Текст книги "Подвиги Рокамболя или Драмы Парижа"

Сэр Вильямс молча выслушал его и задумался.

– Говоря по правде, – сказал он, – я не вижу причины, почему бы Шерубену не следовало принимать этого пари.

– Неужели?

– Да, и вот почему. Когда ты пришел, я отыскивал средство избавиться от Баккара, которая меня сильно стесняет. Может быть, я и нашел его.

Больше он ничего не сказал.

Шерубену было послано разрешение принять пари.

Книга IV. Грешница

В десять часов вечера г-жа Шармэ возвратилась уже домой.

– Господи, – шептала она, – прости меня и дай силы довести до конца начатое… я должна его спасти!..

Вскоре после ее прихода раздался в прихожей звонок, затем явился в будуар маленький грум г-жи Сент-Альфонс и подал Баккара письмо; она с нетерпеливою поспешностью открыла его и прочла:

«Милая моя!

Вооружайся!.. Граф приехал; он влюблен в тебя до безумия.

Из тщеславия он держал в клубе какое-то пари, и, предупреждаю тебя, сегодня вечером он явится к тебе каким-нибудь странным образом. В его присутствии я высказалась о тебе, как о женщине в высшей степени романтической и способной на все для человека, который, для того чтобы ей понравиться, не пощадит никаких средств.

Сент-Альфонс».

Письмо это, возвратившее Баккара всю энергию, было немедленно сожжено.

– Хорошо, – сказала она груму, – можете идти. Затем она позвонила горничной и велела помочь ей раздеться. Завернув волосы в фуляровый платок, надев ночной капот и атласные туфли с красными каблуками, она отправилась в нижний этаж своего дома, в кабинет барона д’О, выходивший в сад. Она предполагала, что молодой иностранец явится к ней через сад, с помощью лестницы, приставленной к наружной стене, поэтому она и сошла в нижний этаж, чтобы освещенным окном привлечь внимание этого искателя приключений.

Действительно, спустя четверть часа в саду послышался шум и затем легкий стук в окно.

Это был, конечно, иностранец – молодой повеса.

Баккара взглянула в окно и совершенно хладнокровно проговорила:

– Войдите, граф, не стесняйтесь. Если вы решились перелезть через забор, то, должно быть, с тем, чтобы пробраться и в окно.

Граф растерялся, но так как в голосе Баккара не слышалось ни гнева, ни насмешки, то он решился спрыгнуть в кабинет.

Она заперла окно, задернула занавески и, указав незнакомцу на стул, сама грациозно уселась на диване.

– Граф, – проговорила она, – я знаю о цели вашего рискованного посещения…

– Сударыня, я…

– Пожалуйста, не удивляйтесь, а лучше выслушайте меня. Вам двадцать лет, не правда ли?

– Да, – отвечал граф, улыбаясь.

– Мне, – продолжала Баккара, – двадцать семь; я прочла уже книгу жизни; вы только начинаете ее читать. Это преимущество дает мне право говорить с вами как с учеником; вы согласны с этим?

Граф поклонился.

– Так слушайте меня. Вам указали на меня как на женщину, ни во что не верующую, ничего не любящую и от которой погибают несметные богатства. На это вы отвечали: мне двадцать лет, я богат – и эта женщина должна меня полюбить!.. Не правда ли?

– Правда, – отвечал граф.

– Вы ошиблись, – решительно произнесла Баккара. – Я не могу вас любить и не хочу разорять.

– Простите, меня, – прошептал граф после короткого молчания, – но я вас люблю!..

– Дитя, – произнесла она с горькой улыбкой, – взгляните на меня хорошенько: я бедная женщина, разбитая жизненными невзгодами, состарившаяся от разрушительного действия необузданных страстей, женщина, играющая роль выше своих сил, которая просит вас как благородного дворянина сжалиться над ней…

Глаза Баккара оросились слезами.

