Текст книги "Жидкий Талмуд – 25 листков клёна"

I leave my fate

And fly away – and see

Someone who surrounds me.

It’s coming closer and It says:

«Live is last chance,

Stop live in past, -

Let’s create our own dream.

I love You anything You mean»

I feel to askin’:

Who are You?

It’s answering

Throuhg being:

«I’m Ghost of Truth.

Stop telling lies,

Cause life – I see it

In Your eyes.

Never make close ‘em.

A-a-Ha-Ha

Live wants to stream

Through all Your dream.

Now let me be

Still someone who’s surroundin’»

I got myself

Again in bed

And felt my eyes still coming wet,

And Ghost was lookinin’ in my head – and telling:

«You follow me -

I’ll let You see

True side of reality» -

And took my fire…

I needed Truth, before my eyes,

And any dark time helped to rise.

Treasure or forgotten lifes

Still belongs to Dreamer’s corner.

We’re sliding throught

The forest – to my star.

I met my Dear – through ideas,

And raven can’t stop screaming.

We flew away -

And times could take my blood away…

I touched her stars in stream

Of this endless dreaming…

I’ve lived the History of Stories -

A thousands thousands lifes I’ve passed before ours.

The Ghost of Truth,

opened me eyes, -

All, All my Knowledge -

It was lies.

Come, Come Breath,

All I was before

Doesn’t matter

Anymore…

Fuck Yeah!

You’re gone -

Your Ghost has come,

I’m not alone -

With Darkness surrounding.

And now I know -

I wouldn’t fall -

It is my story – and my world.

I had to fall -

And flew alone

With fire – what is

Still my own.

Arrgh!

Can’t touch my face,

I’ve lost my voice

And heads – and thoughts -

I touched Her when – no anymore…

Now I’m the Ghost Keeping his cries

Who cannot forgive himself being in lies.

I slide through times and can’t forget

The hate of mine – and don’t regret.

I see the Ghost – who helped to rise -

My Dear – how could I forget shire of your eyes!

Come fly away – and we would stay

Gods we were preparing for.

…

Life is last chance,

Stop live in past,

Let’s create your own dream.

The Cosmos loves you – anything You mean…

…

~Wind whispers:

Times pass away -

Say: say – what would you stay -

What won’t be your graveyard?..

~

Time pass away-

And anything what says

Truth – will last forever…

~

Глава Третья – Шёпот Смерти

Сэнсей прошёл об руку с человеком без лица, без тела и без тела. Тень не плелась по полу, следом Сэнсея, – но шла об руку. Сноб писал – когда человек видит подобное, смерть близка, – и шепот смерти поселяется в голове, – и уходить тому некуда – и неоткуда.

Тень стала на колени пред мною – заглянула в рукопись и внесла несколько меток, – впоследствии не отличу почерк свой от почерка Тени. Сэнсей ушёл. Тень улеглась на меня и в голове зазвучало – «Посмотрим» – пока кувшины от саке разбивались один за одним.

Дрожь носилась по телу – до грани, где тело начинает нестись на волнах дрожи. Открывать ли глаза – в шаге от невозвращения – или потупиться в темноте собственного разума, в жесте от бесконечности. Отражение дотрагивается отражённого – пробирается из дальнего угла комнаты, легче тени, и скользит июльским клёном, бабочкой поцелуя, флажолетом из Воздуха, на губы иссушенные в жару прощания с памятными, ночами, днями, объятиями и поцелуями, – столь лживыми, сколь искренними.

Флажолеты собирались в горсть алмазную. Тень заполняла мне поры – но всюду, прояснялось: стены растворяются – и грань, что отделяет меня от не-меня, поддаётся гнёту ластика и уводит в поле бесконечного кружева, снежного и тающего с тобою. Мир рассыпается на облака – и идёт дождь.

Холод исчез об руку с теплом. Осязать себя – осязать Вселенную, всеначальную и бесконечную. Дотрагиваешься щеки – а клён, вьётся во Ветру и приникает к Озеру Небесных Лотосов на окраине Плато Безмятежности.

