Текст книги "Подвиги Рокамболя или Драмы Парижа"

– В самом деле? Бедное мое дитя! – сказала Баккара. – Вы любите?

Тюркуаза молча положила свою руку на сердце.

– Послушайте! – тихо сказала она. – Я не знаю, что привело вас сюда, не знаю, чего вы хотите от меня, но, ради бога, дайте мне время все высказать вам, потому что только одна вы можете понять меня и, быть может…

– Что?

– Дадите мне совет.

– Я вас слушаю, мое дитя!

Тогда Тюркуаза рассказала ей все, что мы уже знаем относительно того, как к ней перенесли Фернана Роше, как она ухаживала за ним, как выпроводила его, не умолчала о встрече в лесу и таким образом познакомила Баккара с тем, что произошло с Фернаном, начиная с его дуэли с виконтом де Камбольхом до последней катастрофы.

– Что же вы хотите сделать теперь? – спросила ее ласково Баккара.

– Вы видите мой костюм, – ответила Тюркуаза, – я тоже начала краснеть за свою прошлую жизнь и вспомнила про вас. Теперь Тюркуазы больше не существует, перед вами – Женни. Та Женни, которая наняла комнату за двести франков в год и хочет жить в ней трудами своих рук.

– Вы… вы решились на это?

– Да, – ответила она, – и если он любит меня… тогда, по крайней мере, никто не будет иметь возможности сказать, что я расточаю его состояние. Мне лично нужна только одна его любовь.

Тюркуаза замолчала и принялась вздыхать.

Баккара вдруг встала со своего места. Резким движением головы она откинула назад свою шляпку, из-под которой высыпались ее густые и блестящие белокурые локоны.

В то же время глаза раскаявшейся развратницы блеснули молнией, и на ее губах появилась презрительная и гордая улыбка.

Госпожа Шармэ превратилась в Баккара, в то отчаянное создание, которое когда-то привлекало к себе всю молодежь.

Она имела громадное преимущество перед Тюркуазой, будучи красивой и многознающей женщиной.

– Ты очень хитра, моя милая, – сказала она едким, насмешливым голосом, обвив ее своим молниеносным взглядом, – но ты забыла, что я Баккара.

Это быстрое превращение смутило бы и поразило всякую другую женщину, но не белокурую Женни, молодую ученицу баронета сэра Вильямса.

Баккара в эту минуту сияла смелостью, решимостью и энергией. При ней не было только кинжала, чтобы напомнить сцену в доме умалишенных, где она так ловко вынудила Фанни выдать ее тайну.

Но надо сказать правду, что Женни была ей достойной соперницей.

Она скоро оправилась и со спокойным, улыбающимся лицом приготовилась к битве.

– Или вы помешаны, – сказала она наконец, – или вы находитесь под влиянием прилива крови к голове.

– Вы ошибаетесь, моя милая, – ответила Баккара.

– Или вы любите того же, кого и я.

– Это последнее верно.

Баккара говорила совершенно хладнокровно, и Женни поняла, с какой соперницей она имеет дело.

Случается, что тишина бывает иногда страшнее бури. Женни в свою очередь замолчала и ждала, чтобы Баккара высказала ей свою волю.

– Послушай, моя милая, – начала Баккара, садясь в кресло, – я сделала тебе честь, выслушав тебя, и за это, я полагаю, ты также доставишь мне удовольствие выслушать меня.

– Прошу вас говорить, – пробормотала Тюркуаза.

– Я старше тебя, моя милая, – продолжала Баккара, – а судя по тому, что тебе известна моя прошлая жизнь, ты можешь быть уверена, что я держу свое слово.

Тюркуаза не забыла вздрогнуть и вообще обнаружить испуг.

– Слушай же, – продолжала Баккара, – тот, про которого ты только что говорила, уверяя меня, будто бы любишь его, – любим мною уже четыре года, и для него-то я переменила образ своей жизни.

Женни не преминула сделать движение удивления, смешанного с испугом.

– Итак, я позволю себе допускать, что и ты любишь его… действительно любишь, но для этого нужно, чтобы ты доказала это.

– Взгляните на мою одежду! – Это не доказательство.

Тюркуаза подбежала к столу, живо открыла ящик его и сказала:

– Вот, вот, смотрите.

