Текст книги "Мой Тургенев"

17. Несостоявшаяся женитьба

23 ноября 1853 года закончилось время спасской ссылки, Тургенев снова чувствует себя свободным как птица и летит в Петербург.

Борис Николаевич Чичерин воспоминал: «Я познакомился в Петербурге и с тамошними литераторами. Грановский дал мне письмо к Тургеневу. Он жил тогда на хорошенькой квартире у Аничкова моста, обыкновенно обедал дома и любил собирать у себя маленький кружок приятелей. Я часто у него бывал, когда наезжал в Петербург, и находил всегда большое удовольствие в этих беседах. Тургенев был тогда на вершине своей славы. Живя на родине, окруженный друзьями и почитателями его таланта, он играл первенствующую роль между литераторами и был предметом всеобщего внимания. Все, что в нем было суетного и тщеславного, могло быть вполне удовлетворено; он успокоился и благодушно наслаждался приобретенною репутациею. Разговор его был чрезвычайно привлекателен. Он был умен, образован, одарен большою наблюдательностью, тонким пониманием художества, поэтическим чувством природы».

Летом 1854 года Иван Сергеевич стал часто посещать в Петергофе одного из своих кузенов, Александра Тургенева, у которого познакомился с его 18-летней дочерью Ольгой. Это была тихая, кроткая и привлекательная девушка, крестница Жуковского, хорошая музыкантша. Чем-то она напоминала Лизу Калитину. Кроме Тургенева этот гостеприимный дом посещали Анненков, Панаев, Некрасов, Дружинин. Позднее, вспоминая об этом времени, Дружинин писал Тургеневу: «…Теперь только вижу, как мило, тихо и весело проходили вечера в этом доме».

Тургенев был восхищен юной свежестью, грацией и нежностью 18-летней девушки и почувствовал себя влюбленным. Ольга отвечала ему взаимностью. Они очень сблизились, и Иван Сергеевич думал о том, чтобы сделать Ольге Тургеневой предложение руки и сердца. Друзья радовались за него и поддерживали его в этом намерении. Перспектива семейной жизни захватывала и одновременно пугала Тургенева. Его страшила серьезность этого предприятия, необходимость брать на себя ответственность за судьбу другого человека. Но так близок он был в этот раз от брака, что рассказал о своих планах старику Аксакову, когда весной отдыхал у него в Абрамцеве. Тот тоже порадовался за него и даже гадал ему на картах… Но Тургенев остался Тургеневым. Брак и собственная семья – не для него.

Девическую душу он, конечно, взволновал и разбудоражил, но перед решительным шагом остановился. Он одержал над Ольгой Александровной, как некогда над Таней Бакуниной, ненужную победу. В обоих случаях главенствовал, и это его расхолаживало. Ни та, ни другая не имели над ним власти, и большой роли сыграть не могли.

Очевидно, из-за увлечения писателем Ольгой Тургеневой переписка с Полиной Виардо в 1854 году почти прекратилась. Вместе с тем слухи о серьезной влюбленности Тургенева и о его планах на женитьбу каким-то образом дошли до Франции, и Полина Виардо после долгого перерыва возобновляет обмен письмами. Вообще, как метко заметила близко знавшая Тургенева Тучкова-Огарева: «Мне кажется, что все очень горячие чувства его, кроме к Виардо, не длились долго».

В конце концов Тургенев решился и написал Ольге Тургеневой «прощальное» письмо:

«Вы просите у меня прощения… но из нас двух, Ольга Александровна, конечно, виноват я один. Я старше Вас, моя обязанность была думать за обоих; я не должен был дозволить себе поддаться безотчетному увлеченью – и в особенности я не должен был дать Вам это заметить, пока я сам не сознал ясно, какого рода было это увлечение… я не должен был забывать, что Вы рисковали многим – я ничем. И между тем я – всё это сделал! В мои лета смешно оправдываться необдуманностью первых порывов – но другого оправдания я не могу представить – потому что одно оно истинно.

