Текст книги "Странствия Лагардера"

II. НА ВОСХОДЕ СОЛНЦА

Лагардер в последний раз взглянул на свою павшую лошадь.

Утренний туман постепенно рассеивался, становилось все светлее.

Шевалье не мог сказать, сколько лье осталось позади, но теперь он мог бы идти по следу кареты и всадников: при желании он сумел бы даже пересчитать гвозди в подковах лошадей.

Следы были такие отчетливые, такие свежие, что он не сомневался: принца Гонзага можно догнать еще до того, как солнце встанет в зените.

Но для этого надо иметь лошадей.

– Дьявол меня разрази! – шепнул Кокардас Паспуалю. – Разве можем мы гарцевать на наших лошадях, если малышу придется идти пешком? Что ты на это скажешь, голубь мой?

«Голубь», поморщившись, приложил руку к той части тела, которая явно понесла большой ущерб от соприкосновения с жестким седлом, тем более что скакать пришлось так долго и так стремительно; ибо если на первых страницах нашего повествования оба достойных мастера пересекли долину Лурон верхом, то это вовсе не значит, что они стали опытными наездниками.

– Что я скажу? – вздохнул нормандец. – Я хоть сейчас готов отдать ему свою… И не говори мне больше о лошадях! Мало мы терпим от женщин, так тут еще и эти! Видеть их не могу!

Кокардас, смерив его презрительным взглядом, подкрутил усы и приосанился. Паспуаль, съежившись под этим саркастическим взором, отвернулся.

– Тогда освобождай свою клячу, – высокомерно молвил гасконец. – Не позорь нас. По городским улицам тебе лучше топать на своих двоих, мой славный, а до города рукой подать!

Внезапно туман начал быстро оседать и таять. Вскоре он исчез совсем.

Повсюду, насколько хватал глаз, лежали ровные поля.

Вдалеке виднелись крепостные стены, а над ними возвышался величественный собор с двумя колокольнями, чьи острые шпили словно пронзали небо: это был Шартр.

Возможно, следует пояснить, отчего Гонзага и его сообщники сделали такой крюк, хотя самый короткий и прямой путь к испанской границе вел через Орлеан.

В прошлые века путешественники, которым некуда было торопиться, обычно выбирали орлеанскую дорогу и не забывали приготовить заранее сменных лошадей. Таким образом они добирались до означенного города, дважды, трижды и даже четырежды останавливаясь на почтовых станциях. Из Орлеана их путь лежал на Тур.

Напротив, те, кто спешил или желал замести следы, мчался по дороге, где наверняка можно было найти лошадей в городах, довольно далеко отстоящих друг от друга. Это было рискованно, ибо всегда существовала опасность лишиться коня на полдороге, зато при удаче быстрота передвижения оказывалась значительно выше.

Поскольку из Парижа до Орлеана нельзя было добраться, не меняя лошадей, многие направлялись в Шартр и в конечном счете обгоняли тех, кто путешествовал с удобствами.

Поэтому Лагардеру, опасавшемуся, что Гонзага направит его по ложному следу, пришлось задержаться в столице. Нужно было прежде всего выяснить, через какие ворота проехали беглецы.

…С наступлением рассвета, увидев свежие следы, он несколько успокоился, но и тут сомнения его развеялись не до конца: по шартрской дороге, имевшей, как мы уже сказали, свои преимущества, проехала не одна, а несколько карет в сопровождении всадников.

Впрочем, вместе с туманом опасения его улетучились: на расстоянии примерно в одно лье он явственно увидел заветный экипаж и тех людей, которые его окружали.

Анри уже довольно продолжительное время шел пешком, не замечая утренней прохлады, леденившей его полуобнаженную грудь, ибо всем своим существом стремился к заветной цели.

Почуяв врага, он, словно породистая гончая, ринулся по следу. Он увидел ту, что составляла жизнь его, надежду и веру, – и силы вернулись к нему.

В карете же, эскортируемой сообщниками принца, донья Крус в этот самый момент шептала на ухо Авроре:

– Видишь, солнце встает… Лагардер видит его, как и ты, и говорит себе, что восход озарит небо всего лишь несколько раз – и он спасет нас!