Она вынула при этом из ящика пакет, сорвала с него печать и положила перед Баккара все, что в нем находилось.

– Вот, смотрите, – продолжала она, – вот купчая крепость на этот дом, купленный виконтом де Камбольхом, моим бывшим любовником, а вот и его дарственная запись, подписанная им же.

– Далее? – заметила сухо Баккара.

– Вот обязательство в сто шестьдесят тысяч франков, под три процента, а вот еще другое, приносящее мне шесть тысяч ливров дохода.

– Что же это доказывает? – спросила Баккара.

– Взгляните на адрес. Баккара взглянула и прочла: «Господину виконту де Камбольху».

– Что же, ты хотела возвратить ему это? – спросила она.

– Да, – ответила Тюркуаза, – вот прочтите это письмо.

Баккара взяла у нее листок бумаги и прочла его:

«Милый виконт!

Простите меня за то, что я обманывала вас, но я все же слушалась больше сердца, чем думала о своих интересах.

Сегодняшняя встреча выяснила мне то, что я должна теперь делать. Возвращаю вам все ваше и выезжаю из вашего отеля, который вы можете принять в свое владение хоть сейчас же. Прощайте.

Женни».

– Неужели – вы сомневаетесь и теперь? – спросила Тюркуаза, смотря на Баккара.

– Да, но постойте, объясните мне сперва еще одну вещь.

И при этом Баккара вынула из своего кармана письмо.

Это было то самое письмо, про которое сэр Вильямс, превращенный в виконта Андреа, рассказывал накануне, что оно было найдено в кармане старого платья. Оно было без адреса и назначалось женщине, сообщнице в торге любовными записками.

– Вы узнаете это письмо? – спросила она.

– Это мое письмо, – быстро проговорила она, – но каким образом оно к вам попало?

– Это безразлично.

– Признаюсь – я писала его.

– Когда?

– С полгода тому назад.

– Кому?

– Женщине, которой уже нет в живых.

– Звали ее?

– Генриетта де Бельфонтен, а также Торпилла.

– Я знала ее, – сказала Баккара.

– В то время, – прибавила Тюркуаза, – эта несчастная, я и многие другие были в страшной нищете. Жить ведь надо чем-нибудь, мы и устроили маленькую торговлю любовными письмами. Это предприятие вывело меня из нищеты, и когда я встретилась с виконтом, дела мои поправились.

Чистосердечное признание Тюркуазы произвело на Баккара живое впечатление.

– А это что? – спросила она, указав на нарисованное внизу сердце.

– Я была другом Генриетты, она пустила меня в ход. Это сердце значило, что я люблю ее.

Это объяснение рушило все предположения Баккара.

– Одно из двух, – подумала она, – или она еще лукавее, нежели я предполагала, или она говорит правду.

– Хорошо, – сказала Баккара, – прости меня, милая моя, и не будем больше говорить об этом письме.

Она спрятала письмо в карман.

– Теперь о Фернане, – продолжала она, – если бы он был беден, то возвращение подарков твоему виконту могло бы показать, что ты любишь его, но он богат, у него двенадцать миллионов, и ты уверена, что он даст тебе вдесятеро больше, чем стоят эти подарки.

– Это правда, – сказала Тюркуаза, – но все-таки я люблю его.

При этом она открыла другой ящик, вынула оттуда запечатанное письмо, адресованное на имя Фернана, и подала его Баккара.

– Читайте, и вы, быть может, убедитесь в этом. Баккара вскрыла письмо и прочла:

«Милый друг! Если ты принял предложенные мною сегодня условия и согласен любить меня в бедности, приходи ко мне завтра на улицу Бланш, № 17.

Женни».

– Милая моя, – сказала Баккара, вставая, – я не знаю, какого ты происхождения и чем была в детстве, но о себе могу сказать, что в восемнадцать лет я была простой здоровой девкой и не побоялась бы любого мужчины.

При этом она обвила нежную шею соперницы так, что последняя даже не могла испустить крика.

– Видишь, – проговорила наконец Баккара, – что, если б я захотела, я могла бы удавить тебя как ребенка.

Тюркуаза побледнела, но не упала духом.

– Слушай, – продолжала Баккара, – я даю тебе минуту на размышление: ты любишь Фернана?

– Да, – сказала Тюркуаза твердо.

