Текст книги "Подвиги Рокамболя или Драмы Парижа"

Он обнял ее и прижал к своему сердцу.

Но вдруг Женни вырвалась, она уже не плакала и сделалась холодна, решительна и полна гордого достоинства.

– Друг мой! – проговорила она, протягивая Фернану руку г – Благодарю вас за ваше великодушие. Я люблю вас, Фернан, и люблю так же сильно и страстно, как бы вас любила женщина настолько добродетельная, насколько я порочна, а именно потому я и решилась расстаться с вами. Идите, друг мой, возвращайтесь в ваш дом, к вашей жене и к вашему сыну. Увы! я, быть может, лишила вас привязанности вашей жены. Прощайте, забудьте обо мне и не – презирайте. Если бы вы могли знать…

– Я ничего не хочу знать! – отвечал Фернан решительно, я хочу знать только одно: любите ли вы меня?

– О, да, отвечала она голосом искренности и отчаяния.

– Я в этом уверен и поэтому никогда не решусь покинуть вас. Завтра вы отошлете этому человеку все, что вы получили от него: карету, лошадей, бриллианты, банковые билеты и даже купчую крепость на дом, за который ему тотчас же будет заплачено. Через неделю я его убью, – прибавил он, нахмурившись.

– Друг мой, – проговорила Тюркуаза, устремив на него глаза, полные слез, – вы не подумали о том, что, живя с вами, я все-таки останусь тем, кто я и теперь.

Фернан вздрогнул.

– Останусь содержанкой, т. е. рабой, животным, вещью своего хозяина.

– Вы дороги мне, в моих глазах вы никогда не будете…

– Я буду ею в глазах света и, наконец, в своих собственных глазах, а этого довольно. Вы женаты и на мне жениться не можете, а потому прощайте, прощайте навеки!

Фернан бросился на колени и стал рыдать, как ребенок.

– Итак, – прошептала Тюркуаза, – вы не хотите расстаться со мной?

– Нет, с жизнью скорей расстанусь!

– В таком случае, если вы согласитесь исполнить некоторые условия… быть может, я соглашусь.

– О, говорите скорей! Я на все согласен.

– Друг мой! Прежде чем я упала в пропасть, в которой я нахожусь до сих пор, я была честной женщиной. В шестнадцать лет меня насильно выдали за дряхлого старика, который и был причиной моего нравственного падения. Он промотал все мое приданое, так что я убежала от него, я успела унести лишь десять тысяч франков – печальные остатки после кораблекрушения. Сумма эта, увеличенная процентами еще на две тысячи, у меня до сих пор в целости.

– Так что же?

– То, что я, умея вышивать по канве, могу зарабатывать по три франка в день, то есть тысячу франков в год. Это составит с процентами от капитала тысячу пятьсот франков. И как я буду счастлива, владея при этом любовью моего милого Фернана!

– Ах, – воскликнул Фернан, – я никогда не допущу, чтобы вы, моя милая, так бедно жили!

– Вы должны повиноваться мне, делать все, что захочет Женни!

– Хорошо, – отвечал влюбленный. – Что же мне еще делать?

– Отправиться домой, на улицу Исли.

Фернан вздрогнул, вспомнив про несчастную Эрмину, которая, вероятно, уже оплакивала его как умершего.

– Ты придешь ко мне завтра.

– Но… – хотел было возразить Фернан.

– Без всяких «но». Я так хочу! – сказала она повелительно и затем улыбнулась.

Влюбленный не осмелился возражать и поэтому тотчас же удалился.

– Наконец-то, – проговорила Тюркуаза. – Ну, теперь он положительно в моих руках и завтра же откроет для меня свою казну… О, мужчины, как их легко дурачить!

Читателю следует припомнить, что г-жа Роше, увидев незнакомца, приведшего лошадь ее мужа, покрытую пеной, пренебрегла всеми приличиями и поехала к графу де Шато-Мальи, в котором она видела вернейшего друга.

Сэр Артур известил графа заранее о скором посещении Эрмины, так как он уже знал, что лошадь Фернана отведена домой.

В прихожей графа раздался звонок, и затем в комнату вошел лакей с докладом:

– Неизвестная дама желает говорить с вами.

– Проси ее сюда.

Дама, покрытая вуалью, вошла.