Ощущение исчезает с ощущающим – рука проходит сквозь щеку, не чувствующую холодка рук обагрённых. Если сие – Смерть, – на-что было жить. Здравствуй, трепет на кончиках пальцев.

Взгляд уводил – от себя к себе – по стене каменной, выше, выше и выше, – к Сэнсею, пившему саке из пиалы, на обрыве мира моего и окраине своего, – «Жду тебя тысячу лет» – звенит в голове – «Появись же» – и разносится по комнате чернилами, Картой Вселенной. Сэнсей предложил отпить из его пиалы – и рассказал, цикл вершится: что человек уже умирал в комнатке моей, на месте моём, – похожий на меня, бесконечно и всеначально. Мы созерцали – задворки сущего расставали с недосказанностью и вверяли очевидства столького, сколькое может смолчать душа человеческая.

Сон пришёл – тяжёлый – о ночи рождения, – и что-то, произошло по-иному. Ветер закрался в кармашки памятного. Сердце забилось.

Глава Четвёртая

Сэнсей плеснул мне спящему саке в лицо и, пообещал – придётся возвращать проведённое во сне. Сэнсей всматривался мне в глаза – но не отыскал и искры что мечется меж податливостью и агрессией, – и разделил умиротворение смеха в унисон Вселенной, – ведь вибрация чистейшая – смех всепринятия.

Сэнсей – «Ищи» – снабдил бумагой и машинкой печатной – «Продолжай искать – или смерть продолжит тем, что следует за косновением» – с участием большим вообразимого, – чтоб мне отыскать упущенное – оброненное в словах, сочащихся Любовью, – но возможно ли, человеку века этого, определить – кого действительно любил. Поиск обхватил за талию и впился в ключицы – но исследование и расследование любимые, бессильны в том: стоит докоснуться каждой – чтоб раскрыть цветок гранитный, абзаца Истории Историй, – отыскать заветное и, в парах того – рассмеяться: «Моя Жизнь»…

~

Это было раньше времени, о котором говорят “давно”: некто вышел из тени мысли и рассказывал то, о чём боялись думать: собрал наблюдения и впечатления в книгу и занялся информационным террором: страницы сыпались с неба, оставались на крышах, в подворотнях, отпечатывались на оборотах календарей, лежали в почтовых ящиках и разрастались по миру – до бесконечности, волей, быть может, божеств информационных – спасших голову тому, – волей божеств, пресытившихся пренебрежением людским. Некто путешествовал с чтениями – и был желанен: подписывал экземпляры фотокопий и всё чаще засматривался на лазурь неба вечернего – напоминавшую тому акварель подпорок мира, павших. Подпорки рухнули – и божества остались безучастны, – ведь каждое, чего коснулось божество, не преминет возможностью очертить светом себя, и отбросить тень на мир – прекрасный без того.

Некто собрал тайную библиотеку – и не известно (ибо IP не покрывал поля те) направленье к той. Некто мог быть мной в годах прежних – ведь нет точного ответа, что провернули божества в крахе подпорок, – Время сворачивается круассаном – если уметь. Некто презрел мироустои обывателей, – и был тем, кем мне хочется стать: проповедником нового века.

Исследователю не надобно гневиться на плоды исследования, – оттого, продолжим.

***

Глава Пятая – Дева

Встретит, на перекрёстке времени, поколений и пространства, с гитарой в футляре – и футляром на лямке чрез плечо. Иногда – встречается человек-откровение: виделись дважды – но расскажешь всё после объятий встречи третьей, – и разговор – круассан в ассорти общения. Дева угостит какао – так заведётся по первому слову прозоэскиза из блокнота французского – и расскажет мир из глаз своих, – однажды и напоследок, вне вуалей и туфелек.

Проведём вечер в угасающих искрах озорства – арки из полутомов тысячетомника Персидских Сказаний направят к чертогу недосказанности, где не рассмотреть и ясность. Дева поделится настроением, – на что – «Такая сладкая грусть в Воздухе» – разведу руки – «Ведь чувствуете – Чувствуете» – и дотронусь осознания – «Моя – или Ваша?» – холодного, – и останусь в ночи заснеженного поля – в сопровождении Ветра, звучащего мотивом – которым Великий Композитор живописал бы душу Девы. Ночь нашёптывает – «Расслабьтесь» – и пианист-путешественник разбавляет патетику Патетической, многозвучием джазовым виски со льдом – в резонансе пламени остывшего, рассыпается о стену хрустальную – свитую бесконечностью.

