Текст книги "Биография Кришнамурти"

8. Кришнамурти в Охае: забытые годы, 1938–1947

Кришнамурти вышел из Теософского общества в 1930. В том же году в статье для бюллетеня International Star Bulletin он писал: «Мое учение не оккультное и не мистическое, ибо я воспринимаю оккультизм и мистицизм как ограничения, накладываемые на человека, занятого поиском истины». Когда миссис Безант услышала об уходе Кришнамурти из общества, ее обеспокоило лишь одно: она тревожилась о его будущем. Анни понимала, что он совершенно не ориентируется в мирских делах, и тревожилась о том, как Кришна выживет в нашем жестоком мире, лишившись поддержки Теософского общества. Мне рассказывали, что она уговорила Б. Санджива Рао и его жену Падмабай – видных деятелей образования и ее преданных единомышленников – тоже выйти из Теософского общества, чтобы присоединиться к Работе Кришны, быть рядом с ним и защищать его.

Кришнамурти не появлялся в Индии до ноября 1932 года. Прибыв туда, он из Бомбея сразу направился в Адьяр, чтобы повидать миссис Безант. Она совсем сдала, утратила память и жила в прошлом. Но Анни узнала своего нежно любимого сына. Кришнамурти было больно видеть ее такой, он глубоко опечалился. После поездки в Варанаси он снова посетил ее. Кришна отрастил бороду, и Анни отметила, что борода ему идет, но посетовала, что он совсем отощал и ему следовало бы получше следить за собой. Они виделись в последний раз.

Речь Кришны на съезде теософов в Адьяре в 1932 году встретила целый шквал критических замечаний со стороны старейшин Теософского общества. Много лет спустя он рассказывал мне, что они просто загнали его в угол и засыпали вопросами, требуя, чтобы он подтвердил или опроверг существование учителей. Он отказался отвечать.

По пути обратно в Европу Кришнаджи познакомился с Джорджем Бернардом Шоу, это произошло в доме у сэра Чунилала Мехты. Они разговорились о миссис Безант. Шоу поинтересовался, как поживает Анни. «Очень хорошо, – ответил Кришнамурти, – но в ее возрасте она не может мыслить последовательно». «И никогда не могла», – шепнул Шоу. Кришна лишь улыбнулся.

Позже, в беседе с Хескитом Пирсоном, Шоу отметил, что Кришнамурти – самое прекрасное существо из всех, кого ему довелось повстречать[95]95
  Arthur H. Nethercot, The Last Four Lives of Annie Besant (London: Rupert Hart Davis, 1963), 449.


[Закрыть].

Анни Безант умерла в Адьяре 20 сентября 1933 года. Полвека спустя я спросила у Кришнаджи, как повлияла на него смерть миссис Безант. Взгляд его омрачился, и он ответил: «Я прочел некролог в New York Times… лично мне никто так и не сообщил».

На протяжении их столь тесно переплетенных жизней миссис Безант и ее приемный сын Кришна провели вместе довольно мало времени. Но через ранние письма миссис Безант, обращенные к Кришне, проходит могучий поток любви, обнимающий ребенка, дающий ему поддержку и защиту.

Между ней и Кришной пролегла связь, выходящая за пределы времени и пространства. В детстве он писал ей каждый день, рассказывая о своих снах, об учебе, о повседневной жизни, о детских проблемах. Она была для него в первую очередь матерью, которая волнуется о том, чтобы ребенок не попал в какую-нибудь беду; затем она была учителем; по прошествии лет она иногда брала на себя роль ученицы и сидела у ног своего сына, слушая его слова. Когда ее разум пришел в упадок, интеллектуальные способности притупились и письма к Кришне сделались менее яркими, его письма по-прежнему полнились любовью, но стали более формальными. Тем не менее любовь и уважение Кришны к приемной матери не ослабевали в течение всей его жизни.

Она оказывала на него исключительно важное влияние – не в том смысле, что она формировала или направляла его ум, а в том, что давала поддержку абсолютной защиты любви. Он видел ее пламя, когда оно пылало неистово и ярко, потом наблюдал, как оно догорело до тлеющих углей, но теплота и бескорыстная любовь миссис Безант была, по всей вероятности, единственным стабильным фактором на ранних этапах его жизни.

