Текст книги "Биография Кришнамурти"

Затем мне стало любопытно, может ли человек отбросить память. И тут же наступило прояснение. Я стала наблюдать ум. Кришнамурти говорил:

– Что вы можете сделать, господа? Вы оказались перед глухой стеной. Нельзя просто взять и вот так все оставить, вам нужно что-то делать.

– Отбросить память, – сказала я, пережив внезапное озарение. Мой ум вдруг полностью прояснился. Кришнамурти смотрел прямо на меня. Ясность становилась все глубже.

– Продолжайте, – сказал он. – Каково состояние вашего ума, когда вы отбрасываете память?

Ощущение было такое, как будто полсотни человек просто исчезли из зала, а остались только мы с Кришнамурти.

– Мой ум неподвижен, – ответила я. И внезапно я это ощутила… такое мощное и гибкое состояние, такое стремительное и живое.

– Оставьте как есть, не торопитесь, не растопчите, – сказал он с улыбкой.

Остальные попытались вмешаться, стараясь понять то, что только что пережила я, но Кришнамурти сказал:

– Оставьте. Не трогайте. Это очень нежное состояние. Не погубите его.

Когда я покидала собрание, он провел меня до двери и сказал:

– Вам следовало бы зайти ко мне. Нам нужно поговорить об этом.

У меня было ощущение, что мой ум вымыт – вымыт дочиста.

Когда стало очевидно, насколько интенсивное и ясное состояние родилось в том диалоге, нам захотелось продолжить его. И в те дни, когда Кришнамурти не проводил публичные беседы, мы собирались и вели дискуссии с ним. Большинство возникавших вопросов касались насущной необходимости этического поведения посреди хаоса, царящего в обществе, и только позже проявились и нашли свое выражение фундаментальные проблемы человечества: зависть, амбиции, страх, тоска, смерть, время и боль, порожденная становлением без завершения.

Годы спустя Кришнамурти написал: «Застыть в неподвижности после пахоты и сева – дать рождение творению»[137]137
  Из моих дневников.


[Закрыть].

По мере того как год за годом продвигались наши дискуссии, мы предпринимали самые разнообразные аналитические изыскания – осторожно и пытливо. Мы ставили вопросы, не ожидая мгновенного решения. Вместо этого мы шаг за шагом погружались в наблюдение процесса мышления, следя за тем, как он разворачивается: погружались и отступали, с каждым разом все дальше проникая своим вниманием в сокровенные тайники ума. Происходило тонкое общение без слов; обнажение движения отвержения в тот момент, когда оно сталкивалось с утверждающим движением мысли. В этом присутствовало видение факта, того, что есть, высвобождение энергии того, что есть, которое есть преобразование того, что есть. И все это мы, опять-таки, наблюдали и воспринимали с разных сторон, чтобы проверить его достоверность.

Природа двойственности и недвойственности была явлена нам простым языком. В этом состоянии вопрошания – в состоянии, когда вопрошатель и исследователь исчезают – нам в некой вспышке являлась «истина». Это было состояние полнейшего не-мышления, конец двойственности. К завершению дискуссии у многих из нас оставалось ощущение, что их ум только что совершил освежающее омовение.

В более поздние годы Кришнамурти говорил о такого рода дискуссиях: «Ум, являющийся сосудом для движения, делается абсолютно спокоен, когда у движения нет никакой формы, никакого «я», никакого видения, никакого образа. Тогда в уме нет памяти. И при этом сами клетки мозга претерпевают изменение. Клетки мозга используются для движения во времени. Они – отложения времени, а время есть движение; движение в пространстве, порождаемом временем в процессе его движения… Когда движения нет, есть колоссальное сосредоточение энергии. Поэтому мутация есть постижение движения и завершение движения в самих клетках мозга»[138]138
  J. Krishnamurti, Tradition and Revolution (New Delhi: Orient Longman Ltd., 1972), 24.


[Закрыть].

Откровение о моменте мутации того, что есть, предоставило нам совершенно новое измерение для интеллектуального и религиозного поиска.

Много лет спустя я сказала Кришнаджи:

– Благодаря личным беседам с вами человек получает возможность открыться для ничто. Это как будто бы ты обращаешься лицом к чему-то абсолютно пустому. Там нет ничего, помимо того, что есть, отраженного в тебе же. Вы возвращаете человеку точно то, что есть.