Молодость – центр Вселенной: вначале мы – сама молодость, – но относимся на окраину, волнами убеждения, сомнения и, времени, – радуемся или отталкиваем – но встречаем эхо себя прежних и, раз, смыкаем руки на спинах тех: встречаем радость с грустью, стужу с оттепелью, воду с огнём, виски со льдом, – и наслаждаемся многозвучием точки вечности в бокале мгновения.

Дева проведёт к лунному парку – чтоб послушать многозвучия секстета струнного, от рук белоснежных. Дым выбирается из сигареты – меж струн – обволакивает и согревает пальцы и дрожит с Музыкой. Дева заслушается – опьянённая сигаретственностью, ночью и спонтанностью что вьётся дымом на кончиках пальцев.

Время проходит – мимо привыкших засекать его. Дева предложит провести – и сожаление, грусть вселенская, – сожаление всесущее на полутоне со страхом, что всё вышло именно так и нисколь не иначе, что шахматная доска случайности расставила нас на удалении в бесконечность и, держись мы за руки или кричи в агонии, – нам не миновать движения по воле Космического Ветра. Дева выскользнет из объятий – и завьётся в Воздухе, птицей осенней – крупицей воспоминания.

Глава Шестая

Сэнсей – «Одного ли пола кастрированный кот и стерилизованная кошка?» – загонял в тупик по тоннелю баловства и, по мере моего исцеления, потешался и просил разделять пир отдушины, более и более. Истории собирались в стопку, с которой кот-априкот Акира взирал в окно – в бесконечность. Молчание и созидательность научили меня одному: стать умнее, глубже или многозначнее, невозможно, – но познать глубже и многозначнее глупость свою, поверхностность и беззначность.

Воздух смеялся с нами: будил, приносил листья клёна и забрасывал теми аквариум, утаскивал фрагменты рукописей в комнату Сэнсея, будил и сообщал о часе трапез – безустанно – чтоб разбросать кудри по лицу моему (Сэнсей распускал волосы – те спадали ниже подбородка, – и просил уподабливаться) и погасить свечи: Сэнсей ориентировался в темноте, во тьме и во мраке, и казалось – они с Ветром за одно, но не за меня. Присутствие свилось с привычным – прежде отличалось от сейчас бесконечность незамеченного: звоном в ушах, пульсацией в теле, расплывчатостью судьбы некоторых предметов, натяжением сухожилий и преходящестью напряжений, – так река остаётся на эскизе, без блика солнца во закате, без отражения арки небесной, без камешков-путешественников на дне или шумом уходящего воспоминания. Правды свились в танце порочном – бессильные над нами.

Сэнсей ушёл на “охоту” – вернулся с пятью свёртками плюща и грибов: подмешал те в чай и пообещал расслабление первого глотка, воодушевление третьего и уход пятого, – если меня хватит на больше чем сейчас. Вечер покрывал нас. Обратился к окну ночи той – и не смог рассмотреть леса, горы и облака, единственные и призрачные, – после глотка первого, – так и мы являемся кому-то реальному, мазками акварели по полотну воздушному, полотну миража.

~

Познавший более дозволенного – изгой: система щепетильна со вкусившими сок лимонный, себя истинной. Помню налёт презрения к себе-ребёнку – и многое, исходило от звавших себя взрослыми, что ребёнку знать и слышать незачем, – помню веяние простолюдинства – отсознательного – к себе: агрессии из недоумения – от антипримера, худшего – чем может стать человек, – вовсе не бездомным, вовсе не сколовшимся, вовсе не спившимся, – но пустым – опустошающим невежеством, пафосом и мелочностью, детей – одного за одним, – и рассмотревшим во мне, недостижимое.

~

Глава Седьмая

Город-Призрак принял меня обезличенным, честным и слепым, – чтоб перевернуть карты Пасьянса Судьбы, под арпеджио аккомпаниатора ночи. Осень сыпала слёзы Реки Небесной. Неопределённость расцвела – за которой странствуем.

