Текст книги "Подвиги Рокамболя или Драмы Парижа"

– Где это письмо?

– Придя в себя, госпожа Маласси бросила его в камин.

– Вы посылали за доктором?

– Да. Он сказал, что это прилив к мозгу, и пустил ей кровь. В пять часов обещал заехать.

Лицо вдовы было сине-багрового цвета и действительно выражало признаки удара.

Немного спустя явился доктор.

Маркиза начала осыпать его вопросами и узнала, что с госпожой Маласси случился апоплексический удар, вероятно, от сильного душевного потрясения, что, приди он пятью минутами позднее, она была бы уже покойницей.

– Я полагаю, что мы спасем ее, – сказал доктор, – хотя опасаюсь за ее рассудок. Ночь решит все, – прибавил он хладнокровно.

– Я останусь при ней эту ночь, – сказала маркиза прерывающимся голосом.

Она села за стол и поспешно написала:

«Друг мой! Я теперь у госпожи Маласси. Она опасно больна, так что я считаю нужным остаться всю ночь при ней. Заезжайте за мной завтра утром.

Пепа».

– Отошлите эту записку моему мужу, – обратилась она к Вантюру, – я останусь здесь.

– Дело идет великолепно, – пробормотал Вантюр, выходя, – все отлично играют свои роли: доктор неподражаем, вдова больна хоть куда, а я, кажется, добросовестно исполняю предписания господина Шерубена.

Мнимый доктор, тот самый, который лечил Фернана Роше у Тюркуазы, прописал лекарство и через десять минут уехал, дав советы маркизе, как обращаться с пациенткой.

Мадам Маласси в продолжение ночи неподражаемо играла свою роль.

Часов около десяти, когда маркиза осталась одна, она, наконец, услышала ровное и спокойное дыхание, доказавшее, что больная заснула.

Маркиза немного успокоилась и невольно начала думать о человеке, которого она любила втайне, из-за которого в продолжение одной ночи перенесла столько душевных страданий… И этот человек так близко от нее.

Она знала, что Шерубен живет в третьем этаже этого дома и что окна его выходят в сад. Она встала, чтобы посмотреть, есть ли свет в его окнах, т. е. дома ли он.

В одном окне действительно виднелся свет, который в то время, как маркиза смотрела, перешел в другое окно. Маркиза с трепетом следила за этим светом.

Человек, которого она любила, был так близко от нее, а между тем они были разделены навеки. Эта мысль чуть не доводила ее до помешательства.

Но вдруг свет, за которым она следила с таким волнением, исчез.

Спустя некоторое время сердце маркизы сильно забилось: ей показалось, что она слышит в саду приближающиеся шаги.

Неужели это Шерубен?.. Но нет, как может человек в одиннадцать часов ночи решиться прийти к вдове, женщине одинокой…

Но между тем маркиза ясно увидела человеческую тень, приближавшуюся к дверям флигеля, и затем услышала мужские шаги по лестнице.

Сердце ее судорожно сжалось, и она чуть не лишилась чувств.

Дверь в спальню отворилась. Вошел человек… Это был Шерубен. Он как будто в нерешительности остановился на пороге.

– Маркиза, – прошептал он, кланяясь, – простите меня и позвольте оправдаться в таком дерзком посещении.

Маркиза, бледная как полотно, не отвечала ни слова.

– Я сейчас только приехал домой и, узнав, что госпожа Маласси опасно заболела, решился, несмотря на позднее время, навестить ее. Я не встретил никого из прислуги и поэтому явился сюда так неожиданно.

– Благодарю вас за ваше внимание к мадам Маласси, – проговорила наконец маркиза, – положение ее, кажется, уже вне опасности, потому что, как видите, она спит, а сон есть верный знак облегчения.

– В таком случае позвольте мне удалиться, – сказал Шерубен, устремив на маркизу пытливый взгляд.

Она ничего не отвечала. Очарователь подошел к двери, но вдруг, как будто под влиянием внезапного решения, он обернулся и подошел к маркизе:

– Маркиза, я вам сейчас солгал.

– Вы солгали мне? – спросила маркиза, вздрогнув.