Кришнамурти ответил:

– То же самое говорил и Олдос. Но когда Кришнамурти возвращает вам что-то, оно ваше.

11. «Иди, подружись с деревьями»

В начале апреля 1948 Кришнаджи вернулся в Мадрас. Он остановился в Васант Вихаре, официальной штаб-квартире Кришнаджи в Индии. Хозяином дома был Р. Мадхавачари.

Васант Вихар располагался в основательном здании в колониальном стиле с колоннами и верандами. Двери, окна и мебель были изготовлены из дорогого бирманского тика. На первом этаже располагался офис и большой зал для многолюдных собраний. Однако в доме было очень мало спален: его строили заведомо так, чтобы проживать там могло немного людей. Хотя для Кришнаджи были отведены несколько комнат на первом этаже, спал он на крытой веранде. Интервью Кришнаджи давал в комнате с окнами, выходящими на газон перед фасадом, а публичные дискуссии проводил под деревьями. Вокруг дома росли баньяны, манго и дождевые деревья. Цветы берсали, кассии, делоникса и ракитника пестрели в зеленом саду, наполняя его ароматом. А у ворот был устроен искусственный водоем с лилиями.

Мадхавачари был брахманом и аскетом, последователем секты мадхава. Наивный, набожный и упрямый, он был всецело погружен в освященную годами традицию. У него было худощавое стройное тело с темной гладкой кожей без морщин, отлично сохранившейся благодаря регулярным южноиндийским масляным ваннам. Чувствовалась в нем некая мощь, лицо его лучилось силой и красотой. Однако за внешней строгостью мы со временем обнаружили глубочайшую человечность. В беседах с моим мужем он задорно смеялся над весьма непристойными историями и мог рассказать довольно много презабавнейших случаев из собственной молодости.

Кришнаджи с Сандживой Рао и Мадхавачари обсуждал перспективу создания журнала, где редакторами работали бы Санджива Рао, Морис Фридман и я. Первое его письмо ко мне на эту тему было отправлено из Мадраса и датировано 18 апреля 1948 года:

Дорогая моя Пупул,

если гора не идет к Магомету и т. д.

Я написал письмо Нандини – кажется, это было вчера, – где сообщил, что хозяин дома, где я сейчас остановился, приглашает вас и Нандини остановиться здесь на денек-другой, прежде чем вы отправитесь в Утакаманд. Я надеюсь, что вы обе примете это приглашение. Тогда мы сможем отправиться в Утакаманд вместе. Предлагаю выехать около 1 мая.

Если вы примете предложение мистера Мадхавачари – на что я очень рассчитываю, – то еще перед отъездом в Утакаманд мы обсудим с вами новую работу, которую мы хотим вам предложить! Надеюсь, вы согласитесь за нее взяться. Если отбросить шутки, то я хочу обсудить с вами и еще кое с кем один вопрос, который у нас здесь в последнее время остро стоит на повестке дня. Мы подумываем заняться изданием журнала и хотим предложить вам, а также Фридману и Сандживе Рао стать его редакторами. Можем поговорить об этом, когда вы приедете. Пожалуйста, дайте нам знать, когда вы с Нандини собираетесь быть здесь. Если вы сможете приехать за пару дней до первого мая, у нас будет достаточно времени, чтобы обсудить этот вопрос.

Надеюсь, вы сами и ваша семья чувствуете себя хорошо. Пожалуйста, передавайте своим родным мои наилучшие пожелания.

С глубокой любовью, Дж. Кришнамурти

Я никогда не бывала в Мадрасе, поэтому решила ехать. В конце концов и Нандини уговорила своего мужа, чтобы он позволил ей меня сопровождать. По прибытии в Мадрас нас встречали Кришнаджи и Мадхавачари, приветствовавшие нас с большой теплотой и любовью. Вечером мы с Мадхавачари отравились в Теософское общество и в Сад Поминовения, на площадку, где была кремирована Анни Безант – место ее самадхи. Кришнаджи с нами не пошел. После разрыва с Теософским обществом он не посещал имение в Адьяре. Это был полный разрыв.