– Вы правы, – сказал глубоко тронутый граф, – я действительно ребенок, который по своей глупости, быть может, огорчил вас.

– Граф, – прервала его Баккара, – можете вы мне поклясться честью дворянина в том, что все, что будет сказано здесь сегодня ночью, останется между нами тайною до гроба?

– Клянусь, – спокойно отвечал граф.

– Наружность ваша говорит в вашу пользу: я вижу вас в первый раз, но что-то мне говорит, что вы благородный, прямой человек и что сделаетесь моим другом.

– Располагайте мной, приказывайте… для вас я готов на все…

– Посмотрим, – сказала Баккара, – потому что я потребую от вас, быть может, слишком большой жертвы…

– Жизнь моя принадлежит вам!..

– О нет! Я попрошу у вас гораздо меньшего… Друзья ваши и вы, граф, жестоко ошиблись, предполагая, что я могу любить вас или даже позволить вам любить себя. Я ничего не могу для вас сделать, – почему – это моя тайна.

Граф побледнел, и на лице его отразилось сильное недоумение. Баккара заметила это.

– Послушайте, – сказала она, – хотите ли вы действительно быть моим другом?

– Неужели вы сомневаетесь в этом?

– И будете мне во всем повиноваться?

– Что только прикажете.

– В таком случае я решусь на то, что в глазах света и ваших товарищей я буду вашей любовницей, и вы будете здесь как у себя дома.

– Я вас не понимаю, – сказал граф.

– Это, конечно, удивляет вас, что женщина хочет быть скомпрометирована, оставаясь в душе и на деле добродетельною, между тем как все женщины делают это наоборот. Но объяснить эту странность я вам не могу, ибо это моя сокровенная тайна, которую впоследствии я вам, быть может, и открою.

– Я слепо буду повиноваться вам, потому что в вашем кротком взгляде, в вашем взволнованном голосе я угадал страшное горе. Душой я еще действительно ребенок в сравнении с вами, но сумею преобразиться в человека с сильною душою, если это нужно будет для оправдания вашего ко мне доверия и доказательств вам искренней дружбы. Впрочем, кто может знать, – проговорил он трепетным голосом, – быть может, когда-нибудь…

– Бедное дитя, – прервала его Баккара, грустно покачивая головой, – если я сохранила еще наружную оболочку молодости и обманчивую внешность жизни, полной аромата, то – увы! – сердце мое уже очерствело, душа истомилась – и я неспособна более любить. Будьте моим другом и не просите у меня ничего более.

Молодой граф встал перед нею на колени, молча взял руку и поцеловал ее. Баккара в это время наклонилась и с материнским чувством поцеловала его в лоб.

– Теперь, – проговорил граф, вставая, – считайте меня своим верным рабом, который по одному вашему знаку пойдет в огонь и в воду.

– Благодарю, – прошептала она, – я чувствую, что вы меня угадали. Подождите меня здесь одну минуту, – прибавила она, удаляясь.

Она пошла в свой будуар и через несколько времени вернулась, держа в руках бумагу.

– Потрудитесь принять этот вексель в сто тысяч франков на имя моего банкира, – обратилась Баккара к графу.

– Зачем? – спросил он, отступая на несколько шагов назад.

– Вы ведь должны будете присылать мне подарки, так как в глазах света я буду…

– Вы смеетесь надо мной.

– Нисколько. Примите только этот вексель.

– А потом?

– Завтра вы пришлете мне подарок… ну, хоть пару лошадей, браслет, ожерелье, которое я вечером надену.

– Я не возьму от вас этих денег. Я буду счастлив, если…

– Вы забываете, – прервала его Баккара, – что предложили быть мне другом и что при этом условии я не могу принять от вас даже булавку.

– Это правда, – сказал граф Артов, немного подумав, – простите меня…

Затем он взял вексель из рук Баккара и спрятал его в бумажник.

– Итак, при людях я буду обращаться с вами так, что все будут уверены, что вы вскружили голову непобедимой Баккара.