– Да, – сказал Шерубен, – решительно солгал, потому что не решался сказать правду. Маркиза, – продолжал он, – меня привело сюда желание более сильное, чем желание узнать о здоровье больной…

У маркизы от страха потемнело в глазах.

– Это желание… – продолжал Шерубен с грустною улыбкою на губах.

– Позвольте, – перебила его маркиза.

– Нет, выслушайте несчастного до конца. Через неделю я прощусь с Парижем, с Францией и даже с Европой.

– Как, вы уезжаете? – спросила испуганно маркиза.

– Я сын корсара, – продолжал очарователь, – я родился в просторе океана, на экваторе. Во мне нет ничего европейского, кроме имени, которое я получил от усыновившего меня человека. В душе я дикарь, сын тропического неба. Я приехал десять лет тому назад с намерением преобразиться в европейца, но я не мог победить в себе первобытного характера, не мог потушить в себе клокочущих страстей. Однажды я встретил женщину… я полюбил ее со всей страстью дикаря… но – увы! – между мною и этой женщиной гробовая пропасть; пропасть эта добродетель… потому что она замужем.

Маркиза слушала его с замиранием сердца, она догадывалась, она чувствовала, что он говорит о ней, но не отвечала ни слова.

– Маркиза, я никогда вас более не увижу, быть может, вы никогда не услышите даже имени моего; но на коленях умоляю вас: если мысль, что где-то за морем страдает бедный дикарь, жизнь которого принадлежит вам, если мысль эта не оскорбит вас, то вспомните иногда, что человек этот стоял перед вами на коленях и просил вас доставить ему минуту блаженства, позволив прикоснуться устами к краю вашего платья.

Затем он медленно встал и трепетным голосом произнес:

– Прощайте навеки, маркиза.

В бедной маркизе происходила страшная борьба воли со строгим долгом.

Шерубен в дверях поклонился еще раз и затем, глубоко вздохнув, удалился.

В это самое время Баккара была у графа Артова.

– Друг мой, – обратился к ней граф за обедом, – зачем вы хотите провести сегодняшний вечер в бельведере?

– Это моя тайна и прошу вас, друг мой, не расспрашивать меня об этом, тем более что вы обещали мне это.

И Баккара свернула разговор на другую тему. В это время приехала маленькая жидовочка, красоте которой граф не мог не удивиться.

– О ней тоже не расспрашивайте, – предупредила Баккара, – это тоже тайна.

– Друг мой, – обратилась она к графу после обеда, – проводите меня с этой малюткой до бельведера.

Бельведер соединялся с домом стеклянной галереей, через которую граф и провел их.

Баккара, взяв из рук его свечку, попросила удалиться.

– Где же прикажете ждать вас? – спросил он.

– Где хотите: в саду или у себя в гостиной. Затем Баккара заперла за собой беседку.

– Странная женщина, – пробормотал граф, уходя. Баккара посадила малютку на стул, лицом к саду дома № 40, задула свечку и, положив ей руку на голову, произнесла:

– Спи!

И в то время, как девочка засыпала, она проговорила:

– Мне хотелось бы знать, дома ли он и что делается в доме, куда маркиза уже приехала.

Граф долго ходил по саду, по временам поглядывая в сторону бельведера.

– Что могла бы делать там Баккара? – задавал он себе вопрос.

Она показалась ему вдруг каким-то таинственным существом, исполняющим что-то зловещее.

Наконец, спустя час дверь беседки отворилась.

Граф побежал навстречу Баккара, которая казалась сильно расстроенною.

– Друг мой, – обратилась она к графу, – прикажите заложить карету.

– Вы уже едете?

– Да, я еду домой, потому что ко мне будет гость.

– Гость? В десять часов вечера?

– Да, и гостя этого зовут Шерубен.

– Шерубен? Но откуда вы это знаете?

– Я существо сверхъестественное, – отвечала Баккара, улыбаясь, – узнаю иногда будущее. До свидания, я жду вас завтра у себя.

Баккара села в карету и поехала в улицу Монсей.

Прошло около часа с тех пор, как Баккара уехала от русского графа; она вернулась в улицу Монсей и нашла у себя записку следующего содержания:

«Вы мне сегодня позволили бывать у вас, но не назначили ни дня, ни часа. Позвольте же, милостивая государыня, ввиду важности пари, которое я держал, просить вас принять меня сегодня же вечером в одиннадцать часов.