Сидела на граните – во витиении пледа – собралась нерожденной, окунула лицо в ладонь, а другую обратила к прохожим, – подобно каждому из нас – в надежде на милость одобрения, от встреченных, встречающих и незнакомых… Прохожие оставляли монетки – но не медь в панировке микробов звучала в молении: слеза высекалась искрой и очищала медь в руках шершавых, иссушенных Ветром, хладом и одиночеством, – без намёка на уединённость: одиночество – окружение толпами толп; одиночество – звучание имени мертвеца; одиночество – окружение безличным; одиночество – идти сквозь пустыню жизни ни разу не обернувшись на тень и не сознав – чем являешься.

Выпечка отдаёт тепло и плоть – принявшей: круассан не умещается в ладони – но слеза понимания (когда Ветер понимает – взамен тысячам отвергших) [прости, Чтец, – уже, наделил Незнакомку чертами баллонки заблудшей, – не услышав и голоса той] проскальзывает по носику прямому, к леннонкам с отломленным дужком, – «Благодарю» – беззвучное проносится в головах телепатирующих. Уйдём? – уйдём: на окраину Космического Леса – выкопаем себе могилы и уснём на дне фантазии. Сошла с гранита, высыпала монеты аккомпаниатору ночи и осталась со мной в росчерках минувших ночи и вечера, – во единении объятия.

Незнакомка вывела на крышу тысячеэтажки: можно дотронуться неба – лишь рискни, и отщипни от облака кусочек. Отыскали местечко на двоих – расстелили плед и распрощались с прошлым, что обязывало говорить. Провела язычком по газетке – сорвала ту, наполнила травой из кармана и попросила огня, у рождённого декабрьской ночью.

Воспоминания расщепляют меня – достаточно ли их, чтоб разобраться во всём, себе и каждом, – и запутаться. Что-то мелькнуло в слезе Незнакомки – отразило искомое, заветное близкое, – и распалось о лепеста цветка гранитного. Дымок выбрался из самокрутки и обвился галстуком-шарфом.

Курили – и смотрели в даль, бессильные разъяснить себе, различие тьмы со светом, вершины и низины, леса и пустыни. Выдыхали дымок – и присутствие очерчивало контуры небеззнакомца. Смотрели в глаза – а рассматривали бесконечность.

~~~

Глава Восьмая – Опережая Метроном

Он курил на кухне, отпивал из хрусталя бокала и прислушивался к тремоло ученика, – хотел бы прислушаться, хотел бы, – на пороге путешествия в тысячи миль, встреч и прощаний. «Жаль покидать учеников» – звучало прежде: семеро лишались техничнейшего знатока музопостроений, – и вечер сей – прощальный: формальный и тёплый – когда не столь опережаешь метроном, сколь эмпатируешь к незнакомому, – откуда знать, про странствия, где переданное вечером прощальным – спасало от гибели духовной и бездомия. Ученик проводит мелодию к разрешению; разрешение – завершение.

Учитель оставил окурок в пепельнице, чай недопитым в полутоне от донышка – оставил нить пакетика обёрнутой о полусердие той. Ученик почувствовал – так чувствуют проводники пред замкновением цепи: оставил гитару на столе и направился к шкафчику воспоминаний. Учитель взял инструмент, подстроил, прислушался к себе и озарил вечер прощания заглавным произведением Барокко, начинающегося затактом с основного трезвучия: ре-фа-ля…

Ученик шёл по коридору – с шарфом в руке – шарфом цвета морской волны и ночи. Ноты передавали произведение – но не необъяснимое, дышавшее за барбекю нотоносца. Ученик смолк – и пассажи вели маэстро исполнителя, разделившего отчуждение скорби с маэстро композитором.

Ученик не понял бесценность подарка – и пройдут годы, прежде чем согласится отдать руки, чтоб вернуться к вечеру прощания и внимать языку нюансировки баховских форте-пиано-пианиссимо и ларго-престиссимо. Шарф передался Учителю – с историей о Ловившей Тени Грядущего, на побенежьи реки времени, и вовлекшей в лассо памятного. Человек наделён психомагнетическим действием созвездий лунного, солнечного, меркуристого, юпитерного, сатурнического, венерианского и остальных.

Ученик рассказал и попросил – «Вы держите путь по лучам Звезд-Путевода, – подарите той шарф, когда лучи той будут теплее солнечных» – исполнить мечту. Шарф обвил покидающего – и расставаться стало не так холодно, – так чувствовала и Ловившая Тени Грядущего, понял Ученик и усомнился в чистоте слов той. Учитель поднёс урок – что будет раскрываться и цвести в сознании Ученика, – до поры – когда можно поговорить с воспоминанием.

Каждый по-своему Учитель – по-своему Ученик, – нисколь иначе. Печаль сквозила в жестах – бесконечная и прекрасная… Ученик проводил Учителя, – чтоб приникнуть – чрез годы – к произведениям фармацевтического искусства.