Слова эти напомнили графу о пари, которое он держал в клубе несколько часов тому назад.

– Ах да! – проговорил он. – Я должен предварительно испросить у вас прощения и затем признаться кое в чем, лично вас касающемся.

– Прощаю заранее. Говорите.

– Дело в том, что я был настолько самоуверен, что поклялся, что вы будете моей…

– Ну, что же, – сказала Баккара, улыбаясь, – будьте уверены – я вас не выдам.

– Это еще не все, если позволите, я скажу остальное.

– Я вас слушаю.

Тут граф подробно рассказал сцену, происходившую между Шерубеном и им.

Баккара слушала его спокойно, но когда он произнес имя Шерубена, она вдруг побледнела.

– Я начинаю думать, – проговорила она трепетным голосом, – что вас привело сюда само Провидение.

Молодой граф в недоумении пожал плечами.

– Держите пари, – сказала она повелительным тоном.

– Но если я буду держать пари, – возразил граф, – и если он проиграет, в чем я теперь не сомневаюсь, я убью его!.."

– Ну и что же, – отвечала Баккара торжественным тоном, – быть может, этот человек заслуживает того.

– Однако, мой друг, – продолжала Баккара, – уже полночь, а улица наша довольно пустынна. Итак, нам пора распроститься.

Она дружески протянула ему руку, позволила поцеловать себя в лоб и проводила молодого графа до садовой калитки, которую сама отворила.

– Я жду вас завтра утром, к завтраку, – сказала она, – приезжайте открыто, на своих лошадях. До свидания.

– Странная женщина, – проговорил граф про себя. – Я явился к ней как отчаянный искатель приключений, а выхожу искренним другом, готовым для нее в огонь и в воду… Неужели я в самом деле люблю ее?..

Баккара возвратилась к себе в будуар и увидела маленькую жидовочку, спящую на кушетке крепким сном.

– Боже, – подумала она, – эта ужасная способность покрыта такою непроницаемостью, в ней столько неопределенного, в ответах этой малютки столько противоречий, что, кажется, я никогда не открою всей истины. Она сказала мне уже, что сэр Вильямс меня ненавидит, что он питает злобу к маркизу, Фернану, Леону и в особенности к своему брату Арману; она мне, наконец, сказала, что есть еще человек, который хочет погубить г-жу Ван-Гоп, и что человека этого зовут Шерубен; но она не открыла мне пути, которым этот отвратительный сэр Вильямс хочет достигнуть осуществления своих коварных замыслов и козней… Боже, дай мне силы разрушить этот лабиринт несчастий!.. Надо, однако, во что бы то ни стало узнать, что может быть общего между таким ангелом, как маркиза Ван-Гоп, и таким мрачным существом, как Шерубен. Де Камбольх дрался с ним, и, узнав это, маркиза чуть не лишилась чувств… Чем это объяснить?.. Я положительно становлюсь в тупик-Баккара подошла к спящей девочке и положила ей руку на лоб.

– Я хочу, чтобы ты видела и говорила, – сказала она вдохновенным голосом.

Оскар де Верни, т. е. господин Шерубен, расставшись с Рокамболем на бульваре, направился к своему дому в улице Пепиньер.

– Я играю в весьма рискованную игру, – говорил он про себя, – если Баккара меня не полюбит, то этот дьявол убьет меня; если же я выиграю это пари, то буду обладать пятьюстами тысячами франков.

При этом лицо его осветилось самодовольной улыбкой.

– Ну, а если мне не позволят держать это пари? – продолжал он, нахмурившись. – Черт возьми! я сделал непростительную глупость, поступив в общество червонных валетов… положим, что у меня не было средств к жизни… Я работаю добросовестно, спрашивается, по какому праву они вмешиваются в мои личные дела и налагают на них запрещение?..

Придя домой, он отворил окно своей маленькой гостиной, выходившее в сад, и начал напевать какую-то арию.

