Текст книги "Биография Кришнамурти"

Некоторое время он молчал, а потом сказал: «От боли у меня ощущение, что тело мое из стали… но до чего же оно гибкое, до чего податливое, безмысленное. Это, как полировка… экзамен». Мы поинтересовались, может ли он прекратить боль. Кришнамурти сказал: «Вы же рожали. Можно ли прекратить роды, когда они уже начались?» И потом: «Они собираются поразвлечься со мной сегодня. Я вижу, собирается гроза. О Боже!»

Некоторое время спустя Морис принес немного супа и сразу вышел. Кришнаджи зажег лампу. Он сел, скрестив ноги, спина прямая. Лицо расслабилось, боль отступила. Глаза его были закрыты. Казалось, что он растет. Мы ощущали, как в него вливается колоссальная сила. Атмосфера пульсировала. Вся комната налилась пульсацией. Наши глаза и уши наполнились этой пульсацией, наполнились звуком, хотя никакого звука не было, и каждая клетка нашего тела ощущала прикосновение, но ничего в комнате не было. Тогда он открыл глаза и сказал: «Что-то случилось. Вы что-то видели?» Мы рассказали ему о своих ощущениях. Он сказал: «Мое лицо завтра изменится». Затем лег и раскинул руки в жесте, обозначающем полноту. Он сказал: «Я буду, как дождевая капля, – безупречно чистым». Через несколько минут он сказал, что с ним уже все в порядке и нам пора идти домой.

17 июня 1948. Кришнаджи один отправился на прогулку. Он попросил меня и Нандини дождаться его. Мы сидели у камина и ждали. Он вошел в комнату, как чужой. Направился прямо к столу и что-то записал в своих бумагах. Некоторое время спустя он заметил наше присутствие. Подошел и присел у камина. Расспросил нас, что он делал и говорил. Рассказал, что во время прогулки вышел за пределы владений гольф-клуба. Тут вдалеке заиграла флейта, и он некоторое время сидел безмолвно, пристально вслушиваясь в мелодию. Лишь после того, как музыка утихла, мы осознали, что он снова впал в полубессознательное состояние. Дважды за то время, пока мы там сидели, его наполняло некое мощное присутствие. Он словно бы преображался на наших глазах – становился величественнее. Его глаза полузакрыты, лицо безмятежно и бесконечно прекрасно.

Затем он лег на кровать – это было только тело. Исходивший из него голос был голосом слабого ребенка. Того Кришнаджи, которого мы знали, там уже не было. Тело Кришнамурти стало твердить, что ему очень больно, что его выжигают изнутри и боль пронизывает голову. Он задрожал и начал рассказывать, что во время прогулки что-то произошло. Обернувшись к нам, он сказал: «Вы видели, как он вернулся?» Ему не удавалось синхронизировать тело и ум. Временами ему казалось, что он все еще находится в лесу. «Они пришли и засыпали его листвой, – сказал он. – Знаете ли вы, что вы могли бы и не увидеть его завтра? Он едва не остался там». Он непрестанно ощупывал свое тело, чтобы убедиться, что оно на месте. Он сказал: «Мне нужно вернуться и выяснить, что произошло во время прогулки. Что-то случилось, и они бросились обратно. Но я не уверен, вернулся ли я? Возможно, я лежу там, на дороге, разорванный в клочья». Дважды он вставал с кровати и направлялся к двери, но затем снова ложился. Позже он заснул. Проснувшись, ощупал себя и посмотрел в изумлении на свои руки.

18 июня 1948. Кришнаджи попросил нас прийти к нему около семи вечера. Его еще не было. Мы ждали. Он пришел чуть позже. Кришнаджи снова был чужим. Написал что-то в своей тетради, а потом подошел к нам и сел рядом. Он сказал: «В меня втекают мысли по поводу моей беседы в Бангалоре. Я снова бодрствую». Он закрыл глаза и некоторое время просидел в безмолвии, выпрямив спину. Затем пожаловался на боль, пошел и улегся. Он сказал, что чувствует жжение. Он плакал: «Я, знаете ли, выяснил, что произошло во время прогулки. Он пришел во всей полноте и полностью овладел мной. Потому-то я и не знал, вернулся ли я. Я вообще ничего не знал». И несколько позже: «И затем в пустоте – там был свет, и была буря, и я подвергся в тот день пытке на ветру. Знаете ли вы, что у пустоты нет горизонта?.. Нет предела… она простирается». Он сделал жест рукой, обозначая пустое пространство.