После роспуска Ордена Звезды группа молодых людей, которые прежде всегда окружали Кришну, распалась. Хлопоты по организации его поездок и выступлений в течение некоторого времени делили между собой Джадунандан Прасад, молодой и горячо любимый товарищ Кришны, и Раджагопал. Когда в 1931 году Джаду внезапно умер в возрасте тридцати пяти лет, у Кришны осталось совсем мало товарищей. Многие из тех, кто вместе с ним покинул Теософское общество, ощущали растерянность и отчаяние. Теософское общество давало кров, утешение и определяло цель в жизни. Денег хронически не хватало.

Джаду был близким другом Кришны. В переписке с Падмабай Сандживой Рао, которая находилась тогда в Варанаси, Кришнаджи делился своей скорбью. Эти письма отображают состояние ума Кришны в дни после того, как он порвал с Теософским обществом. 30 августа 1931 года он писал:

Моя дражайшая Аккаджи,

не ужасно ли, что Джаду нас покинул? Это самая настоящая трагедия, и я даже не берусь вообразить, моя дорогая Падмабай, что вы должны чувствовать и в какой печали пребывать. Мне вообще трудно поверить в случившееся. Джаду только-только втянулся в работу, ты даже представить себе не можешь, насколько ему нравились все эти командировки и насколько успешно он все делал. В разгар работы лагеря мне сообщили, что пришла телеграмма от Джона Инглемана: у Джаду был сердечный приступ, и его давление подскочило до 220; а через несколько дней пришла еще телеграмма, где было сказано, что он стабильно идет на поправку. Мы, конечно же, беспокоились о нем, но никак не думали, что грядет что-то серьезное. А по прибытии сюда я получил телеграмму, о которой вы уже знаете. Аккаджи, я понимаю, что вы потрясены и удручены, и мне следовало бы быть рядом с вами, но увы!..

В своем письме (сердечно благодарю вас за эти письма) вы пророчески предсказали, что немногие из нас еще будут оставаться в живых на момент нашей следующей встречи! Ушел Нитья. Теперь ушел Джаду. Джаду был так умен, так любим всеми, так разумно критичен. Нам всем будет его не хватать. И, дорогая моя Падмабай, я искренне и горячо люблю вас.

Вы все и без того глубоко подавлены, а тут еще один ужасный удар. Акка, нас осталось так мало, что мы просто обязаны взять себя в руки, измениться и осознать, что существует нечто бесконечно большее, чем рождение и смерть. Осознать это нам просто необходимо, и потребуются колоссальные усилия. Жаль, что я не рядом с вами, но так уж есть. Это – жизнь, и она жестока, если только мы не становимся ее властелинами.

Хотел бы я оказаться рядом с вами, дражайшая Акка[96]96
  The Theosophist (April-September 1934): 454–455.


[Закрыть].

Должно быть, в ответе Падмабай делится своей болью и скорбью, потому что в следующем письме, датированном 29 сентября, Кришна рассказывает о том, как он сам тосковал, когда умер Нитья, о том, как исследовал истоки скорби, а также о ярком пробуждении.

Моя дражайшая Падмабай,

спасибо огромное за ваше письмо. Я понимаю, Падмабай, какую битву вам приходится вести, Аккаджи, потому что мы жаждем, чтобы аромат любви протекал лишь через одного человека, а смерть [омрачает] нашу любовь. Смерть будет всегда – до тех пор, пока наше понимание остается ограничено индивидуальным, эгоистичным взглядом на мир. Я в этом уверен. Аккаджи, дорогая, до тех пор, пока у нас есть сознание «себя», есть также смерть, одиночество и скорбь. Я прошел через это, когда умер Нитья, и я понимаю, что таится за скорбью, понимаю ее источник. Я перехитрил смерть. Итак, Аккаджи, настало время для понимания посреди всей этой скорби и одиночества. Вы должны понять, должны проникнуть в самые глубины и увидеть, дорогая Падмабай, что существует нечто большее, чем все личности, – постоянное, вечное. Мы все когда-нибудь умрем, и пока вы пребываете в пучине скорби, это время для понимания. Не откладывайте это на потом, Аккаджи. В сумраке вы должны нашарить выход. Не ждите, пока скорбь пожрет ваше сердце, а одиночество помрачит вашу улыбку. Итак, Падмабай, стремитесь к пониманию, как бы это ни было больно. Отстраните свой ум от одиночества и скорби, погрузитесь в исследование, и вы увидите, что через освобождение собственного сознания вы можете выйти за пределы рождения и смерти. Испробуйте это, дорогая Падмабай, и не говорите, что это – всего лишь слова.