Граф притворился, что не угадывает, кто бы могла быть эта дама, и лицо его выражало глубокое удивление.

Но когда лакей ушел и Эрмина подняла вуаль, де Шато-Мальи воскликнул:

– Это вы? Вы здесь? Вы? Ах, извините меня, что я принимаю вас так… и в этой комнате… но я никак не мог думать.

– Граф, – сказала Эрмина, садясь на стул, – я приехала к вам как к другу.

– О! От души благодарю вас. Но, боже мой, что же такое случилось?

– Он уехал, – сказала Эрмина прерывающимся голосом.

– Уехал! – воскликнул граф.

– Да, вчера, в восемь часов. Он возвратился к этой женщине.

Граф де Шато-Мальи счел нужным вскрикнуть от удивления и негодования.

– Но это невозможно. Уехал, вероятно, не он, а она. Она должна быть сегодня на дороге в Италию.

– Но в таком случае, – испуганно вскрикнула Эрмина, – и он уехал с ней!

Придя в себя, Эрмина подробно рассказала графу о том, как привели домой лошадь, которую Фернан отослал с комиссионером.

– Я поклялся быть вашим другом и возвратить вам мужа, – с жаром проговорил граф, – и я сдержу обещание. Если он уехал из Парижа с этой женщиной, я поеду за ним и заставлю его возвратиться.

Эрмина смотрела на него взглядом, выражающим беспредельную преданность и доверие.

– Вы подождете меня здесь час или два, пока я возвращусь. Я немедленно должен узнать всю истину.

– Хорошо, – сказала Эрмина, озаренная надеждою. Граф позвонил.

– Опустите вуаль, – проговорил он быстро. Эрмина повиновалась.

– Жан, – обратился де Шато-Мальи к вошедшему лакею, – не принимать никого! Вели закладывать, скорей!

Лакей ушел, а граф отправился в гардеробную – переодеться.

Эрмина, оставшись одна, закрыла лицо руками и горько заплакала.

Граф был в соседней комнате и, услышав раздирающие душу рыдания, был тронут ими, но лишь на минуту.

Он вышел из гардеробной, одетый в утренний костюм, в котором заметна была некоторая небрежность.

– Я не побегу, а полечу, – сказал он, целуя еще раз у Эрмины руку. – Я возвращусь через час.

Граф ушел. Эрмина поняла свое положение и перестала плакать. Она находилась у мужчины. Этот мужчина – не отец ее, не муж, не брат и даже не родственник. Этот мужчина, которого она за неделю перед этим еще не знала, уже был так крепко связан с ее судьбой, что она находилась у него на квартире одна. Тогда только Эрмина вздрогнула и хотела бежать.

Без сомнения, она считала графа честным дворянином, но Эрмина была женщиной и догадалась, что он любит ее. Она забыла на время, зачем приехала и для чего он оставил ее одну, ей захотелось поспешно уйти: она стала бояться, но если бы она ушла, увидела ли бы она когда-нибудь Фернана? Эта мысль вынудила ее остаться.

Прошел час, в продолжение которого Эрмина, со свойственным всем женщинам любопытством, рассматривала обстановку комнаты, а также и мелкие вещи, лежавшие на столе.

Вдруг она услышала стук подъезжающей к воротам кареты и задрожала, подумав, что это должен быть граф де Шато-Мальи, который скажет: «Он уехал».

Действительно, это был он.

– Ваш муж, – сказал торжественно граф, – в Париже. Она вскрикнула от радости.

– Он в Париже, и я возвращу его вам.

– Сейчас? – воскликнула она.

– Нет, не сейчас, но завтра.

Она опустила голову, и слезы, как капли росы, покатились по ее лицу.

Граф стал перед нею на колени и нежно проговорил:

– Бедная, как вы его любите!

Этот нежный голос проник в сердце молодой женщины и заставил ее смутиться.

– Он меня любит, – подумала она, – но я должна быть безжалостной.

– Приезжая сюда, вы в глазах света поступили, быть может, неосторожно, однако, завтра в четыре часа мы должны увидеться опять здесь.

– Я приеду, – отвечала Эрмина с покорностью.

Возвратясь домой, Эрмина предалась мрачному уединенному размышлению. Она не смела делать никаких вопросов прислуге, не смела даже поделиться горем с матерью, потому что де Шато-Мальи, на которого она вполне полагалась, просил ее не доверяться никому.