Когда же я убедился, что чувство, которое во мне было, начало изменяться и слабеть – я и тут вел себя дурно. Вместо того чтобы предаваться тем бессмысленным желчным выходкам, которые Вы переносили с такой простотой и кротостью – я должен был тотчас уехать… Вы видите, что виноват я один – и только женское – скажу более, только девственное великодушие чистой души – может еще даже не пенять на человека, сделавшего всё это – чуть не обвинять само себя!..

Верьте, что какая бы ни была будущая Ваша и моя судьба, чувство глубокой привязанности к Вам никогда не умрет во мне. Простите Вы меня, Ольга Александровна – а я сам себе прощу только тогда, когда увижу Вас окруженною тем счастьем, которого Вы так достойны. Дайте мне Вашу руку, позвольте мне крепко пожать ее – и примите вместе с моей глубокой благодарностью выражение самой искренней преданности.»

Ольга Тургенева очень болезненно перенесла этот разрыв. Нелегко было и Тургеневу, он еще долго мыслями возвращался к этой прекрасной девушке. Анненкову 25 июля 1855 года: «Я на днях получил письмо от Надежды Михайловны и Ольги Александровны. Они Вам кланяются. Я в последнее время опять много начал думать об О<льге> А<лександровне>. Что ни говори – это существо прелестное».

Для нее же расставание оказалось настолько тяжелым ударом, что она заболела, слегла и долго не могла оправиться от потрясения. Позднее она вышла замуж за С. Н. Сомова и рано умерла, оставив несколько детей. Тургенев всегда тепло вспоминал об Ольге Александровне и позднее изобразил ее в образе Татьяны в романе «Дым».

* * *

Слухи о серьезном увлечении Тургенева и даже о его матримониальных планах каким-то образом дошли до Полины Виардо, и она после долгого перерыва посылает ему письмо с ревнивыми попреками. Это можно понять из ответного письма Тургенева: «Дома меня ожидало письмо от вас и очень порадовало не столько своим содержанием, сколько тем, что внушило мне уверенность в том, что переписка наша будет иметь продолжение. Увы! Она дышит на ладан, эта бедная переписка, и все-таки, бог свидетель, что никогда еще мои друзья не были мне так дороги!.. Ваше последнее письмо очень коротко и, простите за выражение, очень сухо! K чему подтрунивать надо мною по поводу м-ль Тургеневой?»

А в следующем письме он винится: «…Спешу поблагодарить вас и повиниться перед вами… Вот о чем я спрашиваю себя – и в чем состояла моя вина – все мои самые тайные мысли должны принадлежать вам… Теперь всё это уже позади, и я могу сказать вам, и только вам, что молодая особа, о которой идет речь, носит ту же фамилию, что и я, что она белокурая, маленькая, хорошо сложена, красива и, умна, что она вскружила мне голову на целый месяц, но что довольно скоро все это прошло, и теперь, вполне отдавая должное ее достоинствам, я очень доволен, что нахожусь в Спасском, и был бы еще более доволен, если бы она сделала удачную партию. Это взлетело и прошло, словно порыв ветра. Y se acabo (И окончилось, исп. П. Р.).

Переписка с Виардо опять восстановилась. К сожалению, лишь некоторые из ее писем дошли до нас: «Доброй ночи, мой дорогой Тургенев. Отошлю вам это письмо только после завтрашнего представления. Наилучших вам снов и будьте тысячу раз благословенны верной вам душой и сердцем» (27 апреля 1853 года). В ее письмах есть все – и нежность, и забота, и ревность… и опасение, что писатель (Полина ласково называет его «Турглин» или «Тургель») по разным причинам может не вернуться во Францию.

Мадам нумеровала свои письма к Тургеневу и требовала от него ответа на каждое посланное письмо. В результате они писали друг другу часто, и Тургенев невольно оказался в духовном плену, который не слабее, а возможно и сильнее всякого другого. Даже в этом Виардо оказалась схожа с жестокой помещицей-крепостницей, его матерью, которая много раньше, во время обучения Ивана в Германии требовала от него немедленного ответа на свои письма, в противном случае угрожая ему расправой над крепостным мальчиком.