Мы принесли с места самадхи Анни Безант белую лилию и вручили ее Кришнаджи. Он взял ее двумя руками и некоторое время держал перед собой. Было видно, что он тронут. Позже мы вместе пошли прогуляться на пляж Адьяра. Он оторвался от нас и шел впереди – высокая стройная фигура в белых одеждах, длинные руки вдоль тела. Когда мы возвращались, его глубокие иссиня-черные глаза были отстраненными, лицо – возвышенным. Когда мы подошли к дому, он спросил у Мадхавачари (которого он называл мама – «дядя»): «Что за звуки гонга я слышал прошлой ночью – два длинных и один короткий? Чарующие звуки». Мадхавачари был озадачен. Он сказал, что не слышал звуков гонга и не знает, откуда они доносились. Кришнаджи же настаивал, что слышал необычные звуки. Он отправился в свою комнату, а через несколько минут вышел оттуда и сказал, что выяснил по поводу гонгов. Оказалось, что глубокие гулкие звуки издавали два работающих одновременно вентилятора. Кришнаджи был в экстатическом состоянии, его руки отбивали услышанный ритм. Он почти не разговаривал за ужином, который нам подали на тхали, и мы ели его, сидя на полу[139]139
  Тхали – круглые металлические подносы, на которых подают пищу в традиционных индийских домах. Тхали изготавливают из серебра, нержавеющей стали или из камня. На тхали расставляют маленькие круглые мисочки с различными овощами и чечевицей, а рис, лепешки роти или хлеб из цельной пшеницы кладут непосредственно на тхали.


[Закрыть].

Поздно ночью мы проснулись от голоса Кришнаджи, звавшего с веранды, где он спал. Голос его казался слабым, и мы обеспокоились, предположив, что он заболел. После немалых колебаний мы подошли к двери, ведущей на веранду, и спросили, хорошо ли он себя чувствует. Кришнаджи все звал кого-то, голос его был слабым и каким-то детским. Он снова и снова повторял: «Кришна ушел. Когда он вернется?» Глаза его были открыты, но он никого не узнавал. Затем, по-видимому, он заметил нас и спросил: «Ты – Розалин?» И потом: «О, да, да, он знает о вас. Все хорошо. Присядьте, пожалуйста, здесь и подождите». Чуть позже снова: «Не оставляйте это тело без присмотра и не бойтесь». Потом голос снова начал звать Кришну. Затем его рука прикрыла рот, и он проговорил: «Но он же велел не звать его». И далее, детским голосом: «Когда он вернется? Скоро он вернется?» Это продолжалось некоторое время: он успокаивался, потом звал Кришну, после чего бранил себя.

Приблизительно час спустя его голос зазвучал веселее: «Он вернулся. Видите их? Они здесь, безупречные». Руками он изобразил полноту. Далее голос изменился, и это опять был знакомый голос Кришнаджи. Он приподнялся на кровати, сел и попросил прощения за то, что не давал нам спать. Он проводил нас до дверей нашей комнаты и вернулся к себе. Эти странные события потрясли нас; мы были ошеломлены и не спали до утра. Наутро за завтраком он выглядел молодым и свежим. Мы спросили, что произошло. Он рассмеялся и ответил, что не знает. А можем ли мы описать, что произошло. Мы так и сделали. Кришнамурти сказал, что когда-нибудь мы об этом поговорим, и мы поняли, что он не хочет больше обсуждать это. На следующий день мы вернулись в Бомбей.

Планы Кришнаджи на лето изменились. Причиной стала общая напряженность в мире и зловещая угроза войны в Европе. Было решено, что он не станет возвращаться в Европу или США, но отдохнет в мае и июне в Индии. Он гостил у мисс Хиллы Петит и Мориса Фридмана. Мисс Петит арендовала Седжемур – дом в горном массиве Нилгири на высоте в восемь тысяч футов[140]140
  Ок. 2400 метров. – Прим. перев.


[Закрыть], близ Утакаманда (который мы называли Ути). Горные обители в Индии, с их живописными лесами, тенистыми тропинками, конными маршрутами и тщательно ухоженными садами, были созданы таким образом, чтобы имитировать атмосферу британской деревни. Британцы устроили эти лесные убежища, чтобы скрываться от жары, безраздельно царящей на протяжении долгого лета на равнинах.