– Несколько раз! – ответила мадемуазель де Невер. – Это так много. Нет, если бы Анри был жив, никто не похитил бы ту, что через час должна была стать его женой.

Она склонила голову на грудь и снова заплакала. Ибо бывают моменты такого отчаяния, когда самые сильные натуры теряют веру в будущее.

Она молила небеса о позволении соединиться узами брака с женихом, прежде чем он взойдет на эшафот. Она надеялась, что это утешение будет ей даровано. Если бы пролилась кровь Лагардера, то несколько капель брызнуло бы и на ее подвенечное платье, и она могла бы, получив святую реликвию, осыпать ее каждый день поцелуями, а затем обрести неизбежный и скорый вечный покой.

А теперь она не знала, жив ли он! Она вообще ничего не знала: его увели от нее, и нельзя было оплакать его бездыханное тело, если он погиб, так и не сумев доказать свою невиновность!

Между тем долгая ночная скачка весьма утомила подручных принца Гонзага.

Барон фон Бац недовольно сопел и фыркал; Монтобер, Носе, Лавалад и Таранн предавались невеселым размышлениям. Что до толстяка Ориоля, то он храпел, уткнувшись лицом в гриву, и снилось ему, что прелестная Нивель за один поцелуй требует от него столько синеньких акций, сколько есть капель воды в Миссисипи.

Эти господа на рассвете обычно вываливались шумной пьяной толпой из Пале-Рояля, где веселились на оргиях регента, – а сейчас у них подводило животы от невольного поста, и молчание их становилось зловещим.

Конь Пейроля, опустив голову, то и дело ухватывал зубами хвост лошади Гонзага, на что всадник не обращал ни малейшего внимания. Физиономия фактотума вытянулась еще больше: он походил на призрак, закутанный в траурный плащ.

Ему было не по себе, хотя он знал, что основная часть его состояния пребывает в безопасности за границей, а за подкладкой камзола у него скрывается толстая пачка ценных бумаг. Однако он жалел, что не прихватил вдвое больше, понимая, впрочем, что и эти сокровища были под угрозой – ведь по пятам за ними мчался грозный шевалье с его ужасной шпагой.

Лишь у Филиппа Мантуанского на устах блистала принужденная саркастическая улыбка.

Если бы он громко расхохотался, смех его прозвучал бы фальшиво…

И все же улыбка его не была чистым притворством. В свое время он полагал, что проигранная партия может завершиться лишь ударом шпаги Лагардера. Но он проиграл – и при этом не погиб! Стало быть, он по-прежнему оставался хозяином положения, а Лагардер не оправдал своей репутации беспощадного и молниеносного мстителя.

И Гонзага улыбался, тогда как все, кого он увлек за собой в своей мести и в своем падении, заливались слезами или изнывали в тоске – и в душе проклинали его… Он улыбался, потому что считал себя уже в безопасности, и высокомерно бросал вызов судьбе, не ведая, что кара в назначенный час непременно настигает преступника.

Наклонившись еще раз к дверце кареты, он произнес с насмешливой любезностью:

– Милые дамы, вам, должно быть, никогда прежде не приходилось видеть восход солнца… Если желаете, то можете выйти и взглянуть на него, а заодно и набрать цветов на этом лугу. Времени у нас достаточно.

Этот человек, чья звезда закатилась накануне, также желал видеть, как поднимается светило Господне, которому от века суждено освещать как добродетели, так и пороки людские.

Аврора, забившись в угол кареты, отказалась наотрез. Она не желала сносить оскорбительных взглядов Гонзага и лишний раз показывать ему свои покрасневшие глаза и подвенечное платье… Претили ей и его сообщники – те, что встали стеной вокруг убийцы Невера и ополчились на нее и на Лагардера. Донья Крус была иного мнения.

– Пойдем, – сказала она. – Даже если мы задержим беглецов всего лишь на четверть часа, мы все равно поможем нашим спасителям. Проигрыш одних – это выигрыш для других.

– Если Анри не умер, он слишком далеко, – печально отозвалась окончательно павшая духом мадемуазель де Невер.