И немного позже: «Они сожгли меня, чтобы пустоты стало больше. Они хотят увидеть, насколько полно он может прийти». И еще позже: «Ведома ли вам пустота? Когда нет ни единой мысли? Когда совершенно пусто? Но откуда вам знать? Именно эта пустота дает власть – вовсе не ту власть, которая им известна, не власть денег, не власть должности, не власть мужа над женой». Он сделал паузу. «Это истинная власть, она подобна энергии, которая протекает в динамо-машине. Знаете ли, во время прогулки я пережил экстаз. Никогда прежде я так не плакал. По пути я встретил бедняка. Он увидел меня, плачущего, и подумал, что я потерял мать или сестру. Тогда он улыбнулся мне, и я не мог понять». Затем вдруг Кришнаджи проговорил: «У меня есть мысль… время и пустота… вот оно. Надеюсь, я буду помнить, когда проснусь.

Он начал твердить, что это нестерпимо, что он горит изнутри, ему больно. Затем вдруг поднялся, сел на кровати и сказал: «Не двигайтесь», – и вновь мы увидели его таким же, как предыдущей ночью. Его лицо было в сумраке, но огонь в камине вдруг оживился, и длинная тень от его тела упала на стену. Боль ушла с его лица. Его глаза были закрыты, тело пульсировало, как будто бы в него входила некая энергия. И лицо пульсировало. Возникло ощущение, что он вырос и заполнил собой всю комнату. Минуты три он сидел неподвижно, а потом потерял сознание. Очнулся он спокойным и умиротворенным.

Хотя записи, которые мы сделали по следам последнего вечера, утрачены, мы с Нандини совершенно отчетливо помним все, что тогда происходило.

Кришнаджи страдал от мучительной боли в голове и шее, его живот раздулся, по щекам текли слезы. Вдруг он откинулся на кровати и застыл неподвижно. Все следы боли и усталости полностью ушли, как это бывает в момент смерти. Затем его лицо наполнилось жизнью и необъятностью. Это лицо сделалось немыслимо прекрасным. У него не было возраста: время к нему не прикоснулось. Глаза открылись, но в них не отразилось узнавание. Его тело излучало свет, лицо озарилось покоем и безмерностью. Тишина была текучей и тяжелой, как мед, она втекала в комнату, в наши умы и в наши тела, заполняя каждую клетку мозга, смывая все следы времени и памяти. Мы ощутили прикосновение без присутствия, ветер без движения. Мы непроизвольно сложили руки в пранаму. В течение нескольких минут он лежал без движения, затем глаза его открылись. Немного спустя он увидел нас и спросил: «Вы видели это лицо?» Он не ожидал ответа. Лежал безмолвно. Затем: «Здесь был Будда. Вы благословлены».

Мы вернулись в отель. Вместе с нами пришла тишина, которая окутывала нас в течение следующих нескольких дней. Нами овладело всепронизывающее присутствие. Большую часть времени мы проводили в комнате вместе с Кришнаджи. Перед нами не стояли никакие конкретные задачи, однако было ощущение, что нам необходимо быть там.

Во время этих событий между нами не было ничего личного – ни эмоций, ни намеков на какие-либо взаимоотношения. Чувствовалось, что его мука имеет физическую природу, однако всякий раз наутро на теле его не оставалось никаких следов. Он был полон энергии – радостный, активный, юный. Ни в одном сказанном им слове не ощущалось психологического осадка.

В той тишине, которая полнила комнату, и вообще во всей атмосфере, что бы ни происходило, присутствовала некая глубина и сила. Когда мы с Нандини позднее сравнили свои записи, оказалось, что наши ощущения совпали.

Когда мы с Нандини уезжали из Утакаманда, Кришнамурти порекомендовал нам: «Поезжайте в Бомбей и отдохните. Вы прошли через суровое испытание».