Сквозь деревья виднелся флигель, занимаемый госпожой Маласси. Лишь только Шерубен пропел несколько слов, в окне флигеля показался свет.

Молодой человек тотчас же спустился вниз, прошел через двор и сад и вошел в тихо отворившуюся дверь флигеля. В прихожей было совершенно темно, но маленькая, нежная ручка взяла Шерубена за руку и повела вверх по темной лестнице и затем по коридору, в конце которого наконец открылась дверь. Дверь эта вела в спальню госпожи Маласси, освещенную лишь огнем догоравшего камина.

Шерубен вошел в эту комнату, и дверь тотчас же была тщательно затворена.

– Добрейший господин де Верни, – проговорила вдова, садясь, – вы сделали непростительную ошибку.

– Какую?

– Вы поторопились с выздоровлением.

– Как так?

– В глазах маркизы вы были опасно ранены. Из опасения за ваше здоровье сочувствие ее к вам увеличилось.

– Но разве она знает, что я уже выздоровел?

– Знает: она была здесь.

– Когда?

– Вечером, в пять часов.

– Кто же ей говорил о моем выздоровлении?

– Когда она была здесь, я послала горничную к привратнице – узнать о вашем здоровье.

– Ну и что же?

– Привратница сказала, что вы вышли с господином де Камбольхом, навещавшим вас ежедневно во время болезни, и что вы, должно быть, чувствуете себя хорошо, потому что были очень веселы.

. – А, черт возьми!., это скверно.

– До возвращения горничной маркиза была ужасно расстроена. Но, услышав известие о вас, она вдруг повеселела, и на губах ее заиграла самодовольная улыбка.»

– Однако, мне кажется, дело еще поправимо. Когда она к вам приедет?

– Дней через восемь.

– Как! Ведь она приезжала больше потому, что считала вас опасно раненным; теперь же она совершенно успокоилась.

– Ну, пока прощайте; завтра я вам сообщу, что намерен делать и как поступить.

Шерубен пошел домой и лег спать, крайне расстроенный тем, что госпожа Ван-Гоп узнала о его выздоровлении. Он сознавал, что действительно сделал непростительную глупость, но все-таки думал ее как-нибудь исправить.

Занятый этой мыслью, он проспал ночь весьма дурно. Рано утром ему подали записку, написанную Рокамболем под диктовку сэра Вильямса. Записка эта заключала в себе разрешение от имени главы – держать пари с чужестранным графом и явиться в назначенное время на свидание в Булонском лесу. Вчера Шерубен с радостью приветствовал бы это разрешение, но теперь принял его по весьма многим причинам довольно холодно.

Затем он встал, прочел газеты и около десяти часов отправился завтракать в Парижское кафе, отдав предварительно своему груму приказание привести туда к двенадцати часам его лимузенскую лошадь, Эбэну.

Войдя в Парижское кафе, Шерубен заметил двух молодых людей, которые накануне присутствовали в клубе при предложении графом Артовым странного и весьма рискованного пари.

– Ну как, – обратился к нему один из них, – вы решились?

– Да, – гордо отвечал Шерубен.

– Как, вы держите пари?

– Держу.

– И уверены, что Баккара полюбит вас?

– Весьма понятно, ибо в противном случае рискую быть убитым. Я изменяю только немного условия: вместо двухнедельного срока…

– Вы требуете месяц?

– Нет, напротив: одну неделю.

– Браво! – воскликнули в один голос молодые люди. Шерубен сел к соседнему столику и приказал подать себе завтрак.

Спустя несколько времени вошел барон де Манерв; не заметив Шерубена, он подошел к молодым людям.

– Вы, господа, – обратился он к ним, – были, кажется, вчера в клубе?

– Были.

– В таком случае вы знаете о пари?

– Знаем.

– Ну так посоветуйте господину де Верни не держать его.

Шерубен, услыша это, невольно вздрогнул.

– Отчего? – спросили они.

– Потому что граф Артов уже успел заручиться данными в свою пользу.