– Почем ты знаешь? Ведь я цыганка, сестренка, и могу угадывать будущее… Так вот, я тебе говорю, что твой Лагардер совсем близко.

– О, если бы это было так! – вскричала Аврора. – Флор! Дорогая моя Флор! Если бы меня увезли одну, я чувствую, что не вынесла бы… Я бы уже умерла! С тобой я могу еще надеяться…

– Так надейся! Надейся, молю тебя… и будь сильной!

Они обнялись, а в окошке вновь возникло лицо Гонзага.

– Неужели вам не понравилось мое предложение? – спросил он. – Я полагал, что оно доставит вам радость…

– Мы согласны, – произнесла донья Крус, – прикажите остановить карету.

Обе девушки, ступив на землю, огляделись: перед ними простирались поля, усеянные жемчужинками росы.

На каждой травинке сверкала капля. Вдали виднелась небольшая роща, окутанная голубой дымкой в лучах занимавшейся зари.

Но слишком кровоточили сердца Авроры и Флор, чтобы могли они наслаждаться несказанной красотой природы. На глазах у них выступили слезы страдания и любви. За каждую из этих слезинок-жемчужин Лагардер и Шаверни заплатили бы потоками крови, но сейчас некому было осушить их.

– Нам спешиться, – спросил принц, – или ваша прогулка будет недолгой?

Аврора испуганно отшатнулась… Она не желала, чтобы все эти люди стали свидетелями ее горя.

– Нет, – сказала она решительно, – городские укрепления совсем близко. Мы пойдем за вами пешком.

Она шла, держа донью Крус за руку.

– Здесь не так красиво, как в Испании, – промолвила последняя. – Как же я люблю ее, мою Испанию! Но сердце мое печально, хотя мы и едем туда! Я готова молиться, ради тебя и ради себя самой, чтобы мы не добрались до границы, Аврора!

– Ты велела мне не терять надежды, – ответила мадемуазель де Невер, – а теперь стала сомневаться, как и я! Да, если мы окажемся там, нас никто не спасет…

– Вовсе нет, – тихо возразила Флор, – ты забыла о моих друзьях. Цыгане с горы Баладрон помогут нам…

– Они помогают лишь тем, у кого есть золото… а мы ничего не имеем…

– Все у нас будет… Не бойся, сестренка, прежде чем мы доберемся до Испании, много чего произойдет.

Тут она углядела на краю борозды кустики какого-то дикого растения с ярко-красными цветами, стремглав кинулась туда, сорвала один из них, стала рассматривать лепестки, а потом принялась обрывать их с забавной благоговейной размеренностью.

Не слыша слов подруги, она беззвучно шептала что-то, и в ее широко раскрытых глазах мерцала тайна.

Внезапно она отбросила цветок в сторону и, схватив Аврору за руку, с силой сжала ее пальцы.

– Обернись, – сказала она еле слышно. – Смотри в сторону солнца, но заклинаю – ни единого звука или жеста!

Аврора послушно повернула голову… Но потрясение оказалось слишком сильным. Она вдруг так побледнела, что Гонзага тревожно поворотился в седле, пристально вглядываясь в горизонт.

И он увидел то, что так потрясло мадемуазель де Невер.

На вершине небольшого холма, освещенный лучами восходящего солнца, стоял Анри де Лагардер, и принцу на миг показалось, что на него надвигается сказочный могучий великан, размахивающий мечом.

– В карету, мадемуазель! – вскричал Гонзага. – В Шартре мы сменим лошадей и тут же двинемся дальше… У нас мало времени.

Донья Крус, некогда искренне привязанная к нему, смерила его вызывающе-дерзким взглядом, в котором не было жалости.

– Только что времени было достаточно, принц, – усмехнулась она. – Но как бы быстро вы ни мчались, вам не обмануть свою судьбу! Она начертана на диске восходящего солнца, и я вижу на нем знак смерти! Скорая гибель ожидает вас, и не помогут вам ни гордыня, ни богатство.

Гонзага скрипнул зубами, стараясь сдержать нарастающий гнев против цыганки, а его сообщники, услыхавшие слова доньи Крус, почувствовали, как холодная рука сжимает им сердце.