Целую ваши ручки. Шерубен».

Когда Баккара прочла это письмо, то ей невольно пришло на память, что уже час тому назад маленькая ясновидящая сказала ей, что Шерубен будет у нее в этот же вечер.

Баккара уложила спать Сару и приготовилась к приему Шерубена.

Она сама не расположилась, как накануне, в маленьком кабинете и не отослала своих людей… но, напротив того, вздумала принять его более открыто… Вместо того чтобы переодеться в капот, она осталась в своем утреннем наряде и пришпилила в волосы василек. Затем она поправила прическу и с удовольствием посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что она все еще поразительно хороша.

Баккара хотела принять своего дерзкого соблазнителя в той самой хорошенькой гостиной, где шесть лет тому назад барон д’О. выставил так много роскошных вещей. Она развалилась на кушетке, придвинутой к камину, и облокотилась на стол в позе женщины, ожидающей лицо, вмещающее в себе, в ее глазах, весь мир.

Вскоре колокольчик известил ее о прибытии посетителя.

Было одиннадцать часов: Шерубен был точен… вполне точен.

Прошло около двух минут, наконец, вошла горничная и подала карточку Оскара де Верни.

– Просите, – ответила Баккара, не поднимая головы и не поворачиваясь.

Шерубен вошел. Он на минуту остановился на пороге, взглянул вокруг себя и с досадой увидел, что будущая жертва, вместо того чтобы ждать его в будуаре, приняла его в своей гостиной.

Он сразу понял, что Баккара была женщина далеко недюжинная.

Когда дверь отворилась, Баккара немного приподняла голову и, увидев его на пороге, улыбнулась и указала ему рукой на стул.

Горничная вышла, и Баккара осталась вдвоем с гостем.

Надо сказать, что Шерубен, идя к Баккара, дорогой сочинил хорошенькую речь, которую и приготовился сказать ей. Он уже заранее сообразил свое положение и, предвидя, что его примут холодно и презрительно, приготовил уже «несколько эффектных фраз и несколько таких взглядов, против которых, по его мнению, нельзя было устоять. К несчастью для него, он во всем ошибался.

Программа, составленная им, положительно не годилась, так как Баккара не выказывала ни холодности, ни гнева, ни презрения.

Она подала ему руку и просто сказала:

– Садитесь подле меня, ужасный ребенок.

Этот эпитет был сказан шутливым тоном и без всякой досады, что окончательно сбило с толку Шерубена,

– Действительно, – сказал он, – заслуживаю вполне название ужасного ребенка, потому что…

– Позвольте!.. – перебила она. – Прежде чем говорить о делах, я перебью вас…

– Слушаю.

– Хотите чаю? – спросила она, смеясь.

– Благодарю!

– Ну так мы теперь потолкуем.

Шерубен поклонился и начал было обдумывать новую речь.

– Знаете ли вы, каких, например, трудов стоило мне вразумить графа Артова?

– По какому поводу?

– Да по поводу вашего пари, – ответила она просто. Шерубен посмотрел на нее.

– Я не понимаю вас, – сказал он.

– Ну, так я объяснюсь проще… Слушайте меня… Вообразите себе, что граф принял это пари серьезно.

Она сделала ударение на последнем слове.

Шерубен привскочил на своем месте.

– Да, я тоже считаю это пари серьезным? – вскрикнул он.

Баккара начала опять улыбаться.

– Ну, если я вам укажу на одно небольшое препятствие, – сказала она, – то вы, верно, согласитесь со мной… я была хороша, а может быть, и теперь еще не дурна; я всегда славилась своею бесчувственностью – вот романическая сторона этого пари… Вы уже теперь рискуете своею жизнью, чтобы соблазнить женщину, у которой нет сердца.

Шерубен поклонился.

– Теперь мы взглянем на обратную сторону медали… Если действительно я такая, то вы только потеряете время и проиграете пари… дело довольно важное, так как вас тогда убьет граф.

– И будет вполне прав.

– Хорошо!.. но… если вы выиграете? (И при этом Баккара посмотрела на молодого человека так насмешливо, что он невольно покраснел.)