Позже в одном из своих писем ко мне Кришнамурти вкратце упомянул о произошедшем тогда. Однажды утром я спросила его, почему он говорил двумя голосами – голосом слабого ребенка и своим нормальным голосом. Я сказала, что выглядело так, как будто одна сущность покидает тело, а другая – входит в тело. В своем письме Кришнамурти ответил мне: «Это не так. Нет двух сущностей». Он пообещал, что мы поговорим об этом позже, но прошло много лет, прежде чем мы возобновили разговор.

12. «Рядом со мной было лицо»

После возвращения в Бомбей у меня было очень глубокое необъяснимое переживание. Мои чувства, пережившие разрыв с рутиной, обострились до предела. Однажды вечером, улегшись в постель, я вдруг ощутила пронизывающее прикосновение некоего присутствия, ожидавшего меня. Меня приняла и окутала плотная эмбриональная жидкость. Видимо, я тонула, ибо ощутила, как мое сознание меркнет. Мое тело сопротивлялось, оно боролось, не в силах принять это плотное объятие, это ощущение смерти. Затем безмолвное присутствие исчезло. Это происходило три вечера подряд. Каждый раз тело боролось: оно сопротивлялось этой встрече, не в силах обратиться лицом к прикосновению смерти, которое прекращалось так же быстро, как и возникало, и уже не возобновлялось в тот же вечер. Страха не было. При нашей следующей встрече я рассказала Кришнамурти об этом переживании, и он посоветовал просто позволять ему случаться – не удерживать его и не противиться.

Кришнаджи просил нас сохранять в тайне то, свидетелями чему мы стали в Ути. Мы чувствовали, что он не хочет, чтобы это нарушило точность, ясность и прямоту его учения. Но к 1970-м годам Кришнаджи стал сам говорить об этом опыте с близкими людьми. Я спросила: «Думаете ли вы, что физические клетки мозга, неспособные вместить или удержать всю ту колоссальную энергию, которая поступала в них, должны были создать некие пространства внутри мозга, чтобы все же удержать ее? Должна ли была произойти физическая мутация самих клеток мозга? Либо же речь идет о чем-то вроде лазерного луча, который работал с клетками, чтобы заставить их функционировать в полную силу и удерживать в себе безграничное?»

Кришнаджи ответил: «Возможно, так и было, – он сделал паузу и продолжил. – После Охая Ледбитер не смог объяснить боль, не могла объяснить ее и миссис Безант. Их объяснение состояло в том, что возникла необходимость опустошить сознание Кришнаджи, чтобы его тело могло быть использовано неким фрагментом бодхисаттвы Майтрейи».

Когда я спросила, осуществлял ли все это Майтрейя, он не ответил ни утвердительно, ни отрицательно. Я спросила: «Можно ли сказать, что мы наблюдаем первый ум, действующий в полную меру, в полную силу?»

«Возможно, – сказал Кришнамурти, – и именно это нам надлежит делать с обучающимися здесь детьми [в школе „Долина Риши“]».

В 1979 году, рассказывая о том, что происходило в Ути, Кришнамурти сказал, что для него тогда разделительная черта между жизнью и смертью была очень тонкой и трудноразличимой. В том состоянии, когда тело превратилось в пустую оболочку, существовала возможность, что Кришнамурти уйдет прочь и никогда больше не вернется, либо же телу навредят некие стихии, желающие разрушить это воплощение. Поэтому было необходимо, чтобы в людях, находившихся в это время рядом с ним, не было страха. Страх притягивает зло.

Я сказала ему, что в периоды, когда он пребывал в тех состояниях, действовало только тело; в этом теле была пустота; голос был, как у ребенка. Кришнамурти ответил:

– Не можете ли вы предположить, что наличие двух голосов объясняется тем, что один из них принадлежал телу и только телу?

– Говорило только тело? – переспросила я.

– Почему бы и нет? – ответил он.

– Только оболочка? – настаивала я.

– Ну да, почему нет? – подтвердил он и тут же спросил. – Голос звучал истерично?

– Нет, истерики не было, – ответила я.