Девушки сели в карету, и кортеж въехал за крепостные стены города.

Анри де Лагардер обладал острым зрением и даже на таком расстоянии сумел различить знакомые очертания фигуры в белом подвенечном платье.

Сердце его гулко забилось. Он едва не ринулся вперед, нагнув голову и желая схватиться врукопашную со всеми этими людьми, этими стенами, целым миром, если понадобится, чтобы вырвать у них Аврору, которую он увидел и которая, возможно, увидела его.

Но он подумал, что будет безумием ему, еще не снявшему с себя облачения смертника, открыто напасть на принца, что слывет другом самого регента. Город этот был слишком удален от Парижа, чтобы сюда уже долетела весть о позорном падении и опале, постигших Гонзага, который, разумеется, не преминет воспользоваться обстоятельствами.

К тому же здесь у принца могли быть сообщники. Безрассудство грозило гибелью; предпочтительнее было немного выждать и не подвергать опасности ни себя самого, ни Аврору.

Пока же можно было удовлетвориться тем, что он нагнал похитителей: мадемуазель де Невер была совсем рядом, и ее спасение зависело лишь от него.

Оставалась также надежда, что Филипп Мантуанский, не подозревая о том, как близка погоня, задержится в городе хотя бы на несколько часов. Его спутники после такой скачки наверняка захотят побаловать себя хорошим обедом перед тем, как снова вскочить в седло.

Лагардеру же нужно будет только раздобыть трех хороших лошадей и последовать за похитителями.

Он уселся на траву, обхватил голову руками и погрузился в глубокое раздумье.

Прошлая жизнь встала перед его глазами, начиная с той ночи, когда он спас во рву замка Кейлюс девочку, ставшую теперь женщиной, – женщиной, которую он любил всем сердцем, всей душой.

Ему показалось, что он вновь слышит свой собственный голос и клятву, данную над телом убитого герцога Неверского: «Все убийцы умрут от моей руки, сначала подручные, а затем и их господин?»

Сколько времени прошло с тех пор!

Он не изменил клятве. Один за другим пали наемные убийцы, свершившие черное дело во рву замка Кейлюс: Пинто нашел свою смерть в Турине, Пепе-Убийца – в Глазго, Штаупиц – в Нюрнберге, капитан Лорен – в Неаполе, Жоэль де Жюган – в Морле, наконец, Джузеппе Фаэнца и Салданья – в саду возле дворца принца Гонзага в Париже.

Кокардас с Паспуалем не входили в этот счет, ибо доказали свою невиновность; оставались, следовательно, Филипп Мантуанский, поднявший руку на своего друга, и его фактотум Пейроль. И этих двоих, казалось, защищал сам дьявол. Четверо посторонних людей погибли от ударов шпаги, предназначенных им.

Но Невер будет отомщен! Лагардер никогда не отступится от своего слова!

И на смену воспоминаниям пришли мысли о будущем… Он понимал, что предстоит еще много крови, прежде чем можно будет в назначенный час сказать Авроре де Невер:

– Дорогое дитя, отныне навсегда покончено со слезами и тревогами… Будьте счастливы со мной и для меня!

Когда же придет этот час? Сегодня? Завтра? Через месяц? Одно можно сказать наверняка: он станет последним часом для виновника прошлых и нынешних бедствий… Прежде чем солнце успеет скрыться за горизонтом, этот человек увидит острие его шпаги!

Несомненно, Гонзага должен умереть! Но не падет ли и сам Лагардер под ударами его сообщников? Неужели таков будет конец всех лишений и страданий? Неужели рассыплются в прах, уйдут в небытие все их мечты?

– Нет, – сказал он твердо, – любовь спасет нас… нет ничего сильнее любви, когда она чиста!

Он размышлял таким образом больше часа. Кокардас с Паспуалем не мешали его грезам; на это, впрочем, существовала уважительная причина: мастера клинка мирно заснули бок о бок, прижимаясь друг к другу.