На другой день, в четвертом часу, Эрмина тайком вышла из дому, села в первый попавшийся фиакр и поехала в улицу Лаффит к де Шато-Мальи.

Она позвонила трепетной рукой. На этот раз ей отворил сам граф, который удалил из дому всю прислугу, желая избавить Эрмину от неловкого положения.

– Я могу, – сказал он, – сообщить вам до мельчайших подробностей о поведении вашего мужа.

– Я слушаю вас. Говорите скорей.

– Слушайте, – начал граф, – и будьте тверды. Эта ужасная женщина дала мне слово, что уедет из Парижа, и действительно, третьего дня поутру она отправилась в почтовой карете, но, к несчастью, на бульваре у церкви Магдалины она встретила Роше, прогуливающегося верхом. Увидев ее, он бросился за нею в погоню, и она снова возвратилась в Париж.

– Вы видели ее? – спросила Эрмина, дрожа.

– Видел, сегодня утром.

– А его?

– Рассудите сами, – возразил граф, – что это было бы неосторожно. Я мог бы сразу потерять влияние, почти беспредельное, которое я имею на эту женщину по причине знания ее ужасных тайн.

– Итак… она… прогонит его?

– Да. Сегодня вечером.

– Он снова возвратится к ней, – печально проговорила Эрмина, – потому что он ее любит.

Де Шато-Мальи встал пред нею на колени и печальным голосом произнес:

– Ваш муж безумнейший, жалкий человек, если не любит вас. Будь я на его месте, я всю жизнь проводил бы, стоя пред вами на коленях.

Эрмина вздрогнула и быстро отняла руку, которую граф держал в своих руках.

Де Шато-Мальи понял, что не следует идти далее, чтоб не потерять ее доверия. Он встал и продолжал говорить спокойно:

– Я уверен, что когда он ясно увидит бесчестность этой женщины, то постыдится самого себя, с раскаянием бросится пред вами на колени и будет просить у вас помилования.

–: Ах! Если бы ваши слова сбылись! – проговорила Эрмина с радостной улыбкой.

– Но отложим в сторону настоящее горе и поищем лучше средства защитить вас в будущем: дело идет о вашем ребенке.

Эти слова заставили Эрмину вздрогнуть.

– Состояние у вас громадное, – продолжал граф, – но тем не менее вы не должны позволять расточать его, ибо у вас есть сын.

– Вы благородный человек, – сказала Эрмина, протягивая графу руку.

– Я постараюсь доказать вам это. Ваш муж уже, быть может, будет дома, когда вы приедете. Притворитесь, что верите всему, что он будет говорить, будьте с ним кротки, ласковы, не делайте ему никаких упреков, и тогда Роше будет опять ваш.

– Но ведь он любит эту женщину, – проговорила Эрмина с отчаянием.

– Положим, что так, однако… любовь, основанная не на уважении, не может быть прочна. В самую минуту, как он узнает о всей подлости и низости этой женщины…

– Но кто же откроет ему низость этой женщины?

– Я, – с достоинством отвечал граф. – С вашей стороны нужно только мужество и решимость.

– За это я ручаюсь.

– Итак, прощайте. Я навсегда ваш неизменный друг. Скоро ли я буду иметь счастье видеть вас? – спросил он робким, дрожащим голосом.

– Да, если только это будет нужно для Фернана, – отвечала Эрмина, слегка покраснев.

Граф пожал ей руку, удержал вырывающийся из груди вздох и проводил ее до двери.

Г-жа Роше возвратилась домой еще более встревоженной, чем была накануне. Отчего же это произошло?

Она любила своего мужа, но, думая о нем, она не могла не думать о де Шато-Мальи. Эрмина доставила мужу громадное богатство, в продолжение четырех лет не переставала любить его ни на одну минуту, слепо доверялась ему во всем, а он самым бесстыдным образом променял ее на низкую, продажную женщину, которой принес в жертву семейное счастье, домашнее спокойствие и, может быть, будущность своего ребенка. Граф же, напротив, предался ей с полным самоотвержением, он сделался ее советником, другом, покровителем. Он не требовал от нее ничего и готов был страдать молча, лишь бы она была счастлива.

Известно, что, когда женщина сознает нравственное превосходство человека, она очень близка к тому, чтобы полюбить его.