В 1948 году эти обители еще не были переоформлены в индийском стиле. Коттеджи и большие бунгало прятались среди деревьев, выходя окнами на изумрудные лужайки. Среди трав цвели маргаритки, незабудки, одуванчики и прочие полевые цветы, придавая ландшафту ненавязчивую элегантность. Склоны густо поросли соснами, эвкалиптами и пальмами арека. Горы здесь пологие, без неприступных скал, пиков и каменных нагромождений, какие встречаются в северных Гималаях. На палисадниках вокруг домов красовались розы, фуксии, маки и анютины глазки. По стенам карабкались вьющиеся розы и глицинии.

Окно спальни Кришнамурти было обращено на густую рощу серебристо-зеленых эвкалиптов. Изящные стволы вертикально устремлялись к небесам, а их ветви и листья переплетались, образуя тенистый навес. Из Мадраса приехал близкий друг Фридмана Шанта Рао и тоже поселился вместе с ним в доме.

Кришнаджи написал письмо мне и Нандини, зовя приехать к нему в Утакаманд. А мы только-только вернулись после визита к нему в Мадрас. Когда я оглядываюсь на это, мне кажется просто невероятным, что Кришнаджи не задался вопросом, возможно ли это вообще: есть ли у нас деньги на поездку в Ути и пребывание там, получит ли Нандини разрешение приехать. Я обладала полной свободой передвижения, насколько это позволяло мое не слишком завидное финансовое положение, но у Нандини была совсем другая ситуация. Она все больше отдалялась от мужа. Хотя ее муж и его семья были весьма богаты, они придерживались ортодоксальных и очень консервативных взглядов. И собственных денег у Нандини не было.

Но таков уж был Кришнаджи. Как только внутри него вызревала потребность и он ее формулировал, все непременно случалось само собой – любые препятствия оказывались вполне преодолимыми. И вот, в третью неделю мая мы прибыли в Утакаманд – Нандини с детьми, ее свекр, сэр Чунилал Мехта и я со своей дочерью Радхикой. Несколько дней спустя к нам должен был присоединиться Джамандас Дваркадас. Мы обнаружили, что Кришнаджи уже оправился от недуга. Он отрастил бороду, пока отлеживался в кровати. Было довольно прохладно, и Кришнаджи был одет в длинную ниспадающую чогу из натуральной шерстяной ткани тус[141]141
  Чога – свободный шерстяной или шелковый плащ, застегивающийся на одну пуговицу. Мужчины в Индии надевают его поверх традиционной легкой одежды для защиты от холода. Тус – тонкая шерстяная ткань из нитей ручного прядения. Нити для этой ткани производятся из шерсти овец, пасущихся на высоте свыше восьми тысяч футов (2400 метров). Изготавливают ткань потомственные ткачи в Шринагаре (Кашмир). Шаль из туса длиной в шесть ярдов (около 5,5 метров) можно продеть и протянуть через обручальное кольцо.


[Закрыть].

Огромные проницательные глаза, бородатое лицо, длинное ниспадающее одеяние – он был похож на библейского мудреца.

Мы совершали с ним длительные прогулки по сосновым лесам. Гибкий и изящный, он легко взбирался по почти вертикальным склонам, и поспевать за ним было нелегко. Близился сезон дождей, и по лесам стелились сумрачные туманы. Мы с Кришнамурти погружались в леса и зачарованно наблюдали, как деревья, укутанные клубящимися у земли облаками, постепенно озарялись ярким светом, когда солнечные лучи разгоняли густой туман. Однажды, карабкаясь на гору по крутой тропе, струящейся через сосновый лес, мы повстречали трех женщин, которые спускались вниз, балансируя на своих головах тяжелые вязанки дров. Кришнаджи сошел с тропы и пристально наблюдал за каждым движением проходивших мимо женщин. И вдруг это стало отчетливо ощутимым – исходившее из него сострадание, нежное внимание и поток энергии, облегчивший бремя этих проходивших мимо женщин, которые так и не узнали, отчего это их ноша вдруг стала легче.