Оба храбреца легко смирились с тем, что их поджарым телам дала приют не мягкая постель, а голая земля. И в это мгновение на устах у них блуждала улыбка, из чего становилось ясно, что они также очутились в стране грез. Гасконец любовно приник к засаленной шляпе Паспуаля, и снилось ему, что он поднес ко рту полный стакан; нормандец же сладко причмокивал, прижимая к сердцу руку своего благородного друга.

Измученные лошади паслись рядом, не помышляя о бегстве.

При других обстоятельствах Лагардер посмеялся бы, увидев, как обнялись во сне его бывшие учителя, – однако сейчас он был не в настроении шутить и ограничился тем, что разбудил их.

– Дьявол меня разрази! – вскричал Кокардас, отпихивая Паспуаля. – Плутишка тискает меня, как женщину!

А брат Паспуаль, ничего не сказав, лишь обтер слюну с полей своей шляпы. Он всегда отличался робостью.

– Друзья мои, – произнес шевалье, – отдохнем, когда освободим мадемуазель де Невер.

– Чего уж там, малыш… еще до вечера все будет кончено!

Лагардер ничего не ответил, но шпага его со свистом рассекла воздух, и на землю упало несколько цветков, отсеченных с такой яростью, будто это была голова Филиппа Мантуанского,

Паспуаль, отдав Анри свою лошадь, взгромоздился на круп коня позади Кокардаса. Нельзя сказать, что он много выиграл от перемены позиции: никогда еще бедняге не приходилось так туго, ибо ему поминутно грозило падение.

– Эй, не лапай меня, – ворчал гасконец. – Я, сам знаешь, не первой молодости, да и камзола мне жалко, порвешь еще чего доброго… Когда тебе вздумается свалиться, крикни, и я тебя поймаю за ухо на лету…

Анри вскочил в седло и направился к Шартру в сопровождении обоих друзей.

Вскоре маленький отряд оказался примерно в ста метрах от ворот. Лагардер увидел, как оттуда выехали тридцать всадников в голубых драгунских мундирах; они двинулись ему навстречу, и по всему было видно, что встали солдаты в такую рань только ради него.

Он, однако, продолжал свой путь, нимало не смутившись: из-за подобной малости не стоило беспокоиться.

Драгуны же и в самом деле выехали с вполне определенными намерениями. Молоденький корнет, командовавший ими, поднял свою рапиру и приказал троим друзьям остановиться. Лагардер подчинился с улыбкой, опустив в знак любезности шпагу.

– Кто вы такие? – спросил офицер.

– Шевалье Анри де Лагардер… мои спутники: Кокардас и Паспуаль, мастера фехтовального искусства, знатоки секретных ударов, сведущие и в нападении, и в защите.

В словах этих прозвучала нескрываемая ирония, и корнет несколько встревожился.

В Шартре были наслышаны про подвиги Лагардера, и молодой офицер понимал, что арестовать этих людей будет делом совсем не простым, несмотря на подавляющее численное превосходство.

– Могу ли я узнать, – осведомился шевалье, от которого не ускользнуло замешательство собеседника, – чему я обязан подобной встречей? Я знаю гостеприимство вашего славного города, но не предполагал, что здесь выезжают навстречу путникам в такой ранний час ради удовольствия выяснить их имена и титулы… К тому же за эти стены уже проследовал отряд всадников, сопровождающих карету, и никто не соизволил принять их, как должно. А это были очень знатные господа, можете мне поверить…

Корнет явно смутился.

– Мне ничего об этом неизвестно, сударь, – ответил он, – я просто исполняю приказ…

– А, так вам был дан приказ! Не сочтете ли вы нескромным с моей стороны, если я поинтересуюсь, кто его отдал и в чем он состоит?

– Прошу вашего позволения, – молвил офицер с улыбкой, – не отвечать на первый вопрос… Да и, по правде говоря, я вряд ли сумел бы это сделать. Я получил распоряжение своего капитана и не спрашивал, от кого оно исходит. Что же до второго вопроса, то могу заверить вас, по крайней мере, от своего имени, что никто не покушается на вашу свободу…

– Я рад за нас обоих, – сказал Лагардер не без лукавства, – хотя, должен признаться, вовсе не собирался задерживаться в вашем городе. Мне нужны только свежие лошади и сведения о том, куда направляется сиятельный принц Гонзага.