Отказавшись от женитьбы, Тургенев подкрепил свой жизненный выбор, или же свою нерешительность, теорией, которую он высказал молодому писателю Константину Николаевичу Леонтьеву: «Нехорошо художнику жениться. Если служить Музе, как говорили в старину, так служить ей одной; остальное надо все приносить в жертву. Еще несчастный брак может способствовать развитию таланта, а счастливый никуда не годится. Конечно, страсть к женщине вещь прекрасная, но я вообще не понимал никогда страсти к девушке; я люблю больше женщину замужнюю, опытную, свободную, которая может легче располагать собою и своими страстями».

И поучал молодого влюбленного: «Жаль, что вы погружены в чувство к одной особе. При вашей внешности, при ваших способностях, если бы вы были больше лихим, – вы бы с ума сводили многих женщин. Надо подходить ко всякой с мыслью, что нет недоступной, что и эта может стать вашей любовницей. Такая жизнь, более буйная, была бы вашему таланту гораздо полезнее… Но что делать?»

Известно и другое высказывание писателя: «Хочешь быть спокойным? Знайся с людьми, но живи один, не предпринимай ничего и не жалей ни о чём». Поэтому так любил Тургенев «Фауста» написанного Гете, ведь автор провозглашал в своем великом произведении те же идеи: «Гете… первый заступился за права – не человека вообще, нет – за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры…». Вероятно, это тот идеал, который вслед за Гете привлекает в эти годы Тургенева. Что означает «человек без всякой внешней опоры»? Должно быть, это тот, у кого нет ни прочного пристанища, ни семьи, ни постоянного устоявшегося уклада. Ведь все это в той или иной степени является для человека «внешней опорой».

По-видимому, на Тургенева, как и на Л. Н. Толстого оказывали сильное влияние модные в то время взгляды Артура Шопенгауэра, который в своих философских трудах развил далее идеи Байрона о независимой от общества личности, и усилил их до уровня мизантропии. Он в частности писал: «Выдающийся ум отдаляет его обладателя от остальных людей, их жизни и интересов, так как чем больше человек имеет в себе, тем меньше могут дать ему другие». В эти годы на первом месте для Тургенева стояла Муза, а семейной жизнью или хозяйством, этой прозой жизни, он практически не интересовался.

Мария Николаевна Толстая

18. Мария Толстая

Известный историк и искусствовед Нина Молева в своей книге «Призрак Виардо. Несостоявшееся счастье Ивана Тургенева» писала: «Обращаясь к биографии великого русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, стало привычным называть имя знаменитой певицы Полины Виардо как предмета его многолетнего увлечения, в какое-то время любви и, во всяком случае, многолетней привязанности. Эти сложные отношения действительно существовали, приносили светлые минуты, но гораздо чаще тяжелые, безысходные, не дававшие вырваться из заколдованного круга, как говорил сам писатель, несвободы. А между тем были в его жизни всплески иных чувств, надежды на создание семьи, обретения любимого и преданного существа, самоотверженного, понимающего все душевные движения, жены-друга…». Похожий отзыв о Тургеневе написал в 1932 году известный филолог-эмигрант Петр Михайлович Бицилли: «Жизнь Тургенева сводится к его безрадостному, безблагодатному роману с Виардо, перемежавшемуся какими-то неизменно ничем не оканчивавшимися покушениями на «роман»…

Устами этих добросовестных исследователей глаголет истина. Нина Молева называет трех женщин, которые в разное время появились в жизни писателя, позволив ему создать неповторимые по чистоте, благородству и преданности образы героинь его произведений – тургеневских девушек, тургеневских женщин. Этими женщинами Нина Молева считала Татьяну Бакунину, Марию Толстую, Юлию Вревскую. Я бы ввела в это число еще двух замечательных женщин – Ольгу Тургеневу и Марию Савину. О Татьяне Бакуниной и Ольге Тургеневой мы уже упомянули, теперь пришло время рассказать о прекрасной женщине, которой длительное время был увлечен Тургенев – младшей сестре Льва Толстого Марии.