– Было ли это воображаемое состояние? – спросил он.

– Откуда мне знать? – ответила я.

Кришнамурти спросил, что происходило наутро после этих эпизодов. Я ответила, что временами мы ходили с ним на прогулку. Кришнаджи выглядел бодрым и свежим. Пережитая накануне боль никак не давала о себе знать, и он, казалось, забывал о случившемся. Он много смеялся, смотрел на нас насмешливо, был нежен, тактичен, переполнял нас своим присутствием и не отвечал ни на какие наши вопросы. Он утверждал, что не знает ответов.

В том же 1979 году, когда Кришнамурти был в Бомбее, кто-то из нас просил его объяснить тот феномен, когда у него менялось лицо.

Он ответил:

– Много лет назад я проснулся и увидел лицо рядом с собой. Это было то лицо, которым как раз становилось лицо Кришнамурти. Это лицо оставалось со мной все время, к счастью. Необычное лицо, утонченное лицо, лицо высококультурного человека, – Кришнаджи говорил все это так, как будто его слова относились к кому-то другому. – И вот однажды этого лица больше не стало.

– Оно слилось воедино с Кришнамурти? – спросила я.

Кришнамурти сказал, что не знает этого. И еще он заговорил о необходимости того, чтобы тело было под защитой. Пока Кришнамурти отсутствовал, нельзя, чтобы рядом с его телом происходило что-то отвратительное, что-то злое. В этом состоянии тело делается беззащитным, и его стремятся разрушить всевозможные стихии. «Когда есть добро, есть и другое».

Мы спросили, могло ли зло овладеть его телом, пока оно пустовало. Он с абсолютной уверенностью ответил «нет».

– Тогда что же могло сделать зло? Разрушить воплощение?

– Да, – ответил Кришнамурти, – именно поэтому нужно было, чтобы рядом присутствовала любовь. Любовь дает защиту.

Кришнамурти также допустил, что пережитая им боль была совершенно необходима, поскольку его мозг был еще не готов. Сохранялись признаки незрелости, клетки мозга были недостаточно велики, чтобы принять энергию. «Когда энергия втекает в мозг, а мозг не в состоянии ее удержать, тогда энергия ощущает, что она должна его доработать. Возможно, это было действие самой энергии».

Развивая тему о том, что при теле должны находиться два человека, Кришнамурти сказал: «Любовь дает защиту. Ненависть открывает двери злу».

На вопрос, куда отправлялось сознание Кришнамурти, он ответил: «Я задавался вопросом, что происходит, когда нет движения мозга». Через некоторое время он продолжил. «Сознание прекращается полностью. Оно возникает лишь тогда, когда оно должно проявиться. Оно прекращает существовать, когда его нет. Есть ли особое место, присущее воздуху, есть ли место, присущее свету? Воздух окружен емкостью – и вот он там. Разбейте емкость – и он повсюду».

Казалось, он колеблется, стоит ли ему углубляться в тему. Затем сказал, что ему самому углубляться не следует. «Вы можете спрашивать, – сказал он, – и я отвечу. Но сам я спрашивать не могу».

На обратном пути из Утакаманда Кришнаджи посетил Бангалор. Он остановился в Премалайе – доме, принадлежавшем выдающемуся физику Викраму Сарабхаю, председателю Комитета атомной энергетики и одному из основателей индийской космической программы. За Кришнаджи приглядывал Морис Фридман. Движимый неутолимой жаждой к эксперименту, Фридман убедил Кришнаджи, что ему будет полезно есть побольше чеснока, – и вот в его ежедневный рацион ввели по шесть зубчиков сырого чеснока. Следуя инструкциям Фридмана, Баласундарам, который как раз находился в Бангалоре, ежедневно делал Кришнаджи массаж с лечебными маслами.