Лакей Фернана стоял у подъезда и, увидев г-жу Роше, объявил, что «барин пришел домой».

Сердце Эрмины страшно забилось; но не от радости, а от страха, что муж потребует у нее отчета о ее отсутствии.

Она подошла к двери на цыпочках, едва держась – на ногах от слабости и внутреннего волнения.

Она тихо вошла в комнату и увидела блудного отца, весело играющего со своим маленьким сыном. Он улыбался и казался совершенно спокойным. Эрмине показалось, что она видит сон.

– Ах! Ты здесь, моя милая? – воскликнул Фернан, подходя к своей жене.

Эрмина с неописуемой радостью бросилась в его объятия и в один миг забыла все свои муки и подозрения.

– Ах, наконец я вижу тебя! – воскликнула она, трепеща от счастья.

– Боже мой! Что с вами, мой друг? – сказал Фернан спокойно. – Уж не думала ли ты, мой любезный друг, что я исчез с лица земли?

Слова эти привели Эрмину в недоумение; она не нашлась, что сказать, и лишь устремила нежный взгляд на своего мужа.

– Правда, – продолжал Фернан, улыбаясь, – я отлучился из дому, не предупредив вас, любезный друг, и виноват в этом, но этого уже больше не случится.

Эрмине эти слова показались искренним раскаянием.

– Обещаете мне это? – спросила она наивно.

– Обещаю, – отвечал он. – В самом деле, в эти десять дней я делал подряд две непростительные глупости: во-первых, дрался, как молодой мальчишка, которому нечего терять, во-вторых, необдуманно уехал за тридцать миль.

– Ах, – сказала она наконец, – вы проехали тридцать миль!

– Да. О, непростительное легкомыслие! Вследствие пари…

Эрмина взглянула на него испытующим взглядом и задрожала, услышав из уст своего мужа такую наглую ложь.

– Да, моя милая, – продолжал Фернан, – преглупое пари, за которое я мог поплатиться жизнью моей бедной лошади. Вообрази, я встретился с виконтом А… Ты, кажется, его знаешь, он ехал на английской призовой лошади. Он начал ее восхвалять, говоря под конец, что ни одна лошадь не может сравниться с нею. Я поспорил, и мы держали пари на двадцать пять луи. Мы поехали до Этампа. Я прискакал первый, но был совершенно разбит, так что проспал после этого тридцать часов. Вот и вся тайна моего отсутствия. Но я раскаиваюсь в этом, моя милая. По правде говоря, вы сильно беспокоились обо мне?

– Нет, – сказала Эрмина с притворным равнодушием, – ведь я получила о вас известие через человека, который привел лошадь.

– Ах, – проговорил Фернан, заметно смутясь, – вы видели его?

– Да.

– Что же он вам сказал?

– Что вы в Этампе отдали ему вашу лошадь на сохранение.

– И больше ничего?

– Больше ничего. Фернан вздохнул свободнее.

– Вообще, чтобы в будущем не заставлять вас беспокоиться, условимся, что вы будете мне заранее прощать эти глупости, если я буду поздно возвращаться домой или если даже…

Он остановился, как бы не решаясь высказаться дальше.

– Если даже… – повторила Эрмина.

– Если даже совсем не приду, – докончил Фернан.

– Как вам будет угодно, – отвечала она прерывающимся голосом.

Эрмина еще до сих пор любила своего мужа, но – увы! – она перестала уважать его, ибо он обманул ее и собирался обманывать еще.

Фернан Роше перестал любить жену и думал лишь о Тюркуазе.

После того как Фернан по приказанию Тюркуазы удалился из отеля, она, одевшись в шерстяное платье, простые башмаки и маленький чепник Евгении Гарен, отправилась на улицу Шарон. Войдя в дом, где жил ее отец, она постучалась к привратнице.

Увидев Тюркуазу, вдова Фипар (так звали привратницу) поспешно вышла к молодой женщине и, улыбнувшись, сказала:

– Ах! Вы отлично сделали, что приехали.

– Почему?

– Потому что муженек бедняжки Вишни совсем помешался.

Тюркуаза засмеялась.

– Дайте ключ и затопите скорей камин, а то ужасно холодно.