– Я тоже его люблю. Итак, одно из двух: или ты откажешься от него сейчас, или ты умрешь.

– Я уже выбрала, – спокойно отвечала Тюркуаза.

– Ты отказываешься?

– Нет, убейте меня. Но знайте, что он меня любит и отомстит за меня.

После короткого молчания Баккара сделала последнее испытание.

– Вот что, друг мой, – сказала она, – я не убью тебя за то, что ты любишь Фернана, но убью, если ты откажешься повиноваться мне в продолжение часа.

– Говорите.

– Позвони и вели заложить карету. Тюркуаза повиновалась.

Баккара взяла векселя, купчую крепость на дом, оба письма, к виконту и к Фернану, положила их в пакет и затем бросила в огонь.

– Что вы делаете? – испуганно спросила Тюркуаза.

– Жгу ненужные бумаги, – хладнокровно отвечала Баккара. – Поедем со мной!

Спустя после этого пять минут обе женщины сидели уже в карете.

– На улицу Бюсси! Скорей! – закричала Баккара кучеру.

В четверть часа карета остановилась у ворот.

Баккара провела Тюркуазу в свой кабинет, открыла конторку и вынула оттуда пачку банковых и процентных билетов на сто шестьдесят тысяч франков.

В это время вбежала к ней с радостным приветствием маленькая жидовочка.

– Позови, душечка, Маргариту, – обратилась к ней Баккара.

Девочка убежала и возвратилась в сопровождении Маргариты.

– Маргарита, – сказала г-жа Шармэ, – я уезжаю на два дня. Позаботься об этой малютке. Ты отвечаешь мне за нее.

Затем Баккара и Тюркуаза сели опять в карету.

– Теперь, – сказала она, – мы поедем к нотариусу – написать купчую крепость на твой отель.

– Но ведь он уже не мой.

– Он принадлежит виконту, но для него безразлично, получить ли обратно дом или заплаченные за него деньги.

– Кто же купит отель?

– Я.

– Вы? – воскликнула Тюркуаза.

– Да. Я отказалась от света и от моей прежней жизни единственно из любви к Фернану. Пока я думала, что он любит свою законную жену, я не раскаивалась в этом, но, увидя, что он любит женщину, подобную мне, я решилась сделаться прежней Баккара.

Карета подъехала к подъезду нотариуса.

Купчая крепость на монсейский отель была совершена, и обе женщины вошли в залу отеля.

– Теперь, – проговорила Баккара, подавая Тюркуазе перо, – пиши к виконту, что возвращаешь ему все подарки и сто шестьдесят тысяч франков за отель, проданный тобой прежнему владельцу.

Когда письмо было окончено, Баккара положила в пакет вместе с ним сто шестьдесят тысяч франков, запечатала его и приказала лакею отнести его тотчас же по принадлежности.

– Вы позволите мне написать несколько слов Фернану? – спокойно спросила Тюркуаза по уходе лакея.

– Нет.

– Почему?

– Потому что я хочу, чтобы завтра он приехал сюда за тобой: я хочу сама увидеть, действительно ли он тебя любит.

– О! – сказала Тюркуаза с уверенностью. – Вы в этом убедитесь.

– Тем лучше.

В это время вошла горничная.

– Сударыня, – обратилась она к Тюркуазе, – комиссионер, которого вы требовали, пришел.

За ней показался человек в голубой куртке, с черной бородой и плешивой головой.

– Пойди с ним наверх, – сказала Тюркуаза, – и вели ему взять чемодан в моей комнате.

Затем она надела шляпку и, прощаясь, протянула руку к Баккара.

– Прощай, моя милая, – отвечала та, – и помни, что если ты разоришь моего или, вернее, нашего Фернана, я отыщу кинжал без ножен, который у меня где-то припрятан, и ножнами для него будет твоя грудь.

Тюркуаза ушла и догнала комиссионера в саду. Комиссионер этот был не кто иной, как сэр Вильямс.

– Честное слово, – проговорил последний, – вот силач-баба! Я видел, как она чуть тебя не задушила.

– Как, вы разве были там?

– Еще бы! Я часа два сидел в комнате подле залы, потом надел кучерское платье и возил вас к нотариусу.

– Вы гениальный человек!