~~~

Глава Девятая – Скажи Гедонизму Да

Тела грудились в порывах экзальтации и прочего из словаря снобов – бессильные пресытиться вожделением, пленники ненасытности, застыли в масле, выставленные на мольберте в уголке комнаты теней. Тень сидел на подоконнике, – разливал растворитель из бутылька – по одеяниям своим, платку носовому и нашейному, – дивился таинству соития собратьев картинных и проскользил во вне – сквозь стёкла, пером во ветру. Иные резали торт грибной – шпателем – и раскладывали на палитры, по кусочку.

Живописец токует с живописцем – «Будь средств достаточно, – не брался бы за Музыку – но содержал лесбийский оркестр лучших из лучших, – когда действо главное – за занавесом» – и домогается палитры того. Коллега присмотрелся вслед упорхнувшему товарищу – «Видится – рынок живописи отчистился от конкуренции» – и смекнул, что можно бы оставлять номер карты (без пароля и трёх цифр обратных) на обороте холста. Натурщик храпел – голый, пьяный, под картиной, в обнимку с ситаром – полным самокруток, – и телескопом в шишкин лес.

Живописец поддел шпателем паркетину и обнажил святую святых –владельцы тысячи названий, – проводи соседи снизу ремонт и попади в нужное отверстие – сорвали бы джек-пот, – но нет: вещества нужны для смещения осей восприятия – наука ради Искусства – и обнажения нервов и вскрытия вен в выражении невыразимого, – и подкупа натурщика. Коллега подполз к Натурщику и вызволил телескоп; бросили монетку – сегодня вкушаем дары природы, – процедура прежняя: раскуриваем подругу никотиновую, крепим подругу наверху, помещаем в простреленный бок бутылки, наполняем ту парами озарения, вручаем сотоварищу, – и пусть высосет её подобно бывшей. Натурщик дождался очереди – что ни говори, к дарам Леса не привыкаешь – но отказываться не стоит, – «Приятель рассказывал – приучили котёнка: собирались барабанным кругом и пригласили котёнка, – котёнок пыхнул – а затем приходил и мяукал к своей очереди, а затем постоянно, – стащил весь товар и продавал им-же втридорога, – впрочем, не верю что не сошлись на двойной цене…», – пыхнул и, забыл про котёнка, – «А давайте – Мокрого разведём?», – недогрек.

