смысле расквитаться с ними. Джонатан Рабан, наблюдая за гостями ярмарки в Миннесоте, имел удовольствие созерцать спектакль, заставляющий предположить, что лишний вес – это выверенная, алчно преследуемая, осознанная цель:

Эти фермерские семьи… они же потомки голодных иммигрантов из Германии и Скандинавии. …Поколение за поколением их семьи ели и ели, постепенно превращаясь в американцев. И теперь у них у всех одинаковая фигура: широкий низ, животик Будды, некоторая бесшейная смычка между индюшачьим двойным подбородком и кашалотоподобным торсом. Женщины насилу втиснулись в розовые эластичные брючные костюмы; мужчины выпирают из всех швов, пуговицы на их клетчатых рубашках и синтетических брюках вот-вот отлетят с треском.

А чтобы их наверняка заметили, продолжает Рабан, многие мужчины носят кепки, намереваясь убедить нас – вопреки вековой мудрости, – что «счастье – это внуки». Рабана настолько поразило распространение ожирения по территории США, что он предложил даже нарисовать карту ожирения – на ней будет ясно видно: самые полные граждане концентрируются в областях, где иммиграция самая молодая и «воспоминания предков о голоде – самые свежие». И наоборот, «штаты… чье население сложилось большей частью до 1776 года, покажут меньше жителей, страдающих ожирением. Обхват талии в среднем будет увеличиваться с востока на запад и с юга на север. Жировая столица США разместится где-то в треугольнике Миннесота – Айова – Дакота».

Нет нужды заново проходить весь путь вслед за Рабаном, чтобы понять: элиту этой страны отличает определенный внешний вид. К примеру, женщина должна быть стройна, а ее прическа – напоминать о моде 18–20-летней давности. (Самые стильные женщины всю жизнь причесывают волосы на тот же манер, что привыкли в студенческие времена.) Они носят превосходно сидящие платья и дорогие, но всегда внешне сдержанные туфли и сумочки, очень мало драгоценностей. Они носят шейные платки – и это вернейший признак класса, ибо вещь это совершенно бесполезная, служащая исключительно для обозначения классовой принадлежности. Мужчины тоже должны быть стройны. Никаких драгоценностей. Никаких портсигаров. Волосы средней длины, ни в коем случае не обесцвечивать и не окрашивать – это допустимо только в среднем классе и высшем слое пролетариев, что подтверждает пример президента Рейгана. И уж точно никаких париков и шиньонов – это удел пролетариев. (Пролетарии высшего и среднего слоя называют их париком или покрывальцем; а вот сказать про них «нашлепка» могут только пролетарии низшего слоя.) Элитная внешность – и женщин, и мужчин – достигается путем отрицания: отрицания сиюминутной массовой моды, отрицания вычурного, отрицания избыточного. Отсюда – и отрицание элитой лишнего жира. Майкл Корда в книге «Успех!» объясняет это кратко: «Стройность вознаграждается».

Впрочем, отрицание элитой чрезмерности ни в коем случае не означает «минималистского» выбора в одежде. Скорее, речь идет об обязательном «наслоении» (layering). Как отмечает Элисон Лури в книге «Язык одежды»3434
  Lurie A. The Language of Clothes. New York: Random House, 1981.


[Закрыть], «обычно принцип таков: чем больше на человеке одежды, тем выше его статус». И далее уточняет: «Недавняя мода на манеру одеваться “слоями”, возможно, связана, как иногда утверждают, с сохранением дефицитной энергии; однако это также изящный способ продемонстрировать обширный гардероб».

Женщина из высше-среднего класса почти наверняка будет появляться на публике в юбке из серой шерсти, «шотландки» или ткани цвета хаки; темно-синем кардигане, возможно, с узором «косы» ; белой блузке с круглым воротничком а ля Питер Пэн; узких брючках с туфлями на плоской подошве; и волосами, перехваченными крупной заколкой. Ближе к зиме она наденет голубой блейзер или, для деловых выходов, серый шерстяной костюм. Но общая цветовая гамма будет тяготеть к настоящему морскому синему. Конечно, будет много слоев и тенденция выглядеть сдержанно. Обязательным аксессуаром станет футляр для очков, украшенный домашней вышивкой (и это важное классовое отличие: ручная вышивка означает часы безмятежного досуга – пролетарии не могут себе такого позволить). Если женщина много вяжет для семьи и друзей, с большой вероятностью она принадлежит к высше-среднему классу. Если, довязав свитер, она вышивает крошечный ярлычок со словами

«Ручная работа. Гертруда Уиллис»,

то она принадлежит к среднему классу. Если же на ярлычке будет сказано

«Создано Гертрудой Уиллис»,

то она представляет высший слой пролетариата.