* * *

После несостоявшейся женитьбы на Ольге Тургеневой Иван Сергеевич вновь уединился в своем имении Спасское-Лутовиново. Однако без любви к женщине он не мог ни жить, ни творить, и ростки ее неизбежно пробивались то тут, то там.

Когда осенью 1854 года вышел номер «Современника» с повестью «Отрочество» Льва Николаевича Толстого, то, потрясенный талантом автора, Тургенев послал этот журнал своим соседям по имениям – его сестре Марии и ее мужу Валериану. Через неделю состоялось их знакомство. В ту пору Тургеневу было 36 лет, он был самым известным писателем России, очень хорош собой и бесконечно обаятелен. На молодую женщину он произвел неизгладимое впечатление: «Он удивительно интересен своим живым умом и поразительным художественным вкусом. Такие люди редки», – говорила о Тургеневе графиня Мария.

Тургенев тоже был восхищен молодой женщиной и писал Некрасову: «Сестра автора «Отрочества» премилая женщина, умна, добра и очень привлекательна». В письме к Анненкову в ноябре 1854 он выводит еще более восторженные строки: «Она очаровательна, умна, проста… На старости лет (четыре дня назад мне исполнилось 36) я едва не влюбился. Не буду скрывать от вас, что поражен в самое сердце».

Тургенев и супруги Толстые стали постоянно встречаться, между ними установились дружеские отношения. Мария Николаевна вышла замуж, когда ей было всего 17 лет за дальнего родственника Валериана Петровича Толстого и у них родилось 4 детей, из которых старший сын Петр умер в младенчестве. Тургенев несомненно был искренне увлечен Марией. Разговаривая о ней с соседями, он говорил: «Если взглянешь на нее хоть раз, теряешь рассудок и падаешь на землю, как скошенный стебель».

Мария Толстая не могла не отозваться на увлечение статного красавца-дворянина с изящными европейскими манерами, к тому же талантливого писателя, и покорилась охватившим ее чувствам. Вначале редкие встречи, становились все более частыми, и в конце концов Тургенев стал приезжать каждый день в Покровское. Мария Николаевна искренне поверила в любовь писателя. В начале Иван Сергеевич несомненно был сильно увлечен и закрутился в любовном водовороте, но как мы уже знаем из его предыдущих историй, он обладал способностью быстро загораться и быстро остывать.

В мае 1855 года к Тургеневу в Спасское нагрянули его приятели – Д. Григорович, В. Боткин и А. Дружинин. Время они проводили очень весело и задержались у Тургенева на целый месяц. Друзья-литераторы не теряли времени даром и все вместе сочинили шуточную пьесу! Вот как об этом рассказывал Григорович: «Мы, между тем, кто лежа на диване, кто расхаживая по комнате, старались, перебивая друг друга, развивать сюжет, придумывать действующих лиц и забавные между ними столкновения. Кавардак вышел порядочный. Но на другой день, после исправлений и окончательной редакции, вышел фарс настолько смешной и складный, что тут же решено было разыграть его между собой… Но этого Тургеневу показалось недостаточно и он стал уверять, что одного фарса мало будет, необходимо перед тем разыграть что-нибудь классическое; в тот же вечер принес он нам пародию на сцену Эдипа и Антигоны из Озерова. И в фарсе и в Эдипе главные роли представлял Тургенев».

Тургенев держал графиню Марию Толстую в курсе всего происходящего и она по этому случаю прислала приятелям целый ларец браслетов, колец и диадему, долженствовавшие украшать костюм Антигоны. Из Мценска привезли красок, кистей и несколько стоп бумаги. Григорович принялся клеить и писать декорации; для Эдипа он приготовил из трепаной пакли парик и бороду.