Привратница взяла ключ, висевший на гвозде, захватила связку дров и пошла вместе с Тюркуазой вверх по лестнице в третий этаж. Там они вошли в маленькую, весьма бедную комнатку, но которая, однако, была пышным салоном в сравнении с конурой, в которой жил отец Гарен с дочерью Евгенией и куда приходил навещать его Леон Роллан.

Объясним эту перемену квартиры и слова привратницы «совсем помешался».

Деятельность Тюркуазы имела две цели: в отеле Монсей, под именем Женни, она должна была завлечь и разорить Фернана. Затем, под видом работницы, дочери Гарена, должна была свести с ума Роллана, честного мужа прелестной Вишни.

Расскажем, что произошло в продолжение короткого времени между Тюркуазой и Леоном Ролланом.

Проведя несколько часов у молодой девушки, мастер осыпал ее уверениями в своей нежной любви. Евгения плакала и открылась Леону, что также его любит.

Он возвратился домой, не помня себя от радости, и. подобно Фернану, начал обманывать свою жену. Двух женщин в одно время любить невозможно. Леон полюбил Евгению, следовательно, перестал любить Вишню.

На другой день, вместо того, чтобы зайти прямо в комнату отца Гарена, он постучался к привратнице.

– Не сдается ли здесь квартира внаем? – спросил он.

– О, сдается, сударь, – отвечала вдова Фипар, – и преважнейшая квартирка, на третьем этаже?

– Сколько комнат?

– Две комнаты, кухня и одна темная комната.

– За какую цену?

– Триста франков.

– Покажите.

Привратница поспешно повела его на третий этаж и показала эту квартиру.

– Хорошо, – сказал Леон, – я оставляю ее за собой. Спустя три часа квартирка эта была убрана скромно, но со вкусом, Леон издержал для этого тысячу франков. Затем он отправился к Евгении Гарен, которая в это время сидела за работой у своей маленькой чугунной печки. Он молча взял ее за руки и дрожащим голосом проговорил:

– Простите меня, если вас побеспокою: я хочу показать вам квартиру, которая сдается в этом доме.

Она посмотрела на него с притворным удивлением, как бы ничего не понимая. Он нежно взял ее за руку и повел на третий этаж.

– Как вам нравится эта квартира? – спросил он.

– Я думаю, что в ней живет особа, которая богаче меня, – сказала она, взглянув на него с простодушной улыбкой.

– Ошибаетесь, это ваша квартира, дорогая Евгения.

– Моя!? – вскрикнула она.

– Простите меня, – проговорил он, вставая пред нею на колени, – быть может, я вас этим обижаю, но я не могу смотреть, как вы сидите наверху, в этом ужасном чердаке.

– О! – воскликнула она, закрыв лицо руками. – До чего я дожила… какое унижение!

Наконец, после долгих просьб влюбленного она согласилась поселиться в новой квартире и принять в подарок всю ее обстановку.

С этой минуты началась для Вишни мучительная и безнадежная жизнь.

В продолжение четырех дней Леон почти не сидел дома, с женой обращался весьма сухо, даже грубо. Он жил только для Евгении, мечтал во сне и наяву только о ней.

На пятый день поутру Леон, по обыкновению, побежал на улицу Шарон и хотел уже на крыльях любви взбежать на лестницу, но его остановила вдова Фипар.

– Господин Роллан! – закричала она, и на лице ее появилась насмешливая улыбка.

– Что вам надо? – нетерпеливо спросил он.

– Возьмите ключ. Какой ключ?

– От квартиры мамзель Евгении.

– Разве она ушла со двора?

– Да.

– В восемь часов утра?!

– Нет, гораздо раньше… лишь только немного рассвело.

– Куда же она пошла?

– Не знаю.

Леон взял ключ и, мучимый дурным предчувствием, отправился наверх. На столе в столовой он нашел письмо, которое прочел жадным взором. Оно состояло лишь из нескольких строк:

«Мой друг! По непредвиденным причинам, которых я не могу вам сообщить, я должна разлучиться с вами на день или два, но мы вскоре опять увидимся. Я люблю вас.

Евгения».

Письмо это сразило Леона: он сел, облокотился на стол, закрыл лицо руками и заплакал, как осиротевший ребенок. В таком положении он просидел более часа.