Мокрый – романтика вентиляции лёгких: переходит из легенды в легенду и обесчещивает школьниц одну за одной, – пользуйтесь, ребятки, – моих нововведений нет – оттого будто свечу фонариком на нашедшихся в шкафу, – но всё-же: лишаем бутылку объемистую дна, наполняем ведро водою, проводим манипуляции с плюхой и, под финал, – подаём в рот. Делов-то. Пробуйте, детки, – пробуйте, пока взрослые заняты тем-же.

~~~

Глава Десятая

Плед пеленал его – подобно любимой, неспособной на большее. Жар подступает к голове – «Смерть?» – и глаза размокнулись: звёзды сыплются серебром, сыплются из глаз и усыпают мир. Холод-приятель не позволяет забыться, пламя-согревайка-дрожь (капля тепла собственная – генератор тепла) могла бы сойти втридорога юным африканцам; холод-приятель не позволяет забыть, что привело сюда и что отступать некуда.

Он умирал – спал под звёздами, на крыше тысячеэтажки, в лоскуте шёлковом – изящном и беспомощном, – умирал – и искры просветления мерцали в приближении. Она приходила однажды, – стоит рассказать про других – станет злодейкой, – а упомянуть жертвенность той – святейшей, – нисколько: ни злодейка – ни святая, – приносила угольки в костёр гаснущий, – и не знать наверняка – добра тем, иль злодейственна. Что сказать про оставившую в ночи и на просьбу остаться в объятии на несколько минут, ответившую – «Ничем не могу помочь» – и унёсшуюся по вожделенцам, – кто приходит раз в сутки-двое, чтоб убедиться – но уйти в огорчении: ещё не умер.

Лицо иссохло папирусом с историей печали – не печальнее свиньи подопытной, чья кожа отходит корочкой в испытании очередного убивателя, – лучшее на что годится человек – просто умереть. Некто готов к смерти – та запаздывает: навещает вожделенцев покинувшей. Волдырь вырос меж бровей и лопнул несмываемой кровоточащей точкой, – цена прозрения измеряется в страдании: кого-то дрессируют в детстве, кого-то сжигают с собратьями, а кто-то умирает – дольше, чем многие живут.

Кашель заполнял лёгкие – громче и громче, – а времени всё меньше и меньше. Удушение. Казалось – одна деталь исправит картину мира: стоит лишь улечься по-иному или кашлять тише или попросить солнце о капельке медовой, добра.

Прощайте – встреченные, любимые и невстреченные, – был бы нежнее – знав что встречи последние, напрощание. Здорово – встречать кого-то раз в год-два, а других – однажды: устраиваете привал на берегу Реки Времени и оглядываетесь на бесконечность, вне баловства озарений и прочего, – подносите другому всё, чем были, – и зуд в душе, рассыпается листьями клёна. Его ли – тело испещрённое, будто взятое у прошедшего тысячи тысяч миль, – мы не знаем.

Глотать больно. Дышать невозможно. Прощайте.

~

Свет. Добро сочилось в капельнице – в руку, от которой кожа отставала чешуйками. Он посчитал, что свершилось, – и наконец, смог вздремнуть.

~

***

Круасовы с Грибами

Холотроп имеет спасительное свойство – прочищать организм (горло – непосредственно). Рог поднесли ко рту Некто – угощение угощений – после месяцев лишений. Кашель разрывал лёгкие – отяжелевшие – но не вширь: поток выводил недуг из горла.

Некто задыхался освобождением – высвобождение захватывало и воздух покидал: лёгкие, кровь, мир. Некто умолк. Оставим его.

Девушка отстранила рог от гостя и выключила свет, – если умер, достоин отдыха. Перенеслась в кухонную – тесто слоёное разморозилось, духовка разогрелась, а гость проснётся изголодавшимся. Есть ли кто там, – обратилась к голове и перенеслась в готовку.

Руки хладны, душа зудит – или мечта сбывается? – Пеки круассаны: круасовы – круассаны в форме сов или совы в форме круассанов. Нектар или мука, – равны.

Усыпает тесто мукой, пропускает грибы чрез тёрку и отвлекается на незнакомку в зеркале: рассматривает витки лица миндального, касается пальчиком щёчек впалых, ведёт до губ узких – будто у матери с портрета, – овлажняет пальчик и скользит по кудрям шоколадным, до подбородка, – обхватывает шею – мечту инквизитора – и приставляет ладошку к чаечкам-ключицам – что ведут к бугоркам плоти… Роняет слезу и сводит ладони на лице новорожденной. Ночь вьётся занавесом – быть ли акту следующему, не известно даже автору.