Главный цвет высше-среднего класса – морской темно-синий; аналогичным цветом пролетариев можно считать сочно-бордовый, и его регулярно поносит Барбара Блайес, советник по гардеробу Департамента труда и торговли, а также ЦРУ и Управления по контролю за пищевыми продуктами и лекарствами. Ей платят 400 долларов в день за то, чтобы она выкорчевывала пролетарские гардеробные привычки в правительственных департаментах. Она изо всех сил старается, чтобы женщины, насколько это возможно, выглядели как мужчины, в темно-синих или серых строгих классических, но дамских костюмах. Никаких брючных костюмов, тем более бордовых, тем более из бордового полиэстера, – это просто вопиющее падение, классический пролетарский наряд. И еще один любимый «прикид» пролетарских дам: если полные обожают накладывать себя ложками в тугие костюмы, то стройные обожают сочетание «дизайнерские джинсы плюс “шпильки”». Те, кто только недавно перебрался в пригороды и еще не усвоил преппистиль высше-среднего класса, частенько выдают себя таким образом.

Бордовый костюм из полиэстера нарушает сразу два принципа, определяющих построение гардероба высших классов: принцип цвета и принцип использования натуральных материалов. Бог с ним, с морским темно-синим, цвета высших классов должны быть приглушенными, пастельными (и чем выше класс, тем бледнее цвет), а материалы должны в прошлом хоть в какой-то степени быть продуктом жизнедеятельности живой природы (и чем выше класс, тем больше эта степень). Данное означает шерсть, кожу, шелк, хлопок и мех. Точка. Все синтетическое волокно – признак пролетариата: отчасти потому, что оно дешевле натуральных тканей, отчасти – потому что его нельзя выдать за старомодное, и отчасти – потому что они все одинаковые, а значит скучные – в акриловом свитере у вас нет шансов нащупать в пряже кусочек соломинки или овечьих экскрементов. Веблен пришел к этой же мысли в 1899 году, когда писал о массовых товарах в целом: «Повседневные товары, рожденные конвейером, часто вызывают восхищение; простой, не слишком изысканного воспитания народ радуется именно их избыточному совершенству и не слишком задумывается о тонкостях элегантного потребления». (Принцип использования материалов органического происхождения справедлив и для кухонной обстановки и утвари: дерево означает более высокий класс, чем кухни «Формика», а льняная скатерть – классом «выше» клеенки.) Для поддержания статуса истинного высше-среднего класса полный отказ от искусственных волокон настолько важен, что глаз элиты, как обещает «The Official Preppy Handbook» («Официальный справочник по стилю преппи»), приучается выявлять даже малую толику полиэстера – этой прискорбной отметины среднего класса – в рубашке «оксфорд». Эта же бесценная книга безудержно восхваляет юную Кэролайн Кеннеди – «в технических моментах соблюдающую стиль преппи строже самой мамушки» – ибо «за четыре года, проведенных ею в Гарварде, ни единая искусственная прядка не осмелилась коснуться ее тела». Странным образом очень американским, очень характерным для конца двадцатого века – иными словами, очень пролетарским – кажется то, что в магазинах нам предлагают банные полотенца (а единственная их задача – впитывать влагу, впитывать ее хлопковыми волокнами, то есть единственными волокнами в их составе, специально для того предназначенными!), в ткань которых изощренно, вопреки здравому смыслу, подмешано 12 процентов синтетического лавсана, затрудняющего впитывание влаги.

Но никто не решается высказать эти крамольные мысли вслух, рискуя получить нагоняй от мистера Фишера А. Раймса, директора по общественным связям Ассоциации производителей искусственных волокон, штаб-квартира которой расположена в Вашингтоне и которая настолько влиятельна, что может убедить армию и флот добавить максимум искусственных волокон не только в полотенца, но заодно и в мочалки и тряпки для пола. Мистер Раймс всякий раз решительно пресекает клеветнические измышления – вот, например, давеча направил в «The New York Times» письмо в защиту полиэстера, опровергая суровую критику эксперта в области моды, выступившего на страницах газеты ранее. «Полиэстер, – пишет он, – выпускается во множестве вариантов, включая и самые роскошные. Это самый распространенный сегодня материал в индустрии моды». (И именно это-то с ним и не так, если, конечно, смотреть на проблему с точки зрения классового анализа.)