– У кого?

– У Баккара. Граф должен был завтракать у меня сегодня утром, но предупредил, что не будет, запиской следующего содержания.

При этом барон де Манерв вынул из бумажника письмо и прочел его вслух:

«Из собственного отеля, улица Монсей. Милейший барон! Баккара не позволяет мне ехать к вам сегодня завтракать. У моей красавицы расстройство нервов, и она хочет немного прокатиться.

Мы завтракаем, а затем поедем кататься. Извините счастливца.

Граф Артов».

– Взгляните, – сказал барон, подавая молодым людям письмо, – желтая бумага с буквою Б.

– Вензель Баккара?

– Как видите.

– Позвольте, тут еще post scriptum и, кажется, женской рукой.

– Это приписка самой Баккара, – сказал барон хладнокровно и затем прочел:

«Благодарю, добрейший барон, за сюрприз: молодой граф очарователен, и я почти влюблена в него, тем более что мне уже подходит третий крестик – время, в которое дочери Евы открывают иногда свое сердце.

Баккара».

– Черт возьми, – воскликнул один из молодых людей, – задатки слишком даже велики.

– Вы думаете?

– Без сомнения. И Шерубен проиграет пари.

– Но я думаю, узнав о положении дела, он не будет его держать.

– Не думаю.

– Как, вы сомневаетесь?

– Спросите его, – сказал молодой человек, указав на Оскара де Верни, спокойно завтракавшего за соседним столиком.

Барон оглянулся.

– Как, – сказал он удивленно, – вы здесь?

– Как видите, – сказал Шерубен, продолжая завтракать.

– И слышали наш разговор?

– Слышал.

– И что же вы на это скажете?

– Что граф счастливый человек благодаря, конечно, своему богатству, – сказал Шерубен с презрительной улыбкой.

– Во всяком случае, вы хорошо сделали, что не держали пари.

– Напротив, теперь я его держу скорей, чем когда-, либо.

– Вы с ума сошли!

– Может быть.

Заплатив за завтрак, Шерубен встал и раскланялся с тремя червонными валетами.

– Барон, – обратился он к Манерву, – не знаете ли, где я могу застать Артова?

– У Баккара, – отвечал барон, иронически улыбаясь.

– Отправлюсь туда, хотя это будет весьма оригинально. До свидания, господа!

Шерубен вышел. Грум подвел ему лошадь. Он вскочил в седло и поехал по направлению к лесу, где у него было назначено свидание с виконтом де Камбольхом.

Рокамболь уже с нетерпением ждал его.

– Ну, что, – спросил он, – виделись вы вчера вечером с госпожой Маласси?

– Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.

– А, черт возьми, – пробормотал Рокамболь, нахмурившись.

– Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.

– В чем?

– В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.

– Не понимаю, – сказал Рокамболь, пожимая плечами.

– Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее – что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем…

– Да, – прервал его Рокамболь, – но я думал, что она сама навестит вас.

– В этом и состоит ваш промах.

– Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.

– Этого только я и хочу.

– Нам остается всего одна неделя.

– Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, – пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.

– Хорошо, – твердо отвечал Рокамболь, – сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.

– Ах да! – проговорил вдруг Шерубен. – Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.

– Ну да. Что же вы, решились?

– Да.

В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.

– Вот так кстати, – сказал Рокамболь, – это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.

Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.

Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору – остановиться.

Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.

Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.

Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал – как осиротелый, покинутый ребенок.

Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.

Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.

Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.

Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.

– Эхе! – сказал он, заметив маркиза. – Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. – Сударь, – обратился он к маркизу, – вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.

– Благодарю, – отвечал маркиз, – я не болен, я так гуляю.

– Гм! – пробормотал тряпичник. – Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите – мне наговорили разных вздоров о моей жене.

У маркиза пробежала дрожь по всему телу.