На тот момент вокруг провидца собралась небольшая группа молодых людей. Баласундарам и его жена Вишалакши, Шунанда и ее кузина Лалита, Дварака (юный друг из Бангалора) и Шанта Рао – все эти люди постоянно были рядом, наполняя атмосферу яркими красками, непринужденной болтовней и смехом. Сандживу Рао, находившегося в Бангалоре, утомляли многочисленные молодые люди, слетевшиеся на свет этого поразительно красивого существа. Ему казалось, что атмосфера вокруг Кришнаджи делается какой-то ветреной, а, возможно, еще он был под впечатлением давних слов Анни Безант о том, что рядом с Кришнаджи должны находиться посвященные, чтобы защитить его от влияния разрушительных сил. Поползли разные слухи, и некоторые из них достигли ушей Кришнаджи. Ощущая, что некоторые из окружающих его людей погрязли в самодовольстве, Кришнаджи во время публичного выступления довольно резко высказался в адрес некоторых своих старших последователей. Он говорил о разрушительной природе безответственной болтовни и о том, сколь важен серьезный настрой ума.

Вскоре в Бангалор прибыл и Мадхавачари. Эксперименты Фридмана повергли его в ужас, и он велел Фридману отменить чесночную диету и массажи.

Субба Рао – старый теософ, покинувший Теософское общество вместе с Кришнаджи и теперь ставший директором школы «Долина Риши», тоже прибыл в Бангалор, чтобы обсудить с Кришнаджи дела школы. Субба Рао был очень опытным и преданным своему делу педагогом, и его любили ученики, но возраст брал свое. В результате, как частенько говаривал Мадхавачари, дела в «Долине Риши» постепенно прибирала к рукам «группировка из Коимбатора». Хотя лично мне никогда не было до конца понятно, что плохого в этой группировке и кто они вообще такие, в целом в нашей среде бытовало мнение, что доверять им нельзя. Субба Рао не мог контролировать ситуацию, а поэтому ему порекомендовали подать в отставку. Однажды Санджива Рао сказал Кришнаджи: «Школа „Долина Риши“ куплена за 10 000 фунтов, которые были переданы в дар строго под этот проект. Это – ваша собственность. А теперь ее громят. Вам нужно вмешаться». Кришнаджи парировал: «Моя собственность? У меня нет собственности».

На беседы в Бангалоре ходило довольно много народа, и вскоре состоялись дискуссии по поводу школы «Долина Риши». Делом прониклась некая мисс Мюриель Пейн. Мюриель Пейн прибыла в Бангалор из Англии. Это была крупная женщина, чрезвычайно энергичная. Во время войны она была главой организации медсестер, а затем продала свой колледж для подготовки младшего медицинского персонала и перебралась в Индию. Она знала Кришнамурти много лет. Она даже говорила мне, что ухаживала за Кришнамурти в Охае в 1945 и 1946 годах, когда тот был серьезно болен.

Она встретилась с Кришнамурти в Бангалоре и сказала, что готова собрать группу молодых людей для работы в «Долине Риши». Внушительная личность мисс Пейн сочетала в себе практичные организаторские способности и вместе с тем определенную чувствительность и некое проникновение в учение Кришнамурти. С друзьями она была искренней и пылкой, однако неэффективности и посредственности не терпела и порой вела себя с людьми довольно резко. Физически непривлекательная, она была не замужем, и недостаток физической любви усугублял ее природную безжалостность. Тем не менее она была выдающейся женщиной, во всех смыслах этого слова. Войдя в комнату, она могла без труда заполнить все пространство своим несгибаемым намерением изменять жизни людей.

Было решено создать комиссию по наблюдению за работой «Долины Риши». Данная группа включала в себя мисс Пейн, Мадхавачари, Мориса Фридмана, Суббу Рао и Раджагопала Айенгара. Кроме того, в ней состояли Эвелин Вуд, Гордон Пирс и Адхикарам. Эвелин Вуд – британец, женатый на индийской женщине, работавший преподавателем английского языка в Бомбейском университете. Некогда он был служащим британского правительства, но после обретения Индией независимости остался в стране. Гордон Пирс – теософ и выдающийся педагог, женатый на индийской женщине Анасуйе Паранджпайе. Он основал публичную школу в Гвалиоре, работал директором школы «Долина Риши», а позднее основал школу «Голубая Гора» в Утакаманде. Адхикарам – очень известный педагог из Шри-Ланки, позднее ставший главой Университета Коломбо. Всем им предстояло отправиться в «Долину Риши», чтобы взять на себя управление школой. Но вскоре между ними возникли серьезные разногласия, что, вероятно, было неизбежно. Первым школу покинул Эвелин Вуд, следом за ним – Морис Фридман. Мадхавачари подал в отставку, а Субба Рао вообще уехал из долины. Пирс и Адхикарам просто-напросто даже не приехали туда. В результате школа оказалась в полном распоряжении мисс Пейн. Санджива Рао на тот момент был в полном ужасе от мисс Пейн и от ее «безграмотности». Сам Санджива Рао получил образование в Королевском колледже Кембриджа и ему было нестерпимо наблюдать, как вольно мисс Пейн обращается с английской грамматикой и орфографией. Санджива Рао писал мне горькие письма, жалуясь на вопиющее невежество мисс Пейн. Он был убежден, что ей не место в образовательной деятельности.