Новорожденная удобрила круасов грибами, усовила ножом из набора для карвинга и отправила дюжину собратьев испекаться. Гирлянды осветят путь твой, и различить звезду-путевод среди толпы астеройдов станет чуточку возможнее, – в ночи, обязавшейся унести одну душу – и принёсшую миру другую. Новорожденная укрылась рукосплетением и погрузилась в плед ожидания – иссушающий одних, питающий иных и умертвляющий третьих.

***

Боль разбудила его: будто кости выламывало – его сминало в выкидыш. Кровать мягчайшая – не сойти, – но пот остывает. Звёзды иллюминируют потолок: Созвездие Мечты, Плеяды Воспоминаний и Солнце Прощания.

Присутствие. Пространство скомкивалось от него к не-нему: нити всеприсутствия обходили покинувшего загон рассудка. Он отправился – бесцельно и с надеждой, подобно многим: зацепиться за знакомое из неисчислимого и упорхнуть об руку с книгой вопросов.

Коридор искрится воспоминаниями, – он одолевает плющ сожалений, траву напасти и стену существа своего – и пробирается в комнатку у монитора, комнатку на одного зрителя. Монитор искрился помехами: неопределённость ввеялась в очертания: слова собирались из обрывков фильмов, новостных показов и хроник лет убиейний человека человеком; звукоряд сводится мыслеформулами: «Поздравляем. Мир распадается –мечты исполняются, обещания остаются, мечты оживают а умершие идут – бесцельно и отверженно – куда бы ни вела звезда-путевод. Ты особенный – каждый особенный, не каждый понимает, – согласись вернуться – чтоб украсить мир безмятежностью; – многое, не успело открыться – и грусть Вселенной, угасать: познай Таинство Вселенной – соприкоснись с Ветром Края Обетованного и разнеси по миру, пыль серебристую – что сквозит волокна занавеса, – пока бесконечность распростёрта к тебе во всеблагодати…», – щёлк: редкость ли – вечность остаётся воспоминанием.

Глаза открылись. Он парит – в стороне от кровати, на высоте той, – кто-то переносил без умысла тревожить. Тело не поддаётся – затекло в нематерию, невытекающее.

Свет. Дверь скрипнула – Новорожденная прошла с подносом какаокруассанным. Кто способен разъяснить – что творится в этом мире.

Тело обмякло – его отключило. Кровать тёплая и мягкая – будто облако в микроволновке. Новорожденная уместила угощения, зажгла гирлянды и оставила себя с Некто – томиться на огне мгновения.

Он рассказывал привёдшее к краху. Она слушала. Круасовы пили какао.

Новорожденная снабжала веществами весь город – благодаря друзьям-крыскам: Вассе и Абдулу, – кому честь – сеять О.С.В.О.Б.О.Ж.Д.Е.Н.И.Е. Некто рассказал про странствия – про вечера в переходах и дни на полутоне минувшего с грядущим.

Некто умолчал вершившееся позади глаз, – то желало места тенного. Луна заглядывала в окна – и оставила слова Новорожденной, двоим. Тени под глазами Некто разглаживались – но плоти и душе, не статься прежними.

Новорожденная – «Сколько наигрывал?» – смотрела кротко, любопытная.

Некто – «Столько-то…» – оставил суеверия в объятии девушки-тельца

Новорожденная – «Ну неплохо…» – радовалась гостю и про себя, согласилась оставить того, – без просеб, обязательств и обещаний.

***

Мы исчезаем

В исполнении мечт.

Странница, Странник,

Мир вам – и Вечность.

Глава Одиннадцатая

Хворь вернулась. Сэнсей потешался над моей смертностью и поделился – «Боль – видеть рукопись незавершённой», – на что – «Умру – но допишу прежде» – глубинное отозвалось. Общее – в каждом – ведёт к недосказанному; преходящее видно в движении, но непреходящее – обратно.

Жар поднимается по ногам, забирается в голову и иссушает. Не жесток ли, выбор жизни, скользящей по умиранию к смерти? Мне подарили место – желанно вернуться, из поля заснеженного, из уголка предсердия, – и важно ли – что дальше – когда смерть моя, меня не опечалит.

Смерть моя

меня

не опечалит.

~

Воспоминания играют арпеджио на арфе чувства. Помню, не начинал знакомства – пока ко мне не обратятся, – видел себя уродливым, и не было причин обременять кого-либо собою (скромность природная – многим недостижимая) – но музицировать на пороге виртуозности и собирать объятия очарованных – заслуженнее смелости словообращения.