Итак, один признак, позволяющий предположить близость человека к пролетарским слоям, – это цвет одежды и наличие полиэстера в ее составе. Еще один признак – надписи на одежде, ее «прочитываемость» (legibility). Элисон Лури предложила полезный термин «говорящая одежда» (legible clothing) для обозначения футболок и бейсболок с различными надписями – которые, по замыслу тех, кто их носит, должны прочитываться и вызывать восхищение. Надпись может быть простой – как Budweiser или Heineken’s, а может быть сложной или, нередко, двусмысленной – как на молодежной женской футболке: «Лучшее – внутри». Когда пролетарии собираются вместе, желая отдохнуть и повеселиться, редко они выбирают для того одежду без начертанных на ней слов. По мере перехода к более высоким социальным слоям и активации принципа сдержанности слова постепенно исчезают и к среднему и высше-среднему классам заменяются неброскими логотипами – как, например, крокодильчик фирмы Lacoste. Шагая вверх по социальной лестнице, вы постепенно будете оставлять позади явные обозначения торговых марок, и когда вокруг их не останется вовсе, не сомневайтесь: вы ступили на территорию высшего класса. Причина та же: как футболка с надписью «Кока-кола – это вещь!» выдает пролетарскую натуру ее обладателя, так и галстук с ярлыком Countess Mara – вульгарен и допустим только в среднем классе.

Пролетарии ощущают психологическую потребность носить одежду с говорящими надписями, и причины этой потребности скорее трогательны, а вовсе не смешны. Надевая что-нибудь с надписью «Sports illustrated», или «Gatorade», или «Lester Lanin»3535
  «Sports illustrated» – американский еженедельный спортивный журнал; «Gatorade» – название изотонических напитков («энергетиков»), производимых компанией PepsiCo; Lester Lanin – американский музыкант, исполнитель джазовой и поп-музыки. – Примеч. пер.


[Закрыть], работяга ассоциирует себя с компанией, предприятием, проектом, который признан успешным, и через надпись на одежде частичка этого успеха приподнимает и того, кто в нее облачен. Именно поэтому каждый год, в мае, на автодроме «Индианаполис Мотор Спидвей» вы видите взрослых мужиков, горделиво разгуливающих в дурацких кепках с надписями «Goodyear» или «Valvoline»3636
  «Goodyear» – марка автомобильных шин высокого качества; «Valvoline» – марка моторного масла высокого качества, старейший в мире производитель моторного масла. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Рис. 6. Говорящая одежда: средний класс (слева) и пролетарий (справа)

Четко выписанное название фирмы обладает сегодня поистине тотемической властью прочерчивать различительные линии между теми, кто выбирает говорящую одежду. Натягивая говорящие шмотки, человек растворяет свою частную идентичность в чужом коммерческом успехе, утверждая свою значимость словно с чистого листа и, пусть на какое-то время, становясь кем-то. За 27 долларов вы можете оформить доставку в почтовое отделение города Холидей, штат Флорида, и получить сине-бело-рыжую нейлоновую куртку с большой надписью спереди: «Union 76»3737
  Сеть автозаправочных станций в США, на логотипе бело-синие цифры 76 на оранжевом круге. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Есть женские и детские размеры. Самое оно для пикника. И такая потребность есть отнюдь не только у пролетариев. Посмотрите на футболки или холщовые хозяйственно-универсальные сумки с отпечатанной на них эмблемкой «Нью-Йоркского книжного обозрения» – оно ведь недвусмысленно говорит: «Я читаю сложные книги» ; или же с портретами Моцарта, Гайдна или Бетховена – которые сигнализируют: «Я – человек культурный». Позолоченные пуговицы с логотипом университета на блейзере, столь дорогие среднему классу, точно так же помечают своего владельца громкими брендами – скажем, Университет Индианы или Университет штата Луизиана.

Если человек носит одежду совсем уж новую или совсем уж безупречно вычищенную и выглаженную, это тоже позволяет предположить, что его социальные обстоятельства не вполне устойчивы. Представители высшего и высше-среднего классов любят щеголять в одежде поношенной, словно хвастаясь тем, сколько традиционных условностей, обычно ассоциируемых с достоинством, они спокойно могут отбросить, – то же объясняет и их тягу надевать мокасины на босу ногу, безмятежно пренебрегая носками. Дуглас Сатерленд в книге «Английские джентльмены»3838
  Sutherland D. The English Gentlemen. London: Penguin, 1980 [1978].