– Друг мой! Она обещала убить тебя, если ты разоришь Фернана, а я обещаю изжарить тебя на сковороде, если ты мне изменишь.

Баккара, оставшись одна, упала на колени и истерзанным голосом воскликнула:

– Боже, прости меня! Но я должна его спасти… должна спасти всех.

Баккара снова сделалась госпожой Шармэ.

Рокамболь, или г. виконт де Камбольх, в точности исполнял инструкции сэра Вильямса.

В семь часов утра он отправился в улицу Рошетуар, № 41 к привратнику, чтоб он научил его наносить стопистольный удар.

Он вынул из кармана билет в тысячу франков, подал его профессору фехтования, сказав:

– Я не люблю вдаваться ни в какие объяснения. Покажите мне, как нанести удар, и не старайтесь узнавать, кто я.

Привратник поклонился и повел Рокамболя на чердак, превращенный в фехтовальную залу, где и дал ему урок. Отсюда Рокамболь отправился к майору Гардену, затем, как мы уже знаем, в два часа встретился с Фернаном в Булонском лесу.

Молодой виконт возвратился в Париж и остановился на улице Габриэль, около небольшого отеля. По-видимому, здесь его ждали, потому что, как только он подъехал, человек отворил ворота и взял под уздцы лошадь, которую Рокамболь передал ему в то же время, как и свою визитную карточку.

В конце коридора лакей отворил дверь, и виконт очутился в весьма странной комнате, по обстановке похожей на будуар султанши. На полу, устланном коврами, Рокамболь увидел широкую бархатную подушку, а на ней сидящую по восточному обычаю женщину. Цвет лица ее был смугло-золотистый, почти оливковый, лет ей было около тридцати. Она отличалась таинственной красотой, свойственной только этому племени. Костюм ее состоял из полупрозрачного платья яркого цвета, через которое виднелась шея, плечи, руки и нижняя часть обнаженных ног, на руках и ногах были надеты толстые золотые браслеты.

Рокамболь подал ей письмо сэра Вильямса, она взяла «го и взглянула на надпись, глаза ее заблистали, она вдруг вскочила на ноги, и на лице ее вспыхнули все вулканические страсти Индии.

Что произошло тогда между тропической девой и львом парижских бульваров – это тайна, но только потом Рокамболь поехал к маркизе Ван-Гоп, которая приняла его довольно любезно, предполагая, что он имеет какое-нибудь дело до ее мужа, к которому очень часто обращались по банкирским делам очень многие из знатных иностранцев.

Рокамболь же, под видом виконта де Камбольха, дождался маркиза Ван-Гопа и, рассказав ему историю того, как Дай Нахта любила маркиза, а также и то, что он был влюблен в индианку, передал ему ее письмо, в котором она писала маркизу, что она отравилась и должна скоро умереть, а потому и просит его заехать к ней проститься.

– Ступайте, – докончил Рокамболь, – сказала она мне, и попросите того человека, которого я любила, прийти проститься со мной, ибо я умру.

Маркиз встал, он чуть не задыхался.

Несколько минут собеседники молчали, но, наконец, маркиз заговорил первый, узнав от Рокамболя, что она отравилась соком плода манценило, поднял свою правую руку и, указав на кольцо, надетое у него на одном из пальцев, в которое был вделан камень голубого цвета, сказал:

– Она будет спасена: этот камень расходится в воде и служит противоядием против яда манценило.

– Она не умрет, – добавил маркиз, – клянусь вам. Затем он отправился вслед за виконтом де Камбольхом к Дай Натха.

Дай Натха оделась так, что маркиз был сразу ослеплен ее туалетом.

– Здравствуйте, братец, – сказала она по-английски, подходя к маркизу, – благодарю вас, что вы не отказали поспешить ко мне.

Маркиз был глубоко тронут и нежно пожал ей руку.

– Мне нужно поговорить с вами, – сказала она. – Я надеюсь, что вы не откажетесь уделить мне несколько минут времени. Мне бы хотелось сказать вам несколько слов.

Маркиз молча наклонил голову.

– Мой милый, – продолжала она, обращаясь к Рокамболю, – вы, верно, извините меня, если я вас попрошу оставить нас вдвоем.

Рокамболь немедленно исполнил эту просьбу. Тогда Дай Натха взяла своего двоюродного брата за руку и посадила около себя на диван.