В этот момент поступило предложение продать «Долину Риши» и примыкающие земли. Едва до мисс Пейн дошли первые слухи о таких планах, как она написала письмо Кришнамурти (который на тот момент находился в Пуне), высказывая решительный протест против продажи земли, но предлагая закрыть школу. Мисс Пейн советовала создать на этих землях интернациональную общину. Мадхавачари тоже был категорически против продажи земли и в знак протеста подал в отставку из траста «Долина Риши».

В конце концов Кришнамурти решил, что «Долину Риши» продавать не стоит. Однако Субба Рао покинул свой пост, а школа была частично закрыта по распоряжению Китти Шивы Рао (жены Шивы Рао, уроженки Австрии) и Рао Сахиба Патвардхана, который тогда был президентом траста «Долина Риши». Мисс Пейн вернулась в Англию, после чего Мадхавачари вновь присоединился к трасту. Однако затем мисс Пейн снова приехала на Восток и в октябре 1949 встретилась с Кришнамурти в Коломбо (Шри-Ланка). Позднее вместе с Адхикарамом и Пирсом она организовала «Риши вана сангху» – общину, нацеленную на то, чтобы строить жизнь на основании учения Кришнамурти. Все они переехали в «Долину Риши» и взяли на себя контроль над поместьем. Раджагопал Айенгар, ведущий инженер Администрации Государственной службы, досрочно подал в отставку, чтобы вступить в общину и работать в «Долине Риши». Присоединился к общине и Морис Фридман. Мисс Пейн взялась за дело с присущей ей решительностью. Старых работников попросили уйти, и вскоре от общины остался только костяк.

Из Бангалора Кришнамурти отправился в Пуну, где остановился в доме для гостей из Общества служителей Индии. Все организационные заботы, связанные с пребыванием Кришнаджи в Пуне, взяла на себя моя мать, Иравати Мехта. С мамой тогда была моя племянница, девятилетняя Ашита Чандмал. У ее отца, индийского государственного служащего, обнаружили психическое заболевание. Мать Ашита развелась с отцом, а воспитанием девочки занялась бабушка – моя мама. Понимая, через какой сложный период проходит девочка, моя мама забрала ее из школы в Пуне, интуитивно чувствуя, что два месяца под одной крышей с Кришнаджи принесут Ашите больше пользы, чем любая школа.

Я попросила Ашиту записать, что она помнит о тех днях, поскольку она проводила с Кришнамурти довольно много времени. Вот что Ашита поведала мне в одном из писем:

Когда мне было девять, я несколько лет провела вместе с Кришнаджи в Пуне. Моя бабушка договорилась о том, чтобы поселиться в доме, принадлежавшем Обществу служителей Индии. В доме было две комнаты и гостиная между ними. Столовая и кухня находились в отдельном коттедже, ярдах в двухстах[144]144
  Один ярд – 0,9 м. – Прим. перев.