Корнет спросил, стараясь говорить шутливым тоном:

– А если бы мне было приказано арестовать вас?

– Вам это вряд ли удалось бы, молодой человек, и было бы чертовски жаль продырявить ваш новенький красивый мундир. Но к делу. Теперь вы знаете, кто я такой… Вам этого достаточно или же в вашем приказе содержится что-то еще?

– Мне предписано проводить вас к полицейскому прево[21]21
  Королевский чиновник, выполнявший судейские функции.


[Закрыть], который желает побеседовать с вами, но на предмет чего – не имею чести знать.

Офицер говорил искренне, и было очевидно, что на его слово можно положиться. Однако Лагардер чуял западню и заранее прикидывал, что может ожидать его в Шартре.

Возможно, Гонзага уже засел в засаду со своими людьми, надеясь захватить его врасплох и расправиться с ним так же, как некогда с герцогом Неверским…

Разумеется, опасность была нешуточной. Но если Гонзага все еще в городе, то есть надежда увидеть Аврору и дать ей знать о себе.

Это последнее соображение пересилило все колебания, если, конечно, они были, – ведь Лагардер всегда отличался бесстрашием, доходившим до безрассудства.

– Будь по-вашему, сударь, – сказал он, смеясь, – езжайте впереди и показывайте нам дорогу. Посмотрим, способен ли ваш прево занять гостей интересной беседой.

Маленький корнет гордо выпрямился в седле, предвкушая, как будет хвастаться товарищам и любовницам, что ужасный Лагардер следовал за ним, точно кроткий ягненок.

Отряд двинулся в город и вскоре остановился у ворот довольно красивого дома. Через несколько минут Лагардер и его спутники предстали перед господином Амбруазом Льебо, полицейским прево Шартра, маленьким кругленьким человеком, который тщетно пытался придать своему лицу выражение суровой решимости, сообразное с его важной должностью.

Дабы придать своей персоне больше веса и одновременно обезопасить себя, господин Льебо призвал на помощь национальных гвардейцев из числа горожан; добрые буржуа, заполнившие комнату, держались воинственно, но являли собой довольно комичное зрелище.

Однако этим мэтр Амбруаз не ограничился. Привыкнув во всем – как в частной жизни, так и в делах королевской службы – полагаться на жену, он попросил ее встать за спинкой своего кресла, дабы она подсказывала ему, что надо говорить, и укрепляла его дух, если в том возникнет нужда.

Некоторые мужчины и шагу не могут ступить без поддержки решительной и энергичной женщины.

Мадам Льебо, получившая при крещении имя Мелани, обладала всеми качествами, которых так недоставало ее маленькому мужу.

Он, как говорится, был у нее под каблуком – или же, если вспомнить старую пословицу, именно она в этой семье носила штаны. Разумеется, это не следует понимать буквально: в те времена, в отличие от наших, женщины отнюдь не посягали на этот важнейший предмет мужского костюма.

При этом Мелани была молода, красива и, конечно, любопытна, как и подобает представительнице. прекрасного пола. Вот почему она, не заставляя себя упрашивать, покинула в столь ранний час теплую постель и появилась в наряде, более подобающем для вечернего приема.

Ибо молва о храбрости, рыцарском благородстве и красоте Лагардера разнеслась по всей стране, поразив воображение многих. Некоторые дамы – причем не только те, кто с отвращением взирал на мужа-подагрика, – со вздохом повторяли имя красавца шевалье, и Бог знает, о чем они думали тогда.

Итак, Анри предстал перед лицом всего почтенного собрания, чья напыщенная серьезность вызвала у него улыбку. Кокардас с большим достоинством снял шляпу, а Паспуаль тут же устремил пылкий взор к единственной даме, почтившей их своим присутствием.

Мессир Амбруаз Льебо сам был немного испуган торжественностью обстановки. Он смущенно кашлянул, высморкался, почесал за ухом и лишь тогда решился открыть рот, тут же принявший форму буквы О, которую в просторечии именуют «куриной гузкой».

– Сударь, – пролепетал он, не смея поднять глаз на того, к кому обращался, – не будете ли вы столь любезны назвать свое имя?