Он заходил днем, заходил вечером и на другой день – Евгения не возвращалась. Леон провел эти два дня в страшных мучениях, ему приходила даже мысль о самоубийстве, но слова «я люблю вас» его подкрепляли.

На третий день около четырех часов он опять пришел, но Евгения все не возвращалась.

Спустя десять минут после его ухода, она приехала. Сев спокойно за свой рабочий стол, она начала расспрашивать привратницу, которая разводила огонь в камине:

– Что случилось? Расскажи-ка мне, моя милая.

– Случилось то, что господин Роллан плакал, как маленький ребенок, думая, что вы влюбились в другого.

– Когда он приходил в последний раз?

– С четверть часа тому назад.

– Хорошо; я думаю, он теперь не скоро придет, и я успею написать письмо. На всякий случай, Фипар, смотрите через окно, и если увидите, что он идет, – скажите. Я не должна ему показываться.

Тюркуаза взяла перо и бумагу, подумала немного и начала писать:

«Мой друг!

Я обманула вас, мой бедный Леон, написав, что мы скоро увидимся. Я уехала с твердым намерением никогда с вами не видеться. Прощайте навеки!»

– Да, – сказала про себя Тюркуаза, – эти два слова имеют много силы. Мой почтенный покровитель будет от них в восхищении.

Она продолжала писать:

«Да, мой друг, мы не должны более видеться. Сохраним воспоминание о прошедшем, как о прекрасном сновидении. Друг мой! Я люблю вас, быть может, более, нежели вы меня, и если бы вы были свободны, ваша любовь была бы для меня земным раем, но вы женаты, вы отец, и как ни чиста и беспорочна была моя любовь к вам, я все-таки сделалась причиной раздора в вашей семейной жизни.

Вот почему я бегу от вас. Помните о ваших святых обязанностях мужа и отца, а меня старайтесь забыть.

Дай бог, чтобы и со мной случилось то же.

Прощайте еще раз. Простите и забудьте.

Евгения».

Она оставила письмо на столе незапечатанным.

– Если он не лишит себя жизни до послезавтра, – подумала Тюркуаза, – то дойдет до того, что заложит обручальное кольцо, чтобы купить мне букет. О, мужчины, мужчины, какие вы слабые, жалкие создания!

Затем она уехала.

Спустя час явился несчастный Леон.

– Ну, что? – спросил он у привратницы.

– Она пришла.

Леон вскрикнул от радости и хотел бежать по лестнице. Вдова Фипар удержала его за полу сюртука.

– И опять ушла, – сказала она, улыбнувшись. Он побледнел и задрожал всем телом.

– Мадемуазель Евгения, кажется, разбогатела: она была одета как герцогиня, на ней была шляпка с перьями, – продолжала вдова, получившая от Тюркуазы приказание действовать подобным образом.

– Вы с ума сошли! – проговорил Леон.

– Она приехала в карете парой, с кучером в галунах.

Леон не хотел больше ничего слушать – он пошел проворно в третий этаж.

– Господин Леон, – крикнула ему вслед старуха, – я забыла вам сказать, что она была не одна. В карете сидел еще такой красавец!

Леон промолчал.

Дверь маленькой квартиры была отперта, огонь пылал в камине.

Он надеялся, что привратница обманула его.

– Евгения! Евгения! – крикнул он. Но квартира была пуста. Он нашел на столе незапечатанное письмо, взял его дрожащей рукой и стал читать.

Вдова Фипар, стоявшая в это время на лестнице, услышала вдруг крик и глухой стук. Это был стук от падения тела на пол. Несчастный Леон упал без чувств.

В то время, когда Евгения Гарен, или Тюркуаза, переодетая простой работницей, отправилась на улицу Шарон, наемная карета выехала из улицы Клиши и остановилась перед решеткой сада отеля Монсей.

Из этой кареты вышла женщина, одетая в черное платье и с густой вуалью на лице. По ее скорой походке можно было заметить, что она молода. Она смело позвонила у решетки, как будто бы возвращалась домой.

Когда ворота отворили, она быстро прошла через сад, к главному входу отеля.

– Эта дама, – проговорил лакей Тюркуазы, – пришла сюда, как к себе в дом.

– Мадам Женни живет здесь?

– Здесь, – ответил бесцеремонно и почти дерзко лакей.