[Закрыть]. Мы часто вместе ходили в этот коттедж на обед, и при малейшем намеке на солнце Кришнаджи неизменно прятался под зонтом. Он часто предлагал мне пробежаться до коттеджа, причем он бежал вместе со мной, и мы неизменно прибегали одновременно. Мне было девять, а ему в шесть раз больше – пятьдесят четыре. Когда Кришнаджи увидел, как я запускаю змея, он рассказал мне об огромных змеях, которых он видел в Калифорнии – больше, чем размах его рук. А перед праздником Дивали он отправился на рынок в Пуну, накупил фейерверков и запускал их до поздней ночи. Один раз, заметив, что я испуганно отворачиваюсь от взрывающихся бомбочек, он сказал: «Смотри! Не отводи взгляд!»[145]145
  Asit Chandmal, A Thousand Moons (New York: Harry N. Abrams, 1985), 16.


[Закрыть]

Прежде чем уехать из Бангалора, Кришнамурти дал Шунанде 400 рупий и шаль. Это был символический дар – побуждение покинуть родительский дом и вступить в мир. Она приехала в Пуну вместе со своей кузиной Лалитой, Дваракой и Гаутамом, дядей по материнской линии. Они остановились в гостинице Теософского общества. Кроме того, с ними был Гаванде – очень умный и серьезный молодой человек, который впоследствии стал санньясином.

Публика на беседах была очень активная. На эти встречи приходили последователи Ганди, студенты, писатели, ученые и профессионалы в разных областях. Дискуссии получались очень оживленные. Преобладали вопросы, связанные с преодолением бедности и реалиями социальной работы.

Кришнамурти встречался с огромным количеством людей. Многие женщины, имевшие проблемы в браке, старались попасть к нему на личную беседу, и очень скоро он обрел глубокое понимание печалей и опасений, которые отягощали жизнь замужней женщины. Во время публичных бесед ему часто задавали вопросы, касающиеся обязанностей жены и роли брака. Он беспощадно обличал лицемерие индийского общества, его ценности и моральные установки. Он говорил о положении женщины в семье и об экономической тирании мужей. «Только застойное или разлагающееся общество склонно к бесплодным разглагольствованиям о правах и обязанностях, – говорил он. – Вы когда-нибудь обращали внимание на лица мужчин с пустым сердцем? Их лица уродливы. Смотрите иногда в зеркало на свое лицо, посмотрите, как оно аморфно и неопределенно». Он говорил об отсутствии любви во всей ее глубине и богатстве. «Любить – означает хранить целомудрие, чистоту, непорочность».

Я приехала в Дели чуть раньше, чем Кришнамурти. На тот момент мой муж перевел свой головной офис в Дели, и мы с ним поселились в жилище при делийском спортивном клубе «Гимкана». Поскольку я работала преимущественно в Бомбее, мне приходилось постоянно мотаться между двумя городами. В Пуне мне было беспокойно, мой ум взбунтовался. Я чувствовала, что мне нужно бы вернуться к прежней жизни и прежней деятельности – к моей работе, моим клубам, моей бесконечной рутине. Я пыталась это сделать, но чувствовала себя аутсайдером. Общение с Кришнамурти тоже не складывалось. Всякий раз, оказываясь рядом с ним, я ощущала, что между нами выросла стена. Он был недоступен. Я полностью утратила внутреннее равновесие.

Я спросила у Кришнамурти, что со мной произошло. В Ути у меня было ощущение, что я – на грани пробуждения. Мне нужно было сделать всего один шаг – и окунуться в ничто. Но я его не сделала и, прежде чем успела закрепить то, что у меня уже было, соскользнула в бездну одиночества. В Ути я была все время преисполнена радости и страсти – просто потому, что просыпалась по утрам, просто потому, что видела Кришнамурти, озаренного восходящим солнцем. Это была словно влюбленность в солнечный свет, страстная и в то же время утонченная. Мне открылись безмерные глубины и необъятность видения. И они оставались со мной, поддерживая меня день за днем. Однако скоро мне пришлось окунуться в неистовый водоворот жизни Бомбея – с его шумом, его жестокой эксплуатацией, его уродством, его бытовой неустроенностью. И это стремительное нисхождение в мусор и муть грязного города побудило меня написать Кришнамурти письмо, где я сетовала, что мне было бы легче облачиться в шафрановое одеяние, чем сносить это все.