– Меня зовут Анри, шевалье де Лагардер… хотя я не слишком понимаю, почему это должно вас интересовать…

Добрый прево, который пуще всего боялся сбиться, не ответил и повернулся к Кокардасу:

– А вы, сударь?

– Я? Дьявольщина! Меня зовут Кокардас-младший, и имя мое гремит повсюду: в Париже, во Фландрии, в Гаскони… Чего уж там! До сих пор не приходилось мне встречать ослов, которым был бы неведом Кокардас!

Уязвленный до глубины души гасконец немедленно натянул на голову свою шляпу, но никто из присутствующих не посмел сделать ему замечания.

– А третий?

– Третьего зовут Паспуаль, – гнусаво отозвался нормандец и добавил, нежно глядя на прекрасную мадам Льебо: – Для близких – Амабль. Всегда готов служить милым дамам.

– Шевалье Анри де Лагардер, Кокардас, Паспуаль, – со значением произнес прево, подперев рукой подбородок. – Все совпадает… именно эти имена указаны в бумаге…

Водрузив на нос очки, он поднес к самому носу листок… Но тот вдруг выскользнул из его пальцев: это Лагардер, подцепив важный документ острием своей шпаги, принялся спокойно читать то, что, судя по всему, имело к нему самое прямое отношение.

– Да, сударь, все совпадает, – сказал он, пробежав глазами написанное и возвращая прево бумагу тем же бесцеремонным манером. – Я хотел только посмотреть на почерк… и убедиться, что он мне знаком.

Мессир Льебо разинул рот от изумления, а все присутствующие, не исключая его жены, рассмеялись.

Прево заморгал и попытался принять грозный вид.

– Господин де Лагардер, – сказал он жалобно, – вы уверены, что поименовали себя должным образом?

– Вчера вечером, в восемь часов, сударь, – холодно ответил Анри, – я был осужденным на смерть авантюристом без роду и племени… А через четверть часа регент пожал мне руку и подтвердил перед всеми, что я по праву ношу титул шевалье, которым наградил меня его августейший дядя Людовик XIV… Но почему вы задаете мне эти вопросы?

– И кто вы такой, черт побери? – дерзко осведомился Кокардас.

Маленький человечек, надув щеки и выпятив грудь, отчеканил с уморительной важностью:

– Я, сударь мой, полицейский прево города Шартра и одноименного герцогства!

Гасконец высокомерно улыбнулся.

– А мы мастера фехтовального искусства! – возгласил он. – Что вы на это скажете, мой славный? Нас знает вся Франция и весь мир, а также вся улица Круа-де-Пти-Шан в Париже!

– Еще бы! – поддакнул нормандец, как всегда вовремя приходя на помощь другу.

– Дьявол меня разрази! – продолжал гасконец, выхватывая из ножен свою длинную рапиру и становясь в позицию. – Может, желаете лично в этом убедиться?

К сожалению, Кокардасу не пришлось показать своего искусства, ибо полицейский прево Шартра немедленно переместился за спинку кресла, оскорбив тем самым всю почтенную корпорацию мастеров защиты и нападения.

Мадам Мелани Льебо удалось вернуть упирающегося мужа на положенное ему место, однако мессир Амбруаз никак не мог унять дрожь. А вокруг все смеялись, за исключением Кокардаса, рассерженного не на шутку.

– Сударь, – сказал нетерпеливо Лагардер, – я не намерен терять здесь время… скажите же, что вам угодно?

– Что мне угодно? – переспросил маленький человечек, багровый от стыда и ярости. – Извольте, я вам скажу. Во-первых, я не признаю вас дворянином, ибо вы незаконно присвоили себе титул. Во-вторых, нам достоверно известно, что вы осуждены на смерть: вас должны были казнить прошлой ночью в Бастилии, но вам удалось бежать. И я получил приказ арестовать вас!

Мессир Льебо произнес все это на одном дыхании и тут же закрыл глаза, страшась увидеть перед собой еще одну шпагу.

– Вот оно что! – насмешливо молвил шевалье, поразительно владея собой. – Кто же вам это сказал? И кто отдал приказ?