– Если вы его выиграете, – продолжала она между тем, – то вы составите себе состояние… ну, позвольте, возможно ли предположить, чтобы человек ценил свою любовь в двадцать пять тысяч франков годового дохода?

Эти слова поразили как громом Шерубена.

Баккара говорила ему, не стесняясь, что он держал постыдное пари – невозможное для порядочного человека…

Шерубен покраснел, как школьник, пойманный в какой-нибудь шалости.

На губах Баккара мелькнула едва заметная насмешливая улыбка, и эта-то улыбка окончательно смутила Шерубена.

– Послушайте, – продолжала она, – вы вели себя в отношении меня как неопытный школяр. Вам сказали, что у меня нету сердца, – может быть, это и правда.

– Я этого теперь не думаю, – пробормотал он.

– Это все может быть; но прежде чем было держать это постыдное пари, вам не мешало бы навести сперва некоторые справки.

И молодая женщина, на которую чарующий взгляд Шерубена не производил ни малейшего действия, смотрела на него и продолжала смеяться.

– Я поняла бы, – продолжала она, – держать пари, не рассчитывая на денежный выигрыш. То есть если бы вы сказали «я хочу быть любим этой женщиной, которая никого не любит» вместо того, чтобы заявить то громко в клубе… тогда, может быть, и была бы еще для вас какая-нибудь надежда тронуть меня, но…

Она улыбнулась и не докончила своих слов.

– Так вы считаете, – проговорил Шерубен, несколько оправившись от смущения, – мое пари проигранным?

– Мне кажется… если разве только…

– А, условие? Посмотрим, в чем оно заключается!

– Ну, – сказала она, – заключим условие… и не будем более говорить, и продолжайте, если хотите, бывать у меня…

– Я не понимаю вас, – сказал Шерубен.

– А между тем это так понятно.

– Как?

– Милейший мой, – сказала Баккара, – позвольте мне предположить, что во мне вас больше всего пленяет обещание графа дать вам пятьсот тысяч франков…

– Как вы могли это предполагать? – проговорил Шерубен с притворной гордостью.

– Отложим в сторону ваше самолюбие – я убеждена, что вы отказались бы от них с охотой… если бы я только могла полюбить вас…

– О, конечно!.. – пробормотал Шерубен. Он боялся, что его разгадают.

– Слушайте же меня, что я вам предложу сейчас – вы можете принять или не принимать… Или вы напишете графу тут же, у меня, и сейчас же, что вы отказываетесь от пари, или ваша нога никогда не будет у меня.

– Ну, а если я напишу это, что со мной будет тогда?

– Тогда, может быть, вас и простят, – проговорила Баккара и бросила такой взгляд на наглого искателя приключений, что он окончательно почувствовал себя обезоруженным.

– Ну, – добавила она настоятельно, – решайтесь же! Он еще несколько колебался.

– Вот бумага – садитесь там и пишите, я буду диктовать.

Шерубен вздрогнул и почувствовал, что он побежден. Он встал и сел к столу.

– Я жду, – проговорил он, взяв в руки перо.

– Граф, – диктовала Баккара, – забудьте мою вину перед вами; я отказываюсь от пари.

– Я не могу писать этого! – вскрикнул Шерубен, – это ведь настоящее письменное извинение!

– Вы напишете его, – сказала спокойно Баккара, голос которой звучал так нежно и очаровательно, – вы напишете ради любви ко мне…

Шерубен молча взял перо и написал.

– А теперь, – сказала Баккара, – поцелуйте мою руку, возьмите шляпу и отправляйтесь!

– Отправляться?

– Теперь уже двенадцать часов, – заметила Баккара, – если хотите успеть, то начинайте с послушания…

Очарованный Шерубен послушался и пошел домой…

– Когда я могу быть у вас? – спросил он.

– Послезавтра, прощайте.

Когда он ушел, она заперла за ним дверь, и, покачав головой, прошептала:

– Ты у меня в руках… ты самый обыкновенный Дон-Жуан, и наказание твое будет ужасно, если ты только не остережешься.

Можно было предположить, что Баккара угадывает то, что должно было случиться.

И действительно, Шерубен отрезвился сейчас же, как вышел на улицу.

– Какой я дурак, – подумал он, – я забыл о том, как бы мне пригодились пятьсот тысяч франков.