Однажды во время прогулки через сосны он спросил, как я встречаю людей. Я не поняла, что он имеет в виду, и сказала об этом. Чуть позже, когда на пути нам встретился патриарх племени тода с дочерью, он снова спросил: «Как вы встречаете людей? Посмотрите на этих тода, идущих мимо, – на бородатого старика и на молодую женщину в полосатой шали рядом с ним. Каков ваш отклик, когда вы их видите?» Я ответила, что, увидев их, задумалась о том, какими они были прежде. Когда-то их племя правило нагорьем Нилгири. Они были властителями в этой земле, а теперь стали бедными бродягами, пасут скот и компактно селятся на лесных опушках. Он сказал: «Несомненно, если вы хотите их понять, вам не следует воспринимать их через свои мысли. Почему бы вам не осознавать их пассивно, с бдительностью? Почему вы не восприимчивы к ним?» Позже, по дороге домой, он сказал мне с озорной искоркой в глазах: «Идите, подружитесь с деревьями».

Хотя Кришнамурти был на отдыхе и стремился к уединению, весть о его пребывании в Утакаманде распространилась довольно быстро.

В то время в Утакаманде как раз находился Джавахарлал Неру, который на тот момент уже стал премьер-министром Индии. Его секретарь прислал мне записку, что премьер-министр хочет приехать для встречи с Кришнамурти. Однако оказалось, что необходимые меры по обеспечению безопасности доставили бы всем слишком много хлопот, поэтому вместо этого сам Кришнамурти отправился для встречи с Неру в официальную правительственную резиденцию. Мы с Морисом Фридманом сопровождали его и присутствовали во время беседы с премьер-министром в его личной гостиной. В комнате горел камин, на столах были расставлены вазы с гвоздиками. Кришнаджи и Неру сидели на диване лицом к огню, а мы с Фридманом – на стульях рядом с диваном. Огонь озарял головы этих двух брахманов, их строгие лица с выразительными чертами – один родился среди гор севера, а другой среди древних южных гор штата Андхра-Прадеш. Их лица выглядели монументально, как скульптуры, и в то же время в них видна была чувственность. Гладкая тонкая кожа подчеркивала рельеф черепа и обеспечивала исключительно живую мимику – глаза провидца, которые охватывали непостижимые дали и излучали тишину и сострадание; и другие глаза, обладавшие стремительной нервной энергией стрелы. Неру был романтиком, человеком действия с остро отточенным интеллектом. Увлеченный, активный, неутомимый, он непрестанно искал нечто неведомое, стараясь решить немыслимую головоломку сложнейших политических процессов.

Оба мужчины испытывали некоторую неловкость, смущение. Для того чтобы наладить контакт, потребовалось время. Начал беседу Джавахарлал Неру, отметив, что встречал Кришнаджи много лет назад и часто думал о том, что он тогда говорил. С тех пор ему очень хотелось снова увидеться с Кришнамурти. Ачьют Патвардхан и другие друзья много рассказывали Неру об огромной работе, которую Кришнамурти ведет в Мадрасе и в Бомбее. По-видимому, Неру болезненно воспринимал те волны насилия и убийств, которые прокатывались по Индии после разделения страны и обретения независимости. Он очень много говорил об этом. Он говорил, что в Индии действует две силы – тяга к добру и тяга к злу. Эти силы находятся в противостоянии; если добро не воспрепятствует распространению зла, мир погибнет. Кришнамурти сказал, что добро и зло существовали всегда. Добру и состраданию действовать всегда труднее, а зло, со своей стороны, всегда выискивает слабину, чтобы продвинуться на шаг вперед. Нам требуется огромная пробужденность и осознанность, чтобы не позволить злу прийти и обрести силу. Пробужденность и осознанность – вот что, по словам Кришнамурти, служит опорой для человека.

Джавахарлал Неру спросил у Кришнамурти, изменилось ли его учение за годы, прошедшие с той поры, когда они познакомились. Кришнамурти ответил утвердительно, но не смог точно сказать, в чем и как. Затем Неру стал расспрашивать, что Кришнамурти может сказать о преобразовании. Сам он полагал, что преобразование может протекать двумя путями: либо индивидуум может преобразить себя и тем самым преобразовать свое окружение, либо же окружение может работать над преображением индивидуума. Тут Кришнамурти перебил Неру: «Разве это не одно и то же? Нельзя назвать это двумя отдельными процессами». Неру согласился. Он пытался нащупать слова, чтобы выразить свое отчаяние в связи с хаосом, воцарившимся в мире, и в связи с тем, что происходило в последние месяцы в Индии. Он был очень озабочен, он не знал, что делать, и стал глубоко анализировать и подвергать сомнению собственные мысли и действия.