Жаль, что я не рядом, тогда, возможно, я смог бы помочь вам. О, Падмабай, вы и представить себе не можете, сколько радости несет истинная безличная любовь.

Вы – в моих мыслях и в моем сердце.

Со всей любовью, моя дражайшая Падмабай. С любовью ко всем.

Кришна

В его письмах сквозит страстная тоска по Индии. Живя на Западе, он понемногу отдалялся от многих своих ближайших друзей, которых знал с детства. Из Охая он писал об одиночестве, о покое и о погружении в самадхи [97]97
  Самадхи (санскр.) – состояние окончательного освобождения. Состояние, когда эго как сущность прекращает свое существование и искатель исчезает. Состояние единения с космосом.


[Закрыть].

Моя дражайшая Падмабай,

спасибо огромное за письмо от 29 октября. Меня очень печалит, что вам сейчас тяжело, и я хотел бы быть рядом, чтобы поддержать вас. Хорошо было бы обсудить все, но придется отложить это до личной встречи, которая произойдет не ранее конца следующего года. Последние две недели я провел в одиночестве, и все это время предавался размышлениям о прошедших годах. Очень хотелось бы поговорить с вами с глазу на глаз – это намного лучше, чем писать письма.

Здесь славное местечко, и когда-нибудь вы должны сюда приехать. Я пребываю в совершенном покое и погружаюсь в самадхи. Людей я вижу лишь по воскресеньям, а другие дни посвящаю раздумьям. Раджагопал и Розалин сейчас в Голливуде, поскольку Раджагопалу нужно пройти обследование в связи с ревматическими болями, которые в последнее время усугубились.

Я слышал, что Амма очень плоха и вряд ли проживет долго. Рама Рао писал мне, что она совсем оглохла и едва узнает людей. Это трагедия. Я все думаю, что же будет дальше с Теософским обществом…

С любовью, Кришна

Друг Кришны Рама Рао ослеп и серьезно заболел. После смерти Джаду Кришна привязался к Раджагопалу и его жене Розалин (они вступили в брак в 1927 году), которые оставались с ним и были свободны, что позволяло им путешествовать вместе с Кришной по континентам.

Пока Нитья был жив, Раджагопал играл второстепенную роль в жизни молодого провидца: всеми организационными вопросами, связанными с работой Кришнамурти, занимался Нитья. Со смертью Нитьи образовалась некая функциональная брешь, которую кому-то надлежало заполнить. Естественно, что нашлись люди, которые этим занялись: вначале Джаду, а затем Раджагопал взвалили на себя обязанности по планированию бесед и туров, а также по налаживанию инфраструктуры, которая должна была обеспечить его работу в будущем. После женитьбы на Розалин – очень близкой подруге Нитьи – Раджагопал стал намного ближе к Кришнамурти. Вскоре они совсем перебрались жить в Охай, в Арья Вихар.

Во взаимоотношениях, рожденных дружеским стремлением защитить молодого и ранимого Кришнамурти – настолько неискушенного в мирских делах, что без поддержки ему было просто не обойтись, – постепенно произошли большие изменения. На раннем этапе его жизни, когда он находился под опекой и защитой миссис Безант, окружающие воспринимали Кришнаджи как будущего Мирового Учителя: все его товарищи помнили об этом и относились с должным почтением. Между Мировым Учителем и его учениками всегда существовала некоторая дистанция.