– Вы знаете, друг мой, – сказала она, – как я вас любила. Вы были молоды, прекрасны, я хотела видеть вас для того, чтобы сказать вам, что, несмотря на то, что вы не исполнили своей клятвы, я вас любила в продолжение двенадцати лет и следила за вашей жизнью очами воспоминаний. Моя любовь, мой друг, походила на болезнь, но наступило время, когда чаша моего терпения переполнилась – это случилось сегодня. Я не имела больше сил влачить эту жизнь и отравилась.

Она достала при этом флакон и подала его маркизу. Маркиз невольно побледнел: в этом флаконе оставалось не больше половины красноватой жидкости. Он взял ее за руки.

– Я спасу тебя, моя милая, у меня есть синий камень.

– Бросьте его, мой друг, я должна умереть. Жизнь без вас – моя смерть.

Маркиз встал на колени.

– А если бы ее не было, вы любили бы меня? – спросила она вдруг.

– Я любил бы ее и мертвую, – ответил маркиз. Дай Натха вздрогнула.

– Я от вас потребую сейчас клятвы, – сказала она, – я умирающая.

– Я дам и сдержу ее.

– Если я расскажу вам тайну, клянетесь ли вы повиноваться мне слепо?

– Клянусь прахом наших отцов, Дай Натха.

– А могу я задать вам еще один вопрос?

– Да.

– Что бы было, если бы ваша жена была неверна вам?

– Ах! – вскрикнул маркиз.

Тот, кто увидел бы теперь маркиза Ван-Гопа и кто встречал его в свете – спокойным и хладнокровным, – тот не узнал бы его теперь. Маркиз был страшен. Он сделался бледен и смотрел на Дай Натха, как какой-нибудь змей, очаровывающий свою жертву.

Дай Натха улыбалась.

– Убей меня, клятвопреступник, – сказала она – убей прежде, чем получишь доказательства, которые я обещала тебе.

Маркиз вздрогнул – он вспомнил клятву, и его рука, поднятая над индианкой, мгновенно опустилась.

– Говори, Дай Натха, – крикнул он с бешенством, – и докажи. Если ты только сказала правду – умрешь не ты, а она! И я не буду любить Пепу Альварес уже за гробом: я буду любить тебя тогда живой и женюсь на тебе.

– Ты говоришь правду? – сказала она.

– Да, но говори скорей!

Индианка не потеряла своего спокойствия и отвечала:

– Я выпила сегодня яд. Через восемь дней я умру. Ты только один можешь спасти меня.

– Досказывай! Досказывай! – крикнул маркиз.

– Ты поклялся, – проговорила она тихо и отчетливо, – так слушай же меня.

Маркиз опустился в кресло, точно убитый, кинжал выпал из его рук.

Дай Натха говорила голосом ужасной истины.

– Если через семь дней ты не застанешь твою жену в чужом доме и у ног ее ты не увидишь мужчину, то ты дашь мне умереть.

– И ты докажешь мне, что она виновна?

– Докажу. Теперь помни свою клятву, так как ты обещал мне повиноваться.

– Я буду повиноваться тебе.

– Ты мужчина, – продолжала Дай Натха, – а мужчина должен всегда суметь скрыть в себе самые жестокие горести, мужчина должен иметь силу скрывать свои чувства и, наконец, мужчина должен, если только нужно, надеть на себя ледяную маску.

По мере того, как Дай Натха говорила, черты лица маркиза принимали прежнюю ясность и спокойствие, а выражение его глаз сделалось холодно.

– Поезжай домой, – сказала ему Дай Натха, – возвратись и жди. Помни, что для того, чтобы я могла предать в твои руки виновных, необходимо, чтобы они думали, что они находятся вне опасности.

– Но одно только… его имя?

– Какое имя?

– Имя этого человека?

– Теперь еще рано.

– Хорошо, – проговорил холодно маркиз, – я буду ждать до назначенного дня, и когда настанет этот день, если ты сказала правду, – я убью ее, если же ты солгала, то умрешь ты.

– Я не умру, – сказала она. – А ты будешь любить меня?

– Буду.

– А буду ли я твоей женой?

– Клянусь прахом наших отцов.

– Хорошо, Ван-Гоп, – сказала она. – Теперь до свиданья. Через семь дней мы увидимся.