– Впрочем, – пробормотал он, – никто не принуждает меня сказать Баккара, что я отказываюсь от своего пари. Лишь бы только граф знал, что я держу это пари… теперь ясно как божий день, что она желает полюбить меня, но не хочет согласиться из-за пари… Следовательно, – добавил он, ударив себя по лбу, – пятьсот тысяч франков у меня в кармане… Идем к графу!

Шерубен знал привычки молодого графа, "то есть то, что он не ложился спать никогда раньше трех часов.

Было всего двенадцать часов… Шерубен подумал немного и отправился в клуб и действительно нашел графа за вистом.

– Граф, – сказал он ему вполголоса, – я могу попросить вас на одно слово?

– К вашим услугам, – ответил граф, вставая и отходя в сторону. – Я слушаю вас.

– Я только что от Баккара, – начал Шерубен.

– Так, – заметил равнодушно граф.

– Согласитесь ли вы в том со мной, что в деле, которое занимает теперь нас, хитрость употребительна?

– Смотря по обстоятельствам.

– Баккара не желает, чтобы я держал об ней пари.

– Она права.

– Поэтому я написал у нее письмо, в котором отказываюсь от нашего пари.

– А!

– Но я пришел сказать вам, граф, что мой отказ не серьезен.

– Хорошо!

– Разве только вы согласитесь дать мне слово, что вы ничего не скажете ей о настоящем разговоре.

– Даю вам это слово.

– Хорошо… до свиданья.

Шерубен поклонился графу и ушел, чтобы повидаться с виконтом де Камбольхом, который должен был ожидать его.

На другой день после этого граф Артов заехал к Баккара; она встретила его с улыбкой и, подавая руку, сказала:

– Хотите я вам сообщу какую-нибудь тайну?

– Да, – ответил он, кивая головой.

– Я сообщу вам кое-что, о чем вы полагаете, что знаете это один.

Он сделал движение невольного удивленья.

– Вчера вечером, в полночь, у вас был некто Шерубен.

– Вы это почему знаете? – спросил граф.

– Это для вас должно быть все равно.

– Так вы видели его?

– Нет! Но я знаю, с какой целью он был у вас в клубе.

– Вот как! – прошептал граф. – Если вы это знаете, то вы просто колдунья.

– Все это может быть. Садитесь здесь и прочтите это письмо.

Она подала ему записку, в которой Шерубен извинялся и отказывался от пари.

– Вот как! – заметил граф с притворным удивлением.

– Милое мое дитя! – сказала Баккара тоном матери. – Вы благородны и, как видно, умеете держать свое слово… Вы обещали не говорить о своем свидании с Шерубеном. Но я, как женщина всезнающая, по вашему выражению – колдунья, скажу вам, какая была цель этого свиданья: Шерубен просил вас считать ваше пари действительным и серьезным.

Граф вскрикнул от удивления.

– Но, – докончила она серьезным тоном, – г. Шерубен и не подозревал, что подписывал свой смертный приговор. Граф вздрогнул.

– Послушайте, – продолжала она медленно, – если бы этот человек был просто фатом, игравшим репутацией какой-нибудь женщины, то я сказала бы вам: «Выгоним его и пусть он живет»… Но этот человек – негодяй… вор– убийца и служит в настоящее время разумным исполнителем такого низкого преступления, которому даже нет названия… Граф! Исполните ли вы мою просьбу, если я когда-нибудь скажу вам: «Человек этот хвастун, он проиграл пари, так накажите же его по заслугам!..» Исполните ли вы тогда мою просьбу?

– Клянусь вам, – ответил молодой человек, начинавший глубоко, слепо и фанатически верить Баккара.

* * *

Вернемся теперь назад и посмотрим, что делает наш друг Фернан Роше.

Мы оставили его в то время, когда он, выйдя от Баккара, отправился к Тюркуазе.

Он любил ее… любил до безумия.

Дойдя до улицы Бланш, он Отыскал дом под номером 17-м и спросил у привратника, где живет госпожа Дела-кур, – это было имя, которое приняла Женни.

– Пятый этаж – вторая дверь в коридоре, – ответил ему привратник.