– Подскажите мне, сэр, – просил он Кришнаджи, – я хочу преодолеть это внутреннее смятение. Скажите мне, какие действия верны и какие мысли верны.

Мы, присутствовавшие там, узнали в этих словах извечный вопрос пробужденного индийского ума.

Воцарилось молчание, продлившееся более трех минут. Мы на тот момент уже начали понимать, что молчание Кришнамурти во время диалога представляет собой неотъемлемую часть общения, – внутреннее молчание, благодаря которому сокращалось пространство, разделяющее умы, в результате чего становился возможным прямой контакт и прямое общение непосредственно от сознания к сознанию.

Затем Кришнамурти заговорил – медленно, делая паузы после каждого слова:

– Верное действие возможно лишь тогда, когда ум безмолвен и вы видите то, что есть. Действие, рождающееся из этого видения, свободно от мотивов, свободно от прошлого, свободно от мысли и причин.

Затем он сказал, что за короткое время будет трудно углубиться в эту обширную тему. Джавахарлал Неру слушал внимательно, его ум был чист и восприимчив, наделен способностью принимать и реагировать. Кришнаджи наклонился вперед, выразительно жестикулируя. Он сказал, что в условиях нарастания хаоса в Индии и во всем мире человек может начать процесс обновления только с себя самого. Нужно начать заново. Для спасения мира несколько индивидуумов должны освободить прежде всего самих себя от всех тех факторов, которые разлагают и разрушают мир. Им нужно глубоко изменить себя, начать мыслить творчески и затем изменить других людей. Новое должно родиться из пепла.

– Как Феникс из пепла, – откликнулся Неру.

– Да, – ответил Кришнаджи, – чтобы была жизнь, должна быть смерть. Древние это понимали и именно поэтому почитали жизнь, любовь и смерть.

Далее Кришнаджи стал говорить о том, что хаос, царящий в мире, – отражение внутреннего хаоса индивидуумов. Человеческий ум, пойманный в ловушку прошлого, в путы времени в облике мыслей, – это мертвый ум. Такой ум не может работать над хаосом, он может только усугублять смятение. Человеку нужно освободиться от времени как процесса становления – прекратить направлять проекцию в завтра. Ему нужно действовать в моменте «сейчас» и преобразить себя.

Беседа между провидцем и героическим политиком продлилась более полутора часов. Когда мы покинули комнату, вечернее небо стало уже совсем темным, вечерняя звезда укатилась за горизонт. Премьер-министр провел нас до машины. Прощание было проникнуто нежностью и симпатией. Они пообещали встретиться снова – зимой, когда Кришнаджи намеревался посетить Дели. Позже Кришнаджи, который имел привычку ежедневно делать записи в своей записной книжке, оставил там такие наблюдения:

Он – очень известный политик. Реалистичный, предельно искренний человек и страстный патриот. Ему не свойственна ни узость ума, ни эгоистичные устремления, его заботят не собственные личные интересы, но идея и народ. Это не просто даровитый краснобай, охотящийся за голосами избирателей – он искренне болеет за свое дело, но, как ни странно, в нем нет горечи. Он больше похож на ученого мужа, чем на политика. Но политика стала его жизнью, и партия подчиняется этому человеку, пусть даже довольно нервно. Этот человек – мечтатель, но ему пришлось отринуть все ради политической деятельности[142]142
  J. Krishnamurti, Commentaries on Living (London: Victor Gollancz Ltd., 1977), 29.


[Закрыть].

К концу мая мы стали свидетелями некоторых событий, проливших свет на сокровенную мистическую жизнь Кришнамурти.

В августе 1922 года в Охае, когда Кришнаджи проходил через болезненный процесс пробуждения, рядом с ним находилось двое преданных друзей. Так же бывало и в другие подобного рода моменты в течение его жизни, и то, что друзей оказывалось именно двое – не случайность. С тех пор, когда Кришнаджи был еще совсем ребенком, Анни Безант всегда настаивала, чтобы рядом с ним были два человека, готовые позаботиться о его теле. Забота о теле мудреца, когда оно проходит через мистический процесс мутации и переноса сознания, имеет глубокие корни в индийской духовной традиции. Тело в такие периоды чрезвычайно чувствительно, уязвимо и начисто свободно от ощущения эго.