И при этом она подняла упавший кинжал и подала его маркизу.

– Возьми, – добавила она, – и из любви ко мне убей ее этой игрушкой. Он был сделан для неё.

Жестокая, зверская улыбка мелькнула при этом на лице индианки.

– Прощай и уходи!

Она отворила дверь, противоположную той, через которую он вошел, и пихнула его в коридор, где его схватил за руку какой-то человек.

– Прощай! – крикнула еще раз Дай Натха. Маркиза повели по темному коридору и по узенькой лестнице, и, наконец, он очутился во дворе, откуда маркиз пошел, шатаясь как пьяный, как человек, перед которым исчезло и прошедшее, и будущее.

Дай Натха возвратилась в залу к виконту Камбольху. Рокамболь во время своего жительства в Нью-Йорке научился говорить по-английски довольно бегло. Индианка села подле него и сказала:

– Он ушел!

– Как кажется, убежденным.

– И ожидающим доказательств.

– Он их будет иметь, – заметил хладнокровно адъютант сэра Вильямса.

– Уверены ли вы?

– Вполне.

– Ведь от этого зависит моя жизнь, – заметила она спокойно.

– От этого зависит выигрыш пяти миллионов.

– Потому что, – добавила она, – если маркиза невиновна, я все-таки умру.

– Как?!

– Во-первых, он убьет меня.

– Но… если бы он не убил вас… вы не приняли яд… я думаю, что тогда?

– Нет, я приму его.

– Зачем?

– Потому что голубой камень, спасающий тех, кто выпил сок манценило, отравляет тех, кто не принимал никакого яда.

– Черт побери! – пробормотал Рокамболь.

– К тому же я решилась умереть, если он не будет любить меня и если мне нельзя будет сделаться его женой…

– Вы будете ей, – ответил решительно Рокамболь. Тогда индианка вынула флакон, из которого была отлита половина жидкости, и выпила остаток до последней капли.

– Теперь, – заметила она хладнокровно, поставив флакон на стол, – меня может возвратить к жизни только его любовь и голубой камень.

– Вы будете жить, – сказал Рокамболь, который глубоко верил в гений сэра Вильямса.

Баккара поместилась в своем прежнем отеле, причем ее первой заботой было отказать людям, служившим у Тюркуазы.

Она оставила только одну горничную, думая, что, как бы ни была хитра Тюркуаза, а, вероятно, она чем-нибудь да выдавала свои тайны и себя, а следовательно, оставя ее, можно будет посредством золота купить у нее эти тайны.

Баккара, однако, ошибалась.

Сэр Вильямс предвидел все это и принял свои меры. Тюркуаза отказала своей горничной накануне, так что та, которая осталась у Баккара, не знала ровно ничего.

Баккара провела ночь в ужасном волнении.

Она ожидала утра, считала минуты, часы и не могла дождаться, скоро ли наступит другой день.

В восемь часов она уже позвонила.

– Вероятно, – сказала она, – скоро придет сюда г. Роше и спросит вашу бывшую госпожу. Вы проводите его в залу и попросите подождать.

Она не ошиблась. Ровно в девять часов Фернан подошел к решетке сада.

Его попросили в залу.

– Барыня одевается и просит вас подождать, – сказала ему горничная.

Роше был очень бледен и сильно взволнован.

Он возвратился накануне домой с твердым намерением сознаться во всем перед женой, и мы видели, как он нагло лгал.

Эрмина поняла с этой минуты, что ее достоинство супруги и матери повелевает ей держать себя в совершенном отдалении, поэтому, когда Фернан пошел со двора, она уже не спрашивала его, куда он идет.

Роше пришел к Тюркуазе в сильном волнении, он решил не принимать жертвы, которую она хотела принести ему. Он составил план поведения. Он решил возвратить виконту де Камбольху все его подарки и сумму, заплаченную им за отель, после чего он хотел просить Тюркуазу принять этот отель в подарок.

В зале все было в прежнем порядке, как и накануне, так что ничто не могло возбудить его подозрений, и когда он услышал в соседней комнате шорох шелкового платья, то был вполне уверен, что это Тюркуаза.