Эти слова болезненно сжали сердце Фернана. Он оставил Тюркуазу в отеле и нашел ее в мансарде. Он поднялся под впечатлением сильного волнения, отыскал указанную дверь и постучал в нес-

– Войдите! – отозвался звучный и веселый голосок.

Фернан отворил дверь и очутился в маленькой комнатке, скромная обстановка который вряд ли удовлетворила бы даже и гризетку.

Посреди этой гордой бедности Тюркуаза представилась Фернану чем-то вроде королевы, низвергнутой с престола, она была по-прежнему хороша, спокойна и весела.

– Здравствуйте, друг, – сказала она, – я ждала вас… И при этом она подставила ему свой лоб с такой грацией, что невольно очаровала бы всякого.

Фернан не сел, но усадил ее в кресло и стал перед ней на колени.

– Вы честное, благородное созданье, – сказал он.

– Неужели только потому, – прошептала она, – что я предлагаю вам свое кресло?

– Нет, потому, что вы поступаете благородно…

– Довольно, довольно! – прервала она, грозя пальчиком… – Вы просто неисправимы.

Он опустил голову и замолчал.

– Фернан, – продолжала она, – хотите быть моим другом?

– Как можно об этом спрашивать?

– Хотите бывать здесь меня?

– Когда?

– Когда хотите… каждый день. Он радостно вскрикнул.

– Но это будет только с одним условием.

– Каким?

– Что вы предоставите мне право жить по своей воле и никогда не будете затрагивать денежного вопроса.

– Хорошо, – ответил покорно Фернан.

– С этим условием я буду вас любить. – 14, взяв за руки своего друга, она с нежностью пожала, их.

Фернан пробыл у Тюркуазы целый день и ушел только в шесть часов, когда она потребовала, чтобы он шел домой.

Когда он вернулся домой, то у него собирались обедать.

Уже в течение нескольких дней помешательство господина де Бопрео, казалось, удвоилось. И он положительно впал в детство.

Г-жа Бопрео сидела в гостиной вместе с дочерью.

Обед был скучен; во все продолжение его царствовало молчание.

Это молчание так тяготило Фернана, что он вышел из-за стола за десертом и ушел к себе в курительную комнату.

Два или три дня после этого он был у Тюркуазы на самое короткое время и всякий раз дома отговаривался серьезными делами.

На четвертый день к ней приехал сэр Вильямс и предупредил ее, что Фернан купил для нее меблированный отель в улице Виль л'Евэк. предложил ей не выказывать своей радости, когда он придет, и вообще подольше не соглашаться на принятие этого подарка.

– Будьте спокойны, я хорошо сумею разыграть свою роль, – ответила ему Женни.

– Ну-с, и кроме того, – добавил сэр Вильямс, – переехав в отель, вы потрудитесь завтра, ровно в двенадцать часов, проехаться в коляске мимо окон известного вам достоуважаемого виконта де Камбольха.

Сэр Вильямс уехал, и почти вслед за ним к Тюркуазе явился комиссионер, который принес ей письмо.

Тюркуаза взглянула на адрес, узнала почерк Фернана и распечатала его.

«Дорогая моя Женни! Если вы только хоть немного любите меня, то вы докажете свою любовь и поедете с человеком, который подаст вам это письмо.

Ваш Фернан».

– Положительно, – подумала Тюркуаза, – мой покровитель очень не глупый малый.

Затем она, не задумываясь, отправилась с комиссионером, который и привез ее в отель, купленный для нее Фернаном на улице Виль л'Евэк.

Здесь она увиделась с Фернаном, приняла от него этот подарок и расположилась уже как дома.

На другой день после этого, поутру, к мастерской Леона Роллана подъехала коляска, из которой вышел виконт де Камбольх.

Он вошел в мастерскую и, сказав Роллану, что он нуждается в мебели, предложил ему немедленно отправиться с ним к нему на квартиру, чтобы осмотреть ее и вымерить.

Леон переоделся и поехал с виконтом.

Когда он был у него на квартире, пробило ровно двенадцать часов, и в это-то время мимо окон виконта проехала шагом коляска, запряжённая четверкой великолепных лошадей, и в этой коляске сидела Тюркуаза.

Рокамболь нарочно обратил внимание Леона на эту коляску и на сидевшую в ней даму.