[Закрыть] точно описывает принцип выбора поношенной одежды. «Джентльмены, – пишет он, – могут носить свои костюмы, пока нити не начнут просвечивать, однако делают они это с изрядным пижонством, и самому невзыскательному наблюдателю при этом ясно, что костюм в свое время был пошит весьма и весьма хорошим портным». И напротив, средний класс и пролетарии придают большое значение новой одежде – с максимальным содержанием полиэстера, конечно же. А вот вопрос чистоты одежды с точки зрения классового анализа, пожалуй, не так прост, как это представляется Элисон Лури. Она полагает, что чистота есть «признак статуса, ибо поддержание чистоты и аккуратности требует времени и денег». Однако усилия, какие человек прилагает к тому, чтобы предстать перед публикой безупречно чистым и аккуратным, заставляют предположить, что он опасается поскользнуться на статусной лестнице и чрезвычайно озабочен тем, что о нем будут думать – и то и другое, как мы помним, свидетельствует о невысоком социальном положении. Безупречный воротничок сорочки, идеально завязанный галстук, одержимость услугами химчистки – все это удел никчемного обывателя. Или же – двуличного ханжи, желающего казаться лучше, чем он есть. Хороший пример – злоупотребление галстуком-бабочкой. Аккуратно завязанная, расположенная точно по центру, ни на градус не отклоняющаяся от горизонтальной оси бабочка говорит: она красуется на сорочке среднего класса. Если же бабочка надета слегка набекрень, словно рукой небрежной или неопытной, – то это сорочка высше-среднего класса или даже, если видна рука совсем уж бесхитростно неумелая, – высшего. А самое страшное – выглядеть аккуратно подтянутым, когда ожидается мешковатая небрежность, или быть чистым, когда требуется предстать по уши в грязи. Аналогию тут можно провести с автомобилем: если он натерт и отполирован до блеска, почти наверняка можно сказать, что он принадлежит пролетарию. Представители более высоких классов могут себе позволить разъезжать на замызганных автомобилях. Точно так же, шагая по улице, высшие классы затолкают свои деловые бумаги в хлипкие, обтрепанные, покрытые застарелыми пятнами папки красновато-коричневого картона, но никак не в нарядные кейсы, обильно украшенные кожаными и медными вставками, выдающими унылую стигму среднего класса.

Описанный принцип «избегать чрезмерной аккуратности» критически важен в мужской одежде. Излишняя тщательность означает принадлежность к низшим слоям – к среднему классу или пролетариям. «Мой дорогой мальчик, ты почти слишком хорошо одет, чтобы выглядеть джентльменом», – пишет Нил Маквуд, автор книги «Пэры и баронеты дома и на людях», обращаясь от лица воображаемого члена высшего класса к среднему классу и рисуя представителя последнего не джентльменом, а модной моделью, манекеном или актером»3939
  Macwood N. In & Out: A Lighthearted Guide to Contemporary Society. London; New York: Debrett’s Peerage, 1980.


[Закрыть]. «А ныне знаменитый голливудский актер, – докладывает Вэнс Паккард, – садясь, все еще выказывает свое простецкое …происхождение, всякий раз поддергивая кверху брючины, дабы избежать морщин». Говорят, король Георг IV так отозвался о Роберте Пиле4040
  Сэр Роберт Пиль – британский политик, дважды премьер-министр, представитель партии тори; происходил из семьи состоятельного владельца ткацкой фабрики. – Примеч. пер.


[Закрыть]: «Нет, он не джентльмен – он расправляет фалды, когда садится!».

Различие между высшими и низшими слоями отчасти является следствием привычки высших слоев носить костюмы или, как минимум, жакеты. Как отмечает Лури, «костюм не только льстив по отношению к праздным, но и искажает пропорции тружеников». (А также мускулистых атлетов: Арнольд Шварценеггер выглядит в костюме особенно комично.) По этой причине костюм, и особенно «темный костюм», в девятнадцатом веке выступал главнейшим оружием в войне буржуазии против пролетариата. «Триумф… костюма, – пишет Лури, – означает, что “синие воротнички” в своей лучшей одежде в любой формальной ситуации конфронтации выглядят самым глупым образом на фоне тех, кто социально выше их». Вспоминается кузнец Джо Гарджери в диккенсовских «Больших надеждах»: для торжественного выхода в город он облачился в воскресный костюм, но выглядит жалко, тогда как сопровождающий его Пип ощущает себя в своей одежде комфортно и уверенно.