Друзья намеревались потешить этим фарсом только самих себя и двух-трех близких соседей, однако слух о спектакле в Лутовинове быстро распространился по уезду, и со всех концов посыпались письма с просьбой получить приглашение. Тургенев все время страшно суетился; в ответ на протесты со стороны друзей и соавторов он возражал, что отказать просьбам – значило бы перессориться со всем уездом, и поминутно повторял известную французскую фразу: «Le vin est tire, il faut le boire!» (Вино откупорено – надо пить, франц. П. Р.).

На представление спектакля, который состоялся в Спасском 26 мая 1855 г, присутствовала в качестве почетного гостя и Мария Николаевна Толстая, которую Тургенев впервые представил своим приятелями. Они уже досыта наслушались восторженных отзывов Тургенева о прекрасной графине и оказались несколько разочарованы, о чем не преминули сообщить влюбленному Тургеневу.

В день спектакля съехалось столько публики, что половина принуждена была слушать стоя. Сцена из Эдипа несмотря на старания Тургенева не произвела никакого эффекта, но фарс имел больше успеха. Друзья лезли из кожи вон: Боткин был великолепен в роли ворчливого статского советника, Дружинин в роли желчного литератора, поджегшего дом, но больше всего смеха вызвало появление на сцене и знаменитая фраза самого помещика (Тургенева): «Спасите, спасите, я единственный сын у матери!».

Друзья разъехались, а Тургенев продолжал посещать Покровское, он приезжал, чтобы повидать милую графиню, поговорить о литературе и послушать музыку, ведь Мария Николаевна была прекрасной музыкантшей. Значительно позднее, уже став монахиней, Мария Николаевна так вспоминала их общение: «Да, я была очень дружна с Иваном Сергеевичем. Одно время мы виделись ежедневно. Потом мы долго переписывались, и у меня было много его писем, очень интересных и, по-моему, великолепно написанных». И сокрушенно добавляла: «Они пропали. Один бесцеремонный мои свойственник, посетив мое имение после того, как я переехала в монастырь, поднял стамеской верх письменного стола, в который я их запирала… унес… и, говорят, даже напечатал одно или несколько в каком-то журнале. Он, вероятно, приравнял мое монашество к смерти, утвердил себя в праве наследства и распорядился, как захотел…»

В начале июня 1855 года Тургенев начал работу над романом «Рудин» и уже 24 июля радостно доложил об этом в письме Марии Николаевне: «Повесть я кончил – и, если буду жив, привезу ее в пятницу».

Позднее Мария Николаевна пересказала разговор с Тургеневым о главном герое этого романа: «В Рудине я действительно хотел изобразить Бакунина. Только мне не удалось. Рудин вышел вместе и выше, и ниже его. Бакунин был выше по способностям, по таланту, но ниже по характеру. Рудин все-таки хоть погиб на баррикаде, а Бакунин и на это был не способен.

– Но, однако, – возразила я, – сидел же он в австрийской крепости?

– Да ведь он попал случайно. Он был оратор по природе. В Древней Греции он увлекал бы народ своим красноречием. Он не только не был учен, но даже не был особенно образован, и ум у него был какой-то особенный – и глубокий в некоторых отношениях, и односторонний. А между тем его считали чудом учености и чуть не гением. И надувал он, совершенно ненамеренно, таких людей, например, как Занд, Фарнгаген фон Энзе. Он плохо знал языки; по-французски, по-немецки он говорил отвратительно, – между тем он так заговорил Занд, что та долго ничего слышать не хотела, считала его великим человеком и только уж после нескольких лет знакомства разочаровалась в нем. А Фарнгаген говорил об нем: «Er ist ein der begabtesten Menschen des Jahrhunderts» [Это один из самых одаренных людей нашего века (нем.)]. Что же касается до его отношений к деньгам, – совершенно справедливо, что почти не было человека, у которого после четверти часа знакомства он не занял бы денег. Но видите – он брал деньги и забывал, что взял; он совсем их не ценил и не понимал, что другие их ценят. Мы вообще не понимали, зачем и куда он тратит. Не было человека с меньшими потребностями, чем Бакунин. Он мог жить во дворце и на чердаке, и не замечать, где живет; он мог есть великолепный, тончайший обед и питаться черным хлебом и не замечать, что ест. И во всем так. Он брал деньги у одного, отдавал другому и не только не считал себя виноватым, но, я уверен, даже не подозревал, что тут может быть вопрос о вине. Вообще об его бесчестности говорили те люди, которые узнают, что Бакунин занял и не заплатил, и обрадуются: «Вот Бакунин хуже нас: долгов не платит».