В долине Инда есть петроглиф, изображающий провидца, который сидит в глубокой медитации, скрестив ноги, а по бокам от него возвышаются две кобры. На одном изображении момента творения мироздания мы видим проклюнувшийся из лона женщины росток и двух тигров, вставших на задние лапы и охраняющих этот момент таинства. Есть легенда, повествующая, как тело Ади Шанкарачарьи (толкователь адвайты, которого также считают основателем адвайты – одного из направлений философии веданты) лежало в пещере Амарнатх в Кашмире. В течение некоторого периода его тело было оставлено, ибо Шанкарачарья на время занял тело некоего царя, дабы, не лишая невинности собственное тело, обрести опыт сексуального соития и отцовства, чтобы ответить на вопрос, который задала ему Шадра, жена Мадана Мишры из Махишмати, вызвавшая великого Ачарью на диспут в Варанаси. Пока беспомощное тело мудреца лежало в Амарнатхе, о нем заботились два ученика, следившие, чтобы ему не был причинен никакой вред. Защита его тела была основной и, возможно, единственной функцией людей, которые были рядом с Кришнаджи, когда он претерпевал колоссальные энергетические преобразования, в ходе которых включались ранее незадействованные области его мозга. Предпринимаемые время от времени попытки придать любое другое значение взаимоотношениям Кришнаджи с этими людьми – несостоятельны. Единственное верное истолкование состоит в том, что Кришнаджи доверял им, и они следили за тем, чтобы его телу ничто не навредило. При этом исключительно важно, чтобы происходящее не вызывало у этих людей страха или иных чрезмерных эмоций.

События в Ути растянулись на период в три недели, начиная с приблизительно 28 или 29 мая 1948 года и до 20 июня. Они происходили в комнате Кришнаджи в Седжемуре. При этом присутствовала я и моя сестра Нандини. Очевидно, Морис Фридман каким-то образом объяснил Шанта Рао и мисс Петит суть происходящего – в той мере, в какой он был знаком с тайными мистическими традициями нашей страны. В любом случае мы ничего поделать не могли.

Все началось однажды вечером, во время нашей совместной с Кришнаджи прогулки. Он стал говорить, что нехорошо себя чувствует, и предложил вернуться домой. Когда мы спросили, не нужно ли вызвать доктора, Кришнамурти ответил: «Нет, тут другое дело». Больше он ничего объяснять не стал. Когда мы вернулись домой, он отправился в свою комнату, попросив Фридмана, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, а меня и Нандини пригласил к себе. Он закрыл дверь и сказал, что мы не должны пугаться, что бы ни случилось. И ни в коем случае нельзя вызывать врача. Он попросил нас двоих просто сидеть тихонько и присматривать за ним. Страха быть не должно. Говорить с ним не следует, приводить в чувство не нужно, нужно только закрыть ему рот, если он потеряет сознание. И ни в коем случае не оставлять его тело без присмотра.

С самого момента нашего знакомства я находилась под огромным впечатлением от личности Кришнамурти, однако у меня от природы скептический склад ума и я очень пристально наблюдала за всеми событиями по мере того, как они разворачивались.

Было очевидно, что Кришнаджи испытывает сильнейшие страдания. Он жаловался на боль в зубах, на боль в затылке, в области макушки и в позвоночнике.

Терзаемый болью, он то и дело говорил: «Они очищают мозг… о, они полностью опустошают его». В другие моменты он жаловался на сильнейший жар, и все его тело покрывалось испариной. Интенсивность боли изменялась, равно как и область, где она сосредоточивалась. Временами боль концентрировалась в голове, в зубах, в затылке или в позвоночнике. В другие моменты он со стоном хватался за живот. Ничто не приносило облегчения, боль приходила и отступала в собственном ритме.

В периоды протекания процесса тело лежало на кровати и было похоже на пустую скорлупу, возникало ощущение, что присутствует только телесное сознание. В этом состоянии голос его был слабым и звучал по-детски. Затем вдруг все его тело наполнялось неким возвышенным присутствием. Кришнаджи садился с закрытыми глазами, скрестив ноги. Казалось, его хрупкое тело выросло и его присутствие занимало собой всю комнату. Воцарялась осязаемая пульсирующая тишина, безмерная сила наполняла комнату и окутывала нас. В этом состоянии его голос был очень звучным и глубоким.