Печатать становилось сложнее: пальцы легчали а клавиши тяжелели – и помог бы мне мыслестенограф, прикреплённый к мозгу меня-подмены. Многое исполнить проще – если исполнит кто другой, руководимый тобою. Пальцы стирались о клавиши – а симфония не звучала, – собирались в послание себе прошлому, ставшее мне прежнему – посланьем из грядущего.

Здравствуй, каждое сейчас меня минувшего.

Кто бы и что бы ни лгали о «написанном на роду», правилах мира и истинах, – послушать совета значит приблизиться к слиянию с советчиком – а каждый отдаёт другим то, в чём больше всего нуждается… Занимайся – собственным: музицируй, созерцай и создавай, – и отвергай бессогласных, кто откажет в уединении, – но отвергай и бесследных, – отвергни каждого/каждую, в час свой. Молодость – ценность бесконечное: молодость – венок лавра на голове каждого образа и воспоминания, – обращаться к плодам молодости трепетно об бесценности каждого сейчас.

…

Уходи – прежде, чем иссякнешь. Выработай язык собственный – и почти вниманием смогших понять его. Даже птица в полёте над заснеженным полем значит что-то.

Ты умрёшь – и каждый советчик, – советы не отгоняют смерть, чем бы та не предстала, – и незачем, идти по земле – на пути к Звезде-Путеводу.

P.s.Сколько лет ни пройди – оставайся верным истинному себе: мечтателю, гению, безумцу, художнику мыслеобраза.

P.s.s. Воспоминание – наибольшее, что кто-либо и что-либо способно оставить тебе, – так и с тобою.

Мрак сгущается – перечитываю послание от себя себе, – по-честному, никто – даже Вселенная – даже мы – не знаем сути собственной, до общения с необъяснимым и возвращения.

Что же происходит с этим миром – и что у нас общего, кроме присутствия?

Дождь приминает дом к земле и краска сходит со стен – безвозвратная.

~ ~ ~

У каждого и у каждой найдётся слабость в сладости – к кому-то иль чему-то. Помню, влюбился в преподавателя литературы, – первый удар порога формальности к межличностному, – но нужно ли доводить до крайности общение со встретившей и прочувствовавшей пары неопределённости. Мне исполнилось шестнадцать – а ощущал себя крафтовым деревом, размотанным по миру.

Волосы кроткие – высоковероятно, Скорпион, – и голос, вьётся меж ушей по-прежнему: «Ребёнок – почему это с Тобой происходит?!» – на поток откровения, звучавший к ней, в неопределённости. Скорпион лучилась решимостью и силой оспаривать истины, озвучивала то – о чём большинство боялось думать, – и мы встретились позже: помню, музицировал в переходе и прочувствовал знакомое, – Скорпион изрекла пропитанное укором, – так наставники и разбивают сердца, – и провести черту формальности и межличного, не удастся – ни глупцам-деканам, ни прочим, – ибо формальность – обёртка неправды. Встретимся – прежде чем нарцисс молодости развеется прахом над Рекою Времени…

Вспоминать – возвращаться по Реке Времени и замечать каждый проблеск, оставленный в тебе кем-либо и оставленный тобою в благодать кому-то. Вспоминать – возвращаться и собирать себя, рассыпанного в неумелости жить. Но счастье ли – возвращаться, перепроживать, порхать в воодушевлении и утопать в сожалении, – приносящее свет – вне нужно/не_нужно.

Жизнь готовит каждому сюрприз – мне, верю, ещё один, – за благодарность до последнего. Каждый, каждая, поделились невыразимым словами – проскальзывающим сквозь воспоминание: многое не чувствуется когда мы – лица действующие, – но созерцание переносит в кресло на одного зрителя, – и просветление соприкасает с негласным. Мы могли бы делиться собой из здесь в сейчас – но желание оборачивается в самонеприятие, – и стоит перестроить мир, чтоб понять и действо, и метафору того.

~

Глава Двенадцатая – Ограбление

Некто вошёл в магазин – скользкий для дверей и прозрачный для камер. Продавец оглянулся – и попрощался с тенью старушки-кошатницы. День сщуривает глаза – и прохожие, незнакомки и незнакомцы, осыпают мир презрением.