– Я женат уже двенадцать лет, извольте видеть, – продолжал тряпичник, фамильярно садясь подле маркиза, – жена моя хороша собой, скромна, ну, одним словом, золото. Согласитесь, что после двенадцатилетнего беспорочного поведения жены было бы весьма глупо верить разным дрязгам и сплетням… Для этого нужно быть положительно набитым дураком.

Маркиз побледнел: ему показалось, что тряпичник рассказывает про него самого.

– И мог же я быть таким дураком, чтоб поверить этой долговязой Полине.

– Что это за Полина? – спросил пораженный маркиз.

– Э! так себе – пустая женщина, которой я, кажется, приглянулся, проходя часто мимо ее дома; она живет в улице Кокнар. Вот эта-то долговязая Полина и наговорила мне разных вещей о моей жене, но так, знаете, ловко, что я сдуру и поверил. Несколько дней я был страшно расстроен и плакал как маленький ребенок, но впоследствии оказалось, что я дурак набитый, а моя жена непорочна как ангел.

– И вы убедились в этом?

– Вполне.

Маркиз как будто чему-то обрадовался. Он встал, бросил своему собеседнику кошелек и торопливо удалился.

Ван-Гоп возвратился домой в двенадцать часов ночи. Он заперся в своей комнате и начал размышлять о таинственных словах Дай Натха и о неверности своей жены. И в одно мгновение ему пришло желание вбежать в комнату жены и убить ее; но тут он вспомнил рассказ тряпичника – и ярость его сразу охладела. Однако индианка поклялась представить доказательства…

Эта борьба с самим собою продолжалась в маркизе более часа; но наконец лицо его приняло спокойный вид, на губах появилась улыбка, и он пробормотал:

– Подожду, если Пепа действительно мне изменила, я убью ее; та же участь постигнет Дай Натха, если она солгала.

Со времени дуэли Шерубена с де Камбольхом прошла целая неделя. Желая рассказать, что произошло в продолжение этой недели, мы должны возвратиться к той минуте, когда маркиза пришла в себя после обморока у госпожи Маласси и увидела, что тайна ее сердца открыта.

– Желаете, чтобы я была вашей сестрою? – обратилась к ней вдова.

Несчастная женщина, невольно полюбившая человека, который лежал теперь смертельно раненный, быть может, уже умер, эта женщина сумела совладать с собою, сумела придать своему лицу выражение крайнего удивления, поразившего госпожу Маласси.

– Почему вы предлагаете это? – спросила она.

– Ваше беспокойство, обморок по поводу этого молодого человека… Я знаю, что женщины слабы и что не всегда умеют обуздать свои чувства…

– Позвольте, – перебила ее маркиза, – я вам докажу в нескольких словах, что вы ошибаетесь. Вчера я была в театре, рядом со мной в ложе сидели двое молодых людей; один из них был Оскар де Верни, которого мне представил на последнем балу майор Гарден. Вдруг является какой-то третий молодой человек по имени де Камбольх и вызывает де Верни на дуэль. Я слышала вызов и ответ де Верни. Майор Гарден, который был со мной в ложе, получил приглашение быть секундантом. Я пришла домой ужасно расстроенная, во сне я видела шпаги, предсмертные агонии, слышала стоны умирающих; я приезжаю сюда и узнаю, что дуэль состоялась и что один из участвующих в ней смертельно ранен. Ну, будь вы на моем месте, вы тоже беспокоились бы, так же были бы расстроены и упали в обморок, как и я…

Госпожа Маласси закусила лишь губу и не нашлась что ответить на это.

После этого маркиза часто приезжала к ней и как будто между прочим узнавала о состоянии здоровья несчастного, как она выражалась, Шерубена.

Однажды вечером, около пяти часов, маркиза, сидя у госпожи Маласси, была необыкновенно расстроена.

– Сударыня, – обратилась горничная к своей госпоже, – вот записка, которую мне велели вам передать.

– А! – воскликнула госпожа Маласси. – Это записка, должно быть, от господина Шерубена.

Сердце бедной маркизы сильно забилось.