После первого вечера он стал совершать вечерние прогулки в одиночестве и обычно просил, чтобы мы с Надини пришли к нему в дом позже. Поначалу происходившие с ним процессы начинались около 6 часов вечера и заканчивались к 8:30 вечера, но позднее они стали длиться порой до полуночи. В те дни, когда ему нужно было с кем-то увидеться (например, с Джавахарлалом Неру), ничего не происходило. Ближе к концу трехнедельного периода продолжительность приступов становилась все длиннее, и в одном случае он продолжался всю ночь. Ни разу Кришнамурти не говорил о грязи и не изъявлял желания покинуть комнату, как это было в Охае, хотя дом в Седжемуре не отличался образцовой чистотой. И не говорил он о беспокоящих мыслях. В одном случае он попросил Нандини, чтобы она подержала его за руку, ибо иначе он опасался уйти и не вернуться.

Пока длились мучения, его тело металось на кровати. То его бросало в дрожь, то он принимался звать Кришну, то накрывал рот ладонью и говорил: «Я не должен его звать».

30 мая 1948 года[143]143
  Я пыталась записывать, что происходило с Кришнаджи во время этого мистического процесса. Некоторые записи пропали. Сохранившиеся записи я воспроизвожу здесь, а те моменты, о которых записей нет, мне помогла реконструировать Нандини.


[Закрыть]. Кришнамурти собирался идти на прогулку, когда вдруг сказал, что чувствует себя слишком слабым и вообще он не в себе. «До чего же мне больно», – проговорил он, затем обхватил ладонями затылок и улегся на кровать. Через несколько минут того Кришнаджи, которого мы знали, уже не было с нами. В течение двух часов мы наблюдали, как он проходит через чудовищную боль. Он говорил, что у него болит задняя сторона шеи, ему не дают покоя зубы, живот вздулся и затвердел; он стонал и стискивал свой живот. Временами он срывался на крик. Несколько раз терял сознание. Придя в сознание в первый раз, он попросил: «В следующий раз, когда я отключусь, закройте мне рот».

Он непрестанно твердил: «Амма… о, Боже, дай мне покоя. Я знаю, что они задумали. Позови его обратно. Я знаю: когда боль достигнет своего предела, они вернутся. Им известны пределы терпения тела. Если я помешаюсь, присматривайте за мной… едва ли я сойду с ума. Они очень аккуратны с телом. Я чувствую себя таким старым. Лишь крохотная часть меня продолжает функционировать. Я словно индийская резиновая игрушка, с которой играет дитя. Именно дитя оживляет ее».

Лицо его на протяжении всего эпизода было усталым и искаженным болью. Он все стискивал кулаки, и по щекам его катились слезы. Через два часа Кришнамурти снова потерял сознание. Придя в себя, он сказал: «Боль отступила. Глубоко внутри я знаю, что произошло. Меня пропитали бензином. Бак полон».

Далее он сказал, что намеревается говорить, чтобы не думать о боли, терзающей его изнутри. «Видели ли вы солнце и мягкие тучи, отяжелевшие от дождя? Они скрывают солнце, и тогда ливень с шумом низвергается на землю, которая ждет, словно открытое лоно. Он отмывает все дочиста. Каждый цветок, каждый листик. Все наполняется ароматом, новизной. Затем тучи уходят, открывается солнце и прикасается к каждому листику, каждому цветку. Маленький нежный цветок похож на юную девочку, которую уничтожают безжалостные мужчины. Видели ли вы лица богатых мужчин? Жесткие, озабоченные ценами на бирже и добыванием денег. Что знают они о любви? Ощущали ли вы когда-то каждую ветку дерева, прикасались к листкам? Сидели рядом с ребенком, одетым в лохмотья? По дороге к аэродрому я увидел женщину, мывшую ребенку попку. Это было прекрасно. Никто ее не замечал. Все, о чем они думали, это как зарабатывать деньги и превращать своих женщин в выгребные ямы. Любовь для них – секс. Держать женщину за руку, когда она не женщина, – вот что такое любовь. Знаете ли вы, что такое любить? У вас есть мужья и дети. Но откуда вам знать? Нельзя удержать тучу в золотой клетке».