Тургенев не только читал и давал Марии Николаевне на отзыв свои готовые произведения («Постоялый двор», «Переписку», «Рудина»), но делился с ней своими литературными планами. Взаимные чувства их, казалось, все разгорались. Наивная и возвышенная Мария Николаевна как-то с душевным волнением поделились с подругой Е. И. Сытиной: «Знаешь, Катя, я сегодня бросила мой платок вот так, а сама, облокотясь, сидела и видела, как он мой платок взял и поднес к губам».

* * *

Осенью 1855 года Иван Сергеевич едет в Петербург, чтобы представить свой новый роман «Рудин» друзьям-литераторам и редакции «Современника». Первоначальное название романа было «Гениальная натура», но Тургенев рассудил, что это название не вполне соответствует облику Бакунина. Впоследствии под влиянием критических замечаний от друзей-литераторов он несколько раз вносил изменения в описание этого образа, и в результате он стал сильно отличаться от оригинала. Напечатан роман «Рудин» был в январской и февральской книжках «Современника».

Между тем переписка с Полиной Виардо хотя и стала редкой, но Тургенев чувствует себя прикованным невидимыми цепями к этой женщине: именно она была той королевой, перед которой он преклонялся долгие годы и в неизменной преданности которой неизменно клялся; она была приемной матерью его родной дочери, а значит в какой-то мере его супругой; это ей в Париж он отправлял значительные суммы денег на воспитание дочери, на подарки, на непредвиденные расходы; от нее он получал регулярные отчеты о жизни своей дочери и близкой его сердцу семьи. Короче говоря, исподволь и незаметно эта французская семья стала его собственной.

26 сентября 1855 года он писал из Петербурга Полине Виардо и своей дочери: «Дорогая и добрая госпожа Виардо, последнее письмо, которое я получил от вас – трехмесячной давности, и я не знаю даже, получили ли вы те два письма, что я послал вам с тех пор… Одно из досадных следствий редкости писем состоит в том, что они становятся короткими и незначительными, не знаю уж, отчего это происходит; даю себе слово исправиться, как только обоснуюсь в Петербурге; прошу вас, помогите же мне тогда и вы. Но независимо от того, часто ли я пишу вам или редко, – надеюсь, что вы ни на мгновение не усомнились в моей к вам неизменной привязанности. Это единственное чувство, поколебать которое во мне ничто не может, – вы должны быть в этом уверены».

И в том же письме несколько строк предназначались малышке Полинетт: «…Дорогая Полинетта; Вот ты и в новом пансионе – я уверен, что тебе там очень хорошо – надеюсь, что ты будешь усердно заниматься, будешь учтива и послушна. Я к тебе обращаюсь, как к ребенку, а г-жа Виардо пишет, что ты ростом почти с нее, я очень хотел бы повидать тебя, я тебя все-таки узнаю, несмотря на перемену, происшедшую в тебе за те пять лет, что я тебя не видал. Что касается меня, то я постарел и поседел – время идет быстро. Но когда же мы увидимся? А! Вот это-то и неясно. Я могу поручиться только за одно – это случится, как только появится малейшая возможность; к сожалению, это не зависит от меня. Надо запастись терпением, надо в особенности использовать время, чтобы меня сильнее порадовать при свидании».