Посетительница была одета просто, и главное в трауре, и этого уже было вполне довольно, чтобы вызвать дерзость лакея, служащего у женщины такого разряда, как Тюркуаза.

– Здесь, – повторил он не менее нахально, – но ее тут нет.

Она подняла свою вуаль и сказала повелительно:

– Проводите меня в залу, я подожду. Лакей остолбенел.

Баккара прошла мимо него и, войдя в залу, бесцеремонно села у пылавшего камина.

Затем она подала лакею свою визитную карточку и сказала:

– Когда ваша барыня вернется домой, то вы скажете ей, что я жду ее.

Лампа, стоявшая на камине, бросала свет на лицо говорившей эти слова, а могущественная красота ее окончательно смирила дерзость лакея.

– Она ушла со двора? – спросила Баккара, устремив на лакея свой зоркий взгляд, не допускавший лжи.

– Точно так, сударыня.

– Когда она вернется домой?

– Через час.

– Можете идти.

Баккара повелительно указала на дверь. Лакей немедленно исполнил это приказание.

Через час после этого вернулась Тюркуаза.

– Сударыня, – сказала ей горничная, побежавшая навстречу своей барыне, – вас дожидается какая-то дама.

Тюркуаза вздрогнула.

Но вдруг в ее голове промелькнула вдохновенная мысль, она была почти гениальной женщиной.

Тюркуаза несколько помедлила и вошла в залу, где сидела Баккара, погрузившаяся в воспоминанья прежних дней. Шум отворившейся двери вывел госпожу Шармэ из задумчивости.

На пороге стояла Тюркуаза, одетая работницей, на ее голове был надет маленький белый чепчик.

Баккара приняла ее за горничную и спросила:

– Ваша госпожа возвратилась?

– Возвратилась, – ответила Тюркуаза, подходя и кланяясь Баккара.

– Скажите ей, что я жду ее.

– Прошу извинить меня, – проговорила Тюркуаза, запирая дверь, – я явилась к вам в таком костюме, который заставил вас, вероятно, принять меня за горничную.

Баккара удивилась и пристально посмотрела на Тюркуазу.

– Я – Женни.

– Вы?

– Да, меня зовут также и Тюркуазой.

– Ах, – заметила Баккара, – так это вы и есть Женни.

– Это я, – ответила Тюркуаза с кроткой улыбкой, удивившей Баккара.

Она ожидала, что Тюркуаза будет говорить с ней с гордым и даже дерзким видом.

– Мне передали вашу карточку, – добавила Тюркуаза, – и хотя я имею честь видеть вас в первый раз, хотя ваше имя совершенно не известно мне, но я прошу вас быть вполне уверенной, что я готова служить вам.

– Вы правы, – ответила Баккара, встав со своего места и против воли выказав красоту своего гибкого стана, – действительно, вы никогда не видали меня, и имя», выставленное на моей карточке, неизвестно вам.

Тюркуаза молча поклонилась – она имела достаточно времени, чтобы рассмотреть всю красоту своей гостьи.

– У меня сперва было другое имя, – продолжала Баккара.

– В самом деле? – заметила Тюркуаза, притворяясь так искусно удивленной, что даже сама Баккара поверила ей.

– Это имя, к несчастью, имело очень печальную известность.

Тюркуаза смотрела на нее внимательно, как обыкновенно смотрят на тех, кого окружает особенная таинственность.

– Несколько лет тому назад, – продолжала между тем госпожа Шармэ, – меня называли Баккара.

Тюркуаза невольно вздрогнула. Ей, дебютирующей грешнице, Баккара должна была казаться каким-то сверхъестественным существом, славе которого и высокому положению завидуют.

– Как?! – вскрикнула Тюркуаза, – вы… вы… Баккара?

– Да, я была ею, но теперь меня зовут госпожа Шармэ.

Баккара невольно вздохнула.

– Не ваш ли это дом? Не у вас ли я теперь нахожусь? – спросила Тюркуаза.

Баккара внимательно наблюдала за ней.

– Да, – продолжала молодая грешница, одушевляясь, – здесь все мне говорило об вас, и к тому же у меня целую неделю находился в услужении Жермен.

– Мой кучер?

– Да.