Прево торжественно поднял листок бумаги.

– Вы сами знаете, – сказал он, – ведь вы прочли эту бумагу и узнали почерк… И позвольте добавить, что дворянин не может путешествовать в таком костюме и в сопровождении оборванцев совершенно разбойничьего вида…

– Черт возьми! – завопил Кокардас, поворачиваясь к брату по оружию. – Эта мартышка, кажется, изволила так выразиться, имея в виду нас, благородных дворян?

– Похоже на то, мой достойный друг.

– Сейчас я вколочу ему обратно в глотку эти слова!

– Вы сказали правду, сударь, – произнес Лагардер, железной рукой придержав вспыльчивого южанина. – Я не посмел бы явиться ко двору в подобном наряде…

– И вы держите в руках шпагу, которая вам не принадлежит! – с торжеством продолжал прево.

– И это правда… ибо шпагу вручил мне сам монсеньор регент! Не просите, чтобы я отдал ее, сударь… такого подарка я вам не сделаю… она мне слишком дорога! – И он поднял свое оружие над головой. – Красивая игрушка! Совсем нестрашная… придворная рапира. Посмотрите, какая она гибкая и легкая, и однако же я могу уложить ею десятерых. Как вы думаете, господин прево, понадобится она мне в Шартре?

Мадам Льебо, затаив дыхание и широко раскрыв глаза, не сводила очей с шевалье… Да, это был он, прекрасный Лагардер! И в эту минуту муж не значил для нее ровным счетом ничего!

– В Шартре? – вскричал тот. – Пока я здесь полицейский прево, вы никого не убьете!

– А вот я за это не ручаюсь, – хладнокровно промолвил Лагардер. – Если человек, отдавший приказ арестовать меня, находится в этом городе, то я убью его, можете не сомневаться в этом. Ибо я дал клятву, что Филипп Поликсен Мантуанский, принц Гонзага падет от моей руки! И никто, кроме разве что Господа Бога, не остановит моей карающей руки… Если же его нет в Шартре, то я последую за ним, и он примет смерть в другом месте.

– Принц Гонзага покинул наш город, а вы… вы отсюда не выйдете! – вскричал маленький человечек громовым голосом, несомненно воображая себя Цезарем. И, повернувшись к гвардейцам, добавил: – Схватить этого человека и отвести в городскую тюрьму!

Последние слова, впрочем, раздались уже из-за спинки кресла, за которым вновь поспешил укрыться наш храбрый прево.

Кокардас с Паспуалем, выхватив шпаги, встали по бокам Лагардера, и никто из гвардейцев не двинулся с места…

Казалось, что сейчас, в другой обстановке, повторится сцена, происшедшая в особняке принца Гонзага, когда горбун, поставив свое настоящее имя на брачном контракте, внезапно выпрямился во весь рост, вскричав: «А теперь читайте!»

– Назад! – сказал шевалье. – Первый, кто коснется меня, умрет!

– Хватайте его! Убейте его! – кричал Амбруаз Льебо, не покидая своего убежища. – Или вы решили меня погубить?

Лагардер неторопливо направился к месту, откуда исходили крики.

– Этот человек ваш муж, мадам? – спросил он, склоняясь в поклоне перед Мелани.

Кто поймет сердце женщины? Супруга прево смело взглянула в глаза шевалье… Она была счастлива видеть его так близко, говорить с ним, помогать ему.

А на мужа, который уцепился, дрожа, за ее юбки, она посмотрела с нескрываемым презрением.

– Если вы и в самом деле Лагардер, – сказала она, – вы не тронете его. Он не может причинить вам зла…

– Я Лагардер! – И он добавил едва слышно, шепнув ей на ухо: – Мадам, я исполняю поручение, данное мне несчастной матерью, у которой трусливые похитители отняли дочь. Мне дорога каждая минута, а ваш муж, пытаясь задержать меня, невольно становится сообщником преступников!

– В таком случае езжайте, езжайте скорее! – ответила она так же тихо, устремив на него взор своих светлых глаз. – Но знайте: вот-вот будет отдан приказ закрыть все городские ворота…