Однако после того, как Кришнамурти распустил созданную под него организацию и стал отрицать духовную иерархию как таковую, характер его взаимоотношений с другими людьми неизбежно должен был измениться. Понемногу дистанция между учителем и его окружением уменьшалась. Вскоре Раджагопал и Розалин взяли на себя роль опекунов – сарвадхикари – и стали управлять делами молодого провидца. Они принимали основные решения, касающиеся личной жизни Кришнамурти, а также любой работы, которая связана с его учением. Застенчивый и нерешительный молодой человек, нащупывающий свой путь в переливчатом океане энергии, которая высвободилась в нем, и подыскивающий слова, могущие вместить его наблюдения и озарения, он совершенно не разбирался в мирских делах. И он был рад передать их в компетентные руки Раджагопала. Казалось, что Кришнамурти ведет себя рассеянно, пассивно, наивно и даже по-детски. Его бывшие ученики, жившие в непосредственной близости от Кришнамурти, заметили, что он охотно готов выполнять даже самые черные бытовые работы; и это мешало им ясно видеть этого человека. Они утратили контакт с той безмерностью, которая была среди них, и стали относиться к нему, как к ребенку, которого можно бранить, игнорировать, стращать и которому можно указывать, что ему делать и с кем встречаться.

Одна из граней тайны Кришнамурти состоит как раз в том, что он снова и снова это позволял. Такова уж природа этого человека: любые напористые или агрессивные реакции с его стороны просто невозможны. Он никогда не выходил из себя. Его гибкий ум, отсутствие эго, полное доверие к окружающим – все это служило предпосылкой для того, что другие нередко начинали думать, что с ним можно совсем не считаться. Он готов был подписать любую бумагу, которую перед ним положат близкие друзья, и временами даже вторил их абсурдным идеям. Это приводило к внешне противоречивым утверждениям и действиям, которые удивляли его друзей. Однако когда начинало казаться, что он уже под контролем и полностью подчинен, ситуация взрывалась сама собой в силу внутренних противоречий, оставляя Кришнамурти незатронутым и свободным в своих действиях, а те, кто пытался его контролировать, оказывались в плену у собственного гнева и замешательства, зачастую в весьма плачевном состоянии.

Между 1933 и 1939 годами Кришнамурти несколько раз ездил в Индию и проводил там беседы перед довольно большими аудиториями. После смерти миссис Безант в 1933 и избрания в 1934 году Джорджа Арундейла на пост президента Теософского общества любые контакты между Кришнамурти и Теософским обществом прекратились. Вот что говорил Кришнамурти о Теософском обществе как организованной системе верований: «Идея об учителе, который ведет человека к истине, не согласуется с моим убеждением»[98]98
  Письма к Падмабай Сандживе Рао и Судхе Раман в Майсур. Архивы Фонда Кришнамурти, Адьяр, Мадрас.


[Закрыть].

Пресса и мир в целом утратили интерес к «Мировому Учителю» после того, как он сам отказался от этой роли, которую предназначило ему Теософское общество. На долгое время его имя исчезло из газет, и он жил в безвестности.

Ближе к концу этого периода был создан новый фонд – Krishnamurti Writings Inc. (K. W. I.) – с штаб-квартирой в Охае. Номинально главой фонда был Кришнамурти, но фактически руководил Раджагопал, и именно он определял, кто станет членом организации и в каких областях она будет действовать. Тем не менее была одна область, в которой молодой провидец – сколь бы нерешителен он ни был – не терпел никакого вмешательства. Речь идет о раскрытии и цветении нового ума и о возникающей безмолвной основе восприятия.

В 1939 году, когда в Европе разразилась Вторая мировая война, Кришнамурти находился в Охае. Почти восемь следующих лет он так и прожил в Охае в относительной изоляции. Война мешала ему свободно передвигаться: путешествовать было невозможно. Его вызвали в призывную комиссию США, и он вынужден был подробно объяснять, почему не может идти в армию и сражаться. В призывной комиссии ему порекомендовали вернуться в Индию. Он согласился и попросил отвезти его туда, но транспорта не нашлось. Поэтому ему позволили остаться в Штатах, но запретили выступать с беседами и обязали регулярно отмечаться в полиции.