Но то была не единственная причина, почему внешние обстоятельства так быстро сокрушили меня. В Пуне я снова и снова спрашивала у Кришнамурти о причинах моего отчаяния, а он отвечал: «Зачем вы спрашиваете о причине у меня? Вы растеряны, вы утратили осознанность. Постарайтесь увидеть себя в этой яме, и вы тотчас же выберетесь из нее. А в следующий раз будьте внимательны, чтобы не свалиться туда снова». Но я не понимала и думала, что зря обращаюсь к нему.

В одной из упанишад сказано, что лучше всего вообще держаться от истины подальше; однако, услышав истину однажды, ты обязан действовать, иначе она разъест тебя изнутри, словно яд. Кришнамурти говорит то же самое: «Держись подальше, если ты не настроен серьезно». Но я была настроена серьезно. Никогда в жизни я не была настроена серьезнее. Никогда в жизни не чувствовала так глубоко. Когда я уезжала из Пуны, Кришнамурти сказал мне: «Разожмите хватку. Зачем вы так цепляетесь? Разожмите ладони и посмотрите, что произойдет».

* * *

Когда Кришнамурти прибыл в Дели, я пришла, чтобы повидаться с ним наедине. Он сказал, что я ему снилась (ему редко снились сны). «Послушайте, что я скажу. Я буду говорить так, как будто бы я – это вы… Я рождена в семье брахмана, принадлежащего традиции, которая ценит ученость и культуру. И в моем окружении всегда были в чести интеллект и чувствительность. Но в моем окружении также присутствовала червоточинка слабости и грубости. Я провела детство в семье государственного служащего. Я ела мясо, и меня подтолкнули к тому, чтобы отказаться от брахманских устоев. Я отправилась в Европу, вышла замуж, родила ребенка, пережила тяжелую болезнь. Я «ослепла»: жизнь потрепала меня и оставила на мне свои отметины. Я сделалась амбициозной, воспитала в себе безжалостность, подавляла чувствительность. Встречаясь с людьми, я перенимала и отражала либо их грубость, либо чувствительность. Мне недоставало разумности, чтобы противопоставить эту разумность грубости. Затем в моей жизни появился Кришнамурти. Поначалу я видела в его речах способ отточить свой мозг, но вскоре поняла, что попала под их власть. Это самое сильное влияние, которое я когда-либо испытывала. И все это время, хоть я и отвергала свои брахманские корни, они оставались при мне, и в этом главное противоречие, ибо мои брахманские корни никогда не понимались и отвергались, и именно поэтому я постоянно пребываю в состоянии конфликта».

И еще он сказал: «Вы видите картину… видите мазки, свет, тень, грубость, чувствительность. Но что вы ощущаете, когда стараетесь разглядеть картину как единое целое?» Я ответила, что вижу просто мешанину, и спросила, что нужно сделать, чтобы преодолеть противоречие. Наверняка ведь у меня должна быть возможность действовать перед лицом этого противоречия.

Он сказал: «Вы все еще озабочены деланием. Но любые ваши действия только добавляют еще один мазок. Почему вы этого не видите? Это вы сами – все эти тени и свет. Какая польза от предрассудков или удовольствий? Просто впитайте все это и увидьте себя, как вы есть, ясно. И тогда вы прекратите попытки наводить мосты между грубостью и чувствительностью».

«Иными словами, я грубая и должна перестать пытаться быть чуткой».

«Нет, – ответил Кришнамурти, – вы не можете ничего делать. Просто увидьте правду о том, что вы постоянно наводите мосты, ведь именно этим вы все время занимаетесь». В тот раз я впервые услышала, как он говорит о корнях и о том, насколько важно их понять. Я спросила у него, как их можно понять.

«Увидьте, что они есть, увидьте их во всем их богатстве, во всей их полноте – все эти тысячи лет расовой памяти. Тогда, как только они спроецируют себя в следующий раз, вы их сразу заметите, придет мгновенное понимание, и конфликта не будет. Вы не можете отказаться от корней, ибо они словно рука или кожа. Вы можете только понять их и через понимание освободиться». Немного позже он сказал: «Что нужно человеку, так это то удовлетворение, которое есть в земле, когда она рождает дерево. И есть в кусте, когда он выпускает цветок».