Роллан узнал Тюркуазу и как сумасшедший убежал от виконта и бросился за ней, желая догнать ее…

Это ему долго не удавалось, но, наконец, на площади Баво, когда он думал, что догонит ее, потому что был всего за несколько шагов, коляска повернула на улицу Виль л'Евэк, где и въехала в ворота одного отеля.

Эти ворота затворились именно в ту минуту, когда Леон подбежал к ним. Не помня себя, он крепко дернул за шнурок колокольчика.

Калитка отворилась, и в ней показался человек.

– Что вам надо?. – спросил он.

– Мне нужно поговорить с вашей барыней!

– Положим, – ответил лакей, – но наша барыня имеет привычку принимать только тех, кто называет ее по имени или говорит свое имя…

Эти слова вызвали у Леона глубокий вздох. Он не знал, под каким именем была здесь Женни Гарен.

– В таком случае, – сказал он, – потрудитесь сказать ей, что ее желает видеть человек, которого она хорошо знает, – Леон Роллан.

– Подождите здесь, – предложил лакей, – я сейчас передам барыне о вашем желании.

Прошло около десяти минут, показавшихся Роллану чуть не целым веком.

Наконец человек вернулся назад.

– Барыня, – сказал он, – не знает вас совершенно, но готова принять вас.

У Леона помутилось в глазах. Или это была не его Женни, или она отказывалась от него. Он следовал за лакеем как пьяный, беспрестанно спотыкаясь.

Человек провел его через приемную и, введя в большую гостиную, где были собраны богатства и чудеса новейшей роскоши, указал ему на стул и сказал: – Потрудитесь обождать, барыня сейчас выйдет.

Леону стало казаться, что он помешался – его сразу охватило страшное сомнение, и он уже хотел бежать… но дверь уже отворилась и в ней показалась Тюркуаза.

Леон Роллан вскрикнул. Перед, ним стояла женщина, которую он знал под именем Женни Гарен.

– Женни!.. – прошептал он, подходя к ней.

Но Тюркуаза изобразила собой полное удивление, гордо поклонилась работнику и спросила:

– Вас зовут Леон Роллан?

Эти слова поразили как громом столяра… он посмотрел на стоявшую перед ним молодую женщину и зашатался.

– Мне передали, – продолжала Тюркуаза совершенно хладнокровно, – что вы желаете меня видеть… Что вам угодно?

Она указала ему на стул около камина, а сама села на кушетку, стоявшую подле камина.

– Сударыня… Женни! – прошептал опять Леон.

– Мне кажется, что вы ошибаетесь…

– О! – вскрикнул он, пораженный сходством, – нет, это просто невозможно!.. Женни!.. Это вы!

– Меня зовут не Женни, а Делакур.

– Боже! – прошептал опять Роллан, – но ведь у вас ее голос, ее взгляд…

– Успокойтесь немного, – сказала Тюркуаза, – и потрудитесь посмотреть на меня попристальнее… Вы, конечно, убедитесь тогда, что вы ошибаетесь.

– Нет! Это вы!..

Она покачала отрицательно головой.

– Мне кажется, – проговорил Леон, – что я действительно начинаю сходить с ума…

– Позвольте, – перебила его Тюркуаза, – что это за особа – Женни Гарен?

– Дочь одного из моих работников… бедная швея…

– Ну, так потрудитесь же взглянуть вокруг себя… И при этом Тюркуаза жестом указала на роскошь, окружавшую ее, и на богатое платье, надетое на ней. Этот довод имел полную силу.

– Наконец, – продолжала Тюркуаза с полным спокойствием, – вы, вероятно, убедились.

Леон поник головой.

Тюркуаза постепенно довела работника до глубокого отчаяния, а потом созналась ему, что она и Женни – одно и то же лицо, но что она скрылась от него, боясь, что он будет презирать ее, если узнает, что она обманывала его и что она совсем не то, за кого выдавала себя.

Леон вне себя бросился перед ней на колени и стал умолять ее не оставлять его…

Тюркуаза, получившая от сэра Вильямса известного рода инструкции, поклялась ему в любви и предложила ему бежать с ней из Парижа в Америку.

Леон согласился, но в эту минуту он вспомнил о своем ребенке:

– Мой ребенок… жена! – прошептал он.