Годы спустя Кришнамурти рассказал об этих забытых годах в Охае. Он очень любил прогулки в тиши гор, окружавших долину Охай. Эти прогулки были очень долгими: он просто шел и шел милю за милей. Он проводил целые дни один в безлюдных местах, забывая о пище, слушал и наблюдал, исследуя мир внутри и вокруг себя. Кришнамурти вспоминал о случаях, когда ему встречались дикие медведи и гремучие змеи: обратившись к ним лицом, он застывал так, чтобы не шелохнулись ни ум, ни тело. Дикий зверь тоже останавливался, его настороженные пристальные глаза на несколько мгновений встречались с безмолвными глазами Кришнамурти. Затем животное, ощутив полное отсутствие страха, отворачивалось и уходило.

Наблюдающий ум Кришнамурти расцвел, свободный от любых внутренних указаний и давления, и вместе с ним расцвело изначальное восприятие, осознавание ума-тела, через которое земля, горы, деревья, прорастающие листья, насекомые, рептилии, птицы, животные рассказывали ему истории земли и тайны бездонной пропасти времени. Он говорил: «На прогулке я не думаю, мышления нет. Я просто смотрю… Полагаю, мои одиночные прогулки как-то повлияли».

Кришнамурти вспоминал, как работал в саду Арья Вихара, как растил розы и овощи, доил коров, мыл посуду. Давал о себе знать и его пристальный интерес к механическим приспособлениям, который он развивал в себе с самого детства: Кришна с удовольствием разбирал часы и автомобильные моторы, выяснял, как они работают, а потом снова собирал. Кто-то из друзей подарил ему машину. Бензина вечно не хватало, но при каждой возможности Кришнамурти с удовольствием гонял на бешеной скорости по извилистым дорогам долины.

Сообщения об ужасах войны и об атомной бомбардировке Хиросимы и Нагасаки наполнили его невыразимым ужасом, но в то же время пробудили к более глубокому постижению природы насилия и зла. Один из самых выразительных эпизодов в этом ключе имел место неподалеку от Санта-Барбары. К нему подошла женщина и предложила сувениры из Японии. Кришнамурти отказался, но она настаивала на том, чтобы он хотя бы посмотрел, что у нее в коробке. Женщина открыла коробку, а там лежали высушенные нос и ухо человека.

Мисс Мюриель Пэйн, утверждающая, что она ухаживала за Кришнамурти в Охае, когда он сильно заболел, рассказала мне, что он очень болезненно реагировал на жестокость и разрушения, которые несет война. Он снова и снова спрашивал: «Какой смысл в моих беседах?» Кришнамурти искал утешения в горных прогулках, когда он оставался наедине с деревьями и дикими животными. Несколько недель он провел в одиночестве – сначала в хижине на административной территории Райтвуд в горах Сан-Габриэль неподалеку от Лос-Анджелеса, а затем в расположенном несколько севернее национальном парке Секвойя. Он отрастил бороду.

Кришнаджи впоследствии частенько вспоминал дни, проведенные в скудно обставленной бревенчатой хижине посреди леса. Он просыпался рано утром, совершал продолжительную прогулку, готовил завтрак, мыл посуду, прибирался в доме, затем в течение часа проигрывал девятую симфонию Бетховена (единственная имевшаяся там пластинка), слушал, медитировал. Книг не было. По вечерам он распевал гимны на санскрите, заученные еще в раннем детстве. Его любимый гимн был «Дакшинамурти» – Шива как высший гуру. Звук слов на санскрите поднимался из самых глубин его живота и наполнял собою лес. Ели и секвойи, скунсы, медведи и гремучие змеи слушали эти девственные звуки. С ним делил хижину паук. Каждое утро Кришнамурти убирал паутину, в которой успели запутаться мухи и другие букашки. Аккуратно подобрав паука, он выносил его из хижины, но каждое утро паук снова оказывался на своем месте – плел свою сеть[99]99
  Из моих дневников. По беседам Кришнаджи со мной и Нандини.


[Закрыть]. В такие моменты в его уме могла всплыть строфа из упанишад, заученная в детстве: «Подобно тому как паук испускает [из самого себя] нити, так и из этого „Я“ исходит все дыхание жизни, все миры, все боги и всевозможные существа, распространяясь во всех направлениях».