– Он говорил много о вас… Вы были уже львицей, – продолжала Тюркуаза, – а я была еще тогда ребенком, но я уже так много слышала тогда о вас. Я хотела видеть вас! Ваш отель продавался, я и подумала, что, купив его, я наследую вашу славу. Мне хотелось, чтобы меня принимали за вас. Поэтому-то я и взяла к себе Жермена…

Баккара слушала ее, улыбаясь. Тюркуаза так мило и ловко разыграла роль чистосердечной женщины, что лукавая Баккара едва не поддалась на обман.

– Я уважала вас уже по слухам, – продолжала Тюркуаза, не переставая пожимать руку Баккара, – и оставила здесь все в том же виде, как это было при вас.

– Вот как!

– Все осталось так, как это было накануне вашего отъезда. Уборная, будуар, зала – вот эта комната…

– А Жермен? – спросила Баккара.

– Он рассказывал мне однажды, что вы как-то безжалостно разорили одного князя и что вы, славившаяся своей бессердечностью и холодностью, кончили тем, что полюбили…

– Он вам это говорил? – проговорила Баккара изменившимся голосом.

– И полюбили так, – продолжала Тюркуаза, – как можно любить только однажды в жизни, как можем полюбить только мы – женщины, обратившие любовь в ремесло. Разве это не правда?

– Почти правда. А он говорил вам о нем? – спросила Баккара, заметно смутясь.

Тюркуаза молча кивнула головой.

– Что же он говорил?

– Ах! – вскричала Тюркуаза. – Извините меня. Я безумная, я вонзила нож в ваше сердце.

Сказав эти слова, это отвратительное создание, умевшее принимать все формы и надевать все маски, заплакало и упало на колени перед Баккара.

Но Баккара растрогалась ненадолго и тотчас же овладела собой.

– Но в чем же вы извиняетесь, дитя мое, – сказала она совершенно спокойно, – какое же вы мне сделали зло? И какую только глупую историю рассказал вам этот Жермен?

Тюркуаза удивилась. Она живо приподнялась и отступила назад.

– Итак, это неправда?

– Что?

– То, что рассказывал Жермен.

– Посмотрим, моя милая, – сказала Баккара спокойно, – что он рассказывал вам?

– Но ведь вы должны будете очень страдать, если это правда.

– Ничего, говорите.

Эти два слова Баккара проговорила коротко, но очень отчетливо.

– Итак, – начала Тюркуаза, останавливаясь от нерешительности почти на каждом слове, – он сказал мне, что человек, которого вы любили… что этот человек – вор!

У Баккара даже и бровь не шевельнулась.

– И вы поверили.?

– Он сказал мне, кроме того, что однажды утром его арестовали здесь и что вы тогда лишились чувств.

Тюркуаза остановилась.

– Ну, что же еще?

– То, что, придя в себя, вы сделались точно помешанная, и с тех пор вас больше не видали.

– Все?

– Все. Только мне кажется, что я угадала сама остальное.

– Посмотрим, что же было, по-вашему?

– Мне кажется, что вы должны были воспользоваться вашим кредитом, чтобы спасти человека, которого вы так горячо любили.

– Вы это отгадали?

– Ах, – вскрикнула опять Тюркуаза, – так все это правда?

– Почти все. Его действительно арестовали, но он был совершенно невиновен.

Тюркуаза вздохнула гораздо свободнее.

– И вы спасли его?

– Да.

– И вы были… счастливы?

– Нет, – ответила Баккара глухо, – он не любил меня, потому что любил другую.

– Следовательно, он оставил вас?

– Я сама… Но скажите, моя милая, разве Жермен не сказал вам его имени?

– Он только сказал мне, что это был баронет высокого роста. Имени его он не знал.

– В самом деле?

– О! – продолжала между тем Тюркуаза. – Еще несколько дней тому назад я восхищалась вами – прежней очаровательной Баккара, я хотела и старалась принять вас за образец… но теперь…

Тюркуаза вздохнула еще раз и потупилась.

– А теперь? Ну, что же? – спросила Баккара.

– Я теперь восхищаюсь больше женщиной любящей, чем той, которая отличалась своим бессердечием.

– Но почему же это, моя милая?

– Потому что, – проговорила Тюркуаза вдруг изменившимся голосом, – потому что я, так же как и вы тогда, полюбила.

Баккара устремила на Тюркуазу свой ясный и пытливый взгляд – взгляд, проникавший до самого сердца, но Тюркуаза сумела его выдержать.