Дверь отворилась. Фернан невольно отступил назад. Перед ним была не Тюркуаза, а госпожа Шармэ, или, вернее сказать, не госпожа Шармэ, не строгая женщина в чёрной одежде, не дама человеколюбивого общества, посвятившая свою жизнь на делание добра, но это была Баккара – да, Баккара, блистающая молодостью и красотой, Баккара, сделавшаяся прежней львицей, которую весь Париж привык встречать на Лоншанском гулянье в великолепной коляске, запряженной четверкой темно-серых лошадей. Баккара, казалось, помолодела лет на пять.

На ней было надето прелестное утреннее полуоткрытое платье, не скрывавшее белизны ее плеч.

– Здравствуйте, любезный, – сказала она развязным тоном.

Ее черные глаза приняли прежнее соблазнительное выражение, а на губах явилась та очаровательная улыбка, из-за которой люди рисковали своей жизнью.

Фернан молчал.

– Вы не хотите дать мне руку?

– Госпожа Шармэ! – прошептал потерявшийся Фернан.

– Ошибаетесь, мой прекрасный друг, жестоко ошибаетесь. Я не госпожа Шармэ. Госпожа Шармэ умерла, а теперь здесь Баккара.

И при этом молодая женщина подвинула ему стул.

– Вы очень любезны, – продолжала она, – что пришли раньше всех поздравить меня с этой метаморфозой. Быть первым – очень умно, а в особенности в любви, мой милый, старшинство принимается всегда в уважение.

– Вы сошли с ума! – проговорил Фернан.

– Merci за комплимент, мой друг, мне стыдно, что я была дружна с вами. Продолжайте же… если вы для этого пришли в десять часов утра.

Фернан находился в очень неловком положении.

– Прелестнейший друг, – продолжала Баккара, – может быть, вы не ожидали встретить меня здесь?

– Нет, – пробормотал Фернан.

– Вы хотите сказать, что вы пришли к Тюркуазе? Фернан вздрогнул.

– Может быть…

– Тюркуаза выехала отсюда.

– Что вы говорите?

– Гм! Я снова купила свой отель, следовательно, ведь ей нужно же было уехать отсюда.

Фернан опять вздрогнул.

– Вы… купили?

– Конечно! Да где же вы находитесь, что не знаете этого, мой любезный? Разве вы не знали, что этот отель принадлежал мне? Разве вы забыли, как гостили здесь у меня?

Она посмотрела на него с насмешливым и вместе с тем благосклонным видом.

– И вы снова купили его?

– И заплатила, милейший, сто шестьдесят тысяч франков чистыми деньгами. Эти-то сто шестьдесят тысяч Тюркуаза и отослала виконту де Камбольху.

При этом имени Фернан едва мог только удержаться и не выказать своего гнева.

– Но что же это за шутка? – проговорил он.

– Я не шучу.

– Этот отель принадлежит вам?

– Мне.

– А ваш дом на улице Бюсси? Баккара как-то странно улыбнулась.

– Гм! – заметила она. – Может быть, я уже продала его, и даже той же Тюркуазе.

– Но, – добавила она через несколько минут, – я не хочу обманывать тебя, мой милый. Тюркуаза уже не имеет больше средств покупать дома, а покойная госпожа Шармэ владеет еще своим домом на улице Бюсси. Только к этому я могу еще добавить, что ее наследница Баккара, конечно, поспешит продать его.

– Я вижу просто сон, – заметил Фернан.

– Почему это?

– Потому, что я не узнаю вас.

Она молча, но пристально посмотрела на него. Прошло минуты две.

– Неблагодарный! – прошептала она.

– Нет, – проговорил он, – я не могу верить и не верю, чтобы госпожа Шармэ, женщина с сердцем и умом, чтобы эта добродетельная госпожа Шармэ…

– Ее больше не существует, мой любезный.

– Как! – воскликнул он. – Вы, которая вела в продолжение четырех лет примерную жизнь, вы, которую больные находили у своего изголовья, – вы хотите приняться опять за эту постыдную жизнь?

Баккара расхохоталась и привела этим смехом Фернана в полное недоумение.

– Голубчик, – сказала она, – если ты хочешь выслушать меня, ты не будешь больше так удивляться. Я расскажу только самую обыкновенную историю.

– Я вас слушаю.