Это ритуальное взаимодействие между Кршнамурти и пауком продолжалось много дней – бессловесное общение. Затем однажды Кришнамурти сказал пауку: «Ладно, заключим мир! Разделим же с тобой эту хижину».

Иногда к Кришнамурти приходили гости. Олдос Хаксли, который в то время как раз поселился в Калифорнии, совершал вместе с Кришнамурти многочасовые прогулки. У Хаксли в этот период стало катастрофически падать зрение, поэтому они нередко вели беседы о чувственных ощущениях и о слепоте. Кришнамурти помогал Хаксли – ведь у него была сила исцелять. Он использовал эту силу скупо и втайне, немного стеснялся ее и извинялся, прежде чем вообще заводил о ней разговор.

Много лет спустя, когда у Кришнаджи спросили, что он имел в виду, когда говорил о том, что все органы чувств работают одновременно, он рассказал о том, как, живя среди гор, общался со слепым другом. Они обсуждали чувственные ощущения. Позже, когда Кришнамурти остался один в своей хижине, он провел целую неделю с завязанными глазами, чтобы выяснить, что происходит, если человек лишается органа чувств, на который привык полагаться. Он рассказывал, что каждая пора его тела полностью пробудилась, каждый чувственный орган заработал особенно четко, компенсируя утраченное чувство; что все, должно быть, встало на свои места – внутри и снаружи.

Есть также намеки на то, что в этот период он экспериментировал со многими йогическими аскетическими практиками: соблюдал продолжительный пост, хранил полное молчание в течение многих дней, закрывал руками органы чувств, перекрывая каналы для зрения, слуха, дыхания, пробуждался ко всему богатству вибраций внутреннего звука. Но он не придавал значения этим йогическим упражнениям, воспринимая их как игру – поверхностную и незначительную.

Необычайно красивая и яркая история детства и юности Кришнамурти, похожая на легенду, возбуждала любопытство и интерес у многих писателей, актеров и искателей истины, которые жили в Лос-Анджелесе и его окрестностях (помимо Хаксли). Джеральд Хирд был одним из первых западных мистиков, поселившихся в Калифорнии. Он с головой окунулся в исследование индийской религиозной традиции. Джеральд дружил с Хаксли, Кришнамурти, Кристофером Ишервудом и Прабхаванандой (монахом из Общества Рамакришны). Хаксли и Хирд довольно близко сошлись с Кришнамурти. Это были очень любопытные взаимоотношения. В конце 1930-х и начале 1940-х Кришнамурти был очень застенчив и, по всей вероятности, пока еще не позволял открыто проявляться своей безграничной природе. Иначе невозможно понять одно замечание Марии Хаксли. На основании общения с Кришнамурти в 1938–1939 годах она заметила: «Он очаровательный и забавный, и такой простой… Должно быть, он весьма тяжело переносит, когда его почитают за пророка?»[100]100
  Sybille Bedford, Aldous Huxley – A Biography (New York: Alfred A. Knopf/Harper & Row, 1974), 154.


[Закрыть]

Олдос Хаксли и его первая жена, Мария, обожали пикники – равно как и Кришнамурти. Анита Лус, описывая Лос-Анджелес конца 1930-х годов, упоминает один эпизод, который, по ее собственным словам, вполне достоин места на страницах «Алисы в стране чудес». Речь идет о пикнике, в котором принимали участие Хаксли и Кришнамурти. Кроме того, там была Грета Гарбо в мешковатых мужских брюках и потрепанной шляпе, Чарли Чаплин и его красавица жена Полетта Годдар в нарядах мексиканских крестьян, Бертран Рассел (которого Анита Лус охарактеризовала как «шаловливого эльфа») и писатель Кристофер Ишервуд.

После долгих тщетных поисков подходящего местечка для пикника они, наконец, расположились на пыльном берегу реки Лос-Анджелес. Когда каждый стал выгружать припасенную провизию – Гарбо пучки овощей, Годдар шампанское и икру, Кришнамурти рис, – вдруг, откуда ни возьмись, явился дюжий полисмен и спросил: «И какого это черта вы тут делаете?»