В этот свой приезд в Петербург Тургенев, наконец-то, познакомился лично и сблизился с гениальным писателем и братом женщины, в которую он был в последние месяцы влюблен – Львом Толстым. Лев Николаевич только что прибыл из Севастополя, где он был защитником знаменитого четвертого бастиона. Толстой воспользовался любезным приглашением Тургенева и поселился у него. По приезде пустился Толстой во все тяжкие, кутил до полночи, являлся под утро и потом спал до двух часов дня. Дурной пример заразителен, и Тургенев тоже не стал чураться веселого времяпровождения. Он пишет Боткину 3 декабря 1855 года: «Ты уже знаешь от Некрасова, что Толстой здесь и живет у меня. Очень бы я хотел, чтобы ты с ним познакомился. Человек он в высшей степени симпатичный и оригинальный. Но кого бы ты не узнал – это меня, твоего покорного слугу. Вообрази ты себе меня, разъезжающего по загородным лореточным балам, влюбленного в прелестную польку, дарящего ей серебряные сервизы и провожающего с нею ночи до 8 часов утра! Не правда ли – неожиданно и не похоже на меня? И между тем оно так. Но теперь я объелся по горло – и хочу снова войти в свою колею – жить философом и работать – а то в мои лета стыдно дурачиться!»

Действительно, звучит неожиданно, совсем недавно расстался Тургенев с любимой и любящей женщиной, которая безусловно верила ему, и начал развлекаться и проводить ночи с «прелестной полькой»?! Но возможно, что для Тургенева физическое влечение, то есть любовь аристотельская и любовь возвышенная, то есть платоническая, существовали на разных полюсах и не исключали друг друга.

Однако вскоре проявилось явное несоответствие характеров двух великих писателей и между ними стали происходить частые конфликты.

Авдотья Яковлевна Панаева: «Я никогда не вступала в разговоры с литераторами, когда они собирались у нас, а только молча слушала и наблюдала за всеми. Особенно мне интересно было следить за Тургеневым и графом Л. Н. Толстым, когда они сходились вместе, спорили или делали свои замечания друг другу, потому что оба они были очень умные и наблюдательные…

Когда Тургенев только что познакомился с графом Толстым, то сказал о нем:

– Ни одного слова, ни одного движения в нем нет естественного! Он вечно рисуется перед нами, и я затрудняюсь, как объяснить в умном человеке эту глупую кичливость своим захудалым графством!..

Через несколько времени Тургенев нашел, что Толстой имеет претензию на донжуанство. Раз как-то граф Толстой рассказывал некоторые интересные эпизоды, случившиеся с ним на войне. Когда он ушел, то Тургенев произнес:

– Хоть в щелоке вари три дня русского офицера, а не вываришь из него юнкерского ухарства, каким лаком образованности ни отполируй такого субъекта, все-таки в нем просвечивает зверство.

И Тургенев принялся критиковать каждую фразу графа Толстого, тон его голоса, выражение лица…

– Знаешь ли, Тургенев, – заметил ему Панаев, – если бы я тебя не знал так хорошо, то, слушая все твои нападки на Толстого, подумал бы, что ты завидуешь ему.

– В чем это я могу завидовать ему? в чем? говори! – воскликнул Тургенев…

Тургенев продолжал кипятиться и с досадой говорил:

– Только Панаеву могла прийти в голову нелепая мысль, что я мог завидовать Толстому. Уж не его ли графству?»

Афанасий Фет как-то зашел к Некрасову и узнал о столкновениях Толстого с Тургеневым от Григоровича: «Голубчик, голубчик, – говорил, захлебываясь и со слезами смеха на глазах, Григорович, гладя меня по плечу. – Вы себе представить не можете, какие тут были сцены. Ах, Боже мой! Тургенев пищит, пищит, зажмет рукою горло и с глазами умирающей газели прошепчет: «Не могу больше! у меня бронхит!» и громадными шагами начинает ходить вдоль трех комнат. «Бронхит, – ворчит Толстой вослед, – бронхит – воображаемая болезнь. Бронхит это металл!» Конечно, у хозяина – Некрасова – душа замирает: он боится упустить и Тургенева, и Толстого, в котором чует капитальную опору «Современника», и приходится лавировать. Мы все взволнованы, не знаем, что говорить. Толстой в средней проходной комнате лежит на сафьяновом диване и дуется, а Тургенев, раздвинув полы своего короткого пиджака, с заложенными в карманы руками, продолжает ходить взад и вперед по всем трем комнатам. В предупреждение катастрофы подхожу к дивану и говорю: «Голубчик Толстой, не волнуйтесь! Вы не знаете, как он вас ценит и любит!»