Этого было вполне достаточно, чтобы Тюркуаза ушла от него в другую комнату и заперла за собой дверь. Леон остался, как пораженный громом. В комнате, куда вошла Тюркуаза, находился сэр Вильямс, видевший через отверстие в стене все, что происходило в зале.

– Ну, крошка, – сказал он, когда к нему вошла Тюркуаза, – садись и пиши поскорее письмо этому ослу.

Тюркуаза молча повиновалась.

Сэр Вильямс поторопился продиктовать ей письмо к Леону Роллану, в котором она извещала его, что одна только глубокая любовь к нему заставляет ее снова писать ему; она предлагала снова бежать с ним и притом взять с собой его ребенка, которому она бралась заменить мать.

«Если вы любите меня, то вы должны сделать это сегодня ночью или завтра утром, и мы тотчас же уедем», – было сказано в письме.

Ливрейный лакей подал это письмо Леону, который все еще стоял в зале.

Роллан прочел его и быстро вышел из комнаты.

Сэр Вильямс видел это и, обернувшись к Тюркуазе, сказал ей, чтобы она ехала завтра с Леоном в том почтовом экипаже, который будет стоять у подъезда…

– На первой же станции, – добавил сэр Вильямс, бывший в костюме сэра Артура, – вы получите от почтаря особенную инструкцию.

– А Фернан? – спросила Тюркуаза.

– Вы напишите ему письмо, – ответил сэр Артур и, усадив молодую женщину за письменный стол, продиктовал ей письмо к Фернану следующего содержания:

«Милый Фернан! Так как вы делаете мне сюрпризы, от которых я не имею возможности из любви к вам отказаться, то я нахожу нужным наказать вас. А так как я воображаю, что вы любите меня, то я и думаю, что Лучшее средство, чтобы наказать вас, будет заключаться в том, чтобы изгнать вас хотя бы на несколько часов. Но так как я не могу сделать этого в вашем же доме, то я и прибегаю к другому средству – т. е. изгоняю себя из Парижа на сорок восемь часов. Куда я еду – это тайна! Вот и наказание для вас. В особенности, Фернан, не вздумайте ревновать.

Женни».

Затем сэр Артур простился с Тюркуазой и спокойно вышел из ее отеля.

Он прошел улицу Виль л'Евэк до площади Больвоам, остановил наемную карету, сел в нее и приказал кучеру везти себя в улицу Лаффит. Он ехал к графу де Шато-Мальи.

Сэр Вильямс много думал и занимался в последнее время маркизой Ван-Гоп. Дай Натха и вообще пятимиллионным делом.

Граф был дома, и один в это время. Он только что вернулся с обеда из Английского клуба.

Грум подал ему карточку.

Граф взглянул на нее, вздрогнул и, приказав принять посетителя, велел больше никого не принимать

Сэр Артур не заставил себя долго ждать.

– О-о! – сказал он, входя, – очень рад, любезнейший граф, что застал вас здесь…

– И я тоже, сударь, – заметил граф. подвигая ему кресло.

Сэр Артур сел.

– Я уезжал, – начал он. – и теперь пришел узнать, как идут наши дела?

Граф глубоко вздохнул.

– Ах, my dear, – сказал он, – я ужасно боюсь, что наше дело проиграно.

– Что? – переспросил сэр Артур.

– Дела мои, или наши, если вы хотите, находятся все в одном и том же положении.

– Гм!

– Роше так же добродетельна, как и несчастна.

– А?!

Барон произнес это односложное восклицание с необыкновенным красноречием.

Оно выражало собой – что граф неловкий Дон-Жуан, не умеющий взяться как следует за это дело.

– Да, – продолжал он, – несмотря на все мои усилия, я еще не завоевал ни одного уголка в ее сердце.

– Славно! – заметил мнимый англичанин, – мне было бы очень приятно выслушать отчет об этих ваших усилиях…

– Это можно.

– Говорите, я вас слушаю, – проговорил сэр Артур и откинулся на спинку кресла.

Граф кашлянул и начал:

– Во-первых, я должен сказать вам, – начал он, – что госпожа Роше оказывает мне такое беспредельное, так сказать, братское доверие, что я начинаю чувствовать угрызения совести.