– Когда-то и где-то была или, лучше сказать, жила одна гадкая развратная женщина, которая из глубины своей нечестивой жизни вдруг увидела частичку голубого неба и на этом небе звездочку. Это была звезда любви. Человек, которого она полюбила, был бедный чиновник, он любил бедную, честную и невинную девушку, на которой он женился.

– Довольно, – прервал ее Фернан, – я теперь знаю, о ком вы говорите.

– Погодите и не перебивайте меня.

– Хорошо, – прошептал Фернан, потупив глаза. Тогда Баккара передала ему его собственную историю, сказав, что она уступила его честной, невинной и благородной девушке, а сама порвала" со своей прошлой жизнью. «Но вдруг, – продолжала она, – мне на дороге стала женщина, которая во всем гораздо ниже меня, и теперь я не хочу оставаться простой зрительницей».

Фернан считал себя оскорбленным всем этим и ушел от Баккара, предварительно узнав, что Женни переехала в улицу Бланш, № 17.

Когда он ушел, молодая женщина не могла удержаться от слез.

– Боже! – прошептала она. – Я хотела возвратить его жене, думала образумить его и не могла заглушить биение собственного сердца!

О слабость человеческая!

И Баккара глубоко вздохнула.

Через два часа после этого Баккара ехала по улице предместья св. Антония и приказала остановиться у подъезда мастерской Леона Роллана.

Она быстро взбежала по лестнице и остановилась у дверей комнаты Вишни.

Молодая женщина сама отворила дверь и бросилась в объятия сестры.

– Ах, иди, иди, мой друг, – сказала она, – ты очень одолжила меня, что пришла навестить, потому что я сильно страдаю.

Вишня была одна, так как мать Роллана ушла со двора.

– Боже, как ты переменилась, – прошептала Баккара, садясь со своей сестрой в маленькой гостиной.

Вишня глубоко вздохнула и тихо сказала:

– О, моя жизнь – чистый ад. Баккара взяла ее за обе руки.

– Надейся, – шепнула она. Вишня залилась слезами.

– Но, – прошептала Баккара, – какое же он чудовище, если позволяет себе заставлять тебя так сильно страдать!

– Нет, – ответила Вишня, – он и сам страдает, как какой-нибудь осужденный.

– Ты говоришь, что и он страдает?

– Ужасно, смертельно.

– Разве он сошел с ума?

– Да, с горя, что эта тварь не любит его. Она уже оставила его, – добавила она, несколько помолчав.

– Она, сама?

– Да.

– Ах, так это еще лучше для тебя, так как, когда пройдет первое кружение головы, он возвратится к тебе. – Баккара нежно обняла свою сестру и страстно поцеловала ее.

– Все проходит со временем, – продолжала она, – а в особенности любовь, если только она произошла в минуту безумия. Ты говоришь, что она его оставила?

– Да. Уже три дня.

– Ты вполне уверена в этом?

Вишня утвердительно кивнула головой.

– Так будь уверена, моя милочка, что уже близко то время, когда он будет на коленях просить у тебя прощения.

Горькая улыбка показалась на лице Вишни.

– Я уже заранее простила его и охотно бы согласилась быть несчастной, лишь бы только он не страдал. А он так страдает.

Вишня при этом старалась скрыть свое волнение.

– Боже! – продолжала она. – Если бы ты только могла видеть, в каком он отчаянии со вчерашнего дня. Он даже хотел ночью убить себя.

Баккара удивилась.

– Да, он хотел даже сегодня ночью броситься из окна, и когда я удержала его, то он был очень недоволен мной и крикнул: «Зачем ты удержала меня?»

– Но разве ты забыл свое дитя? – сказала я тогда ему, и это-то напоминание о невинном малютке заставило его вздрогнуть. Он подошел к нему, поцеловал его и принялся плакать. Затем он поцеловал у меня руку и ушел, дав мне предварительно клятву в том, что он не лишит себя жизни. Сегодня утром он не говорил ни со мной, ни со своей матерью и все время целовал и играл с нашим ребенком.

– Но почему же ты убеждена, что она оставила его? – спросила Баккара. – Разве он тебе говорил о ней?

– О нет, – ответила, вздохнув, Вишня, – я узнала это из письма, которое я нашла сегодня на полу и которое он все время перед тем, как потерять его, страстно целовал.

Сказав это, Вишня расстегнула свой корсаж и подала сестре листочек почтовой бумаги.