– Я не позволю ему, – говорит с раздувающимися ноздрями Толстой, – нечего делать мне назло! Это вот он нарочно теперь ходит взад и вперед мимо меня и виляет своими демократическими ляжками!»

В это пребывание в Петербурге Тургенев подал прошение и получил разрешение на выезд за границу. Перед этим он познакомился с графиней Ламберт, которая не только содействовала в получении этого разрешения, но и стала его близким другом и доверенным корреспондентом на долгие годы.

* * *

Наконец 6 мая 1856 года Тургенев возвращается из Петербурга в родное Спасское. По приезде он пишет свое первое письмо графине Ламберт, в котором, как и во во всех последующих письмах к ней приоткрывает душу: «С тех пор как я здесь, мной овладела внутренняя тревога… Знаю я это чувство! Ах, графиня, какая глупая вещь – потребность счастья – когда уже веры в счастье нет! Однако я надеюсь, всё это угомонится – и я снова, хотя не вполне, приобрету то особенного рода спокойствие, исполненное внутреннего внимания и тихого движения, которое необходимо писателю – вообще художнику» (9 мая 1856 года). Вероятно, внутренняя тревога охватила Ивана Сергеевича в преддверии его грядущего отъезда во Францию, он мечтает о счастии, и одновременно страшится будущего, ожидающего его там.

Находясь в Спасском, он продолжает посещать гостеприимный дом Толстых в Покровском, чтобы встретить милую его сердцу графиню Толстую. Он приходит каждый день, они говорят о литературе, о поэзии, но однажды он исчез и не появлялся в течение двух недель. После этого вернулся, и объяснил свое отсутствие внезапным наплывом вдохновения, приближение которого он вдруг почувствовал, и потому поскорее убежал. Последующие две недели он сидел дома и писал не поднимая головы, результатом чего стала замечательная повесть «Фауст». Теперь Тургенев привез свое новое творение на суд Марии Николаевны. Повесть эта – прощальный привет, посвященный Марии Толстой. Этот рассказ в девяти письмах, написанный перед решительным отъездом Тургенева во Францию и отосланный в «Современник» уже из Парижа, предваряется эпиграфом из «Фауста» Гете: «Entbehren sollst du, sollst entbehren» (Отречься от своих желаний должен ты, отречься, нем., П. Р.)

И в этот раз Тургенев не смог сделать решительного шага и связать себя более крепкими узами. И все-таки романтизм отношений Ивана Сергеевича с Марией дал зримый результат: в состоянии вдохновения писатель создал повесть «Фауст», сделал посвящение М. Толстой, а главной героине Верочке присвоил ее характерные черты. Письменно же сделал признание: «Фауст» был написан на переломе, на повороте жизни – вся душа вспыхнула последним огнем воспоминаний. Надежд, молодости…»

В образе Веры Николаевны Ельцовой Тургенев описал Марию Толстую. Это о чувствах к Марии Николаевне он пишет: «О, мой друг, я не могу скрываться более… Как мне тяжело! Как я ее люблю! Ты можешь себе представить, с каким горьким содроганьем пишу я это роковое слово. Я не мальчик, даже не юноша; я уже не в той поре, когда обмануть другого почти невозможно, а самого себя обмануть ничего не стоит. Я все знаю и вижу ясно. Я знаю, что мне под сорок лет, что она жена другого… Я очень хорошо знаю, что от несчастного чувства, которое мною овладело, мне, кроме тайных терзаний и окончательной растраты жизненных сил, ожидать нечего, – я все это знаю, я ни на что не надеюсь и ничего не хочу; но от этого мне не легче…»