Компания прекратила приготовления, погрузившись в угрюмое молчание. Следом за полисменом подошел шериф с винтовкой наперевес. «А читать-то в вашей банде кто-нибудь обучен?» – спросил он, обращаясь к Олдосу Хаксли и указывая на знак, гласящий: «Посторонним проход воспрещен». Хаксли стал упрашивать шерифа не обращать на них внимания, обещая, что они непременно приберут за собой весь мусор и оставят берег еще более чистым, чем он был до их прихода. Шериф начал закипать и потребовал: «Убирайтесь немедленно. Я приказываю». В надежде, что шериф смягчится при виде знаменитостей, Хаксли указал ему на Чарли Чаплина и Грету Гарбо.

«Не морочьте мне голову, – прорычал шериф, – я своими глазами видал этих звезд в кино и уверен, что никто из них не нацепил бы на себя такое тряпье. Катитесь прочь, оборванцы, а не то я посажу всю вашу шайку под арест». «Тогда, – завершила Анита Лус, – мы, словно арабы, свернули свои шатры и покорно побрели прочь…»[101]101
  Anita Loos, Kiss Hollywood Goodbye (London: Penguin Books, 1974), 154.


[Закрыть]

К середине 1940-х Кришнамурти и Хаксли очень сдружились. Они часто виделись и вместе совершали долгие прогулки. Хаксли говорил, Кришнамурти слушал. Хаксли был озадачен. Его могучему интеллекту было сложно понять гибкую силу ума, порожденную восприятием, которое не замутнено знанием. В свою очередь, Хаксли слушал и учился хранить молчание, когда Кришнамурти говорил о восприятии, о времени и об осознавании. Совершенно очевидно, что ум Кришнамурти очень заинтересовал Хаксли. Во время одной из прогулок он сказал Кришнамурти, что «отдал бы все за один опыт прямого восприятия истины, но его ум на это не способен, он слишком наполнен знанием».

Кристофер Ишервуд вспоминает одну свою беседу с Хаксли. Ишервуд пересказывал Хаксли инструкции по медитации, которые он получил от своего гуру Свами Прабхавананды, «и это побудило Олдоса сказать мне, что Кришнамурти никогда не медитирует на „объекты“, такие как лотосы, свет, боги и богини, и даже полагает, что такие опыты могут довести человека до безумия»[102]102
  Christopher Isherwood, My Guru and His Disciple (London: Magnum Books Methuen Paperbacks Ltd., 1981), 50.


[Закрыть].

Вспоминая о своих взаимоотношениях с Хаксли и Джеральдом Хирдом, Кришнамурти говорил: «Я ужасно тушевался. У них очень мощный интеллект. Я только и делал, что слушал. Только раз или два вставил слово»[103]103
  Из моих дневников.


[Закрыть].

Значительная часть переписки между Кришнамурти и Хаксли, а также записи, которые Хаксли делал в тот период, сгорели при пожаре, который разрушил дом писателя и уничтожил все его бумаги. Позже Хаксли написал предисловие к книге Кришнамурти «Первая и последняя свобода». В 1961 году, перед самой своей смертью, Хаксли послушал выступление Кришнамурти на беседах в Занене, Швейцария. В письме к другу он описал это выступление как одну из самых впечатляющих речей, которые ему доводилось слышать: «Было ощущение, что я присутствую на выступлении Будды: столько силы, столько внутреннего авторитета, столько бескомпромиссного отказа признать право „рядового гражданина“ на бегство или обращение к суррогатам, ко всем этим разношерстным гуру, спасителям, фюрерам и церквям. [Кришнамурти говорил: ] „Я указываю тебе на страдания и способ их прекращения, а если ты не выполняешь условия, которые необходимо выполнить для прекращения страданий, то будь готов, что, вопреки любым гуру, церквям и так далее, в которых ты уверовал, твои страдания будут продолжаться без конца“»[104]104
  Bedford, Huxley, 126.


[Закрыть].