«Это странно невыгодное соотношение, – продолжает Лури, – можно увидеть и сегодня в случаях конфронтации профсоюза и администрации, в офисах банков и кредитных бюро и вообще в любых случаях, когда представителю рабочего класса приходится посетить государственное учреждение». Это иллюстрация к общему принципу об использовании одежды как инструмента передачи классовых сигналов, сформулированному Джоном Моллоем: при встрече двух мужчин, пишет он, «одежда одного сообщает другому: я важнее тебя, будь любезен выказать мне уважение» ; или же «мы с тобой равны, и я рассчитываю на подобающее отношение» ; или «ты мне не ровня, не рассчитывай, что я буду обращаться с тобой как с равным». Поэтому, отмечает Моллой, пролетарии, желающие подняться по социальной лестнице, должны быть чрезвычайно внимательны к «северо-восточному дресс-коду», и буклеты Brooks Brothers и J. Press4141
  Знаменитые бренды дорогой американской одежды. – Примеч. пер.


[Закрыть] им в помощь: «Деловой костюм должен быть прост; никаких необычных или лишних пуговиц; никаких строчек необычных расцветок; никаких отворотов на нагрудном кармане; никаких декоративных заплаток на рукавах; никаких кулисок и хлястиков сзади на пиджаках; никаких кожаных декоративных вставок; никаких ковбойских кокеток. Никогда».

Главным образом это вопрос привычки и практики, утверждает Миллс во «Властвующей элите» (1956): не важно, где ты живешь, настаивает он, «любой человек, если у него есть деньги и желание, способен приучиться чувствовать себя неуютно во всем, кроме костюмов от Brooks Brothers». И я бы добавил, способен научиться воздерживаться от одежды с блестящими (характерными для среднего класса) элементами – в отличие от матовых (признак высше-среднего класса). Средний класс допускает ошибку, выбирая одежду слишком гладкую, чуть поблескивающую даже до начала носки. Высше-средний класс, напротив, тяготеет к тканям мягким, шерстяным, с выраженной текстурой, с узелками букле. В конце концов это различие подразумевает завуалированное различие между городом и деревней, между трудом и праздностью, и в этом противопоставлении деревня означает вовсе не молочные фермы и плохие школы, а поместья и верховую езду. Отсюда – популярность в высше-среднем классе (реальном и потенциальном – например, среди профессуры университетов Лиги Плюща) твидовых пиджаков. Они отсылают к досугу на лоне природы – а вовсе не к рабству наемного труда в городе.

Твидовый пиджак – непременный атрибут в любимой высше-средним классом игре слоями. Мужчина сигнализирует о своей принадлежности к высшим слоям, если на улицу он выходит в твидовом пиджаке, жилетке или свитере (а то и двух), рубашке, галстуке, длинном шерстяном шарфе и пальто или плаще. Можно провести аналогию с домом высшего класса, в котором много комнат для разных целей. Надевать одну рубашку поверх другой – скажем, рубашку «оксфорд» на пуговицах поверх водолазки – привычка высше-среднего класса, причем рубашка снизу тоже может быть классической (лучше однотонной) с собственным полноценным воротником (мне встречались такие наряды в теплую погоду на Мэдисон-авеню в районе восьмидесятых улиц). Поскольку свитер практически незаменим при игре слоями, важно знать, что самый-самый классический вариант – это шетландский пуловер с круглым вырезом под горлышко, в классических «шотландских» цветах – вереска и т.п., особенно когда поверх чуть выглядывает «оксфордская» сорочка (разумеется, без добавления искусственных волокон), – без галстука. Добавьте к этому дорогой твидовый пиджак без подкладных плечиков – и никто не подумает, что вы можете быть ниже высше-среднего класса. Значит, нетрудно предположить, что свитер с V-образной горловиной, придуманной специально, чтобы вы наверняка могли продемонстрировать свой галстук, – атрибут среднего класса или даже высших слоев пролетариата. Ну и наконец: трудно поверить, что порой люди заправляют пуловеры в брюки, но, говорят, такое бывает. Если вы и впрямь наблюдаете такую привычку, это признак очень низкого социального происхождения.