– Что он, поправился? – спросила вдова.

– Да, я встретила его с сигарой во рту и под руку с каким-то молодым человеком. Привратница сказала мне, что это тот самый человек, с которым он дрался. Он дал мне записку и велел благодарить, что вы не забываете о нем.

Маркиза Ван-Гоп возвратилась домой, на этот раз сильно разочарованная в Оскаре де Верни, ибо предполагала, что все это было притворство, так как человек, получивший смертельную рану, не выходит через неделю из дому, весело покуривая сигару.

После этого маркиза перестала так часто навещать госпожу Маласси. Спустя три дня, т. е. на второй день как маркиз Ван-Гоп пришел домой после разговора с тряпичником, маркиза получила около пяти часов вечера записку следующего содержания:

«Многоуважаемая маркиза! Простите великодушно, что осмеливаюсь писать вам, но мы с Фанни положительно растерялись и не знаем, что делать; госпожа Маласси при смерти и вот уже более часа как ежеминутно произносит ваше имя.

Ваш покорнейший слуга Вантюр, управляющий госп. Маласси».

Граф Артов вышел в полночь от Баккара под впечатлением неведомого чувства. Неужели он любит эту женщину, к которой ворвался Дон-Жуаном, или он только чувствовал к ней сожаление и поэтому сделался ее искренним другом.

Он пришел домой сильно взволнованный, думая лишь о словах Баккара: «Я жду вас завтра утром к завтраку».

Граф лег спать, но сон его был весьма беспокоен.

Он проснулся в восемь часов, оделся в визитное платье, велел оседлать лошадь и поехал прокатиться по лесу. Проехав Рульское предместье и Елисейские поля, он возвратился бульваром и около десяти часов остановил лошадь у ворот отеля Баккара.

Грум провел его в гостиную. Баккара вскоре явилась в великолепном утреннем платье. Она весело протянула руку своему другу.

– Здравствуйте, друг мой, – проговорила она.

– Вы очаровательны сегодня, – сказал граф с восхищением.

– Благодарю за комплимент, – отвечала она, улыбнувшись. – Однако мы должны разыграть сегодня в глазах света роль влюбленных и поэтому уговоримся, как это сделать.

– Приказывайте, – отвечал влюбленный с покорностью ребенка.

– Во-первых, вы останетесь у меня завтракать.

– Ах, боже мой, – вскричал граф, – а Манерв меня ждет: я дал ему слово завтракать у него.

– В таком случае садитесь и напишите ему записку. Баккара продиктовала ему те строки, которые Манерв прочел в Парижском кафе двум молодым людям.

Отправив письмо, она снова села около графа и нежно проговорила:

– Друг мой, сегодня вы должны мне доказать вашу дружбу. Погода великолепная, и поэтому после обеда мы поедем прокатиться, но мне бы хотелось, чтобы эта прогулка резко бросилась в глаза свету. Мне сказали, что у вас прелестная коляска и четверка вороных лошадей.

– Да.

– В таком случае пошлите домой записку и велите кучеру приехать на этой четверке.

Граф повиновался: ровно в двенадцать часов коляска стояла уже у подъезда. Баккара успела в это время одеться.

– Послушайте, – сказала она уже в коляске, – вот какой мой план.

– Я вас слушаю.

– После прогулки вы привезете меня к себе домой, согласны?

– С большим удовольствием, – весело отвечал граф. По желанию Баккара коляска поехала по Монмартрскому предместью и Итальянскому бульвару; мимо Парижского кафе проехали шагом.

В это время выходил оттуда барон Манерв. Узнав лошадей и ливрею графских лакеев и. наконец, увидя его самого и Баккара, он крайне изумился скорому успеху молодого иностранца. Поклонившись, он подошел к коляске.

– А, барон Манерв! – вскричала Баккара, весело улыбаясь, – не хотите ли с нами прокатиться в лес?