Кришнамурти вспоминал, как в годы войны он приехал к Джеральду Хирду в «Клуб мистиков» Трабуко, который Джеральд Хирд построил в нескольких милях от Лос-Анджелеса совместно с Феликсом Грином, британским синологом, который также глубоко интересовался религиями Индии. Джерадьд Хирд – которого Кристофер Ишервуд охарактеризовал как «одного из немногих живущих в этом мире творцов магических мифов, раскрывающих чудеса жизни»[105]105
  Isherwood, My Guru, 304.


[Закрыть] – соорудил там ретрит-центр для медитаций с видом на Тихий океан. И вот Кришнамурти приехал в Трабуко по приглашению Джеральда Хирда и прогостил там неделю. Рассказывая нам о Трабуко, Кришнамурти говорил, что это место напомнило ему монастырь траппистов [106]106
  Члены католического монашеского ордена, возникшего в 1664 г. и отличающегося очень строгим уставом. – Прим. ред.


[Закрыть], за исключением того, что в Трабуко человек мог ограничиться только одним ретритом, не рискуя оказаться там, как в ловушке, до конца своих дней. Медитации проводились около шести раз в день. Гостям было позволено беседовать по утрам, но после обеда надлежало хранить молчание – это строгое требование. Кришнаджи принимал участие в медитациях: сидя со скрещенными ногами в зале для медитаций в течение часа, он отчетливо ощущал, как бурлят мысли в умах других медитирующих. Полная тьма была призвана помочь медитирующим успокоить свой ум. Мрачная атмосфера и хаотические неистовые мысли других людей очень беспокоили Кришнамурти, поэтому он больше не посещал Трабуко.

Возможно, самое глубокое наблюдение о Кришнаджи, исходящее от людей «со стороны», живших в 1940-е и 1950-е годы на тихоокеанском побережье, принадлежит Генри Миллеру, страстному и необузданному до непристойности писателю, автору великолепных романов, которые, несомненно, входят в число наилучших прозаических произведений, которые были написаны в Северной Америке в XX веке. В свои последние годы Миллер сделался отшельником и поселился в Биг-Сур, на морском побережье к югу от Сан-Франциско. Он никогда не встречался с Кришнамурти, но, прочтя книгу Карло Суареса о нем, Миллер написал:

Кришнамурти отрекся от большего, чем любой из людей, о ком я могу вспомнить, помимо Христа. По сути, понять его настолько просто, что прямые слова и действия этого человека вызывают в умах глубочайшее смятение, что абсолютно закономерно – ведь люди неохотно принимают то, что легко понять.

Я не знаком с Кришнамурти, хотя нет другого человека среди живущих, встречу с которым я счел бы за боґльшую честь.

Его жизненный путь – уникальный среди духовных лидеров – напоминает мне знаменитый эпос о Гильгамеше. С юных лет его превозносили как грядущего Спасителя, но Кришнамурти отверг уготовленную ему роль: распустил всех учеников, отверг всех учителей и наставников. Он не стал учреждать новую веру или догму, ставил все под вопрос, развивал в себе скептицизм, особенно в моменты состояний восторженности, – и в результате героической и упорной борьбы освободился от иллюзий и чар гордыни, от тщеславия и тонких форм власти над людьми. Он направился к самому источнику жизни, где обрел опору и вдохновение. Для успешного противостояния уловкам и капканам людей, которые хотели его поработить и эксплуатировать, ему требовалась неослабная бдительность. Образно говоря, он избавил свою душу от пут и нижнего, и верхнего миров, освободив ее для «рая героев».

Есть ли необходимость давать определение этому состоянию?[107]107
  Henry Miller, The Books in My Life (London: Village Press, 1974), 153.


[Закрыть]

В 1945 году, когда завершилась война, у Кришнамурти была запланирована поездка в Новую Зеландию, но он сильно заболел. У него были урологические проблемы, высокая температура, он то и дело надолго впадал в беспамятство. Вполне возможно, что во время этого заболевания в нем произошли некоторые серьезные психические преобразования. Он говорит, что поправился без посторонней помощи – просто оставив тело в покое. Врачи его посещали, но, очевидно, не могли поставить диагноз и не прописывали никаких лекарств.