– Нет, благодарю вас, я еду верхом; мы там, может быть, встретимся. Ах да, граф, – проговорил он вдруг, – вы едете в лес, так, наверное, встретите там Оскара де Верни, вашего противника.

– Этого господина, который держит из-за меня пари? – спросила Баккара, громко захохотав.

– Тот самый.

– Надеюсь, что теперь он откажется от пари?

– Ничуть, несмотря даже на то, что я прочел ему ваше письмо.

Затем лошади понеслись крупною рысью.

– Какого вы мнения, – обратилась Баккара к своему другу – о человеке, который держит пари, затрагивающее честь женщины, хотя бы даже падшей.

– Подобный человек – негодяй! – отвечал граф, немного смутившись.

– Я с вами согласна. А негодяи должны быть наказаны. Поэтому, желая отомстить ему, я некоторое время буду разыгрывать пред ним роль влюбленной в него; только дайте мне слово, друг мой, что вы не забудетесь и не будете ревновать.

– Хорошо, – отвечал граф покорно.

В это время коляску остановил Шерубен, как мы уже сказали, став поперек дороги.

– Граф, – обратился он к своему противнику, – я очень счастлив, что встретил вас…

– Мне, в свою очередь, тоже весьма приятно, – отвечал граф с холодною любезностью.

– Вчера вы предложили мне пари… Я не мог тотчас его принять, потому что был занят весьма важными делами. Сегодня я свободен и объявляю вам, что пари принимаю.

– Вам, может быть, неизвестно, барон, что женщина, о которой идет пари, это та самая, которая сидит вместе со мной в коляске.

– Мне очень хорошо это известно, – отвечал Шерубен, вежливо кланяясь Баккара.

– Я очень опасаюсь за вас, – проговорила Баккара, устремив на него проницательный взгляд, – потому что я люблю Станислава (так звали молодого графа).

– Вечно любить нельзя, – отвечал Шерубен, ничуть не смутившись.

– Пари ваше – дуэль? – спросила Баккара.

– Совершенно так.

– Следовательно, условия должны быть равные. Станислав бывает у меня каждый день, и поэтому дом мой для вас тоже открыт.

Она бросила на него какой-то странный взгляд и, коварно улыбнувшись, сказала: «До свидания».

Затем коляска снова быстро понеслась, объехала лес и спустя час уже въезжала во двор дома графа Артова, в улицу Пепиньер.

Баккара с любопытством осмотрела весь этот дворец, на устройство которого граф потратил более трех миллионов. Затем она прошла в сад, взошла на террасу бельведера, откуда начала осматривать окрестные здания.

– Отсюда великолепный вид, – сказала она, смеясь.

– Да, в особенности хорош этот сад, при доме № 40.

– Это не тот ли дом, где живет Шерубен?

– Тот самый.

Баккара немного задумалась, затем обратилась к графу:

– Вы обещали повиноваться мне беспрекословно. Уступите мне это место на сегодняшнюю ночь.

Граф Артов хотел было возражать, но Баккара взглянула на него с упреком, и поэтому, пожав плечами, он согласился.

Она спросила чернил и перо. Граф усадил ее перед бюро в нижнем этаже беседки и затем скромно удалился.

Баккара писала:

«Маргарита! Оденьте малютку Сару сегодня в восемь часов и привезите ее в карете в улицу Пепиньер, в отель графа Артова; я жду».

Получив письмо от управляющего госпожи Маласси, маркиза немедленно поехала навестить больную.

Вдова лежала в постели и водила вокруг бессмысленными глазами. Она пристально взглянула на маркизу и, казалось, не узнала ее.

– Это я, друг мой, – сказала госпожа Ван-Гол трепетным голосом.

Вдова ничего не отвечала.

– Боже мой! что с нею? – обратилась маркиза к вошедшему Вантюру.

– Два часа тому назад госпожа Маласси приехала и была совершенно здорова; но когда я подал ей письмо, присланное по городской почте, она, прочитав лишь первые строки, вдруг вскрикнула и упала в обморок.